bannerbannerbanner
полная версияДжунгли во дворе

Юрий Сергеевич Аракчеев
Джунгли во дворе

Полная версия

Золушки и принцессы

Итак, бабочки удивительны, прекрасны, таинственны. Однако, увлекшись фотографированием насекомых, я поначалу должного внимания им, надо признаться, не уделял. Почему? Может быть, потому, что они слишком уж пестры, привычно красивы, известны всем? Может быть. Когда впервые заглядываешь в микромир, то привлекает в первую очередь, конечно, то, о чем мы имеем смутное представление и чего обычно с высоты своего человеческого роста не замечаем или замечаем, но игнорируем, а еще хуже – относимся предвзято и с недоверием. Позже я понял, правда, что дело не только в этом. Хорошо сфотографировать известное и привычное гораздо труднее, чем то, к чему мы еще не успели привыкнуть. К тому же бабочки чутки, подобраться к ним на близкое расстояние не так просто. И я с удовольствием и легкостью фотографировал спокойно позирующих пауков, клопов, наездников, тлей, слизняков, улиток. И еще гусениц. Гусениц особенно. Они были у меня, пожалуй, на втором месте после обладающих индивидуальностью «интеллигентных» ткачей-пауков. Гусеницы исключительно фотогеничны. Они, можно сказать, просто созданы для фотографии. Дело тут не только в том, что они ползают достаточно медленно и позволяют приближаться к ним на любое расстояние, хотя это, конечно, немаловажно. Но гусеницы к тому же чрезвычайно пластичны. Позы, которые они принимают, удивительно грациозны, разнообразны, и здесь, пожалуй, никто из насекомых не может с ними сравниться. Кроме того, гусениц обычно достаточно много, и наибольшие усилия тратятся не на поиски их, а на художественные искания – позы, ракурса, фона. Но, пожалуй, главное достоинство этих всем известных мохнатых или голых «противных червяков» – их разнообразие и расцветка.


Щедрая к бабочкам природа осталась верной себе и здесь. Честно говоря, я до сих пор так и не знаю, кто же красивее – бабочки или гусеницы? Здесь тоже можно сказать: нет такой краски, нет такого оттенка, которого мы не встретили бы на коже или на волосках гусениц. А сами волоски имеют всевозможную частоту и форму – от редких щетинок или колючек до густой длинноворсовой шубы, кисточек, плюмажей, фестонов, «страусовых перьев», завитых «усов». Есть гусеницы, похожие на шкуру рыжей лисицы или чернобурку, есть просто мохнатые, а есть аккуратно причесанные, есть «бархатные», «кожаные», «дерматиновые», «замшевые», есть угольно-черные, а есть виноградно-прозрачные, даже медовые. У некоторых – острый рог на заднем конце туловища, а у других два рога на голове, у третьих – мясистый вырост на спине, похожий на паровозную трубу, у четвертых – нечто вроде гребня. Есть одноцветные, а есть поперечнополосатые, продольнополосатые, пегие, усыпанные аккуратными мелкими точками, бородавками, глазками, звездочками, крестиками и даже… «египетскими иероглифами» (Клеофона блаттариэ). Есть гусеницы-актеры, которые при встрече с предполагаемым врагом изображают из себя «вопросительный знак», «сухой древесный сучок», «змею», «собачку», «дракона», ни на что не похожее чудовище… Есть такие, которые в минуту опасности издают сильный запах, выпускают пахучую струю, плюются и даже пищат (гусеница бабочки мертвая голова). Здесь, как и в отношении бабочек, можно говорить не только о покровительственной, отпугивающей, предупреждающей, мимикрирующей окраске, но и о соответствующем поведении. Все это имеет для гусениц еще большее значение, потому что крыльев они не имеют, быстрых ног тоже, врагов же у них, пожалуй, больше, чем у любых других насекомых. Не случайно помимо всего прочего природа снабдила бабочек такой большой плодовитостью.



