Александр Федорович Чебыкин
Русь моя неоглядная
Восхождение на Бернизет
Сахалин. Шестидесятые годы. Я – старший передовой команды. В количестве шести человек приземляемся на военном аэродроме «Пионерское», что на западном побережье Сахалина между городами Холмском и Чеховым. На аэродроме «Постовая» – Советская Гавань заменяют покрытия из металлических решетчатых плит на бетонные. Наша задача – установить палатки, приготовить места для стоянок самолетов, привести в порядок выделенные служебные помещения и встретить самолеты полка.
Матросы определены в солдатские казармы, я остановился на пограничной заставе. Застава в ста метрах от береговой черты. Три офицера заставы день и ночь на службе, вижу их редко. Солдаты также все время на охране границы. В казарме за старшину сержант Иван Харченко, высокий, белобрысый, розовощекий улыбающийся парубок. Мы почти ровесники. Вечерами разговоры. Новый человек для них интересен. Когда прилетел полк, я перебрался в палатку, но пограничников навещал часто, с Иваном мы подружились.
Был июнь месяц. Погода была какая-то путаная. Часов в десять утра начинал моросить мелкий дождь, после обеда прекращался. Ночи яркие, звездные, тихие. И так до июля. В июле погода переменилась на новый цикл: три дня морось, три дня солнце – и так до августа. В августе установилось равновесие: теплые ночи, солнечные деньки, изредка – мощные грозы с вихрями. Полк готовил летчиков асов-ночников. В 22 часа начинались полеты, в 4 утра заканчивались. Взлетная полоса тянулась вдоль берега. С противоположной стороны поднимались горы. Над сопками, на расстоянии 30 километров, гордо возвышалась полутора километровая гора Бернизет. Вершина ее в любую погоду была чиста от облаков и являлась ориентиром для летчиков. По воскресеньям мы посещали Холмск или Чехов. Но на танцы ездили в Чехов, там спокойнее. В Холмске в общественных местах скапливалась разношерстная публика, часто происходили драки, порой и поножовщина. Узкоколейная железная дорога петляла по скалам над самой водой. Было видно, как внизу по пояс в воде корейцы вытаскивали на берег стебли морской капусты. Чехов был окружен сопками, изрезанными террасами снизу доверху, на которых трудились корейцы, выращивая редиску, лук, чеснок, картошку, а по распадкам высаживали мелкорослые яблони и вишни.
Как-то беседуя с Иваном Харченко, мы задумали взобраться на гору Бернизет. После окончания полетов я попросил у руководителя полетов 12 штук ракет. Ракетницу брать не стал – тяжелая. Взял с собой охотничий топорик, булку хлеба, две банки рыбных консервов, банку абрикосового сока.
Спозаранку двинулись в дорогу – напрямик, казалось, что это ближе, хотя местные жители советовали пройти по дороге на юг километра четыре, а там свернуть на распадок, по которому идет тропа до подножия горы. Свернув с дороги, попали в густые заросли дудника и травостоя; огромные лопухи выше человеческого роста закрывали восходящее солнце. Раздвигая стебли, продвигались к первой сопке. Подъем на сопку был труден из-за плотно росшего дикого сахалинского бамбука. Старый бамбук переплелся у земли. Было трудно вытягивать ноги из этого сплетения. Выше рос тонкоствольный березняк. Карабкаться стало легче – бамбук попадался плешинами. Самое трудное – спуск. Туловище по инерции стремится вниз, а ноги увязают в травостое и бамбуке.
Пришлось срубить длинную молодую березку и воспользоваться ею, как посохом. Пот катит градом, рубашки и куртки мокрые. Часов через пять восхождения и спуска силы и желание начали покидать меня. Первым захныкал Иван: «Товарищ старший лейтенант, давайте вернемся». Еле уговорил взобраться еще «а одну сопку, гора Бернизет виднелась рядом. С последней, седьмой сопки открылся великолепный вид на широкую долину, тянувшуюся от горы к проливу. Внизу виднелся поселок из стандартных домиков, расположенных по обеим сторонам улицы. Насчитал шестьдесят квадратиков усадеб. Начали спускаться, Иван опередил меня на спуске. Передо мной оказалась поваленная ветром вершиной вверх огромная двадцатиметровая лиственница. Кора с нее слетела, и, чтобы облегчить спуск, я взобрался на вершину и по стволу направился вниз, опираясь на свой трехметровый посох. Не доходя до комеля метра два, я увидел на стволе свернувшуюся клубочком змею, которая грелась на солнце. Решил посохом сбросить ее в сторону и продолжить путь. Взял палку наперевес, концом ловко подхватил змею, но змея отреагировала быстрей чем предполагал – стрелой устремилась по палке ко мне я отбросил палку в правую сторону, сам спрыгнул в ленную и по бурелому помчался вниз.
