Юрий Сергеевич Аракчеев
Джунгли во дворе
Приближалось время автобуса, а надо было Дружка накормить и вообще что-то придумать. Но что, господи, что? Была и еще одна подробность. Пока я собирал вещи, проходил мимо какой-то подвыпивший мужичок, и очень уж захотелось ему Дружка погладить. Ничего не вышло, как он ни свистел и ни чмокал. Мне этот мужичок тоже почему-то не понравился с первого взгляда.
А потом я повел Дружка к жившему по соседству леснику Николаю Сергеевичу, хорошему человеку, с тем, чтобы попросить у него чего-нибудь для Дружка поесть и вообще посоветоваться, куда же его все-таки пристроить. И Николая Сергеевича мой друг сразу же признал, до того даже, как тот начал его кормить.
Надо было торопиться. Николай Сергеевич вспомнил, что есть в лесхозе какой-то охотник без собаки, вот ему Дружка и надо бы отдать. Он пошел за охотником, а мы вернулись в сарайчик. Я принялся укладывать оставшиеся вещи в рюкзак. Дружок уже освоился, исследовал ближайшие окрестности и, похоже, чувствовал себя как дома. Похоже, его ничуть не смутило то, что у меня не приличный дом, а всего лишь сарайчик, во всяком случае если и смутило, то он этого не показывал. Ему нравилось у меня, это было ясно.
Пришел Николай Сергеевич вместе с охотником, мужчиной средних лет. Они стали звать Дружка.
Благородный пес вежливо помахивал хвостом, но к ним не приближался и подойти к себе близко не позволял. Тогда я вышел, позвал его – он подбежал ко мне тотчас, – и я сказал, чтобы он шел с ними. Дружок приветливо смотрел на меня, понимал то, что я говорю, но с ними идти не хотел. Вернее, теперь я думаю, что тогда он как раз не все понимал. То, что нужно почему-то от меня уходить, наверное, просто не укладывалось у него в голове. Может быть, он даже решил, что у меня такая манера шутить. Николай Сергеевич что-то вытащил из кармана, показал ему. Дружок помахал хвостом, но не двинулся с места.
Тогда я позорно скрылся в сарай. Я позорно скрылся в сарае и, прикрыв за собой дверь, наблюдал в узкую щелку, как Дружок, ничуть не обидевшись на то, что я его с собой не пригласил, отбежал от гостей, считая, как видно, что раз хозяин их игнорирует, то и ему нет до них никакого дела.
Осталось несколько минут – едва успеть на автобус, и то если очень поторопиться. К тому же бессобачный охотник, как мне показалось, обиделся. Что делать? Я вышел из сарая.
– Дружок, – сказал я собаке, которая опять немедленно ко мне подбежала. – Дружок, иди. Иди, Дружок, слышишь! Иди с ними.
И, уверенно показав на Николая Сергеевича с охотником, я очень решительно вошел в сарай и опять закрыл за собой дверь. В щелку я видел, что собака в растерянности. Она начала понимать!
Тогда я приоткрыл дверь сарая, вышел и сказал еще раз:
– Иди, Дружок. Иди!
Я постарался вложить в свой голос холодность и решительность, отвергающую все сомнения.
Долгим, внимательным взглядом – немного удивленным, немного разочарованным, растерянным, грустным – почти человеческим взглядом! – он смотрел на меня.
Потом повернулся и побежал за безсобачным охотником.
А я…
Да, я успел тогда на автобус, выполнил какие-то свои обязательства перед чужими людьми. Перед какими – забыл. А Дружка помню.
И долго, наверное, буду помнить.
Да только ли его? Только ли он заслуживает памяти? Сколько же встречаем мы в жизни таких вот собак, которых не можем взять с собой и вынуждены оставить…
Поучительные истории с птицами
Ну вот, например, в школьные годы я часто держал дома птиц. У меня бывали и щеглы, и клесты, и пеночка, и реполов. Но все они забылись. Остались в памяти две – синица и чиж.