Я не хочу распространяться сейчас о вреде и пользе бабочек и их гусениц в народном хозяйстве, об этом потом. Скажу только, что есть несколько видов, которые, сильно размножаясь в отдельные годы, приносят огромный вред садам, огородам, лесам. Таковы сибирский, походный и непарный шелкопряды, кольчатый коконопряд, американская белая бабочка, монашенка, озимая совка, боярышница, капустная белянка и капустная совка, яблоневая плодожорка, некоторые бражники, медведицы, моли. Но в защиту бабочек должен обязательно добавить, что, во-первых, среди громадного количества видов бабочек вредных всего около полутора процентов, а во-вторых, не всегда перечисленные виды приносят ощутимый вред, а лишь в годы необычайно массового размножения. Большинство же этих летуний просто полезны как опылители растений, как производители шелка и… как украшение лесов, полей, музеев и коллекций. Не говоря уже о той огромной роли, которую чешуекрылые, как, впрочем, и все другие насекомые и вообще животные, играют в сложившихся за тысячелетия природных процессах.

Помните рассказ Брэдбери «Сафари во времени»? Ведь путешественник в прошлое случайно загубил всего-навсего одну небольшую бабочку… А что из этого вышло? (Тем, кто не помнит, напомню: вышло очень плохо. Мир из-за гибели этой бабочки стал гораздо хуже, чем мог бы быть, жизнь людей стала тусклой и безрадостной…)

Итак, гусеницы великолепны. Самые красивые из них – это, на мой взгляд, волнянки, стрельчатки, некоторые капюшонницы, совки. И тут мы опять сталкиваемся с таинственным.

Бабочки, которые выводятся из совершенно потрясающих по красоте гусениц, невзрачны. И наоборот. Из толстого голого зеленопятнистого червяка выводится изящнейший, благороднейший Махаон или еще более эффектный Подалирий. Здесь есть, конечно, свои отступления от правил, но тем не менее странная закономерность поражает.

Помню, как я впервые увидел гусениц волнянок: яркие, пестрые, с какими-то щеточками, плюмажами, фестонами, как будто бы готовые к карнавалу, причем одетые не просто ярко и броско, но изысканно, со вкусом. Какие же небесные создания должны выйти из столь прекрасных личинок? Вовсе нет. Серенькие, невзрачные, мелкие. Этакие простенькие золушки…

И наоборот. Из двух похожих друг на друга толстых зеленых червяков могут вывестись совершенно разные яркие феи.

Ну так и кажется, что, понаделав огромное количество бабочек разных пород, природа вдруг спохватилась: а все ли получились достаточно красивы? И гусеницам тех бабочек, которые получились довольно скромными, дала самый прекрасный наряд..

А может быть, в назидание нам, людям, природа еще раз на примере бабочек продемонстрировала, что Золушкам есть на что надеяться, главное – это не падать духом, а Принцессам лучше бы не гордиться чрезмерно – неизвестно еще, что там, впереди? Если же еще подумать по этому поводу и вспомнить, как все же прекрасны ночные, невзрачные на первый взгляд, «серенькие» бабочки, то приходишь к мысли: Золушек, как таковых, вообще нет. Как и Принцесс. Все зависит от того, как смотреть.

Загадочная гусеница Тигра

…Я нашел ее на бурьяне, на пустыре Измайловского парка, уже осенью, в сентябре. Почти никаких насекомых не было, я ходил, скучая, и вдруг увидел нечто желтополосатое. Прекрасная гусеница! И, как и мегарисса в Подушкине, она напомнила юность, пионерский лагерь, но только не страхи, связанные с мегариссиным «жалом», а совсем-совсем другое… Был в нашем лагере записной красавец по фамилии Дранин. Не только девочки старшего отряда были от него, как говорят, «без ума», но и молоденькие вожатые. И не только с девушками Дранину везло. Я ведь вот специально собирал разных жуков и гусениц, а Дранин так, от нечего делать решил однажды помочь мне. И что же вы думаете? В первые же минуты поиска прямо на лагерном участке он нашел гусеницу, которой я никогда раньше не видывал. Бархатную, желтополосатую, с розовой головой. Это была, как я определил потом, через много лет, гусеница бабочки огородная совка…



