Александр Федорович Чебыкин
Русь моя неоглядная
Глава 3. Повесть Марко
1. Мужицкая доля
Шла весна 1915 года. Деревня наша Березовка была небольшая, всего 32 дома, но пришли уже две похоронки с первой мировой войны.
В первый день пахоты по деревне пошел слух: в соседней деревне Скворцы пришел с фронта Лазарь, но с одной рукой, длинноногий, тонкошеий, лобастый, с ввалившимися щеками, рыжеватыми усами, с сединой посредине головы, ярко-голубыми глазами; когда он волновался, его правая щека начинала дергаться – это сказывалась контузия. Мужики пригласили Лазаря на сход.
Солнце медленно садилось за Илимовую гору, когда собралось все общество. Лазарь уселся на бревно разобранного сруба, потянулся за кисетом, не спеша начал свой рассказ. И мужики, и бабы жадно ловили каждое слово солдата.
Лазарь рассказывал про ужасы войны, долго пояснял, кому она нужна.
– Нам, мужикам, в этой войне проку нет, – взмахивал уцелевшей рукой, – поэтому чадо кончать войну. Мужикам надо домой идти к земле. А землю Строгановскую, помещичью, себе забрать. Знать, без разрушения престола великодержавного никак не обойтись…
Мужики засомневались в словах Лазаря.
– Больно высоко берешь! Кто свалит такого зверя?
– Нету, Лазарюшка, такой силы! Не вырос еще новый Илья Муромец, чтобы потягаться с разбойником!
Когда возгласы утихли, Лазарь стал рассказывать, что на фронте тайно действуют солдатские Советы:
– Есть эти Советы и у рабочих на фабриках и заводах, да вот много стало в Советах вождей, – эсеров и меньшевиков. Они в разные стороны тянут, вроде бы и против царя, но кое-где подпевают хозяевам фабричным и земельным. – Встал, посмотрел на мужиков внимательно и сказал, как отрубил. – Но есть одна политическая партия – партия большевиков. Какая у нее связь с трудовым народом. Замыслила эта партия сбросить Николашку с престола и отдать фабрики рабочим, землю крестьянам.
Бабка Анисья, сухопарая старушка, с белесыми глазами, морщинистым лбом, карими внимательными глазами, охнула:
– Да как же без батюшки-царя? Ведь ставленник он божий…
Дед Микиша прикрикнул:
– Не зуди, старая! Что толку от царя, хоть ты и один поклон бьешь царю батюшке-заступнику, а другой Николе – спасителю. Чем они тебе помогли? Лучше скажи, сколько подпор у твоей избы? В лесу живешь, елку спили – вершиной по крыше ударит, а крыша у тебя соломенная, пол глиняный и топишь по-черному. Аль довольна своим дворцом?
Лазарь улыбнулся и пробасил:
– Ай, да Микифор Агапович! Да ты наилучший агитатор большевистский будешь!
– Нужда заставит, – и Никифор поддернул штаны с расползающимися заплатами на коленях.
Мужики дружно грохнули смехом.
Долгим был сход в этот вечер, до последней вечерней зорьки в небе. С тех пор часто приходил Лазарь к нам в деревню. Подростки обступали его и просили рассказать про войну. Лазарь умело рассказывал всякие истории, и все слушали жадно, затаив дыхание.
Был тут и Марко, сын Прони. Высокий красивый парень, с тонким носом, высоким лбом, курчавым чубом, васильковыми глазами, в яловых сапогах, вымазанных свежим дегтем, в сатиновой рубахе-косоворотке, подпоясанной шелковым шнуром. Как-то осенью на одной из посиделок Марко, до этого всегда интересующийся всем, загрустил. Уныло стояла около него Ульяна, статная девица, с толстой русой косой ниже пояса, серыми глазами, мохнатыми ресницами, с румянцем на полных Щеках, низко опустив голову. Она была на два года моложе Марко. Ее отец и мать батрачили у Прони. Земли у них было мало, не имели они ни лошади, ни коровы. А семья большая – Девять душ – и все девки. Кормились в основном всей семьей подачками, которые давала жена Прони Опрося, да приношениями, которые получала мать Ули Дарья, известная во всей округе знахарка-травница. Ничего у них в доме не было, кроме трав. Они были развешаны в мешочках по стенам, в пучках, подоткнутые под матицу, засунутые во все щели старой избы.
