Александр Амфитеатров
Пять пьес
Картина II
Там же
Людмила Александровна. Леони. Синев.
Леони. Да, mаdаme, это были ужасные дни… Я постарела в одну неделю на десять лет… О, я знаю! о нем говорят, что он был дурной человек, деспот, тиран… Может быть… мне все равно! Я любила его, mаdаme. Я едва не сошла с ума, когда его убили. И они, ces brigаnds de policiers, имели наглость подозревать меня… Monsieur Синев был так добр, принял во мне участие, доказал мою невиновность… Без него… Ах, страшно подумать, что сталось бы со мною.
Людмила Александровна. Да, суд ужасен. Наказание и преступнику страшно, а вы невинны…
Леони. Ах, как хорошо вы это сказали! Я чувствую, вы искренно поварили, что я невинна.
Людмила Александровна. Да, я имею все основания вам верить.
Леони. Благодарю вас. Не все так хорошо думают о бедной Леони, многие даже разочарованы, что я не убийца, клянусь вам. Убить Ревизанова… oh, c'est chic, mаdаme!.. Директор цирка сам предложил мне удвоить мое жалованье…
Людмила Александровна. У вас нет никаких подозрений, кто умертвил Андрея Яковлевича?
Леони. Я знаю одно, mаdаme, его убила женщина.
Людмила Александровна. Это все знают.
Леони. И я уверена, что это именно та женщина, письмо от которой он не хотел мне показать…
Синев. Письмо? Он получил в тот день письмо от женщины?
Леони. Да… небольшой листок голубой бумаги.
Синев. Гм…
Людмила Александровна глубоко вздыхает.
Леони. Найдите эту женщину, monsieur, судите ее скорее, сошлите. Чем тяжелее ее осудят, тем больше мне будет радости…
Людмила Александровна. Вы ненавидите ее. хотя никогда не видали, даже не знаете, кто она такая…
Леони. Да, mаdаme, ненавижу. И не за него только, но и за себя. О! вы не знаете ужаса быть невинною и ждать позора… За что? для кого? Аh, mаdаme! Я волосы рвала от ярости.
Людмила Александровна. Вероятно, она страдает теперь не меньше вас… Отравленная совесть дурной товарищ.
Леони. Да какая в ней совесть? В чем она сказалась? О, я не сужу ее за смерть бедного Аndre. Как знать что между ними было? Может быть, она была права… Но относительно меня? предать невинную, хладнокровно послать на суд первую встречную… Какая низость! Какой звериный эгоизм!
Синев. Вы слишком требовательны, mаdemoiselle Leonie. Инстинкт самосохранения не рассуждает.
Леони. Иногда я думала: быть может, эта женщина – дама из общества, потаенная грешница… их много, mаdаme!.. В свете она блестящая, холодная лицемерка, с репутацией непогрешимости, уважаемая, почтенная… Вот когда меня брало бешенство!
Синев. Почему же?
Леони. Monsieur, я знаю себе цену. Вы очень любезны ко мне, mаdаme Ратисова ко мне добра, как родная, вы удостоили принять меня, как равную. Но я не обманываю себя. Я знаю, что в глазах света я, все-таки, падшая женщина.
Синев. Помилуйте! Бог с вами! Что это вы?
Леони. И когда я думала, что вот такая-то святая прячется от суда, спасая себя моею грешною головою… Пусть мол идет в каторгу эта погибшая! Ей ведь все равно не привыкать к позору, туда ей и дорога…
Синев. Успокойтесь… Дело прошлое… Не стоит расстраиваться…
Леони. Продажная! Ну, – и пускай! А все-таки я лучше её… Я продажная, а она – убийца!..
Спохватясь в своей горячности, замечает страдальческое лицо Людмилы Александровны…
Простите: я забылась. Ради Бога, не сердитесь… Я не могу иначе, когда об этом… Мне так больно, обидно… Простите…
Синев. Успокойтесь, Людмила Александровна ничуть на вас не сердится.