И вот теперь, в сентябре, когда вокруг было по-осеннему пусто и скучно, она вдруг сама собой попалась мне на глаза. С каким-то странным чувством я приблизился к ней и ждал, когда выйдет из-за облачка солнце. Очень яркой казалась она на бурьяне. Неуместной. Когда солнце выглянуло, я начал фотографировать. Да, повезло. Пусть с опозданием… Глядя с близкого расстояния, поневоле начинаешь очеловечивать этих маленьких тварей, и теперь мне казалось, что Тигра кокетничает перед объективом. Иначе как объяснить ее весьма грациозную позу, когда она приподняла верхнюю часть тела, наклонила розовую головку и, похоже, принялась охорашиваться, как это делают кошки, покусывая шерсть у себя на груди и животе? Даже закусывала листом перед моим объективом она не просто и методично, как это делают все гусеницы, то есть сверху вниз, а как-то лихо кланяясь, с налета, как птица клювом, словно демонстрируя мне свой темперамент и грацию.

Все же, помня урок, который преподнесла нам с Викой «София Лорен», вернее, не она сама, а пленка, которая оказалась недоброкачественной, отчего великолепные снимки гусеницы ольховой стрельчатки не получились, я решил взять Тигру с собой. Уже вечерело, маловато света, и можно будет повторить съемку завтра, во дворе. Я посадил Тигру в бумажный пакет и нарвал веник любимого ею бурьяна.

И Тигра поселилась в моей комнате в большой банке. Она, по-моему, неплохо чувствовала себя, ела бурьян, который сохранял свежесть, потому что стоял в воде, и всегда издалека было видно в банке ее продольнополосатое тело. Но однажды произошло нечто странное.

Вика не видела Тигры. Я по телефону, правда, сказал ей о том, что нашел очень интересную гусеницу – «почти как «София Лорен», только не с поперечными полосами, а с продольными и без перьев, но зато с розовой головой…» И обещал показать, добавив, что Тигра живет у меня дома в банке.

Встретившись через некоторое время, мы с Викой из-за чего-то повздорили. Это была неприятная и, увы, не первая наша ссора. Что-то у нас с Викой в последнее время разладилось… Когда входили в комнату, я, чтобы найти какую-нибудь нейтральную тему, сказал:

 

– Ладно, так уж и быть, сейчас покажу Тигру.

Не удержался от этого «так уж и быть», и чуть не началось все снова, но на этот раз, слава тебе, господи, обошлось.

Однако показывать Вике красивую гусеницу мне не хотелось. Хотите – смейтесь, но обстоятельства, при которых я ее нашел, и поведение Тигры перед объективом как-то по-особенному настроили меня к этому созданию. Намек какой-то виделся мне в связи с ее находкой, подсказка судьбы, и подсознательно чувствовал я, что показывать ее Вике нельзя, что мысли мои в связи с находкой ее не случайны, что какая-то разгадка моего состояния в последнее время и наших с Викой взаимоотношений – в этом. Но обещал так обещал… И я взял со стола банку.

Тигры в банке не было. И Вика, и я – мы оба так и сяк вертели банку перед яркой лампой, но, кроме бурьяна, не видели ничего. Нет, этого просто не могло быть, ведь, уходя только час назад, я видел ее! А банка надежно закрыта марлей с резинкой, в марле нет дырок, выползти она никак не могла. Может, окуклилась? Я все еще не остыл от ссоры и злорадно подумал: «Вот тебе, Вика, знай, как со мной ругаться!»

– Да нет же! – сказал я вслух. – Такого не может быть!

Я положил на стол лист бумаги, снял с банки марлю, тщательно осмотрел марлю со всех сторон, потом начал вынимать из банки одну за другой ветки бурьяна. Тигры не было. И куколки не было. Черт побери… Я потер глаза и ущипнул себя за ногу. Не помогло. Впрочем, я вообще не понимаю, как может помочь то, что вы себя щиплете, ведь если вы спите, то и щипок ваш будет во сне, боль во сне. Но я все-таки ущипнул.

Вытащив и внимательно осмотрев все до одной веточки, я осторожно высыпал труху, которая скопилась на дне, перебрал и ее, осмотрел банку изнутри и снаружи. Ничего полосатого, ничего ползающего! И куколки нет.

– Давай искать на полу, – сказал я Вике. – Может, она все-таки вылезла?