Синица обедала, пила и принимала водные процедуры в клетке, а на ночь устраивалась над окнами на карнизе. Открыть форточку или окно часто бывало проблемой, потому что синица могла соблазниться открывшимся видом на двор, а мы с отцом привыкли к ней и не хотели расставаться. И именно тогда, когда мы хотели, чтобы синица отправилась в клетку, ее желания принципиально расходились с нашими. Однажды нам это надоело, и мы решили заточить ее в клетку на неопределенное время. Хитрая птица как будто бы поняла наши намерения и именно в этот раз ни за что не хотела в свое уютное жилище возвратиться. Стоило нам отойти на порядочное расстояние, как она заскакивала в дверцу, хватала наскоро что-нибудь перекусить, но лишь кто-то из нас делал шаг по направлению к клетке, как она опрометью вылетала из нее и с насмешливым писком устремлялась к карнизу. Потеряв терпение, мы долго отчаянно гонялись за ней, пытаясь схватить маленькую птичку руками. Синица, кажется, совсем обессилела, тяжело дышала, открыв клюв, но ни в руки к кому-нибудь из нас, ни в клетку идти не желала. В комнате стало в конце концов неимоверно душно, и отец решил все-таки приоткрыть форточку. Своенравная птица как будто бы только и ждала этого… Я очень переживал и часто видел во сне, как грациозная и милая птичка с галстучком улетает от меня в форточку, предпочтя свободу клеточному комфорту…
А вот с чижом произошло все гораздо печальнее.
Я купил его на Птичьем рынке – на знаменитом Птичьем рынке в Москве, который и сейчас еще радует сердца тех, кто хотел бы поселить в своем жилище новых летающих, плавающих или бегающих жильцов. Клетки у меня с собой не было, и я посадил чижика в брючный карман. В трамвае было много народу, со всех сторон давили, кое-как я пробился к стенке, всячески охраняя карман, но потом, сунув руку, не обнаружил чижика в его глубине. Можно, конечно, представить себе, что сердце у меня так и подскочило. Я лихорадочно принялся расталкивать не очень-то приветливых пассажиров, шарить в растерянности по мокрому полу… И все же догадался еще раз сунуть руку, еще раз проверить. Крошечная теплая птичка сидела не в глубине кармана, а чуть повыше, в верхнем его углу, уцепившись коготками за грубую материю на моем бедре. Чиж был жив и, кажется, невредим.
Когда я посадил его в клетку, он тут же встрепенулся, чирикнул, поправил смятые перышки и деловито вспрыгнул на край чашки с водой – пить после долгой дороги.
Так же как и его предшественница синица, чиж пользовался неограниченными возможностями в комнате. Через некоторое время он уже откликался на мой посвист и лихо планировал откуда-то из-под потолка на большой палец протянутой руки даже в том случае, если на ладони не было зерен. Самое трогательное то, что, кроме меня, он никому так не доверял, ни на чью руку не садился, хотя, чтобы испытать его верность, приятели мои насыпали на свои ладони соблазнительные для него конопляные зерна. Нет, он доверял только мне! Отца тогда уже не было в живых, годы наступили тяжелые. Чижик стал одним из самых верных моих друзей. Бывало так, что мы с сестрой еле-еле сводили концы с концами, денег на коноплю сплошь да рядом не было и чижику в основном приходилось довольствоваться овсянкой, да и она не всегда бывала в достатке. Чижик тем не менее ничуть не терял бодрости духа. Хотя порой он и выглядел похудевшим, но все так же весело откликался на мой посвист и смело присаживался на протянутую пустую ладонь. Вообще это было на редкость бодрое, живое, на редкость понятливое существо. Он как будто бы понимал объективные трудности послевоенной жизни…
Принято считать, что страдания, испытания закаляют человека, делают его человечнее и добрее. Во многих случаях это действительно так. На войне, например, многие ничем как будто бы не выдающиеся люди сплошь да рядом проявляли чудеса человечности и доброты. Великий Достоевский вообще считал, что страдание необходимо для человека, оно возвышает его, делает совершеннее, лучше. Это верно, но лишь при одном условии: «Страдание тогда воспитывает, когда человек преодолевает его, не делая из страдания культа, не носясь с ним, не лелея его. Болячки надо не жалеть, а лечить».