Лазарь, увидев грустных Марко и Улю, поинтересовался:
– Что загрустили, голубь и голубка?
– Да вот тятя в школу более не пускает. Две зимы я проходил, а сейчас говорит, что хватит лодыря гонять, а сосчитать мешки и деньги хватит и двух классов. А мне очень хочется учиться, дядя Лазарь, – ответил Марко.
– Да, дело серьезное, паря. Придется переговорить с отцом, – хрипловато сказал Лазарь.
Справно жил Проня, широкоскулый мужик с кривоватыми ногами, черными глазами, на правом глазу бельмо. Имел он два дома, 12 лошадей, 6 коров, около 40 штук овец, уток, гусей, кур никто не считал. К тому же купил он общинный лес, да приторговал большое поле у заводчиков, на месте бывших медных разработок. Имел еще пай в магазине у брата в Перми на Разгуляе, где заключали купцы свои сделки.
Брат тоже считался толстосумом, имел магазины в Усолье, Оханске, Кунгуре, Перми. Кроме того, занимался торговлей лошадьми. Единственный сын брата, Евлампий, закончил кадетское училище и занимался на сборном пункте в Екатеринбурге набором рекрутов и воинскими формированиями для фронта.
На другой день после встречи с Марко пришел Лазарь до восхода солнца к Проне в начищенных сапогах, полностью в военном снаряжении, с крестом на груди, который до этого у Лазаря никто не видел. Какие причины заставили его это сделать – не знали. Многие мужики недоумевали: ни в день приезда, ни позже не надевал этот крест Лазарь.
Увидев крест на груди Лазаря, Проня засуетился, бросил запрягать лошадь, подошел к гостю. Протянул руку, Лазарь руки не дал, будто не заметил и тяжело проговорил:
– Ты, Проня, век свой доживаешь: и биологический, и политический. Одним словом, ты уже старик, да и скоро революция грянет, и все это мы у тебя заберем. Горбом народа нажил богатство, ему, народу, и отдашь, а парню своему поперек дороги не становись. Ему жить надо вперед. Хватка у него твоя, только с этой хваткой он будет строить новую жизнь. Поэтому учиться ему надо – вот что!
Проня покрылся испариной. Щеки и нос побелели, глаза налились кровью. Нервно задергались желваки, Лазарь посмотрел ему прямо в глаза и проговорил:
– Дело тебе сказал. Послухай совета моего. Прощевай.
Три дня нельзя было подойти к Проне. Метался, как затравленный зверь. Через неделю Марко вновь начал ходить в школу.
Весной 1917 года дошли слухи, что царя сбросили. Проню как будто подменили: стал ласковый, внимательный, со всеми здоровался. С отцом Ули, Данилой, разговаривал, приглашал обедать всю его семью. В виде подарка велел ему забрать со двора старую корову.
Больше всех радости было у Дарьи, впервые на ее дворе появилась корова, за всю долгую батрацкую жизнь. Была это радость беспредельная.
2. Пробуждение
Временное правительство ничего не изменило в деревне, все шло своим чередом, только появились новые деньги «керенки». А как был лес заводской – заводским и остался. Снова были вынуждены мужики воровским способом рубить деревья на постройки. В эти дни на удивление всем Марко привязался к Лазарю и слушал его рассказы не только о войне, но и о том, какую линию ведет Ленин.