Мы осмотрели пол. И стол тоже. Мы тщательно исследовали место, где банка с Тигрой стояла. Пусто. Вика заскучала. В ее красивых серо-голубых глазах опять появилась какая-то отчужденность. Надоели ей мои непонятные фокусы. Она, конечно, верила мне, что гусеница была (как не верить!), но ее не слишком волновало то, что Тигра исчезла. Хотя она и старалась все-таки этого не показать.

– Нет, Вика, такого просто не может быть. Ведь час назад я видел ее. Давай пересмотрим траву вместе. Дело даже не в гусенице, – сказал я, уже забыв о ссоре, но не отделавшись от непонятного торжества. Скучно было бы в простом, как дважды два, мире!

Итак, мы принялись внимательно осматривать каждую веточку вместе. Осмотренные я аккуратно складывал в банку.

Тигру мы так и не нашли. И все же я опять накрыл банку марлей. И укрепил марлю резинкой.

…Но и эта наша встреча прошла так же, как проходили они в последнее время. Мы оба как будто усиленно пытались что-то сохранить и делали вид, что все хорошо, все как раньше…

Перед уходом Вика по обыкновению долго смотрела на себя в зеркало, поворачивая лицо то так, то этак, добиваясь максимального эффекта.

– Ну, где же твоя Тигра? – сказала она, взяв банку со стола и повертев ее перед лампой торшера. – Уползла?

– Да, – сказал я. – Уползла, наверное.

Когда, проводив Вику, я возвращался домой, то почему-то даже не сомневался. Войдя в комнату и взяв банку в руки, я, как всегда, тотчас увидел Тигру. Ее нельзя было не увидеть: она сидела на ветке бурьяна на половине высоты банки и ее предостерегающая яркая окраска бросалась в глаза. Правда, она была какая-то вялая и слегка похудевшая…

Плохо, когда люди ссорятся!

И все-таки: почему же мы не могли ее отыскать?

Поразмыслив, я пришел к выводу, что скорее всего мы оба смотрели на Тигру, но не видели ее. Помните, я не хотел показывать ее Вике из-за нашей ссоры? Наверное, было у меня что-то вроде самогипноза, а Вике передалось?

Иначе что же еще?

Тигра вскоре благополучно окуклилась. Всю зиму в форме маленькой бурой сигарки пролежала куколка на дне банки, в трухе, и то ли в феврале, то ли в марте из нее вывелась невзрачная буроватая бабочка. Ничего тигриного в облике! Золушка, да еще скромнейшая из скромных. Маленькая, робкая, ночная…

Только при близком и очень внимательном рассмотрении виден был необычайно красивый, оригинальный узор на ее шелковистых крыльях.

Норок

по-молдавски «везение»

Благодаря слайдам я теперь стал сотрудничать в журналах, ездить в командировки и экспедиции. Джунгли во дворе по-прежнему оставались ареной странствий, как и Измайловский парк и Подушкино, однако география моих путешествий расширялась…

Весной 1972 года я получил долгожданное письмо из Молдавии от селекционера грецкого ореха И. Г. Команича. Иван Георгиевич писал, что орех расцвел и я могу приезжать.

Нужно было ознакомиться с работами по селекции грецкого ореха, сфотографировать уникальную коллекцию его плодов, самого Ивана Георгиевича, я также мужские и женские цветки удивительного дерева с красивым латинским названием Югланс регия.

В редакции мне завидовали: конец апреля, в Москве лишь недавно сошел снег, а в Кишиневе весна, должно быть, в самом разгаре. Я и сам был рад: в Молдавии еще никогда не бывал, и в Ботаническом саду можно будет вдоволь попутешествовать с фотоаппаратом, заряженным цветной обратимой пленкой.

Первое разочарование настигло уже в аэропорту Кишинева. Когда садился в Ил-18 во Внукове, под Москвой, моросил дождь и было холодно. А когда через два часа спускался по трапу на молдавскую землю, то было ощущение, будто мы никуда и не летели: такой же дождь, такой же холод. Только строения аэропорта другие. К вечеру прояснилось и слегка потеплело, но все равно было холоднее, чем в двадцатых числах апреля в подушкинских джунглях, где я вовсю уже фотографировал на подсыхающей, хотя и голой земле перезимовавших, разбуженных солнцем бабочек – лимонниц, углокрыльниц «С-белое», Ванессу Ио – павлиний, глаз… Правда, каштаны стояли в полном цвету и кишиневские тополя и газоны были густы и зелены, как летом. В гостинице сказали, что хорошая погода началась в марте, а в апреле жара доходила до тридцати. Так уж мне просто не повезло.