Горький, сам испытавший в жизни немало, говорил, что плохо, когда люди романтизируют страдание. Именно страдания часто делают человека болезненно ранимым, обидчивым, несвободным, говорил он. Да, в тех случаях, когда человек не в силах преодолеть… Но вернемся к чижу.
Я навсегда запомню тот солнечный, яркий и жаркий весенний день. В школе начались экзамены, нужно было готовиться, а голова от недостатка каких-то веществ в организме побаливала. С кормом для чижа тоже было по-прежнему не блестяще, и сестра уже давала мне в общем-то верный совет – поехать за город и где-нибудь в лесу выпустить чижа на свободу. Из-за ранней жары окна в комнате были настежь открыты, и бедной птице теперь приходилось довольствоваться весьма ограниченным пространством клетки. Я не так боялся, что чиж улетит, как опасался, что его, доверчивого, запросто схватит кошка. Но вот что самое неприятное: из-за того, что жизнь чижика стала гораздо хуже, а виноват в том вольно или невольно был все же я, отношение мое к столь верной мне птичке стало неуловимо меняться… Какой-то холодок появился в моем отношении к чижу. Подавляя подспудные муки совести, я вынужден был подавлять вместе с ними и добрые чувства. И милый мой дружок начал становиться обузой… Неограниченная симпатия вскоре сменилась не то чтобы неприязнью, а все же каким-то настороженным равнодушием. Чижик оставался по-прежнему приветливым и необидчивым, но мне в его веселой бесхитростной песне слышались уже и нотки упрека.
Как часто мы склонны винить других в собственных наших грехах! И вот солнечный день. Я был с ребятами во дворе, мы играли во что-то, и вдруг сердце замерло: я вспомнил о чижике. Со вчерашнего утра я не только не кормил его, но – что самое ужасное? – не менял в чашке воду! А клетку мы с сестрой в последнее время вывешивали наружу, на крюк в стене рядом с окном, и чижик, следовательно, был все время на жарком солнце. Почему так получилось, я и сам не знаю… Я опрометью бросился в дом, взбежал по лестнице на свой этаж так, что в глазах потемнело, и, еле переводя дух, ворвался в комнату, подбежал к окну, выглянул… Дверца клетки была открыта, клетка пуста. Кошка не могла добраться до клетки, да и перьев не было. Мой верный друг покинул меня, так предательски о нем позабывшего.
До сих пор при воспоминании о чиже меня мучает совесть. Правда, я никак не могу вообразить, что он мог самостоятельно открыть дверцу: во-первых, он никогда раньше этого не делал, а, во-вторых, запор был очень тугой. Может быть, его выпустила сестра?.. Как бы то ни было, очень представляется это мне неслучайным.
Поначалу в свое оправдание я думал, что мне ведь самому было тогда несладко. Очень даже несладко. В тот самый день, помню, голова с утра ничего не соображала, ходил в каком-то тумане, а с ребятами поиграть во что-то вышел после утомительной и нудной консультации в школе, чтобы рассеяться. Денег даже на овсянку не было, и не в первый раз… И только через много лет я с окончательной ясностью понял: это не оправдание. Ничто не может послужить оправданием черствости и предательству. Наши страдания не могут оправдать ничего ровным счетом. Мы обязаны, мы призваны их преодолевать…
Видите, как получилось. Синица улетела потому, что больше всего на свете любила свободу. А верный чижик, который полюбил меня и готов был остаться, улетел потому, что… Вот так и с людьми. Одни покидают нас, когда мы упорно пытаемся заточить их в клетку, а другие… Других мы просто-напросто по своей слабости предаем. А потом страдаем от одиночества.