По долине протекала звонкая речушка, рядом с ней шла заброшенная дорога с протоптанной тропинкой сбоку. Подошли к поселку и увидели, что поселок нежилой. Заросшие бурьяном палисадники, выбитые стекла. Из первого дома вышел мужичок в старой фуфайке, картузе со сломанным козырьком. Давясь дымом от самокрутки, стал расспрашивать, кто мы такие и откуда. Мы объяснили, что собираемся взойти на эту горку. Он посоветовал: «Вы отсюда не всходите, с этой стороны подножье заросло ельником, тут водятся медведи. Наш сахалинский медведь дурной, не то, что сибирский. По тропинке обойдите гору с севера, с той стороны спуск положе и не так зарос лесом, и подъем будет полегче».
Спрашиваю, что с поселком, где люди. У деда навернулись на глазах слезы, поморгав, ответил: «Ушли люди. После войны пленные японцы построили этот городок, до этого, как рассказывали старожилы, жили тут староверы, большая была деревня. Как только стали строить поселок, они перекочевали дальше в горы, в верховья речушки. В выстроенный поселок в конце сороковых приехали переселенцы, создали совхоз. Тут капуста и картошка растут отменные, да и травища выше человека, живи – не хочу, но люди лет через десять покинули поселок, ушли на заработки в Холмск. Не знаю, почему не прижились, а места здесь дивные. Я тут со старухой век доживаю, сторожу. Маленько платят. Огород свой, корову да курочек держу. Живем, слава богу, сытно, зимой тоскливо тут до умопомрачения, одно удовольствие со старухой поругаться. На лето внуки из Южно-Сахалинска приезжают. Благодать тут и раздолье».
Мы не послушали деда и стали пробираться вверх через молодой ельник. Ельник кончился, и начался крутой подъем… Метров триста по склону рос сосняк. Идти было легко. Сосняк кончился, как будто кто-то обрезал. Сначала шли заросли крупной березы, чем выше поднимались, тем меньше становились деревья; на половине горы они превратились в мелкие карликовые березки, узловатые, ветви которых обхватывали друг друга.
Крутизна подъема увеличивалась. Слева начал вырисовываться каменистый, обрывистый гребень; чем выше, тем отвеснее гребень. Через заросли карликовой березы пробираться было невозможно.
Пришлось карабкаться по гребню, сбивая в кровь колени. Перед самой вершиной гора была запеленована густым облаком, хотя внизу сияло яркое солнце. Влезли в облако, такое впечатление, как будто пробираемся через вату, так оно было плотно.
Метров через триста молочная мгла оборвалась. Осыпь кончилась. Вершина горы со всех сторон ровно сходилась на конус с тремя возвышениями посредине разной высоты. Между ними находилась ложбинка, в которой можно было спрятаться от ветра, который гудел и выл между скал.
Присели. Из веток и сухой травы разожгли костер. Солнце палило, но плохо грело, казалось, что ветер отбрасывает солнечные лучи в сторону. Было двенадцать часов дня. Достали консервы, хлеб. Перекусили. В банке абрикосового сока пробили дырку, выпили сок. Написали записку: «1 июля 1959 года мы покорили вершину Бернизет и отныне она называется «Чебхар». Это первые буквы наших фамилий.
На вершине были видны следы пребывания до нас других путешественников-туристов. Банку обложили камнями и соорудили пирамиду. Закрепив между камнями ракеты, начали стрелять в воздух. Иван схватился за голову и закричал: «Товарищ старший лейтенант, спускаемся, у нас получилось такое сочетание пусков ракет, которое означает, что нарушена граница, требуется помощь. Надо уходить, а то могут быть неприятности». Мы стали спускаться по северному, менее крутому склону. Первые метров триста было тяжело: во-первых, тугая облачность, а во-вторых, сплошные заросли стланика. Местами приходилось пробираться накатом, сверху по веткам.
Кончился стланик, кончилась и облачность, начался сосняк со слежавшейся игловой подкладкой. Подошвы катились по игловой подстилке. Пришлось спускаться, держась за стволы деревьев. Мышцы ног напряглись и закаменели. Хотелось передохнуть. Иван шел шустрее, впереди меж деревьев мелькала его зеленая фуражка.