На другой день с утра мы с Иваном Георгиевичем встретились в Ботаническом саду. Под сереньким дождиком медленно расхаживали по тропинкам среди больших ореховых деревьев с характерной круглящейся кроной, в которой странными культями белели пергаментные пакеты-изоляторы. Они надеваются на готовые к опылению или уже искусственно опыленные женские соцветия для того, чтобы на них не попала с ветром чужая пыльца и сохранилась чистота селекционного опыта.

Пасмурная погода угнетающе действует на меня. К тому же, глядя на мокрые кусты и деревья, я думал, что ничего интересного там не может прятаться – те же насекомые, что и у нас в средней полосе, никакой экзотики, а я-то надеялся… Единственное, что хоть немного утешило, – большие земляные улитки, довольно бойко ползающие по тропинкам. Они-то чувствовали себя в эту погоду как раз превосходно. Как ни странно, снимки рогатых улиток, сделанные без солнца, чуть ли не под дождем, получились…

Фотографировать цветы ореха и Ивана Георгиевича за работой было нельзя. Оставалось надеяться, что из семи дней, отпущенных мне журналом, выдастся хоть один солнечный. Мы расстались с Команичем в надежде, что этот день, может быть, выпадет на завтра.

И действительно. С утра небо было пронзительно синим, я взял тяжелую фотосумку, десяток пленок и отправился в Ботанический сад.

До чего же все меняется при свете солнца! Зеленые дебри, которые вчера казались унылыми, пустыми, сегодня ожили, я увидел, что в саду во множестве цветут сливы, поздние яблони, алыча, боярышник. А в траве ослепительными солнечными крапинами светятся одуванчики. Неизвестно откуда появились пчелы, шмели, мухи.

С бабочками было хуже. Иван Георгиевич сказал, что, как видно первая волна бабочек сошла, потому что совсем недавно он видел не только белянок, которые летали и садились на свежие одуванчики и сейчас, но и каких-то красных и желтых – каких, он не знает, не специалист. И это было второе разочарование.

Цветы грецкого ореха – Югланс регия, а также ближайших родственников его – серого ореха и ореха Зибольда – по-своему очень красивы. Хотя красота им вовсе не нужна, потому что опыляет их ветер, а не насекомые, ветру же все равно. Правда, они мелковаты: чтобы разглядеть как следует, нужно рассматривать с близкого расстояния, а снимать с кольцами. Особенно эффектно женское соцветие ореха Зибольда – «соборная люстра, поликандр», по выражению И. Г. Команича. Каждая свеча люстры – разросшийся двуязычный мохнатый пестик, окрашенный в ярко-малиновый цвет.

Мужские же цветки – длинные, болтающиеся на ветру сережки сантиметров пятнадцати. На них во множестве кормятся пчелы и мухи, опять же даром, без всякой пользы для дерева собирающие пыльцу.

И вот, когда, сделав снимки Ивана Георгиевича за работой, а потом и женских цветков ореха, я перешел к сережкам, чтобы запечатлеть для читателей журнала и их, справа от меня, над маленькой поляной, которую ограничивали высокие кусты спиреи и молоденькие тополя, спланировала большая бабочка. Она летела быстро, плавным, стелющимся полетом, была довольно светлая, но я сразу понял, что это не белянка. Большая…

Волнуясь, я сделал несколько осторожных шагов в том направлении, куда бабочка летела, и увидел ее сидящей на листьях спиреи.

Подалирий!

Чтобы вы могли понять мое волнение, скажу, что хотя я и занимался съемкой насекомых уже довольно долгое время и количество моих цветных диапозитивов измерялось тысячами, однако Подалирия у меня не было. Я не только не снимал его, но и не видел живым ни разу. И если об Аполлоне, как и о некоторых других редких бабочках, я мечтал, то о Подалирии почему-то даже и мечты не было. Не знаю почему, но он казался мне этаким архаизмом. Подалирий – ближайший родственник Махаона, но отличается от него, по-моему, принципиально: стиль окраски его крыльев совершенно другой, строгий, классический. На мой взгляд, он гораздо ближе к тропическим парусникам, чем Махаон.



Может быть, особенное отношение к нему возникло еще и потому, что в пленившем меня когда-то отрывке из книги Аксакова «Детские годы Багрова-внука» – «Собирание бабочек» – автор с особенным волнением описывал поимку именно этого Кавалера, считая ее чрезвычайной удачей. Кроме всего прочего, я понимал, что события, которые описаны в книге, происходили очень давно и с тех пор фауна бабочек изменилась, конечно же, не в сторону увеличения. А Подалирии, которые раньше в окрестностях Москвы встречались довольно часто, теперь там почти совсем исчезли.

Так что не было ничего удивительного в том, что, увидев наконец впервые в жизни так близко сидящего Подалирия, я очень заволновался. Он сидел низко, и я уже был от него на достаточном расстоянии. Успел даже отметить, что окраска его очень резкая, бросающаяся в глаза…

Нет, он не улетел в самый решающий момент. Просто я вдруг вспомнил, что как раз только что фотографировал на сережке пчелу и между корпусом и объективом фотоаппарата было навинчено столько переходных колец, что я мог бы снять сейчас лишь одну изящно перевитую шпору бабочки, но никак не всю ее целиком. Что делать? Самое главное, что, даже если бы я молниеносно вывинтил объектив и убрал кольца, все равно снять Подалирия целиком не смог бы: нужно было менять объектив. Можете себе представить мою досаду. Я стоял и смотрел, а он сидел в очень удобной для съемки позе и терпеливо ждал.

«Хоть рассмотреть как следует, – подумал я в отчаянии. – Может быть, портрет снять?»

Но рассмотреть как следует и снять «портрет» я не успел. Он плавно снялся с листьев спиреи и, всего только раз взмахнув великолепными крыльями (недаром родовое название его – парусник), переместился на лист молодого тополя на высоте метров трех над землей. Как и большинство бабочек, Подалирий питается нектаром цветов, и ни на листьях спиреи, ни на тополевом листе делать ему было решительно нечего. Может быть, именно поэтому мне и казалось, что он не улетает теперь потому, что лукаво и с интересом наблюдает за мной.

Не спуская с него глаз, я наконец вышел из транса и оглушительным шепотом, срывающимся на крик, попросил Ивана Георгиевича, который был метрах в двадцати, поскорее принести мне сумку. Иван Георгиевич, к счастью, тотчас же понял меня и, осторожно ступая, выполнил мою просьбу.

По-прежнему не спуская глаз с бабочки, словно стараясь загипнотизировать ее, я ощупью сменил объектив.

Теперь я был во всеоружии. Но Подалирий сидел высоко и, по всей вероятности, не собирался спускаться.

Наконец он легко вспорхнул и скрылся за верхушками тополей.

Сколько я ни ходил в поисках исчезнувшей бабочки, сколько ни всматривался до рези в глазах, Подалирия нигде не видел. Иван Георгиевич и его помощница Лида отвлеклись от своей работы, вместе со мной внимательно оглядывали окружающие деревья, кусты, траву с ярко желтеющими одуванчиками. Все напрасно.

 

Оставив Ивана Георгиевича и Лиду, я отправился в путешествие по саду. Сад был в цвету. Темно-розовые и белоснежные яблони, алыча, кремовые актинидии, сливы. Внизу одуванчики, зонтичные… Конечно, на цветах и в траве могли оказаться любопытнейшие маленькие создания, но мне даже не хотелось приседать и ползать, повсюду я искал глазами только его. Еще раз отметил, что с бабочками на редкость плохо. Одно цветущее дерево, кажется слива, пользовалось такой популярностью у мелкой крылатой братии – пчел, шмелей, ос, мух, что жужжание и гудение слышалось в десяти шагах, однако я не нашел на нем ни одной бабочки. Только над одуванчиками порхали белянки, да и то, насколько я мог разглядеть, лишь трех видов: горошковая, репная и капустная. Больше ничего. Даже обычных в подмосковных лесах крапивниц, «С-белого», голубянок, лимонниц, даже резедовых белянок не было. Не верилось, что я действительно видел час назад Подалирия. Проходил по саду часов до трех, устал, но ничего интересного так и не встретил.