«Хозяева Земли»
Как и в давние-давние времена, животные, домашние и дикие, все еще окружают нас. Мыслима ли жизнь человека без этих «братьев наших меньших»? Положение человека на планете настолько прочно, что он вынужден заботиться уже не об истреблении крупных зверей, а об охране их, о спасении от полного исчезновения. Сотни крупных животных занесены в Красные книги в разных странах мира.
И оказалось теперь, что не меньшее, а, может быть, даже большее значение для нас имеют (а может быть, и всегда имели) не крупные животные, а, наоборот, мелкие. Не всегда даже легко различимые по причине незначительных их размеров.
Насекомые!
Да, вот на кого теперь направлено пристальное внимание ученых… Насекомые. Так называемый класс шестиногих. Вот они – истинные хозяева Земли.
Да, я не оговорился. Насекомые действительно хозяева Земли, если судить по многообразию форм, многочисленности, необычайной приспосабливаемости к всевозможным, иной раз совершенно как будто бы неподходящим для жизни условиям.
Вспомним то, что мы знаем о насекомых и о других животных, и выясним, справедливо ли столь сенсационное утверждение.
Всех животных на Земле, позвоночных и беспозвоночных (если не считать насекомых), – около 270 тысяч видов. Сюда входят млекопитающие, птицы, рыбы, пресмыкающиеся, амфибии, кишечнополостные, моллюски, губки, иглокожие, простейшие (одноклеточные) и т. д. Растений сейчас открыто около полумиллиона видов.
А насекомых уже известно науке больше миллиона видов! Некоторые ученые называют цифру еще более поразительную: 10 миллионов видов… Это в несколько раз больше, чем всех остальных животных, да и растений, вместе взятых. И каждый год открываются тысячи все новых и новых видов. А различие форм внутри одного только отряда иногда больше, чем различие между крупными существами, принадлежащими не только к разным отрядам, но даже к разным классам. То есть два жука, например, могут отличаться друг от друга больше, чем отличается мышь от слона. И не только по размерам и форме, но и по образу жизни и поведению.
Жуки, или жесткокрылые, – самый крупный отряд насекомых, их около 300 тысяч (по другим сведениям – 500 тысяч) видов. В семь с лишним раз больше, чем позвоночных животных! Самый большой жук – Голиаф, который водится в Африке, – достигает 10–15 сантиметров длины. Когда он на лету приближается к вам, кажется, что гудит самолет. Самый маленький жучок еле виден невооруженным глазом; когда он летит, его и не слышно.
Есть жуки-хищники. Один подотряд так и называется – плотоядные жуки. К нему относятся, например, наши жужелицы. Вряд ли какое-нибудь другое существо на Земле может сравниться по кровожадности с жуком-скакуном из подотряда плотоядных жуков. Он очень красив – закован в зелено-бронзовые с металлическим отливом латы. Бегает жук-скакун с умопомрачительной скоростью, прыгает, летает, а безжалостные челюсти его похожи на два острых турецких ятагана и составляют большую часть головы… Есть же, наоборот, совершенно безобидные для других жуки-вегетарианцы. Например, кравчики. Они питаются зеленью. Личинки жуков-точильщиков едят старое дерево. Навозные жуки употребляют в пищу навоз. Жуки-мертвоеды – прекрасные санитары, так как уничтожают трупы. Есть такие, которые лакомятся исключительно цветочным нектаром, пыльцой или даже самими половыми органами цветка – пестиками и тычинками (жуки-нарывники).
Удивительно многообразны и манеры поведения разных жуков. Здесь можно узнать невообразимо много интересного. Ну вот, к примеру, маленький жучок-слоник – ореховый трубковерт.
Он очень красив, несмотря на малые свои размеры. Головка на длинной шее-груди, брюшко, ножки глянцево-черные. А надкрылья ярко-красные, да к тому же еще, словно гофрированные и покрытые лаком. Удивительно изящное это существо, похожее на заводную игрушку размером всего 6–8 миллиметров, обладает немалыми способностями. Самка так умело надрезает лист орешника, что надрезанная часть листа, не умирая, становится совсем мягкой, настолько поддающейся «обработке», что крошечная самка хотя и с огромным трудом, но сворачивает из такого листика трубочку (откуда и название «трубковерт»), в которую откладывает потом одно маленькое красное яичко. И стол и дом для «ребенка» готов!
