ЮРИЙ МИХАЙЛОВ
В ожидании августа
– Как реагирует Ленсков? – Спросил я.
– Напрягся, думает пока. Потом вот к вам направил… Теперь я понял для чего. Подготовлю записку с обоснованием продления сроков проверки и принесу вам, Андрей Юрьевич… И, пожалуйста, не обижайтесь на меня за горячность… Может, как-нибудь съездим вечерком настоящего немецкого пивка попьем в «Келье» на Сивцевом Вражке? Я приглашаю и угощаю. За знакомство…
– С удовольствием, мне очень нравятся их сосиски и сардельки с капустой…
«Так было и будет, – рассуждал я после ухода Охоткина. – Свою независимость никто не хочет терять. Но, радуйся, Федор был последним из всех начальников инспекций и их заместителей, который до последнего старался игнорировать тебя». На душе стало спокойно, и я в хорошем настроении набрал внутренний телефон зама руководителя пресс-службы Юлии Владимировны.
– Здрасти! Андрей Юрьевич, если вы будете так «часто» звонить, то я совсем скоро забуду ваш родной голос…
– Вы, как большущий начальник, работаете с определителем на телефоне. А я вот все боюсь помешать, оторвать вас от важных дел… Но зато я вас вижу через день по ЦТ. Нет, честно скажу, молодцы, пробивная сила у вас есть, и сюжеты идут не мусорные…
– Рада слышать голос и оценку профессионала. Когда на чашку кофе зайдете? Или теперь у вас в приемной другие варят кофе… И интересы другие?
– Интересы не меняем, но они остаются невостребованными…
– Вот такая жизнь проклятущая у меня, и кипучая, харизматическая жизнь у самого большого начальства.
– Приучайте его к тому, что могут быть и подмены, не только же вам ездить с ним везде. Интернетчика своего напрягайте…
– Я тебя умоляю! Пробовала. Безнадежно! Как говорят, хочешь дело завалить…
– Ну, слава Богу, мы перешли на «ты»… Мне надо посоветоваться по одному очень важному делу. Я согласую с Ленсковым и прибегу на пару минут. Выработаем позиции по одной авиакомпании…
– Я уже слышала. Начинается накат… Знаешь что, пока не лезь никуда, будь осторожен. Это о-че-нь серьезное дело! Это все, что я могу сказать…
– И на том спасибо, – первой трубку положила она, не попрощавшись. «К чему бы это? – Подумал я. – Может, начальник вошел или еще кто-то. В общем, мне эта история начинает не нравиться с самого начала. Надо поговорить с инспекторами, узнать, как у них настрой и самочувствие. Потом уже – к Григорию Ивановичу, нашему дорогому отцу-хранителю, наведаться…».
Невиданное дело: он зашел ко мне в кабинет сам. Похвалил обстановку, «есть вкус», сказал, и сразу, как всегда, к делу:
– Ты извини, я перехватил инициативу по авиаторам, сам вынужден заниматься с Охоткиным… Ты пока подготовь все бумаги на продление работы по проверке: от двух месяцев до неопределенного времени, несколько вариантов. Понимаешь?
Показал на потолок, стены.
– Да чисто, мелок для них я…
– На меня идет такой прессинг! Евразияхолдинг – это семечки, детсад. Уже дошло до того, что нечаянно упавшим на голову кирпичом пугают. И это говорит мне депутат Парламента… Наш председатель пока занимает нейтральную позицию, но я чувствую, что это только пока.
– А что хотят-то?
– От снятия с проверки компании, но она уже проверена, и материалы на второй стадии доработки. До перенесения этого вопроса на неопределенное время в связи с выяснением всех расхождений в законодательстве.
– Насколько я понимаю, они и так могут опротестовать наше решение в любом суде вплоть до Конституционного…
– В том-то и дело, что правы мы! Деньги уже ушли, их нет! Сейчас они готовы бросить десятки миллионов долларов, чтобы обрубить концы, замылить, забыть это дело. Это страшная сила – деньги, они всех перемелют на своем пути… А главное, я не вижу поддержки со стороны председателя…
– А он знает об угрозах в ваш адрес?
– Естественно, я ему с глазу на глаз об этом доложил. Он просил не спешить, работать пока с бумагами на коллегию. И готовиться как-то незаметно перейти на перенос вопроса с рассмотрением на коллегии в июне – июле месяце… Пока временно, а потом будет видно.
– Считаю, что это разумно, к нему надо прислушаться…
– Господи, и ты туда же! Ты понимаешь, сколько денег уведено у государства, у трудящихся?!
– Григорий Иванович, если вы останетесь один, вас сломают. Это страшная машина, заряженная колоссальными деньгами. Они ни перед чем не остановятся… Я это проходил у Пал Палыча Бороды…
– Да, я знаю, но я им хрен сдамся. Я не допущу повторения середины 90-х годов, когда меня можно было вот так запросто посадить в тюрягу…
– Можно это сделать и сейчас, не дай Бог, конечно…
Он не хотел меня слушать, куда-то ездил, с кем-то советовался. Потом он принес мне рукописный вариант обращения к Генеральному прокурору РФ. Это произошло на вторую неделю после нашего с ним разговора.
– Я прошу тебя отпечатать. Доверять я никому не могу… Все отслеживается, все пишется… Постарайся сегодня сделать. Это будет моей подстраховкой. Я теперь не такой вахлак, как в тот, первый раз…
– Письмо – это гарант надежности, пусть по экземпляру, мне кажется, держат и ваши родственники, и адвокатура…
Пять страничек убористого текста я печатал около полутора часов, делал кое-какие поправки, согласовывал с ним, забегая к нему в кабинет, потом все стер из памяти. Естественно, своего компьютера, не больше… До сих пор не знаю, когда он передал этот документ первому заместителю генерального прокурора. Точно помню лишь, как буквально на следующий день к нему в приемную пришли три следователя из прокуратуры. Их привел руководитель секретариата председателя, большой, по чиновным меркам, начальник, а, самое главное, доверенный человек Клемашина. Это был не обыск, это была процедура выемки документов у независимого аудитора, которого назначал Парламент страны.
Обыски были в тот же день в кабинетах Охоткина, которого арестовали сразу после предъявления ордера. Следом за ним также арестовали пока только двоих его сотрудников. Их столы и шкафы опечатали, но бумаги не трогали. Здесь уже сопровождающим со следователями был вынужден идти я.
Информагентства наперегонки сообщали об арестах в Комитете. Многие уже успели сообщить и об аресте Ленскова. Суть обвинения сводилась к следующему: несколько дней назад было предъявлено обвинение одному из депутатов Парламента за вымогательство взятки у руководителя авиакомпании, которую аудитор Ленсков готовил к рассмотрению на коллегии Госконтроля. Значит, сделали вывод правоохранительные органы, аудитор через своих сотрудников был в сговоре с вымогателем, не захотел встречаться с владельцем бизнес-структуры, не разрешал перенести рассмотрение вопроса на коллегии до выяснения новых обстоятельств и фактов, которые предоставила авиакомпания.
…Сотрудники бродили, где угодно, пили, особенно в конце рабочего дня. Дело с авиакомпанией получило слишком громкую огласку.
– Ту управляешь ситуацией? – Спросил, позвонив по мобильнику на мой рабочий телефон, Ленсков.
– А вы где, до сих пор не знаю точно? Я в полном неведении? Что делать, куда двигаться… Пока держу все под контролем. Но сотрудники далеко не всё делают с пониманием…
– Хорошо, подумаем… Я в больнице. Я дозвонюсь до председателя и постараюсь убедить его в том, чтобы все полномочия передать тебе… Короче, я расконсервирую должность директора департамента нашего направления и все сделаю, чтобы до моего выхода из больницы ты вел все дела вместо меня…
…В приемную председателя меня не вызывали, хотя сказали, чтобы я был рядом, в предбаннике. По телефону шли переговоры… Наконец, меня притащили в приемную. На среднем (нейтрально-рабочем) столе в приемной председателя лежала бумага: такой-то, тогда-то приступает к исполнению обязанностей директора департамента направления аудитора Ленскова (и далее по тексту). То есть, выходило, что я замещаю аудитора Ленскова на время его отсутствия.
…Я уже знал, что Ленсков в закрытой правительственной больнице, о своей болезни он, видимо, не захотел говорить мне по телефону. Мои женщины вопили, что Григорий Иванович почти при смерти и что тогда всем нам делать в этой ситуации? Я набрал приемную главного врача больницы и, как и.о. директора департамента, строго по-чиновному, переговорил с заместителем главного врача, выяснил, наконец-то, что у Григория Ивановича был микроинфаркт…
– Чем и плоха эта зараза, – сказал врач, – от него ждешь одного, а он может любую подлость выкинуть.
…Наконец-то, всех сотрудников собрали в самой большой комнате нашего департамента, пришли гости. Как-то неудобно, скомкано получилось с моим представлением: из уст руководителя аппарата Комитета прозвучало, что вот, мол, теперь за административно-распорядительную часть аудиторского направления мы будем спокойны… А с кого же спрашивать за проверки, организацию их процесса? К этому времени меня уже хорошо знали почти все сотрудники, и они просто в недоумении пожимали плечами: что, другим аудиторам будем отдавать бумаги на «подмахивание». Так и получилось: должна срабатывать система взаимозамещения аудиторов. Наш куратор теперь – аудитор Пустовойт. Бумаги на коллегию будет подписывать он, естественно, с визой директора департамента, то бишь, меня.
Когда начальники ушли, я, как мог, успокоил народ, сказал, что все уляжется и что мне, почему-то кажется, что пройдет немного времени, и мы услышим, как он любил лично постукивать в дверь: «Тук-тук, лично от Григория Ивановича…».
Из больницы Ленсков вышел довольно быстро, в самом начале июля, но его рабочий кабинет пустовал до конца октября. Четыре месяца. Он часто звонил мне, просил присылать самые сложные бумаги, готовящиеся на коллегию. Их вносили на рассмотрение, но докладывал на коллегии аудитор Пустовойт. Я пытался как-то влиять на ход дела, защищать своих сотрудников, но к осени понял, что моя карьера закончилась.
В самом начале октября планировался на рассмотрение верхней палаты Парламента вопрос об освобождении Ленскова Г.И. от должности аудитора (по собственному желанию). Но не сложилось, перенесли на вторую половину октября. Обо всем этом мне на бегу рассказала Юля, видимо, со слов своего папы. Меня уволили на следующий день после освобождения Ленскова от своих обязанностей. Приказ на меня лежал заготовленным уже несколько дней назад.
Я опять проиграл, потому что никогда даже не слышал о таких деньгах, которые фигурировали в этой истории. Время мое ушло? Понимал это, но перестраиваться на деньги не хотел. Поэтому у меня оставалось единственное из недавнего прошлого: иногда видеть по телевидению знакомую красивую женщину из Комитета.
***
…Колесница, слава Богу, не раздавила меня. Видимо, Юлия со своим папой в самый последний момент чуть притормозили лошадей на полном, захватывающем красотой бега, ходу. Только для того, чтобы я успел более-менее благополучно спрыгнуть.
Встречал я Юлию всего дважды. Первый раз, когда она представляла свой собственный журнал. Я как-то робко подлез к ней, чокнулись шампанским. На ее вопрос:
– Ты где?
Я ответил:
– Где-где, в Караганде… В газете «Дача». Правда, почти своей…
Второй эпизод требует вина, чтобы помянуть мою жену. Я до сих пор так люблю ее, что мне трудно дышать при одном воспоминании о том, что она умерла. Я был в командировке на Севере, в гостиничном номере за тысячи километров от дома я узнал от сыновей, что мамы не стало…
В этой же суперсовременной северной гостинице была и Юлия. Встретились мы случайно в аэропорту. Я сказал ей о смерти жены. Прощаясь, мы пожали друг другу руки. Она отвела меня в сторонку от сопровождающих:
– Мне сказали, что ты стал выпивать… Это нехорошо, но поправимо. Когда будут деньги и будет, что терять, вино уйдет… В Москве найди меня, – она вложила мне в руку визитку, – эх, если бы ты, хотя бы наполовину, любил меня так же, как свою жену…
*(Все совпадения с ФИО, местами работы и жительства, с должностями и эпизодами
биографий героев повести являются случайными)