За обедом я прожужжал Ивану Георгиевичу уши о Подалирии. Я рассказал, что уже несколько лет занимаюсь фотографированием этих созданий, но не встретил Подалирия ни разу. Я говорил, что дело даже не в том, что эта бабочка очень ценна, редка в наших краях теперь, а в том, что мне почему-то никогда не попадалась эта красивая крупная бабочка из тропического семейства, а тут вдруг – ни с того ни с сего и улетела тотчас. И главное, странно: больше никаких красивых бабочек нет. Ну если одна была, так, значит, время для них сейчас подходящее, почему же я больше-то не встретил, не одна же она у них в саду!

Иван Георгиевич терпеливо слушал, и я видел, что он меня действительно понимает. Он ведь коллекционер, собирает разновидности грецкого ореха по всей Молдавии и даже за пределами ее, а его коллекция ореховых плодов вызвала восхищение участников симпозиума селекционеров в Москве, почему, собственно, меня к нему и прислали. Еще он сказал, что читал в научно-популярном журнале, будто во Франции экземпляр редкой тропической бабочки стоит дороже, чем цветной телевизор. А я ответил, что да, это так, но что фотография той же бабочки, снятой в естественных условиях, стоит, наверное, еще дороже и что главная ценность, конечно, не материальная.

– Ну, может быть, завтра удастся встретить, – успокаивал меня Иван Георгиевич. – Только бы погода не испортилась, самое главное. Я завтра вам помогу. Лида тоже переживала за вас…

В гостинице в одном номере со мной еще накануне поселился ингуш Магомет Ахильгов. Мне он еще тогда понравился. Приветливый без назойливости, интеллигентный. «Интеллигентный» переводится с латинского как «понимающий». И действительно, Магомет и не думал смеяться, когда я с горечью рассказал ему об улетевшей бабочке. Он искренне посочувствовал мне и пригласил приехать как-нибудь к нему в гости в Орджоникидзе, там у них будто бы какие только бабочки не летают и, судя по его описанию, даже Аполлоны есть. Адрес Магомета я записал, но насчет Подалирия, конечно, не успокоился.

Ночью приснился мне любопытный сон.

Как будто бы я командир отряда космонавтов, а космические полеты – это уже обычное дело. И вот одна космонавтка из нашего отряда, Наташа, заболела вдруг особенной болезнью – космическим неврозом. То есть страхом одиночества в космосе. А заболела она очень не вовремя, потому что как раз должна была лететь на Бурую планету, с тем, чтобы везти туда с Земли Голубую бабочку. На Бурой планете как будто бы вообще не было никакого цвета, кроме однообразно бурого, а Голубая бабочка – посланец Земли – должна была положить начало рождению всех цветов спектра.

И вот единственная женщина в отряде, Наташа, так не вовремя заболела.

А единственный, кто имел право заменить Наташу в благородной акции по спасению одноцветной Бурой планеты, – это командир. То есть я. Хотя неизвестно было, получится ли у меня… Дело в том, что истинная помощь должна быть лишена всякой корысти и агрессии. Малейшая агрессивность, малейший страх за себя мог свести на нет всю акцию по спасению: истреблен был бы корабль, уничтожена и команда. А Бурая планета стала бы еще более бурой. Вот почему бабочка, вот почему женщина…

Но лететь все же пришлось мне.

Всю дорогу я настраивал себя на добрый, самоотверженный лад. Прилетел. Спокойно открыл люк ракеты, не спеша ступил на бурую поверхность. На мне был бурый скафандр, в руках у меня была бурая коробочка. Спокойно, с улыбкой я открыл ее. Голубая бабочка весело выпорхнула и ослепительным голубым огоньком полетела вдоль бурой лощины, под серым, бесцветным небом…

Рейтинг@Mail.ru