Но вот что еще особенно интересно. У насекомых самцы очень редко помогают самкам в заботах о будущем потомстве. И самец трубковерта, словно понимая это, перед «свадьбой» как будто бы пытается завоевать доверие самки своим примерным поведением. Завидев самку, из последних сил скручивающую лист, жених садится рядом и… пытается помочь ей. Делает он это весьма неумело – чувствуется, что такая работа ему мало знакома, – однако уже и попытка бывает оценена великодушной самкой. «Свадьба» справляется тут же, по месту работы. Она длится минут десять, и все это время самка хотя и не работает, но все же крепко держит наполовину свернутый лист своими тонкими лапками, ведь иначе он тут же развернется и уже затраченные усилия окажутся пустыми… Затем самец отползает в сторону и отдыхает. А самка продолжает работу… Вот она, женская доля!
У жуков-кравчиков, этих примерных вегетарианцев, самка и самец на равных заботятся о будущем потомстве: вместе роют норку с «комнаткой» в конце для будущего «ребенка», вместе заготавливают мелко нагрызенные листья, из которых совместными усилиями (смачивая слюной) делают потом «силос»… Жуки-кравчики – это прямо-таки образец мирных тружеников.
То же можно сказать и о навозниках.
Жуки-навозники издавна привлекали внимание человека. Два черных неуклюжих жука, катящих по земле большой, чуть ли не с яблоко величиной, шар при ярком свете солнца… Эта картина казалась людям настолько необычайной, что жуков немедленно возвели в ранг священных. Священный скарабей – таково название этого жука и сейчас.
Вот как описывает процедуру катания шаров великий знаток животных А. Брем: «Сначала один из супругов при помощи лучистого головного щитка относит в сторону предназначенную для шарика часть навоза, чаще всего коровьего помета. Затем, действуя ногами, жуки округляют кучку помета, самка кладет в нее яичко, и оба супруга начинают катать шарик. При этом один из жуков тянет шарик передними ногами, другой же подталкивает шарик снизу головой. При помощи такого приема неровная вначале кучка помета превращается в крепкий, гладкий шар около 5 сантиметров в поперечнике. Более мелкими видами скатываются и менее объемистые шарики. Когда шар готов, жуки вырывают глубокую норку и скатывают туда свое произведение. Зарывание норки землей оканчивает трудную работу, потребную для обеспечения жизни лишь одному потомку. Второе, третье и так далее яички требуют такой же работы, и ею-то заполнена вся кратковременная жизнь наших жуков.
Обессиленные работой, остаются наконец навозники лежать в месте своих деяний и оканчивают здесь свое существование».
Не случайно же эти жуки были священными у египтян! Их считали символом труда и солнца. Отряды воинов меняли свой путь, если встречали на дороге работающих жуков…
Однако священными скарабеями занялся однажды сам Ж.-А. Фабр. И что же? Долгие, тщательные наблюдения представили совсем иную, вовсе не столь благородную картину. Оказалось, что два жука, катящие шар, – это не доблестные родители, заботящиеся о будущем потомстве, а хозяин шара и… обыкновенный разбойник, вор, который пытается отнять у хозяина его законную собственность.
«Не только среди людей случаются грабежи, – пишет Фабр в своей замечательной книге, – они нередки и среди животных. А священный жук прямо злоупотребляет этим приемом. Драки, грабеж, воровство – обычные происшествия в жизни скарабея. Развязка не всегда благоприятна для законного владельца. Тогда вор удирает с добычей, а ограбленный возвращается к навозной куче и лепит новый шар. Случается и так, что в разгар свалки появляется третий и завладевает предметом спора – шаром.