Я вышел на поляну, усеянную переспелой земляникой. Поляну перегораживала вывернутая с корнями сосна, застрявшая вершиной среди других деревьев. На стволе резвились два медвежонка, сталкивая друг друга, сорвавшийся бежал к комлю, забирался и начиналась новая борьба. Я засмотрелся. Это напоминало картину И. И. Шишкина «Утро в сосновом бору».
Затылком почувствовал, что сзади меня кто-то есть, оглянулся и увидел метрах в шести около высокого пня на задних лапах медведицу. Мгновенно рванул вниз, обгоняя Ивана, крикнул: «Бежим, там медведь!»
Выскочив к подножью горы, перескочили через крутые обрывистые берега речки и только тогда почувствовали себя в безопасности.
Спустились вниз по реке. Вышли к поселку. Попрощались со сторожем и его бабкой, погоревали. Посудачили, что не послушали его. Он успокоил нас, объясняя, что едва ли сейчас, летом, стала нападать на нас медведица, просто она готова была защищать своих детенышей.
Бабушка принесла полный подол свежесорванпых огурцов, угощала молоком из погреба и домашним хлебом. Мы разулись, вымыли ноги в речке, положили ботинки в вещмешки. И не стали более петлять по сопкам, а босиком по тропинке вдоль реки направились к проливу.
Через пять часов мы были на окраине аэродромного поселка. Успели к ужину в столовой. Обмывшись холодной водой в душе, побежали на танцы в поселок. Молодые годы не знают страха и усталости, им нужен подвиг.
Экзамен
Москва. 1969 год. Военно-политическая академия, 3 курс. Экзамен по высшей математике. В школе алгебра давалась с трудом, особенно логарифмы. Геометрию любил, в ней завораживало пространственное мышление. В академии увлекся высшей математикой. С удовольствием решал задачи и примеры. Но экзамен есть экзамен. Оценка в приложении к диплому. Готовился тщательно и настырно. Фамилия моя почти в конце списка. Захожу, беру билет, сажусь, читаю. Снова перечитываю вопросы – не пойму, что требуется от меня. Никак не могу сообразить, что к чему. В голове какая-то пустота. Паника. Хватаюсь за голову. Руки начинают трястись. Бьет озноб. Ноги застучали о пол, да так сильно, что все обернулись в мою сторону. Пробую прижать ноги руками. Руки вытянуты под столом и давят на колени. Начинают отбивать чечетку не только ногами, но и ножками стола. От комиссии отделяются две молодые аспирантки, приглашенные из МГУ на экзамен как ассистентки. Подсаживаются справа и слева. Наклоняются ко мне, сморят на колени – нет ли там шпаргалки. Читают билет. Пышные волосы девчат щекочут шею и щеки. Пахнет духами, как от лопнувших почек черемухи. Улыбаются. Спрашивают:
– Все понятно?
Отвечаю:
– Все, что знал, как ветром сдуло.
Задают наводящие вопросы – отвечаю. Начинают спрашивать наперебой об интегральных и дифференциальных уравнениях и их функциях. Тороплюсь им ответить, в голове ясность. Хочется рассказать все, что знаю. Они понимают, что мне надо высказаться. Спрашивают по всему курсу от «А» до «Я». Взахлеб отвечаю. Успокоился, начинаю рассматривать своих экзаменаторов.
Милые прекрасные девицы. Полные губы, вздернутые носики, широкие брови дугой, веселые глаза. Страха нет, осталось одно любопытство. Молодицы это заметили, посмотрели друг на друга, засмеялись и ставят на моем черновом листке, где я писал формулы, две тугие яркие пятерки. Я благодарен им. Шепчу:
– Спасибо.
Отвечают:
– Это Вам надо сказать спасибо за прекрасное знание предмета.
Мотоциклист
Поветрие напало на прапорщиков и офицеров части. Все бросились обзаводиться транспортом. Одни приобретали мотоциклы, другие мотороллеры, наиболее хваткие – машины. Домашние стали давить на меня: «У всех кое-какой транспорт, а у тебя ничего нет». Немногие из владеющих транспортом имели права. Большинство гоняли так, как совесть и умение позволяли. Организовали при части курсы. Теорию я сдал на «отлично», но практики никакой. Приближались экзамены по вождению. Из всех я один не имел транспортного средства. Недели за две до экзаменов появился в части мастер по мотоциклетному спорту, юноша лет 20, со своим спортивным мотоциклом. Он стал обучать меня вождению на стадионе, который, как на грех, с угла на угол пересекали две тропинки. С правой стороны стадиона было несколько скамеек для зрителей. За ними два ряда тополей. Междурядье густо поросло ежевикой. За тополями на большом поле располагалась учебная полоса препятствий с окопами, заграждениями. Тренер бегал рядом со мной, но как только отпускал меня, я очень быстро оказывался в сетке футбольных ворот. Смешнее всего было, когда кто-нибудь появлялся на тропинке: я все внимание сосредотачивал на этом человеке и орал, что было мочи: «Берегись!» И как бы я ни крутил руль в сторону, все равно какая-то сила гнала меня на этот двигающийся объект. Хорошо, что все обходилось без наезда, успевали увернуться от меня. За три дня до экзаменов по вождению тренер сказал: «Сегодня будешь ездить самостоятельно». После первого же круга по стадиону мотоцикл мой взбесился.
Вместо переключения скоростей я накручивал газ. Одет я был в повседневную форму: тужурка, бриджи, сапоги. Я проскочил каким-то образом между скамейками, врезался в ежевичник, где осталась половина моего обмундирования, оттуда я влетел в окоп. Проскочив по окопу метров десять, уперся в бруствер. Мотоцикл мой ревел на всю округу. Когда я выбрался, то голенища моих сапог развалились на половинки, кожа на икрах ног была содрана, рубашка висела клочьями, от нее сохранился только один ворот. Все тело было утыкано шипами ежевичника. Задворками добрался до дома. Домашние ужаснулись, когда вытаскивали из остатков одежды и тела иглы ежевичника. Йода в доме не оказалось, ссадины и раны заливали зеленкой. Проще было окунуть всего в бочку с зеленкой. На экзамены явился с царапинами на лице. Надо рулить, а не умею. Вдруг – мысль! Химик части, майор Климчук, слегка похож на меня: русый, такого же роста. Прошу:
– Нил Максимович, прокатись на своем мотороллере за меня.
Говорит:
– Добро.
Комиссия на другом конце плаца. Нил пригляделся, что делают сдающие. Председатель комиссии выкрикивает: «Чебыкин». Нил подрулил. Выполнил условия задания полностью. Вернулся на исходное. Кто-то из комиссии кричит: «Отлично». Но ни мотоцикла, ни машины я так и не купил.
Армейские будни
Позади 30 лет службы в Советской Армии: двенадцать из них прослужил в морской авиации, столько же – в зенитно-ракетных войсках (ЗРВ), шесть лет был пропагандистом истребительной авиационной части. После окончания училища, и 1950 году, прибыл в авиационную бомбардировочную минно-торпедную часть. В памяти запечатлелась картина: командир построил часть для представления молодых офицеров личному составу, на его мундире не было свободного места – вся грудь в орденах, шведские, норвежские, английские ордена висели ниже пояса…
Механики самолетов и стрелки-радисты призыва 1944–1945 годов продолжали еще службу. Это была дружная авиационная семья. В феврале отправили на завод для переучивания и получения новой реактивной техники. Морозы стояли жесточайшие. Валенки мне выдали большего размера, и я вскакивал в них с ботинками. На морозе ботинки промерзали и издавали такой жуткий скрип, что открывались все двери, и сотрудницы заводоуправления, в основном молодые девушки, высыпали в коридор и, как оказалось, думали: «Совсем молодой авиатор, а уже на протезах». Перед нашим приездом у них выступал Маресьев…
Как только первые два самолета были «доведены до ума», их срочно перегнали на Дальний Восток. Был оборудован ледовый аэродром.
На другой день после посадки самолетов разыгралась снежная буря, снег так густо выпал, что даже в 2–3-х метрах ничего не было видно. На вторые сутки снег шел густо, но ветер стих. Вызывает меня майор Клочан и говорит: «К ледовому аэродрому пробовала пробиться машина для смены караула, но не смогла, они готовятся выйти туда пешком. Может, ты на лыжах сходишь и посмотришь состояние самолетов, а заодно и снег с плоскостей сгребешь». Хотя до ледового аэродрома путь чуть более 3 км, добирался я часа два.
Когда нашел место стоянки самолетов, то увидел, что из-под снега торчат только верхушки килей самолетов. Стал окликать часового. Думаю: «Не дай бог, начнет стрелять». Нигде никого нет… Знаю, что у самого берега стоит сбитое из досок временное караульное помещение, но его полностью занесло снегом, торчал только кончик железной трубы от печурки. Смотрю: из трубы штык показался. Хорошо, что с собой взял деревянную лопату, давай откапывать. Оказалось, ночью часовой зашел в караульное помещение, чтобы погреться, да и вздремнул, а к дверям, которые открывались наружу, до самого верха намело снега. Сидели, ждали смену караула… Только при возвращении домой встретил группу солдат на лыжах с санками, идущих на смену.
В авиации, в том числе и морской, основа основ – полеты, полеты, полеты. Полеты штабом планировались на каждые сутки.
Мы, молодые офицеры, жили уплотненно в бывшем парашютном классе, бревенчатом барачном помещении, продуваемом и промерзаемом, но, как говорят, в тесноте, да не в обиде. Спал я полтора года на третьем ярусе… Будни армии – это и хорошо организованный отдых. Проводили спортивные праздники, были участниками самодеятельности и выступали на кораблях и базах, бегали на танцы за 12 км зимой по льду бухты. Много читали, занимались самообразованием, готовились к поступлению в академию. Тогда приобрел верных друзей: Сашу Падалко, Бориса Швидченко, Алексея Травина, Николая Матыщина.
Погода нас не баловала, особенно весной. Туман возникал мгновенно и в течение 10–15 минут мог закрыть весь аэродром. Поэтому на лето для совершенствования летной подготовки вылетали на другие аэродромы Дальнего Востока.
В 1950–1953 годах американцы зачастую нарушали и воздушные, и морские границы на Дальнем Востоке. Военные корабли бороздили нейтральные воды. Бомбардировщики висели у южной оконечности Сахалина.
Мы несли боевые дежурства. Из снега лепили домики около самолетов, которые согревали своим дыханием. Мы, инженерно-технический состав, могли двигаться, а каково было летчикам высиживать в кабинах!
После перевода на Кавказ началась служба там. Когда предложили служить в Западной Грузии, то с радостью согласился, посмотрев в энциклопедии, что это край цитрусовых плантаций. «Точка» располагалась посреди поляны, заросшей травой, напоминающей длинные вязальные спицы, а кругом болото, болото с плотной стеной ольшаника, перевитого лианами. Несколько дощатых домиков, стоящих на сваях. Домик разделен на четыре комнаты, и в каждой комнате – семья. Доски рассыхались, и образовывались щели в палец шириной, которые заклеивали обоями. Через дырявую крышу было видно звездное небо. Детей возили в школу на бортовых машинах за тридцать километров.
В группе были в основном ребята из Средней Азии, русского языка почти не знали, поэтому заниматься с ними боевой подготовкой было очень трудно. На политзанятиях учил их и русскому языку, и истории, и географии, и политике Советского государства, и интернационализму. Работа очень сплачивает коллектив. Через два года группа стала отличной.
Я был назначен замполитом боевого подразделения. У замполита забот много: и накормить, и вымыть, и развеселить, и обеспечить дисциплину, высокий морально-политический уровень солдат и офицеров…
После окончания академии снова вернулся в свою родную авиацию пропагандистом части. Добился при гарнизоне открытия вечернего университета марксизма-ленинизма, академические лекции пригодились. Каждый год весной были боевые стрельбы. Часть всегда выполняла задачи «на отлично».
У пропагандиста походная ленинская комната. После начала полетов на краю аэродрома разворачивалась палатка для выпуска малых форм наглядной агитации. Информация сюда поступает оперативно. Выпускаются боевые листки, транспаранты, а к концу полетов готова стенная газета с фотографиями лучших летчиков сегодняшнего дня.
Часть наша была сформирована 15 апреля 1941 года, отличилась в боях за город-герой Тулу, получила наименование Тульской. Только за один день боев на Орловском направлении 13 июля 1943 года летчики части сбили тридцать два самолета противника. За освобождение Прибалтики часть была награждена орденом Красного Знамени. Такую историю нужно было увековечить. Много труда пришлось вложить в создание комнаты боевой славы. Восстанавливали историю части, собирали воспоминания ее ветеранов…
Советская гавань
Инженерно-технический состав 41 ИАП. Советская гавань
Будни армии не кончаются и тогда, когда офицеры выходят в запас. Так получилось, что с последнего места службы нас в Краснодаре собралось 25 семей. Избрали меня страшим. Регулярно семьями собираемся в День Советской Армии и День авиации, вспоминаем службу. В радости и в беде мы вместе. Служба позади, но дел хватает. Задача старшего поколения – подготовить молодежь к службе в Армии, научить ее навыкам и умениям практической деятельности, выработать твердые убеждения, приучить к дисциплине и порядку, воспитать идейно зрелых бойцов и командиров Российской Армии.