Людмила Александровна. Конечно… За что же?
Леони. Здесь душно от цветов… кровь приливает к голове… Ох… Я буду отвратительна сегодня.
Синев. А y вас спектакль?
Леони. Да, и мне уже время к нему одеваться. Позвольте, mаdаme, поблагодарить вас за вашу доброту…
Людмила Александровна. До свиданья.
Леони. Не сердитесь… мне так неловко, так совестно. До свиданья.
Синев. Я провожу вас.
Уходит.
Людмила Александровна (встает, бледная, с окаменелым лицом, глаза горят безумным огнем). Наглоталась… досыта… «Я продажная, а она убийца». А разве я-то не продажная была, когда шла к нему, за этими проклятыми письмами?.. Продажная… Убийца!
Стоит растерянная, трудно собираясь с мыслями.
Что бишь я хотела сделать? Да… письмо… голубой квадратный листок… Надо уничтожить всю такую бумагу… Скорее надо, немедленно…
Хочет уйти и, бессильно махнув рукою, остается на месте.
А! все равно… Пускай ищет, находить… Устала я, устала… Не могу я больше оставаться одна с этою тяжестью в душе… Не могу, устала.
Шопотом, почти бессмысленно, машинально.
Продажная!.. убийца…
Сердецкий (входит встревоженный). Людмила Александровна, вам худо? Синев перепугал меня, сказал, что Леони чуть не довела вас до истерики…
Людмила Александровна молчит.
Сердецкий. Вы снисходите к ней, голубушка. Ведь какую она передрягу пережила, – примите во внимание.
Людмила Александровна молчит.
Сердецкий. Может быть, позвать к вам девушку?
Людмила Александровна отрицательно качаешь головою.
Сердецкий. Вы хотите остаться одна? Я уйду…
Отходить.
Людмила Александровна. Аркадий Николаевич!
Он возвращается.
Людмила Александровна. Послушайте… это я убила Ревизанова… тогда… в ночь с пятого на шестое…
Сердецкий. О!..
Людмила Александровна. Да… дайте мне воды… ради Бога, скорее…
Сердецкий подает ей стакан. Она пьет, расплескивая воду; зубы её стучат о стекло.
Сердецкий. Я знал это, Я чувствовал, предполагал. Ах, несчастная, несчастная!
Людмила Александровна. Он… он мучил меня… издавался надо мною… грозил мне нашею прошлою любовью… Ведь я, Аркадий Николаевич, была его, совсем его!.. Он хотел, чтобы я его опять любила… была рабою… он Ми… Митю своим сыном хотел об… объявить… У него письма были… доказательства. Я не стерпела… вот… убила… вот… вот… и… и не знаю, что теперь делать с собою?
Сердецкий. Несчастная, несчастная!
Людмила Александровна. Не знаю, что делать, не знаю. Думаю и ничего не могу придумать… Ах! Что тут выдумаешь, когда рядом с каждою мыслью поднимаются образы этой страшной ночи?.. Там эта комната, и он на ковре, бледный, холодный, а на лице вопрос… Не узнал смерти… не понял, что умирает…
Сердецкий (старается усадит ее в кресла). Не смотрите так, Людмила. Что вы видите? Что вам чудится?
Людмила Александровна. Нет, вы не бойтесь. Я не галлюцинатка… до этого еще не дошло, Бог милует… y меня только мысль больная, память больная… Помнится, думается, – ни на минуту не отпускает меня…
Сердецкий. Чуяло мое сердце недоброе, ждал я беды, только все же не такой. Господи! что же это? Гром на голову! с ясного неба гром… Милочка! Милочка! что вы, бедная, с собою сделали?
Людмила Александровна. Я убить себя хотела… Хотела пойти к Синеву, во всем признаться… жалко! детей жалко… я их от позора спасти хотела, а, вместо того, вдвое опозорила! Дети убийцы!.. О друг мой! Вы даже не подозреваете, как это страшно убить человека. Я поняла проклятие Каина, я несу его на себе. Я… я всех людей боюсь, Аркадий Николаевич! Я… даже вас боюсь в эту минуту… Друг мой! я вам все сказала честно, как брату. Помните же! Я вам верю и вы будьте верны мне до конца! Не выдавайте меня!