…Грабеж нельзя объяснить голодом. В моих садках провизии сколько угодно – мои пленники никогда не имели ее столько на свободе. Но и здесь сражения часты. Жуки так дерутся из-за шара, словно им грозит голодная смерть. Нет, не нужда является причиной грабежей и воровства. Бывает, что вор бросает украденный шар, немножко покатав его: он сыт и не хочет есть. Что остается делать жуку при таких нравах? Единственный выход: слепив шар, уйти подальше от навозной кучки, спрятаться и съесть провизию. Так он и делает, да как спешит при этом!
…Когда шар втащен в норку, жук заваливает вход в нее, и теперь никто не скажет, что здесь столовая. Запершись в норке, жук принимается за еду. Он ест и переваривает, не переставая, день и ночь, ест до тех пор, пока не съест всего шара».
Вот так иной раз блекнут даже весьма поэтические легенды в свете беспристрастных фактов. Так что же, всё в той красивой легенде – ложь? Нет, не всё. Когда приходит время откладки яиц, самка закатывает один из шаров в норку и не съедает его сама, а делает из него этакое подобие груши, в острый конец которой откладывает одно очень крупное, до десяти миллиметров длиной, яйцо…
Интересно, что и родительские заботы, причем весьма трогательные, самоотверженные, тоже все-таки бывают у жуков-навозников. Только не у священных скарабеев, а у их гораздо менее известных родственников – испанских и лунных копров. Эти небольшие жуки не катают шаров, а натаскивают навоз в норки, прорытые прямо под кучами навоза. Из навоза лепится несколько «груш», в которые самка откладывает по яичку. Самка испанского копра делает «груши» в одиночку, а у лунных копров над их изготовлением трудятся оба родителя. В продолжение всего долгого периода развития потомства (около двух месяцев) самец и самка находятся здесь же, в норке. Они охраняют и ремонтируют «груши» и ничего не едят. Их долгий пост заканчивается лишь тогда, когда из «груш» появляются вполне взрослые дети…
Но такое все-таки бывает не часто. Основная забота по уходу за потомством у насекомых (да только ли у них?), как правило, ложится на плечи самок.
Самка осы-эвмены, например, не ограничивается строительством домиков, этаких теремков в виде кувшинчиков с узким горлышком, для каждого из своих детей. Разжевывая будущую пищу для своих питомцев, она готовит из гусениц специальный «фарш». После этого заботливая мать наглухо закупоривает вход в терем, чтобы никакой непрошеный гость не пожаловал, пока дети проходят таинственный цикл сначала личиночного, а затем и куколочного развития.
Очень оригинальные насекомые уховертки, представляющие отдельный отряд, черные, блестящие, с длинными усиками на голове и этакими щипчиками на конце брюшка, подвижные и изворотливые, роют глубокие норки и в них воспитывают своих многочисленных детей. Разумеется, это делает только самка…
Уховертка Федченко, например, кладет яички не сразу, а партиями: каждая партия – в свою каморку. Когда дети постепенно выводятся, образуется как бы «детский сад» из нескольких групп разного возраста, а всего детей – до пятидесяти. И всех надо кормить… Сил многодетной мамаше хватает ровно до тех пор, пока дети не подрастут. Изнуренная мать погибает, и тогда… сыновья и дочери дружно съедают ее и, переваривая материнские останки, расползаются во все стороны навстречу радостям и лишениям самостоятельной жизни.