Лазарь рассказывал охотно. Во время таких бесед бабка Анисья иногда поддакивала ему:
– Толковый мужик, видать, этот Ленин. Ты уж, Лазарь Михайлович, как увидишь его, передавай ему мой наказ. Землю надо поделить по едокам, всем одинаково. И леса, и покосы тоже по едокам. Войну с Германией пусть тоже он заканчивает и сыновей возвратит к земле…
Среди лета, в самую жатву, приехал урядник с двумя стражниками. Они забрали Лазаря прямо с тока, где он, приспособившись одной рукой, орудовал цепом, обмолачивая первые ржавые снопы.
К вечеру, узнав об аресте Лазаря, мужики взбунтовались и всей деревней пошли в волость. По пути к ним присоединились крестьяне из соседних деревень, за ними потянулись и бабы. Утром вся площадь перед волостным управлением была запружена. Вышел волостной писарь и сказал, что ночью Лазаря отправили в Пермь. Не поверили мужики: велели открыть «темную». Но ключей от арестантского подвала почему-то не оказалось, и мужики разъярились. Похватали они саженые бревна. Сначала высадили окна с решетками, а затем и окованную железом дверь. Убедились, что Лазаря нет, побрели восвояси.
В конце октября дед Осташа приехал из города с ярмарки и привез газету. В ней писалось, что Временное правительство низвергнуто, что войне конец. Есть там декрет о мире, а власть принадлежит отныне народу, а земля – крестьянам. Дед тыкал пальцем в заглавные буквы, кипятился, объяснял, но читать никто не умел. Тогда побежали за Марко.
Пришел Марко, почему-то сияющий, и рассказал, что отец тоже был в городе и приехал не в духе. Грозился он перестегать всех голодранцев и привез от брата бабушку с дедушкой, которые были еле живы. А лет пять назад Проня сам запряг лошадь, стащил с печи немощного своего отца, турнул следом подслеповатую мать и увез их в Пермь брату, приговаривая: «Хватит вас в доме держать. Кормил десять лет. Пусть сейчас брательник покормит». Старик плакал и просился, что милостыню будет собирать, но хочет умереть на своей печи. Но Проня не слушал его мольбы, силой затолкнул отца и мать в сани, набросил на двоих один тулуп и по морозу увез в город, хотя дорога не ближняя: день езды. А зачем сейчас привез, не знал Марко.
Парень поделился своей радостью. Тятька на масленицу женит его, и разрешил взять в жены Улю. А раньше-то он и слушать его не хотел. Марко четко прочитал, что было написано в газете, и долго еще сам объяснял, повторяя слова Лазаря о новой жизни, за которую борется товарищ Ленин. На рождество облетела деревню новость. Бабка Анисья ездила в город и привезла большой портрет бородатого человека, показывала всем, утверждала: это Ленин. Она вытащила из рамки царя Николашку и вставила новый портрет, а иконы завесила полотенцем. На другой день появился Лазарь в кожанке, с винтовкой за спиной. Мужики желали похвастаться и повели Лазаря к Анисье в избу смотреть портрет Ленина. Лазарь сказал, что это портрет не Ленина, а Плеханова, который для революции тоже много сделал, хотя по некоторым вопросам он с Лениным не согласен. «Но портрета снимать не надо, – ответил Лазарь, увидев, как нахмурились мужики. – Это наш российский первый марксист».
Мужики подшучивали над Анисьей и долго хохотали до слез. Было чему им радоваться. Лазарь тут же объявил:
– Дождались, мужики, своего дня! Я уполномочен губернским советом провести в нашей волости распределение земли и назначен председателем земельной комиссии.
Бабы почему-то от радости заголосили. Мужики, смотря на баб, не одергивали их. Пусть, мол, на радостях выревутся. Тут всех забило нетерпенье. И сгоряча, повыскакивав из изб, бросились по глубокому снегу делить землю.
Лазарь остановил:
– Давайте, мужики, пойдем по-государственному. Раз земля наша, то и мы на ней хозяева. Сначала замеряем всю пахотную землю и луга нашего починка, а потом и поделим по едокам. Лес же делить не стоит. Это наше богатство, вон сколько его. Стена сплошная. Определим, сколько надо на душу леса, чтобы построить новый дом, сарай, амбар, клеть, загон, ну а на дрова пойдет валежник.
На том и решили. Марко взялся помогать Лазарю. Целую неделю с первой зарей до поздней ночи они ходили и занимались обмером, где на лыжах, где по пояс в снегу. Когда Лазарь начал распределять землю, никто не шумел, не ерепенился. О драке и в помине не было, а то, бывало, раньше при переделке земли шла усобица за лучшие участки. Мужики тогда сходились на кольях. Сейчас же слова Лазаря принимали как закон, принимали как новую власть.
Нарезали и Проне землю, учитывая и будущую невестку Улю, и престарелых, привезенных из Перми, отца с матерью. Теперь всем стало ясно, что заставило Проню перетащить стариков себе.
Пришла солнечная масленица. Длинные сосульки пудовыми свечами свисали с крыши, падали в осевший снег. Хотя белых блинов не было из чего печь, но закатухи пекли. У кого была мука – делились. Стала земля у людей, и люди подобрели. Марко и Уля не расставались. Всегда были вместе и насмотреться друг на друга не могли, как будто после долгой разлуки. Марко нежно оберегал Улю. Казалось, что и дохнуть на нее не смел, как на пламя лучины, а то загаснет. И на всех играх, гуляньях не отходили они друг от друга. И всем было ясно – расцветала любовь.
Птицей залетной пролетела масленица, и тут все встрепенулись, где же долгожданная свадьба Марко с Улей? Сначала Марко побаивался, но потом спросил у отца, который на масленицу уезжал в Пермь:
– Как же со свадьбой, тятя? Пора сватов посылать.
Проня перекосил лицо, как старый разъехавшийся хомут, так врезал по столу кулаком, что стоявшая берестяная солонка подпрыгнула и скатилась со стола, и белая узенькая, неровная полоска соли потянулась до порога. Заревел он разъяренным быком:
– Не бывать в моем доме босячке! Вот создадим свою крестьянскую партию, без комиссаров. Новая будет власть у нас. Комиссаров выдворим. В землю их по шею закопаем. Мало им земли – пусть досыта наедятся и захлебнутся.
3. Противостояние
Красный отряд остановился в деревне ненадолго. Сменяя лошадей, бойцы двинулись дальше – белые поджимали.
У Прони в тот день забрали двух ломовых лошадей с повозками, заверили, что вернут. Проня притворялся больным. Он отправил с лошадьми отца Ульяны – Данилу. Бросил мешок овса на дорогу, велел побыстрее пригнать лошадей обратно.
На другой день, как раз в троицу, в деревню вошел отряд белых, на сытых, откормленных конях, у каждой повозки пристяжные. В щеголеватом поручике, командире отряда, все узнали Евлампия – племянника Прони. Пять лет назад он гостил у него, и деревенским мужикам не полюбился высокомерный кадет.
Проня, завидев племянника, стрекачом выскочил на улицу в рубахе без пояса, суконных штанах, при картузе. Яловые сапоги его ссохлись, и Проня, не успев их натянуть, стоял на задниках, вот-вот готовый упасть. В руках у него был каравай хлеба. Евлампий наклонился, поцеловал хлеб, отломил кусок, макнул в соль, откусил немного, а остальное отдал лошади.
Евлампий откашлялся и начал:
– Мужики! Красных лапотников мы прогнали. Да здравствует демократическая республика! Она будет оберегать имущество всех граждан от посягательства бездельников. Земля будет тем, кто умеет ее обрабатывать, кто может на ней организовать труд, таким хозяевам, как наш уважаемый Проня Иванович, – Евлампий посмотрел по сторонам и поправился.
– Как наш Евпроний Иванович! – он наклонился к Проне.
– Как там тебя по крещенному?
Проня прошептал:
– Евлампий, запамятовал я. Всю жизнь зовут меня Проней, может, Апронятий?
Евлампий пробасил:
– Как наш уважаемый Апросинятий Иванович!
Бабка Анисья зашлась смехом и прикрылась фартуком. Евлампий запрыгнул строго на старуху, махнул кулаком и продолжал речь, расхваливая новую республику с Верховным правителем Руси адмиралом Колчаком.
Закончив речь, Евлампий дал команду на отдых. Весь обоз уместился в просторном дворе Прони. Евлампий хвастливо рассказывал побасенки о своих похождениях. Марко слушал недоверчиво, но когда Евлампий начинал ему рассказывать устройство винтовки и английского пулемета «Льюис», парень оживлялся и схватывал все на лету. На третий день Марко так стрелял из пулемета, что Евлампий стал просить Проню отпустить сына с собой первым номером пулемета. Но Проня ответил резко:
– Мне, Евлампий, скоро дорога в могилу. А если Марко убьют? Он единственный наследник. Кому этот весь нажитый горбом капитал? Нет, пусть парень продолжает святое дело: умножает богатство, а защищать Отечество, как ее там, твою республику, есть кому и без него. Не обессудь, племяш…
На пятый день к вечеру явился Данило, заросший, оборванный, в грязи. Проня сразу набросился:
– Где лошади?
– Никого от обоза не осталось, – ответил Данило. – Беляки налетели, всех порубали и лошадей постреляли. Изверги, а не люди. Скотину не жалеют.
Евлампий одернул Данилу:
– Ну, хватит. Нечего тут басни рассказывать.
Проня насупился и тихо пробурчал:
– Иди.
Однажды на игрище Евлампий увидел Улю. Взглянув пьяными глазами, прошамкал:
– Твоя, что ли, краля?
Марко не ответил, но так полоснул взглядом, что Евлампий вздрогнул.
– Ну ладно, ладно. Натешайся, да мне оставь.
Перед обедом Евлампий долго шушукался с Проней. На обед неожиданно пригласил Данилу, угощали вином, как равного, смеялись, рассказывали небылицы. И вдруг Евлампий расплывшись в улыбке, заговорил:
– Данило Григорьевич! Отдайте дочь вашу за меня замуж. Приглянулась она мне.
Данила пьян-пьян был, а помнил, с кем гутарит.
– Надсмехаешься, барин, над бедняком…
– Да что ты, Данила. Отцом буду тебя звать.
Данила прослезился:
– Так у нас и приданного никакого. Что на ней и то и в ней, – вот и все приданное.
– Да ладно вам, батя. Я вам дар дарю. Берите лошадь, нет, две берите, ломовую и выездную, – расщедрился Евлампий и тут же велел привести лошадей. Данило обомлел от счастья. Схватил лошадей за уздцы. Не поехал, а повел к себе домой на другой конец деревни. А через час притащил за руку плачущую дочь. Следом шла вся в слезах мать, причитая:
– Ничего нам, Данилушка, не надо. Пожалей Улюшку, ей Марко дорог.
Данила обезумел, ударил Дарью в лицо. Она упала навзничь, заливаясь кровью. Схватив за косы Улю, он затащил дочь в избу и посадил в передний угол, рядом с Евлампием. Тут Проня пристыдил Евлампия:
– Закон божий нарушаешь, племянничек. Как же свадьба без венчания?
Евлампий встал и приказным голосом, жестко, выговаривая каждое слово, звеняще отрубил:
– Прокопий Иванович! – усмехнулся племянник. – Вот видишь, и вспомнил твое христианское имя. Так вот, Прокопий Иванович, к вечеру чтобы батюшка был здесь.
4. Горе-горькое
Свадьба была тяжелой, печальной. Мужики и солдаты дико плясали. Бабы, затянув лютую песню, заканчивали ее плачем, рыдали.
Марко не выдержал, схватил лавку, стоящую вдоль стены и, размахиваясь, заорал:
– Отпустите Ульяну! Убью всех!
Длинная лавка опустилась рядом с Евлампием. Удар был настолько сильным, что стол переломился пополам.
Марко скрутили, связали веревками и бросили в погреб. Полежав, он нащупал вогнутый в стену обломок серпа, забитый вместе крюка, долго перетирал веревку. Только на рассвете, когда стал пробиваться ранний утренний свет, Марко освободился от пут. Пробовал он выбраться, но напрасно. Стены погреба, потолок были из толстых бревен, сколочены крепко. Обессилевший, он сел на край сруба и горько заплакал, проклиная свою беспомощность. Через щель в двери он заметил восход солнца, услышал шум шагов, застучал засов, и в дверях появилась мать.
– Иди, сынок! Иди быстрей, беда…
Мать заплакала громко, и слезы безудержно катились по морщинистым щекам, а затем запричитала:
– И нет у нас Ули, нету нашей лебедушки.
– Мама! Что ты? – закричал Марко и словно окаменел. – Где она? – через силу выдавил Марко.
– Там, в клети, – показала рукой мать.
Марко бросился к клети, распахнул дверь и обомлел: рядом с кроватью, касаясь ногами изголовья, на своих косах висела Ульяна. Марко бережно снял Ульяну и вынес во двор. Положил ее на землю и сам упал рядом. И затряслись его плечи, будто сама земля тряслась от горя.
Вдруг Марко соскочил, выкрикнул:
– Где эта золотопогонная мразь?
– Не видишь, дан приказ собираться, – процедил сквозя зубы Проня. – А девка – дура…
Но сбор отряда не получился. Пропьянствовав всю ночь, почти все солдаты спали беспробудным сном. Услышав о беде, пришел Данило. Привел обратно под уздцы лошадей, молча взял Улю на руки и понес домой, не взглянув ни на кого. Все жители деревни направились вслед за Данилой. А Марко повернул от его дома в лес.
К вечеру кое-как удалось собрать обоз. В измятой форме в картузах солдаты больше сейчас походили на мужиков, они собирались кучками и обсуждали случившееся. Потом начали молча пить, Евлампий сначала раскричался, приказал прекратить. Но увидев, что его никто не слушает, что за ночь он потерял всю власть над этими людьми, выругался и махнул рукой.
Марко вернулся ночью, когда пропели первые петухи. Солдаты спали. Двери дома были закрыты на засов, оконные ставни на задвижках. В дом Марко попасть не мог. Его осенила мысль: он раскрыл ворота и потихоньку стал выталкивать полозки. От ворот они сами катились под гору в старый овин. Марко только подправлял их. На одной повозке был пулемет. Марко снял пулемет и ящики с патронными лентами.
Когда последняя повозка с треском врезалась в остальные, Марко забежал в погреб, нашел бидон с керосином, оттащил пулемет с патронами за постройки. Полил повозки, стены овила керосином и поджег. Огонь охватил весь овин мгновенно. Сухие бревна от жары трещали, глухо рвались патроны, ухали гранаты на телегах, рвались снаряды.
Отряд проснулся. Евлампий носился вокруг с наганом в руке. Бросившиеся к овину несколько солдат тут же отскочили под градом осколков, а двое остались лежать неподвижно. Раненных осколками перевязывали санитары.
Проня, поняв чьих рук пожар, искал Марко. Но его нигде не было. Рано утром отряд нестройно двинулся в путь: кто на коне, кто пешком. На выходе из деревни, за околицей, с холмика хлестнула длинная пулеметная очередь. Несколько человек сразу упало, Евлампий схватился за левую руку, но успел дать команду:
– Ложись!
Солдаты залегли и открыли жидкий винтовочный огонь. Стреляли те, у кого винтовки оказались не на повозках. Евлампий, размахивая наганом, поднимал солдат с земли. Из всей сотни поднялось человек двадцать, остальные стали отползать под косогор, таща за собой раненых. Евлампий выстрелил двум отползающим в затылок, до хрипоты кричал:
– Назад!
Оставшихся Евлампий погнал впереди себя. Огонь стал Плотнее, и цепь редела. С каждым шагом Евлампию было все труднее и труднее. Из плеча сочилась кровь, темнело в глазах. Вдруг он почувствовал, как в животе заполыхало пламя. Евлампий покачнулся и упал. Впереди бегущие солдаты достигли лощинки, как вдруг пулемет смолк. Настала гнетущая тишина.
Солдаты осмелели и стали примыкать штыки. Вскинув винтовки наперевес, осатанело двинулись вперед. Марко видел, как на глазах укорачивалась лента, и он стал бить короткими очередями. Вдруг перед глазами он увидел отцовские яловые сапоги. Проня держал в руках ременные вожжи:
– Вот ты где, щенок!
Он стеганул по лицу Марко вожжами. Подбежали солдаты, набросились на Марко. Держась руками за живот, с перекошенным лицом от боли, на холм поднялся Евлампий. Двое солдат держали его под руки. Евлампий простонал:
– Судить красного выкормыша!
Солдаты подтянули парня к старому кедру. Марко стоять не мог. Его привязали к стволу вожжами. Когда Марко пришел в сознание, он увидел в стороне группку солдат и отца с одичалыми глазами, целившегося в него и корчившегося у его ног Евлампия. Марко хотел сказать: «Что ты делаешь? Зачем все это?» Но голос был чужим и не подчинялся воле. Марко видел бежавших по лощине двух седых женщин: свою мать и мать Ули. Евлампий крикнул:
– Стреляй!
И все исчезло… Солдаты отвязали безжизненное тело. Могилы рыть не стали, а завалили Марко сучьями под деревом. Ночью в агонии умер Евлампий. Солдаты схоронили убитых, и за деревней среди высокой травы вырос земляной холм. Из всей сотни осталось с десяток солдат. Солдаты жались друг к другу, не зная, что им делать дальше.
В полдень вышла из дома мать Марко, белая, как лунь, она подходила к каждому мальчонке и гладила по голове, приговаривая: «Марушко мой». А Проня бегал весь потный, собирал разбежавшихся отрядных лошадей и загонял их в конюшню, приговаривая: «Мои лошадки, мои…» А потом на дворе Проня появился Данило с плеткой в руках. Все богатство у Данилы было – это дети, да плетка, которую он принес с русское японской войны в подтверждение того, что он служил в кавалерии. Если в праздник кто давал ему лошадь на потеху, то он такие кренделя выделывал, что поглядеть на кавалериста сходились с соседних деревень.
Он подошел к Проне и ударил плетью поперек лица, приговаривая:
– На, сволочь, за сына, за Улю, за любовь их поруганную. На, сволочь, за наши муки! Кровопийца!
Никто слова не сказал, ни солдаты, ни мужики, ни старухи. Знали люди, что паук получает должное.
Неожиданно все обернулись на зычный голос:
– За беды и слезы, пролитые с одним сводить счеты мало, Данило. Надо убрать всех кровопивцев.
Данило опустил плеть. В воротах стоял Лазарь.
– Ну, мужики, никто не придет нашу власть защищать. Сами мы ее установили, сами и должны ее оборонять.
Мужики загалдели:
– Да мы что? Мы не против!
– Ну, тогда забирайте оружие – и в лес.
Солдаты всполошились:
– А нам как?
– Желаете? Айда с нами!
– У нас тоже советы установили. Да вот пришел, как его, этот, ну, Колчак, нарушил все и забрал нас в свое войско.
– Ну, вот и хорошо. Школу воспитания вы у беляков прошли хорошую, тем жарче их бить будете. А сейчас надо похоронить Марко по русскому обычаю.
Мужики кинулись к сломленному кедрачу. Торопливо разобрали сучья. Но тела Марко там не было. Никто не знал, куда исчез Марко. Лесок этот с тех пор стали называть «Марковым сколком».
Через несколько дней Лазарь собрал мужиков.
– Сами видите, мужики, беда пришла. Колчак дошел до Котласа. Но недолго этой гидре властвовать, выдохнется и захлебнется. Вам, мужики, надо уходить. Знаю, время сенокосное началось, но беляки обязательно пришлют сюда карательный отряд, и вы пострадаете. Не будут они искать правых и виноватых, а посекут и перестреляют всех. Уходить надо.