Сердецкий. Бог с вами, несчастная!
Людмила Александровна. Не выдавайте.
Сердецкий. Мне ли выдавать вас, мое дитя, мое сокровище?… мою единую, единую любимую за всю жизнь? Ох, горько, страшно горько мне, Людмила.
Людмила Александровна. Синев… вы замечаете? Он что-нибудь пронюхал… ищейка!.. Я ненавижу его, Аркадий Николаевич.
Сердецкий. Ничего он не узнает. Я стану между ним и вами. Кроме совести y вас не будет судьи.
Людмила Александровна. Я его ненавижу. А! да и всех тоже всех вокруг меня… Вы один остались как-то не чужой мне…
Сердецкий. Господи! Это-то как развилось y вас? когда успело? Откуда взялось?
Людмила Александровна. Откуда? Детский вопрос, Аркадий Николаевич!
Сердецкий. Относительно Синева я, пожалуй, еще понимаю ваша чувства. Ох, хотя и невольно, и слепо, все же держит в своих руках вашу судьбу. Но ваши домашние? дети?
Людмила Александровна. Дети… дети… Ах, Аркадий Николаевич! дети горе мое. Для них я все это сделала. Хотела оставить им чистое, как хрусталь, имя… А теперь, после этого дела… я разлюбила детей!
Сердецкий. Разлюбили детей? да как же? за что?
Людмила Александровна. Ах, друг мой! больно мне… Ведь я для них больше, чем кусок живого мяса из груди вырезала! я всю себя как ножем испластала. Душа болит, сердце болит, тело болит… мочи нет терпеть! Тоска, страх, боль эта свет мне застят. Погубила себя!.. А за что?.. Стоило, нечего сказать.
Сердецкий. Вы несправедливы к семье, Людмила.
Людмила Александровна. Может быть. Они здоровые, я – больная. Когда же больные бывают справедливы к здоровым? Я завидую им, Липе, вам, Синеву… Счастливые, спокойные люди с чистою совестью! Вы хорошо спите ночью! Вы не подозреваете врага в каждом человек, не ищете полицейских крючков в каждом вопросе… Злюсь, говорят,– «у тебя характер испортился… ты несносна». Да, и злюсь, и испортился характер, и несносна! Но ведь… если бы они знали и поняли мою жертву – они бы должны ноги целовать y меня!
Сердецкий (строго). А вы решились бы сказать им?
Людмила Александровна. Никогда!
Сердецкий. На что же вы жалуетесь?
Людмила Александровна. Я знаю, что не имею права жаловаться. Но разве измученный человек заботится о правах? Одна я, Аркадий Николаевич, одна в то время, как мне много любви надо! Я привыкла много любить и быть любимою; в том и жизнь свою полагала. А вот теперь, когда мне нужна любовь, я одна…
Лида бежит, держа над головою отнятый y Синева портфель, Синев гонится за нею.
Синев. Лидочка, ну что за глупости? Отдайте портфель! бумаги растеряете!.. Нашли чем баловаться!
Лида. Ха-ха-ха! А я не отдам, не отдам…
Синев. Важные, ей Богу, важные! Растеряете, меня за них засудят.
Лида. Вот и посидите y нас, и посидите!
Синев. Засудят, в Сибирь сошлют, сами же будете плакать!
Лида. Вы уходить от нас задумали, а я портфеля не отдам!
Синев. Не отдадите – догоню и сам отниму!
Лида. Ха-ха-ха! ловите ветра в пол.
Убегают..
Людмила Александровна (вне себя). Слышите? Слышите, как весело!.. А они счастливы, неблагодарные! они играют, смеются, они – чужие моим мучениям. Смеются в то время, когда я живу хуже, чем на каторге! Неблагодарные! будь они прок…
Сердецкий. Давно ли вы любили их больше всего на свете, а вот уже проклинаете.
Молчат.
Людмила Александровна. Теперь вы знаете все… судите меня… кляните!..
Сердецкий. Полно, Людмила Александровна! Судьею вашим я быть не могу. Я вас слишком давно и слишком сильно люблю. Жалеть да молчать вот что мне осталось.
Людмила Александровна. А мне?
Сердецкий молчит.
Да не умирать же мне… не умирать же, Аркадий Николаевич?!
Сердецкий молчит.
Людмила Александровна. Я пришла к вам, к другу, сердцеведу, писателю, потому что сама не знаю, что мне с собой сделать. Я на вас надеялась, что вы мне подскажете… А вы…
Сердецкий. Если верите, молитесь.
Людмила Александровна. А! молилась я! Еще страшнее стало… «Не уибй» – забыли вы, Аркадий Николаевич?
Сердецкий молчит.
Людмила Александровна. Больше вы ничего мне не скажете?
Сердецкий (с отчаянием). Ах, Людмила!
Людмила Александровна. Послушайте… пускай я буду гадкая, ужасная, но ведь имела я, имела право убить его?
Сердецкий (твердо). Да. Имели.
Людмила Александровна. А!.. Благодарю вас!.. благодарю!..
Сердецкий. Об одном жалею, что вы это сделали, а не я за вас.
Людмила Александровна (робко приближается к нему). Я, может быть, противна вам?
Сердецкий. Людмила!
Людмила Александровна. А! не перебивайте! Это не от вас зависит! это инстинктивно бывает… Ведь кровь на мне… Но вы не презираете меня? нет? не правда ли?
Сердецкий. Я вас люблю, как любил всю жизнь.
Людмила Александровна. Да, всю жизнь… А знаете ли? Ведь и я вас любила когда-то… Да… Может быть, если бы… а! что толковать! Снявши голову, по волосам не плачут.
Берет Сердецкого обеими руками за голову и крепко целует его в губы.
Это в первый и последний раз между нами, голубчик. Прощайте. Это вам от покойницы. И больше не любите меня: не стою.
Сердецкий. Что вы хотите делать с собою?
Людмила Александровна. Не все ли равно? Не все ли равно?
Быстро уходить,
Олимпиада Алексеевна (входит справа). Батюшки, какой мрачный! Что с вами? или в лесу знакомый медведь умер?
Сердецкий. Вот что, Олимпиада Алексеевна. Я возлагаю на вас большую надежду – на счет Людмилы Александровны…
Олимпиада Алексеевна. Ну-с?
Сердецкий. Она, в последние дни, из всех своих только к вам и относится дружелюбно, только вас одну еще и любит.
Олимпиада Алексеевна. Умная женщина, – потому меня и любит. Степан Ильич, супруг мой, даже Петька Синев все норовят осудить меня за мой веселый нрав, все мораль мне читают. А Людмила – ни-ни! И умна. Не судит и судима не будет. Ну что? Кому надо? Ведь это последнее пламя: доживаю свой век. Доживу, и кончено. Уйду в благотворительность, стану дамою-патронессою. Такое лицемерие на себя напущу, – чертям тошно будет. Знаете поговорку: «когда черт стареет, он идет в монахи». Так и я. Много-много, если иной раз съезжу за границу инкогнито и припасу там себе на голодные зубы, какого-нибудь тореадора.
Сердецкий. Простите, голубушка, расстроен я, не до шуток мне. Вот что: приглядите вы за Людмилою Александровною, не оставляйте ее одну…
Олимпиада Алексеевна. Я и то уже глаз с неё не свожу.
Сердецкий. Может быть, ваше общество развлечет ее немного.
Уходить. Входят Лида, Митя и Синев – ведут Лиду за руки y Синева – отнятый портфель.
Синев. Ура! победил и овладел трофеем… Митяй! благодарю за вооруженную помощь.
Лида. Да, когда вдвоем на одну, да еще я поскользнулась…
Убегает.
Олимпиада Алексеевна. Разыграться изволили, Петр Дмитриевич? Вот уж пословица-то верно говорит: связался черт с младенцом.
Синев. Митя! кланяйся и благодари: тут и на твою долю досталось!
Mитя. Нет, я, кажется, тебя, в самом деле, скальпирую.
Синев. Не сверкай взорами: я только два слова…
Отводить Олимпиаду Алексеевну в сторону.
Тетушка…
Олимпиада Алексеевна. Секрет?
Синев. Строжайший.
Олимпиада Алексеевна. Денег, что ли, надо?
Синев. Тьфу! когда я y вас просил? Вот что: Людмила Александровна…
Олимпиада Алексеевна. И этот! Да что вы помешались все на Людмиле Александровне?
Синев. Пишет она вам иногда?
Олимпиада Алексеевна. Почти каждый день обменяемся запискою, а то двумя…
Синев. Голубые листки?
Олимпиада Алексеевна. Да, y неё всегда такая бумага… Да на что тебе?
Синев. Квадратики? да?
Олимпиада Алексеевна. Господи! Вот пристал!.. Ну, да!.. Мистификацию, что ли, затеваешь?
Синев. Нет, скорее распутываю… Благодарю вас, тетя Липа!
Олимпиада Алексеевна. Больше ничего?
Синев. Ничего.
Олимпиада Алексеевна. Стоило красивую женщину в угол уводить! Только любопытство раздразнил!
Митя. Кончились ваши таинственности?
Синев. Кончились, брат! Совсем… Теперь все таинственности кончились!
Олимпиада Алексеевна и Митя уходят.
Синев (один). Некто Брут, говорит история, из чувства гражданского долга, отрубил головы своим сыновьям. Людмила Александровна мне почти не родственница даже, да и не рубить голову ей приходится, а только посадить ее на скамью подсудимых. Улики явные… Преступна! Ясно, как день, что преступна!.. Ну-с, Петр Дмитриевич! вот тебе секира: руби!.. Что же рука-то не поднимается? Эх-хе-хе!
Стоит в задумчивости. Людмила Александровна показывается в столовой.
Я не в силах арестовать ее… лучше в отставку подам! Пусть другой… Но, с другой стороны…
Людмила Александровна медленно входит и приближается к Синеву. Она идет как соннамбула, будто не замечая его…
Синев заступает ей дорогу. Людмила Александровна…
Людмила Александровна вздрогнула, остановилась, смотрит на Синева тусклым, мертвым взором, точно не узнает его.
Синев. Нет! Не могу! не могу!
Убегает.
Людмила Александровна (долго смотрит вслед ему). Догадался, наконец? Поздно! надо было брать меня живою: от мертвой добыча не велика.
Олимпиада Алексеевна (входит). Что так задумчива? что так печальна?
Людмила Александровна. Липа!
Олимпиада Алексеевна. Ты опять киснешь? Жаль. Право, мне тебя жаль. Годы наши не девичьи, летять быстро. А ты теряешь золотое время на хандру… Есть ли смысл? Хоть бы разок улыбнулась. Что это? кого собираешься хоронить?
Людмила Александровна. Себя, Липа.
Олимпиада Алексеевна (хохочет). Ой, как страшно! Что же тебе в нощи видение было? Это случается.
Людмила Александровна. Да, видение… тяжелый, ужасный сон.
Олимпиада Алексеевна. Я тяжелые сны только на маслянице вижу, после блинов, а то все веселые. Будто я Перикола, а Пикилло – Мазини. Будто в меня пушкинский монумент влюблен, – что-нибудь этакое. А чаще всего никаких. Жизнь-то мою знаешь: вечный праздник! – оперетка, Стрельна, шампанское… Вернешься домой, устала до смерти, стоя спишь; добралась до подушки и ау! как мертвая!
Людмила Александровна. Как мертвая!
Олимпиада Алексеевна. Ты на жизнь-то полегче гляди: что серьезиться? С какой стати? Разве y нас какие-нибудь удольфские тайны на душе, змеи за сердце сосут? Я уж и то смеялась давеча Петьке Синеву: что он ищет рукавицы, когда он за пазухою?
Людмила Александровна. А!..
Олимпиада Алексеевна. Приглядись, говорю, к Людмил: какой тебе еще надо убийцы? Лицо точно она вот-вот сейчас в семи душах повинится…
Людмила Александровна. Не шути этим! не шути! не смей шутить!
Олимпиада Алексеевна. Э! от слова не станется.
Людмила Александровна. Не шути! Это… это страшное.
Олимпиада Алексеевна. Эка трагедию ты на себя напустила! Даже по Москве разговор о тебе пошел.
Людмила Александровна. Уже!
Олимпиада Алексеевна. Намедни встречаю княгиню Настю… ну, знаешь, её язычок! – А что, спрашивает, Липочка: правда это, что ваша приятельница Верховская была влюблена в покойного Ревизанова и теперь облеклась по нем в траур?
Людмила Александровна. Я в него? в этого… изверга?.. Да как она смела?! Как ты смеешь?!
Олимпиада Алексеевна. Пожалуйста, не кричи. Во-первых, я ничего не смею, а во-вторых… я все смею! не закажешь! Княгине я за тебя отпела, конечно. Ну, а влюбиться в Ревизанова что тут особенного? Да мне о нем Леони такое поразсказала… ну-ну! Я чуть не растаяла, честное слово. И этакого-то милого человека укокошила какая-то дура!.. Не понимаю я этих романических убийств. За что? кому какая корысть? Мужчины, хоть и подлецы немножко, а народ хороший. Не будь их на свете, я бы, пожалуй, в монастырь пошла.
Людмила Александровна. Ах, ничтожество!
Ломает руки в смертельной тоске.
Липа!
Олимпиада Алексеевна. Что?
Людмила Александровна. Дай мне средство, научи меня быть такою же счастливою, как ты!
Олимпиада Алексеевна. А кто тебе мешает? Живи, как я, – и будешь, как я.
Людмила Александровна. Не хочу я больше снов… не надо их! не надо!
Олимпиада Алексеевна. Ну, уж это, матушка, не от нас зависит. Это – кому как дано!
Людмила Александровна. Мертвые снов не видят.
Олимпиада Алексеевна. Не к ночи будь сказано!
Людмила Александровна. Вечный мрак…забвение… тишина…
Олимпиада Алексеевна. Ну, что уж! Известное дело: мертвым телом хоть забор подпирай!
Людмила Александровна. Зачем люди клевещут на смерть, представляют ее ужасною, жестокою?.. Жизнь страшна, жизнь свирепа, а смерть ласковый ангел. Она исцеляет… Она защитить меня… она простит…
Олимпиада Алексеевна. То есть – убей ты меня, а я ничего не понимаю, что с тобою творится. Так всю и дергает.
С внезапным вдохновением.
Слушай! говори прямо: в самом деле, что ли спуталась с кем?
Л. А., оторванная от своих мыслей, смотрит, не понимая.
Так это дело житейское! Доверься мне: слава Богу, подруги!
Л. А., поняв, наконец, разражается истерическим смехом.
Все будет шито и крыто. Я на секреты не женщина – могила.
Людмила Александровна (безумно хохочет). Нет… нет… нет! Спасибо!.. Эта могила не для меня… Я найду себе другую!.. другую!..
Быстро уходить.
Олимпиада Алексеевна. Да куда же ты? куда?.. Фу! перепугала! Ох, уж эти мне в нервные натуры! Напустят на себя неопределенность чувств и казнятся. Зачем? кому надо! Терпеть не могу.
Выстрел.
Ай!
Из разных дверей выбегают Синев, Митя, Лида.
Синев. Что случилось?
Митя. Кто стрелял?
Лида. Где?
Олимпиада Алексеевна. Ох… боюсь и думать… Людмила… там…
Лида. Мамочка!
Митя. Господи!
Бегут за сцену.
Голос Сердецкого. Помогите кто-нибудь… скорее, бегите за доктором!.. Митя! поднимай ее! Вот так!..
Вдвоем с Mитею выносят Людмилу Александровну.
Лида. Мамочка!
Людмила Александровна. Это я нечаянно… вы не думайте… Я задела… Не следовало трогать… Ох!
Сердецкий. Петр Дмитриевич! скорее доктора! Пошлите в клуб за Степаном Ильичем.
Людмила Александровна. Поздно… Не успеете… Друг мой! Я умираю… Спасибо за все!.. Передайте мужу – пусть простит… Дети!.. Митя!.. Лида!.. измучила я вас… простите!.
Митя. Мамочка моя! мамочка! Господи! да за что же?
Олимпиада Алексеевна (гладит его по голове). Полно, золотой мой, полно! Это ничего, мама поправится.
Людмила Александровна. Нет, я не поправлюсь… Петр Дмитриевич! вы видите…
Синев. Ах, глаза бы не глядели!
Людмила Александровна. Подойдите… ближе… я должна вам сказать…
Сердецкий. Не надо этого, Людмила, совсем не надо!
Людмила Александровна. Надо, Аркадий Николаевич, совесть велит… моя бедная отравленная совесть…
Синев угрюмо приближается.
Людмила Александровна. Забудьте все!.. Прекратите дело!.. Я прошу вас!.. Теперь я имею право просить… Жизнью заплачено за жизнь… Ох!.. Дети!.. Ми… Митя!.. простите!.. Люблю… всех люблю… Ах!
Умирает.
Лида. Мамочка!
Митя. Мама! За что, за что, за что?
С воплем припадает к трупу.
Занавес.
КОНЕЦ.
ПРИМЕЧАНИЕ. Заключительная сцена смерти Людмилы Верховской в этом издании начинается во второй, петербургской, редакции. Так играла ее Л. Б. Яворская, имеющая право считать роль Верховской одною из удачнейших в своем обширном репертуар. У Корша и в провинции сцена эта шла по первой редакции. Так как многие исполнительницы предпочитают ее петербургской и, благодаря первому печатному изданию «Отравленной Совести», она более известна, то прилагаю и этот вариант.
ВАРИАНТ ПОСЛЕДНЕЙ СЦЕНЫ
По первой редакции.
Синев. Ах! глаза бы не глядели.
С отчаянием бросает портфель на стол. Из него сыплются бумаги.
Людмила Александровна. Это… что там… упало? Какие… бумаги…
Синев (мнется). Мои служебные, Людмила Александровна.
Людмила Александровна. А! понимаю, какие… Покажите мне их сюда.
Синев. Помилуйте, Людмила Александровна!.. до бумаг ли?!
Людмила Александровна. Дайте! исполните волю умирающей…
Синев нехотя подает. Людмила Александровна читает.
Дело об убийстве… неизвестным лицом… Неизвестным лицом!.. Дети! Липа! отойдите! Я хочу сказать два слова Петру Дмитриевичу. Вы, Аркадий Николаевич, останьтесь… вы знаете все.
Сердецкий. Не надо этого, Людмила, совсем не надо.
Людмила Александровна. Надо, Аркадий Николаевич!.. Совесть велит… Моя бедная, отравленная совесть… Петр Дмитриевич…
Синев. Людмила Александровна, не лучше ли нам поговорить, когда вы поправитесь?
Людмила Александровна. Нет, я не поправлюсь. Наклонитесь ко мне… Петр Дмитриевич, тут надо сделать маленькую приписку. Вот тут… возьмите карандаш… пишите… Ох!.. Пишите: прекращено за смертию… обвиняемой…
Умирает. Дети с воплем бросаются к трупу.
Сердецкий (Синеву). Забудьте её слова. Не людям судить мертвых между собою! Сосчитаться друг с другом – пред ними целая вечность.