Вообще, глядя на насекомых, в очередной раз думаешь: а так ли уж нужны вообще самцы? Печальная эта мысль мучает еще больше, когда узнаешь: в этом мире встречается и партеногенез, то есть размножение без помощи самцов…
И все-таки самые заботливые родители – это общественные насекомые: пчелы, муравьи, термиты. Вот как описывает их «родительские бдения» один из крупных знатоков насекомых в нашей стране – П. И. Мариковский: «Пчелы, пока их личинки малы, поят их специальным молочком, выделяемым из особых желез, а потом потчуют смесью цветочной пыльцы и нектара. Когда же пчелы намереваются вывести из личинки не обычную работницу, а самку, они поят ее одним молочком. Муравьи-няньки постоянно облизывают личинок, переносят их с места на место, каждый день таскают в прогревочные камеры, куда проникает солнечное тепло, а на ночь прячут поглубже в муравейник, подальше от холодных утренников; беспрестанно поят и кормят, вытаскивают из шелковистого кокона молодых, только что вышедших из куколок сестер. И не просто кормят и поят, а делают это по своим каким-то особенным правилам кулинарии, так как от пищи зависит, какой выйдет муравей: то ли крошка-нянька, то ли смелый разведчик, то ли крупный, с большой головой солдат – защитник семьи от бесчисленных врагов, то ли крылатая самка, которая покинет гнездо ради того, чтобы после брачного полета основать свой собственный дом. Точно так же поступают термиты. У них искусство кулинарии еще выше и сложнее. И какие только не бывают у термитов рабочие: и няньки, и солдаты, и особые термиты-швейцары, с головой, точно подогнанной к входу жилища, служащей вроде затычки. Попробуйте открыть такую живую дверь!..»
Неужели все это инстинкт?
Муравьи, как уже говорилось, не нравятся мне, однако же чего стоит хотя бы и такой вот еще факт из их многообразной жизни: некоторые виды муравьев в непогоду, а то и всю зиму прячут наиболее «породистых», с их точки зрения, тлей в муравейник, подкармливают зеленью, которая в условиях муравейника сохраняет свежесть, – для того чтобы весной или когда погода наладится выпустить на близко расположенные растения именно их. То есть они выступают в роли скотоводов-селекционеров!
Термиты же в условиях сухого и жаркого пустынного климата умудряются постоянно сохранять достаточную влажность в своих огромных домах-термитниках. Как? А вот как. Они роют глубокие узкие тоннели, достигающие уровня повышенной влажности, иногда даже уровня грунтовых вод (до 36 метров глубины!), и, становясь в цепочку, передают друг другу капельки воды наверх. Живой насос работает!
А вот еще пример. Кто не встречал на траве – у основания листьев, на веточках кустарников и деревьев небольшие хлопья белой пены? Их называют «кукушкины слюнки», но они, конечно, не имеют ничего общего с птицами. Откуда они? Попробуйте осторожно разгрести пузырьки, высмотреть, что там, под ними… Вот она, хозяйка этого своеобразного «дома», пенного теремка, – юное, бледное, изнеженное существо в кружеве из пузырьков. Личинка цикадки-пенницы, нимфа. Да-да, она так и называется – нимфа. Каково же происхождение ее пенных кружев? Оказывается, бледное существо имеет устройство, действующее по принципу двухтактной помпы. Под ее микроскопическим брюшком есть пластинки, которые, перекрываясь, образуют пустую емкость. Туда засасывается воздух. Затем происходит выхлоп, но к воздуху еще примешиваются секреты желез нимфы и сок растения, который нимфа высасывает из стебля. Образуется пузырек наподобие мыльного. За ним еще и еще (есть пенница, которая называется так: пенница слюнявая),,. Но зачем нужны нимфе эти пенные чертоги? А вот зачем. Под прикрытием пены светло и тепло. Причем ровно настолько, насколько нужно. Пена предохраняет изнеженную «девушку» от перегрева и солнечного удара. Тепло и ночью: воздух, который наполняет пузырьки, предохраняет от холода. И что тоже существенно, в помещении постоянная влажность. Настоящий кондиционер! Крошечная личинка цикадки пользуется, благами кондиционирования воздуха уже миллионы лет!
А теперь хроника из «царской жизни». В Африке существует племя муравьев, которое практикует «дворцовые перевороты». В обезличенном муравьином государстве, где «граждане» заняты исключительно накопительством и начисто лишены индивидуальности и «возвышенных мыслей», дворцовый переворот происходит очень просто, и «личность», завладевшая престолом, становится полновластной и деспотической хозяйкой многочисленных нерассуждающих подданных. Поучительный, полный трагизма рассказ о том, как слабый и малочисленный вид насекомых одерживает верх над превосходящим его противником. Привожу его по великолепной книге Юл. Медведева «Безмолвный фронт»:
