Александр Федорович Чебыкин
Русь моя неоглядная
Окружение
Под Вязьмой, после изнурительных боев, полк попал в окружение. Командир приказал повзводно пробиваться из котлована. Иван с приказом командира полка не согласился, попросил разрешение действовать самостоятельно. Один взвод оставил на высоте, которую обороняла рота, второй – послал разведать пути отступления, третьему приказал снять крышу с колхозного сарая и сбить доски попарно. За высотой начиналось огромное болото, за болотом – река. По противоположному берегу, из докладов командования, проходила оборона наших войск. К вечеру прибыли разведчики по шею в грязи. Бой за высоту шел весь день, что дало возможность вырваться нескольким группам солдат из окружения. Иван сосредоточил на высоте все минометы и станковые пулеметы всего полка, мин и патронов было достаточно. Высотка изрыгала минометно-пулеметный огонь подобно вулкану. К вечеру атаки немцев прекратились, но и боеприпасы были на исходе. С темнотой рота покинула высоту и двинулась через болото, где разведчики условными сигналами указывали путь. На зыбунах бросали мостики из досок. Пробирались дальше – забирали с собой мостики. Рота отступала почти в полном составе, шестеро убитых остались на сопке в земле, двенадцать раненых тащили с собой на спаренных досках. Волокуши из досок хорошо скользили по болотной жиже. К рассвету выбрались на берег. Правый берег был крутой, доски снова пригодились для спуска к воде. Иван приказал переправляться повзводно, погрузив оружие и одежду на мостки из досок. Октябрь. Вода в реке обжигала тело. С той стороны открыли пулеметный огонь. Иван приказал даль три зеленые ракеты и укрепил красный флаг на мостике, который до этого два дня развевался на высоте, обороняемой ротой. Первые лучи солнца осветили флаг, и алое полотнище затрепетало по ветру над рекой. Стрельба прекратилась. Доплыв, у бойцов не осталось сил даже выбраться на высокий кочковатый берег. Оборонявшиеся солдаты подбегали и вытаскивали их. Оттаскивали в ложбинку к костру, растирали спиртом. Чуть оклемавшихся грузили в полуторки и отправляли в тыл. После осмотра в санбате их разместили в длинном холодном сарае. Солдаты мерзли, глухо кашляли, возмущались: «Лучше бы погибнуть на высоте. Уложили бы еще несколько сот фрицев и лежали сейчас засыпанные землей в своих траншеях». Вызывали к особисту по одному. Младшего лейтенанта Агафонова вызвали седьмым. За столом сидело четыре человека: двое спрашивали, а двое записывали. Агафонов подробно рассказал о себе, о боях полка под Смоленском, как отступали, как дрались две недели в окружении, здесь, под Вязьмой, о последнем приказе командира части, о своих действиях в последние сутки боев. В конце Агафонов потребовал: «Солдаты выполнили свой долг, не посрамили своей чести, дрались до последнего патрона и вышли с оружием из окружения». Полковник позвонил: «Товарищ генерал, тут у меня младший лейтенант Агафонов, командир 653 стрелкового полка. Все подтверждается. Единственная рота вышла из окружения организованно с оружием без потерь. Слушаю, есть! – пробасил в трубку подполковник. – Роте двое суток отдыха, командира роты представить к званию лейтенанта и ордену «Красная Звезда». Подполковник встал, протянул Агафонову руку: «Благодарю, лейтенант, за умелое руководство и разумные действия. Последний вопрос к Вам: а Вы бы вывели полк из окружения?» Агафонов улыбнулся: «Если рота вышла, то и полк можно было вывести, поставив заслоны, потери были бы, но основной костяк был бы сохранен». Подполковник выругался: «Твой бывший командир в Гражданскую эскадроном командовал, а тут растерялся, смалодушничал, никакой смекалки. Знамя полка вместе с сейфом в речке утопил! Если б обмотался знаменем и погиб при переправе, то можно было бы простить то, что он фактически сам устранился от командования полком». Агафонова отправили в распоряжение штаба армии. В запаснике офицеров было немного, в основном вышедшие из окружения.
Рота противотанкового заграждения
На второй день вызвали в отдел переформирования. Полковник Стародубцев встретил Агафонова приветливо: «Знаю о вас, как вы роту из окружения выводили и что вы учитель». На формирование соединения дали двое суток. Состав разношерстный. Это и окруженцы, среди них немало кадровых солдат, и ополченцы. Из ополченцев, которые когда-то служили, создали противотанковую роту прикрытия. Вооружение – четыре противотанковых ружья, полста противотанковых мин, противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Главное наше оружие – мины. Задача – минирование дорог и прикрытие танкоопасных направлений.
Иван за три месяца боев хорошо освоил тактику ведения открытого боя с пехотой и танками, но минное дело было для него новым и незнакомым. Агафонову дали капитана – подрывника, который наспех учил командиров взводов и отделений установке мин. Противотанковое ружье солдаты освоили за день. Через сутки роту срочно бросили на Калининское направление – в сторону Москвы прорвалась колонна танков. Рота прибыла к высоте 237 к вечеру. Агафонов наблюдал в бинокль, как немцы восстанавливали взорванный мост через реку. По бокам дороги – болотина. На той стороне накапливалась танковая колонна. Агафонов первый раз в жизни заматерился: «Ну, где артиллерия, где авиация? Пару самолетов – и колонна застряла бы тут». Агафонов по связи сообщил обстановку, ему ответили: «Ваша задача – остановить танки, чтобы они не вырвались на автостраду, которая проходит позади вашей высоты». Агафонов приказал минировать дорогу и все съезды с нее. Дорога огибала высоту. С одной стороны дороги – овраг, с другой – крутяк. Противотанковые расчеты разместили после минного поля, у неглубокого овражка. По расчетам Агафонова, прорвавшиеся танки тут замедлят движение, и по ним будет удобно бить сбоку.
Но с утра события стали развиваться не по плану Агафонова. С рассветом колонна танков двинулась по большаку. Танки шли как на учениях, удерживая уставную дистанцию. Метров через пятьсот подорвался первый танк и сполз в овраг, к ним второй, третий танк обошел его и тоже вскоре подорвался в узком месте дороги, идущий за ним танк спихнул его с дороги в овраг, но через минуту подпрыгнул и развернулся поперек дороги, видимо, попал сразу на две мины. Танки остановились, а затем попятились назад. Через мостик переправились три крупных танка и стали огибать холм справа по лесной тропе, сшибая деревья и давя молодой ельник. За танками бежало десятка два солдат. Агафонов увидел в этом опасность: за тяжелыми танками может двинуться вся колонна. Лесная тропа не прикрыта. Агафонов приказал сержанту Пузикову и его отделению отсечь пехотинцев, а взводу старшины Торопицына противотанковыми гранатами забросать танки, расчетам противотанковых ружей сменить позицию, быть готовым встречать танки с правой стороны холма. Прошло минут десять, внизу под горкой разгорелся бой. Танки открыли орудийный и пулеметный огонь по выбегающим на поляну бойцам. Агафонов кричал: «Ну, обормоты, ну, вояки! Зачем лезут на открытую поляну под пулеметы?» Все-таки один танк загорелся, а второй крутился на месте, но третий танк продолжал двигаться, проминая под себя ельник. Агафонов схватил ящик с минами вместе с ординарцем побежал вниз навстречу танку, обдирая в кровь лицо и руки о сучья ельника. Танк выскочил на них неожиданно. Агафонов крикнул ординарцу: «Прыгай в сторону – а сам я ящиком мин бросился под правую гусеницу танка. Раздался мощный взрыв. Танк завалился на бок. Ивана отбросило метров на десять в ельник. Молодые елушки смягчили удар, это спасло его от смерти. Ординарец Николай Худяков еле-еле вытащил его из ельника. В это время Худяков увидел как из-за холма к переправе полетели огненные хвостатые пулеметы, услышал глухие взрывы и покачивание земли. Подбежали два солдата из стрелкового взвода и втроем потащили Агафонова на командный пункт, а оттуда на шоссе.
Год лейтенант Агафонов приходил в себя. Кости ног, рук были переломаны, позвоночник сдвинут. Три месяца пролежал бревном в гипсе от пяток до шеи. Няни кормили с ложечки. Сначала сняли гипс с ног, потом с рук и шеи, но на туловище еще оставили на три месяца. Мясо клочьями отпадало по всему телу. Руки плохо слушались. Но Иван был молодой, задиристый, настырный. Хорошо говорить стал только через год. Врачи удивлялись его живучести. Когда пришел в себя и сквозь пелену увидел себя, закованного в гипс, то мысленно пошутил: «Хорош из меня снаряд получился – бронебойный». Дурных мыслей не было: ребята из его роты лежали в земле, а он наверху, надо выбраться, чтобы отомстить за сослуживцев.
Днепр
Осенью 1942 года Ивана комиссовали подчистую. Первое время Иван ходил на костылях. При постановке на воинский учет ему предложили должность начальника мелового карьера. Хотелось в школу, но речь не четкая, да и не выстоять и часа у парты, а тут спецпаек и лошадь с кошевкой. Да и детей надо было поднимать, их стало трое.
По весне 1943 года Иван затосковал. После Курской дуги немцев поперли восвояси. Иван усиленно занимался гимнастикой. В сентябре 1943 года пришел в военкомат. Военком объявил Ивану: за бои у высоты 237, за выполнение задачи командования ему присвоено звание старший лейтенант, и он представлен к ордену «Боевого Красного Знамени». Иван стал проситься на фронт. Врачи отговаривали. Написал письмо областному военкому. Пришло разрешение – в нестроевую часть. Дали направление в главный штаб. В поезде случайно встретил своего бывшего командира дивизии. Генерал Печенкин узнал Ивана по рыжему вихрастому чубу. Затащил в свое купе. Стал расспрашивать. Сообщил о наградах, на что Иван ответил, что знает – сообщили в военкомате. Генерал Печенкин был в ставке Верховного главнокомандующего. Уговаривал Ивана переходить на штабную работу: «Нам такие головастые нужны». Иван попросил генерала Печенкина отправить в действующую армию. Прибыл под Харьков в распоряжение командующего 3-м Украинским фронтом. В штабе предложили Ивану формировать противотанковый батальон или остаться в штабе. Во время беседы зашел командир дивизии прорыва. Послушал разговор и попросить: «Старший, давай ко мне, слышу, ты бывший директор школы, подход к людям имеешь. За три дня потерял трех командиров штрафного батальона и почти весь личный состав. Будет несладко». Агафонов ответил: «Согласен, но с условием: батальон буду укомплектовывать сам». Агафонов велел построить остатки батальона. Поздоровался с каждым за руку. Попросил рассказать о себе, но только правду, пусть и горькую, потому что о ней будет знать только он. В батальоне были и летчики, сбитые над территорией врага, и обгоревшие танкисты, и взвешенные, не выполнившие боевую задачу. Но двое с тонкими пальцами и наколками на руках, мутными глазами, не понравились Агафонову. Беседовать с ними не стал. Оставшихся после собеседования собрал у костерка и спросил: «Как же так? Три нет – нет трех командиров, и вас осталось семнадцать человек. Не берегли друг друга. Будем отрабатывать взаимовыручку в бою. Распределил по должностям. На второй день пришел попрощаться усатый, пожилой, с вкраплениями пороха на правой щеке, невысокого роста мужичок, без большого пальца на левой руке, списанный в тыловые части. Обратился:
– Разрешите, товарищ командир, попрощаться. Две недели вместе воевали, толковые ребята.
– А Вы за что?
– Да было дело, старшине на бок нос своротил, мы три дня в окопах голодали, а он в деревне с бабами пьянствовал, ну и проучил. Нас обоих в штрафной, только он в первом же бою спину показал, ну кто-то из ребят снял его, наверно. Рабочий на заводе в цеху парторгом был.
Агафонов загрустил, солдаты заметили это.
– Ну что Вы, товарищ старший лейтенант, на фронте так бывает.
– Я не об этом, а то, что списывается, уходит из батальона наставник, как говорится, искупил вину. Хорошим агитатором у нас в батальоне был бы.
На что мужичок ответил:
– На такую должность согласен, дело привычное.
Фронтовики обступили рыжеусого, хлопали по спине, обнимали. Агафонов побежал в штаб бригады, который был придан батальон. Долго объяснял, еле выпросил, чтобы оставили Кузьму Кайгородова в батальоне. На другой день на шести студерах, под охраной, в батальон привезли пополнение. Агафонов поинтересовался:
– Откуда?
С машины дружно закричали:
– С Колымы, политзаключенные!
Агафонов велел построить. Это были зрелые мужики со сроками по 10–15 лет. Агафонов спросил:
– Будем воевать?
Строй дружно ответил:
– Будем, мы сами попросились на фронт. Фашистов надо добивать. Не враги мы Советской власти, поверьте хоть Вы нам.
Агафонов ответил:
– Это мы проверим в бою, – отдал приказ, – командирам рот, взводов подобрать себе людей. Завтра слаженность батальона.
Усатый агитатор-парторг и адъютант-танкист, с обгоревшим лицом, не отходили от Агафонова ни на шаг. Берегли его, как наседка цыплят от ястреба. Через день марш к Днепру. В первой же деревне Агафонов приказал разобрать колхозный амбар и две конюшни. Бревна велел сбить попарно. По четыре, солдаты, обливаясь потом и матеря Агафонова, тащили такие тараны. Обстрелянные солдаты знали, что одинокое бревно в реке будет вертеться и разворачиваться по течению. На третий день перед рассветом вышли к излучине Днепра. Приказ – форсировать с ходу. Флотилия Агафонова, по четыре тарана в ряд, веревкой потянулась через Днепр. Соседние части переправлялись на подручных средствах: плотиках, лодках, надувных камерах, одиноких бревнах. Немцы спохватились поздно, когда батальон Агафонова был на середине реки. Ударила артиллерия, застрочили пулеметы. От взрывов бомб, мин, снарядов нагруженные боеприпасами лодки переворачивались, камеры, пробитые осколками, тонули. Командир бригады наблюдал за переправой с берега, чертыхался, видя, как гибнут его батальоны, только батальон Агафонова, на своих таранах змеей вытянулся от берега до берега. Закрепив снаряжение, оружие, одежду в мостиках, солдаты в нижнем белье переправлялись через Днепр. Выскакивали на берег и мчались вперед. Немцы, увидев белую, злобно кричащую массу, изрыгающую огонь, бросились бежать, крича: «Сатана! Сатана! Сатана!» Заскочив в немецкие окопы, солдаты снимали с себя белье, отжимали и надевали обмундирование. Немцы открыли минометный и пулеметный огонь из небольшого сельца, которое вытянулось вдоль поймы по гривке. Передние дома хорошо просматривались, но из-за первого ряда не было видно, что у них делалось в тылу. Правые и левые после нескольких попыток в течение дня так и не смогли закрепиться на противоположном берегу. После очередного артобстрела немцы шли в атаку, стараясь сбросить батальон в реку. К ночи атаки немцев прекратились. Весь день было слышно, как вверху и внизу по течению шли тяжелые бои с применением авиации с той и другой стороны. Очухавшись к вечеру, Агафонов недоумевал, почему нет помощи, почему никто не переправляется на захваченную его батальоном полосу берега шириной с полкилометра. Вызвал командиров рот, но вместе троих прежних, кроме командира первой роты (рослого артиллериста), явились другие. Подсчитали потери, при переправе разбило два плотника-тарана. Погибло семь человек и девять ранено. За день боя 41 человек убит и 67 ранено. Агафонов приказал легко раненым остаться, а остальным с тремя разведчиками переправиться на ту сторону на связанных попарно плотах. Ни патронов, ни продовольствия не осталось. В полночь вернулись разведчики, доложили, что на берегу нет их соединения, видимо, понеся большие потери, части отвели или бросили на помощь соседям. В лесочке нашли связистов, которые тянули связь вдоль Днепра, попросили их передать в штаб армии, что штрафной батальон Агафонова удачно закрепился на правом берегу Днепра. Агафонов не понимал, если командование и погибло (но кто-то де из штаба бригады должен был остаться живым), как могли бросить их на произвол судьбы. Только после войны, дознаваясь о трагедии батальона, узнал, что батальон выполнял отвлекающий удар. Агафонов приказал собрать все немецкое вооружение и продовольствие. Нашли два десятка ящиков с патронами к немецким автоматам и немецкие гранаты с длинными ручками, но вот с продовольствием дело обстояло плохо. Насобирали мешок галет и полсотни банок говяжьих консервов.
Ночью выпал небольшой снежок, ударил слабый морозец. Луговина, поросшая густым ивняком, побелела. Окопы черными зигзагообразными линиями четко просматривались из хуторка. В бинокль Агафонов видел, как немцы готовились к атаке. Агафонов приказал: вооружиться немецкими автоматами и гранатами. Одеть белье поверх обмундирования. И незаметно в утреннем тумане выдвинуться к деревне. Подпустить немцев на 10–15 метров, забросать гранатами и вместе с отступающими ворваться в хуторок.
Как только туман начал рассеиваться по окопам, где полчаса назад находились бойцы, загрохотали взрывы. Три пары мессеров заходили вдоль окопов и вели прицельный огонь по оставленным в окопах чучелам. Бойцы коченели на тонком снегу, который начинал под ними таять. Хотелось вскочить, размяться. Наконец, немцы пошли в атаку. Агафонов дал красную ракету. Три сотни окоченевших, обезумевших солдат одновременно бросили гранаты и с криками: «За Родину, за Сталина!» – бросились вперед. Немцы опешили, многие со страху подняли руки с криком: «Дьяволы! Дьяволы! Дьяволы!» Остальные не отстреливаясь, мчались к хуторку. Расчеты из пушек и минометов, увидев бегущих орущих призраков, бросились бежать вдоль улицы к кирпичному зданию школы, которую пришлось брать с хода штурмом. Немцы к обороне готовились основательно. Запасов продовольствия и вооружения – на дивизию.
Агафонов приказал занять оборону, каждую постройку превратить в ДЗОТ. С западной стороны вдоль хуторка тянулся овраг, заросший вербами, по которому бежал ручеек. В течение часа немцы атак не предпринимали. Слева и справа шли бои, они то утихали, то разгорались с новой силой. Ночью Агафонов похоронил убитых и отправил раненых через Днепр в тыл. В его распоряжении оставалось еще до двухсот бойцов – это была сила. Ночью вместе с разведчиками прибыли офицеры штаба армии. Удивились, что батальон жив. Заняли очень выгодную возвышенность – гриву. Агафонов узнал, что бригада и брошенные ей подкрепления выше по течению не смогли закрепиться на захваченном плацдарме. Всю ночь шла переправа войск на позиции штрафного батальона. Был отдан приказ штрафной батальон отвести в тыл и расформировать. За исполнение задачи командования с бойцов снималась судимость, они стойкостью и преданностью окупили свою вину. Остатки штрафного батальона выстроились против штабной землянки. Парторг-агитатор Кузьма Кайгородов, с перевязанными правым плечом, в фуфайке внакидку заявил:
– Вместе воевали, вместе лиха хлебнули, вместе и останемся, правильно говорю, бойцы?
Строй дружно ответил:
– Верно!
Кайгородов выждал минутку:
– К командованию есть просьба: оставить старшего лейтенанта Агафонова над нами командиром, уж больно толковый и смекалистый, наверное, на всю армию один такой.
Полковник ответил:
– Отныне он капитан, будем оформлять документы строя Советского Союза, а пока – вручаю орден «Боевого Красного Знамени».
Агафонов ответил:
– Невезучий я – туда представления, а оттуда – одна слякоть, – и показал на небо.
В это время Агафонов услышал звук «Мессера» и крикнул:
– Ложись!
Мессер низко прошел над поляной, поливая из пулеметов. Пуля раздробила левую лопатку. Капитан Агафонов приподнялся, но встать не смог. Двое бойцов оказалось убитых, четверо раненых. Из штабной землянки выбежали офицеры. Полковник лежал на боку, прижав правую руку к сердцу, сквозь пальцы бил фонтан крови.
Одесса
И снова по госпиталям. Три операции. Рука сгибалась в локте, пальцы рук работали, но в предплечье не поднималась, это злило Ивана. Зимой 1944 года Ивана снова комиссовали. Приехал домой, навестил родных, близких, кое-что поделал и по дому. Старшие сыновья подросли. Жена Ольга заведовала детским домом в селе Ленино. Дети были при ней, там питались и учились. Через месяц Иван затосковал.
Наши взяли Кривой Рог, гнали немцев с Украины. Иван зачастил в военкомат. Не брали. Написал письмо И. Сталину. Пришел ответ: «Удовлетворить просьбу». Прибыл в областной военкомат. На груди два «Боевика», Звезда, три медали «За Отвагу» Стал проситься, чтобы разрешили выехать в часть, в которой был при обороне высоты 237. На армейские командование при переправе за Днепр была обида за то, что батальон фактически был брошен на погибель. Добрался до Москвы. Дали предписание и отправили с резервной танковой частью в распоряжение Фронта.
При погрузке какой-то майор прикрикнул на капитана Агафонова: «Посторонитесь, видите, погрузка идет, могут зацепить». Голос показался знакомым, Агафонов присмотрелся: так этот обгорелый танкист – его начальник штаба штрафного батальона Федор Селезнев. Агафонов тихо проговорил:
– Федор, ты?
На что тот ответил:
– Федор, ну и что, тридцать лет Федор, – а потом заорал, – ребята, мать честная, комбат родной, ребята, это благодаря ему я живой и с вами!
Селезнев крикнул:
– Старшина, ко мне! Это мой крестный, а ну-ка тащи!
На что капитан Агафонов ответил:
– Давай, майор, расставляй по платформам свои красавцы-танки, потом в дороге отметим встречу.
По прибытию к месту дислокации капитану Агафонову предложили: «Принимай шахтерский батальон, в основном молодежь, все с оккупированной территории, у тебя опыт есть командования бойцами похлеще. Не беспокойся, они немцев ненавидят больше, чем мы с тобой. Неделя на сколачивание и подготовку».
Батальон капитана Агафонова участвовал во взятии Николаева. В конце марта 1944 года командир дивизии лично поздравил Агафонова за умелые действия и вручил орден «Отечественной Войны II степени». Батальон находился на главном направлении, но вышел из боя с минимальными потерями. Шахтеры поверили в капитана. Без передышки с ходу батальон бросился на Одессу. В бой ввели в районе Молдаванки. Батальон прорвался на знаменитый «Привоз». К вечеру пробились к вокзалу, а такая задача и не стояла перед батальоном. Немцы уходили морем, Одесса была окружена с суши. Но в море их корабли встречали подлодки, катера, эсминцы Черноморского флота. Немцы решили прорываться берегом. Ночью они предприняли несколько контратак. Командир дивизии отдал приказ: «Вперед не соваться, вокзал оборонять и захватить близлежащие дома. Бойцы слышали, как в городе идет бой, особенно яростно в районе порта. Десятого апреля город очистили от немцев. Тогда бывший на бронепоезде командующий армией поблагодарил личный состав батальона, командира за умелые действия:
– Ну что, капитан, получай «Отечественную Войну I степени». Слышал о тебе, что дважды на фронт израненный просился, знаю, что имеешь хорошие организаторские способности. Немцы не успели все уйти из города, прячутся по подвалам и разрушенным домам. Вреда могут принести много, да всякой сволочи в городе полно: бандиты, лжепартизаны. Назначайся комендантом Одессы. Оставайся тут со своим батальоном.
Агафонов возмутился:
– Товарищ командующий, это несправедливо, не для того я контуженный и калеченный на фронт прорывался, чтобы отсиживаться в тылу. Наши части вышли на границу с Румынией. Хочу и немцев добить и Европу посмотреть!
На что командующий ответил:
– Европу ты еще посмотришь. Думаю, что тут не слаще будет, чем на передовой, а во много раз труднее. Приступай к исполнению обязанностей, инструктаж получишь у начальника гарнизона.
Первая неделя для капитана Агафонова была сплошным кошмаром. Спал часа по два в сутки. Особо суматошными были ночи. Докладывали то о том, что в разрушенном доме оказались немцы, которые не сдаются, отвечают огнем; пришлось выжигать огнеметами, то группу офицеров на Греческой площади забросали гранатами, то водозабор взорвали, то появилась банда, которая вырезает семьи. Батальон головорезов выследили. Капитан Агафонов приказал тридцать человек расстрелять и сбросить в море. Пошли жалобы. В бандах оказались великовозрастные сынки высокопоставленных лиц, дезертиры или скрывающиеся от призыва в армию. Капитана вызвали в особый отдел гарнизона. Стали упрекать в том, что действует беззаконно. Агафонов вскипел:
– А они действовали законно? Вырезают детей, семьи, стариков, убивают на улицах невинных людей. С наступлением темноты в городе нельзя появиться на улице.
Майор-особист с желтоватым лицом и раскосыми глазами закричал:
– Что, капитан, снова захотели в штрафной батальон?
Агафонов не выдержал и задерзил:
– Во-первых, я батальоном командовал добровольно, потому что там большинство были невинные люди, некоторые из них герои, а батальоном посылали командовать негодяев и дураков! Вы тут штаны протираете, а я с первых дней на пузе нашу Родину прополз вдоль и поперек!
Особист озверело смотрел на капитана, широко открыв рот, но сказать ничего не мог.
Капитан Агафонов почувствовал, как будто кто-то ударил его по затылку, и он грохнулся перед столом особиста. Через сутки в госпитале пришел в себя. Оказалось, что, падая, наджабил позвоночник, ударился головой о стенку. Сказались старые контузии. Снова плохо произносил слова. В госпитале провалялся три месяца. Стал ходить без костыля. Речь отредактировал, она стала четкой, выразительной. После отправили в Сочи на реабилитацию. Была зима. Погода скверная, больше походила на осеннюю, чем на зимнюю. Море плескалось рядом с санаторием, раздражало, не давало спать. Курортный город жил своей жизнью. Отдыхало московское начальство и разные чиновники. Иван злился: там, на фронте, погибают мальчишки, семьи теряют кормильцев, а здесь развлекаются. Агафонов настаивал, чтобы его выписали и отпустили в свою часть. В мое привезли эшелон раненых из Венгрии. Ходячие пошли встречать. В соседнюю палату занесли безногого майора, Агафонов узнал адъютанта командира дивизии, с которой он брал Николаев и Одессу. Майор Вотяков рассказал, что под Балатоном дивизию сильно потрепали немцы, много знакомых Ивану командиров погибло, а его Одесский батальон почти весь летел на высоте 237, но зато не дал погибнуть дивизии. Командир дивизии интересовался им.
На другой день майор Вотяков попросил начальника госпиталя, чтобы отпустили Агафонова в свою часть, он там очень нужен, офицерский состав сильно поредел.
