ЮРИЙ МИХАЙЛОВ
В ожидании августа
Глава – 9.
Ехал я в купе СВ один: референт Агриппина выкупила два билета до города моей юности, второе место числилось тоже за мной. Проводницы сначала недоумевали, увидев молодого пассажира, забронировавшего целое купе, потом поняли, что могут поживиться от его возможных щедрот и ублажали меня, предлагая от коньяка и виски до "французского шампанского" местного разлива и традиционной солянки. Я, в основном, отмалчивался, сидел за открытым ноутбуком, вспоминал, думал. Готов ли я мысленно встретится с первой любовью, с Катей, которую не уберёг и которая погибла у меня на глазах? Осталась ли её семья в гарнизоне и есть ли на кладбище военного городка могила девушки? И ещё: мне очень хотелось узнать, как жив – здоров дядя Вася и его семья. Отец по моей просьбе созвонился с ними, тётя Галя долго вспоминала, кто такой Юрий Николаевич, а вот на имя Саша – среагировала сразу, запомнила хотя и нечастые наши встречи. Было и ещё одно тайное, глубоко запрятанное желание: узнать про Марфушу, думал, может, удастся встретиться и ещё раз посмотреть на девушку, чьё лицо было копией лица Екатерины.
Перелески в окне вагона сменялись полями, давно закончились дачные платформы, поезд буквально скользил по рельсам. "Каких-то десять лет прошло, – думал я, – а уже вместо суток на любимую реку деда Коли еду меньше шести часов. А ведь он точно мечтал переехать сюда жить, чтобы быть рядом с другом детства, простыми рыбаками, каждый день видеть любимые места Левитана, Шаляпина, драматурга Островского… Он это место для покупки дома выбрал специально, когда узнал, что Василий прочно встал на ноги, выбился в начальники на заводе. Думаю, он и сыну, моему отцу, подсказал город, где можно попробовать свои силы".
Хорошо помню, как мы познакомились с Василием Степановичем…
***
Высоченное, самое высокое в округе строение – церковь, выделялась мрачной кладкой из тёмно-коричневого кирпича, будто обожжённого в огне. В двух кварталах от неё стоял благоустроенный дом с квартирой заслуженного пенсионера, обложенного болячками, как он выразился, с макушки до пят, Василия Степановича. Мой отец познакомился с ним по телефону сразу после звонка и нагоняя от дедушки Коли, договорились о встрече, и мы вдвоём поехали, ориентируясь на церковь.
– Ну вот, живу, да… На работу не рвусь, не как твой отец, Юра, – он дружески разглядывал нас, – карьерой никогда не занимался, не тщеславен, пупка не рвал. Поэтому родители прожили со мной до девяноста с лишним лет, поднял двух сынов, причастен к пяти внукам, ха-ха-хе-хее, – залился заразительным и приятным смехом совсем не старый, круглолицый мужчина с длинным носом, на который будто были посажены несколько поблёкшие серые глаза, с большими залысинами на висках и крепкими плечами и грудью. "Он, пожалуй, выглядит моложе деда, – подумал я, – вот только причём здесь костыли? И не встал, когда здоровался за руку с моим отцом, сразу пригласил сесть рядом с ним за большой обеденный стол…"
– Что, внук, буравишь костыли, не часто видишь? Это называется последствия диабета с ампутацией, слава богу, одной ноги… Давайте, ребятки, не стесняйтесь, располагайтесь, показывать мне особо нечего, разве что библиотеку да вот недавно областное издательство выпустило книжку стихов моей внучки – семиклассницы Веры, победительницы конкурса юных поэтов. Она твоя ровесница, наверное, Саша, обещала забежать к нам на минуту в гости, познакомиться.
Много ели домашних блюд: борщ с мясом, такой густой, что ложка стояла, на столе – и холодец, и грибки солёные, и маринованные огурчики с помидорами, и свежие овощи, и селёдка под шубой. На второе блюдо – по желанию: карп запечённый, которого дяде Васе принёс сын – рыбак или телячья ножка с картофельным пюре. Ох, объедение, я так наедался только, когда бывал у бабы Тани. Понимаю, что не каждый день такие застолья, что и подтвердил хозяин, выпив с моим отцом несколько рюмок водки и сказав:
– Грешу, Юра, не надо бы много из того, что съедено и выпито даже на стол ставить… Но живём-то один раз. Да под таких гостей! Аж, от самого Кольки Караванова приехали! Мой старый, добрый, милый сердцу школьный друг: с первого класса сидели за одной партой. Колян слабеньким был, я его постоянно оберегал и защищал. А я в баскетбол и волейбол пошёл, в десятом классе уже играл за сборную области по баскетболу среди школьников, первый взрослый разряд имел. А Коля – подтягивал меня, добросовестно вбивал в мою тупую башку Бином Ньютона, ха-ха-ха-хее, – снова заливисто засмеялся хозяин дома, – он и в институт меня отправил, научил, как можно и нужно без физкультурного вуза построить свою жизнь. Я химинститут закончил, стал лучшим спецем всего края по лакам и краскам. А он вот со второго курса загремел в армию под фанфары, да на три года. Его спасло только одно: к этому времени он уже был известный репортёр, а пишущая братия оказалось и там нужна.
До вечера посидели в гостях, забегала на полчаса Вера, поела фруктов, попила чаю с домашним тортом, прочитала пару стихов и умчалась к подружкам. Я попытался сравнил её с Катериной: никакого сравнения. Та особенная, моя Катя. На диване расположился один из сыновей дяди Василия – Митя, не пил, мало ел, ждал, когда нас можно забрать и отвезти домой. А школьный друг деда Коли всё не отпускал, последним был вопрос про религию:
– Крещёные? – спросил он отца, имея ввиду нас с Дашкой.
– Да. Православные, добавлю, вся семья. Но в церковь не ходим, не приучены, отец не мог "светиться" из-за работы. А мама – учитель советской школы…
– Давайте договоримся так, – хозяин дома был неумолим, – в одно из воскресений созвонимся, как будет моё состояние, и я отведу вас в нашу Красную церковь. Она всегда оставалась храмом, даже, когда при советской власти служила складом заготконторы. Её освятили ещё задолго до революции и никакое осквернение на неё не повлияло. Я там свой человек, хожу туда все годы, как в конце перестройки её заново открыли. Тогда и ноги у меня были, и здоровье позволяло, и положение директора лакокрасочного завода, где трудилось несколько сот человек, в основном, женщины, давало мне большие преимущества перед властью. Я фактически и был властью: вот только с приватизацией, считай разграблением предприятия, не спешил. Тогда пришли от её имени люди, натравили "братков" и меня с группой единомышленников вышвырнули под зад коленом. А народ – безмолвствовал, ожидая, когда за ваучеры на них прольётся золотой дождь… Охо-хо, дела давно минувших дней. Так я стал церковным старостой. А что, ничего, справлялся, авторитет у народа до сих пор сохранил, хотя здоровье за перестройку и борьбу с прихватизаторами – потерял. Так вот, сходим мы все вместе в церковь, и жену с дочкой привези, Юра. Неописуемая красота внутри церкви, при ней сейчас и монастырь открыли. В общем, так вот, потихоньку – полегоньку и станем воцерковляться…
***
Встали на платформе какой-то станции на две минуты, я подумал: "Как тут можно успеть выйти, тем более, зайти в вагон? Нет, смотри-ка, ещё и целоваться успевают люди, крепко обнимаются…" Плавно, но сразу на большой скорости, заскользили дальше. Ко мне опять приходили проводницы, пытаясь в очередной раз навести мосты, но я отмалчивался, любезно благодарил и не более. Мне не хотелось прерывать воспоминания, думал: надо удержать всю информацию о школьном товарище деда на плаву. Иначе какой смысл моей поездки? "Пусть рассказывает при встрече всё, мне важно знать о нашем деде, как можно больше. Только бы сохранил память, дорогой дядя Вася, хотя, по меркам Европы, у него – даже не старческий возраст. Но болезни…" – я знал, что он чуть не потерял вторую ногу, ослеп на один глаз, в итоге – изучил интернет и сидит часами, слушая лекции специалистов – медиков и пропагандистов "Русского мира". "Но он – всё помнит, в здравом уме находится и это для меня главное. И только он может вывести меня на Марфу…" – подумал я.
***
Легко договариваются те, кто много выпил в застолье или устал от длинного общения, а расставаться по-английски не научился. Так вот и мы: легко условились, а смогли встретиться с дядей Васей только весной, в светлое воскресение, уже на Пасху. Зимой, как мы узнали из разговоров, он практически не выходил из дома: ходить на протезе местного производства так и не научился, а костыли не держали штыри и разъезжались на обледенелом асфальте. Но, слава богу, весна пришла рано, снег осел, не подпитываясь холодами, жадно уходил в размягчённую почву. Старожилы заметили, что и на реке не было большой воды, лёд будто растворился, бездействовали даже буксиры ледокольного класса.
Мама не поехала с нами, хотя на улице сделала нам "ручкой" и куда-то заспешила по своим делам. Отец был мрачный, вёл машину нервно, то и дело чертыхался. А во дворе кирпичного дома нас уже поджидал дедушкин друг, весёлый, в модном свитере весенней расцветки, хотя и толстой вязки. Под мышками он держал костыли, брючина тёмно-кофейного цвета была аккуратно пристёгнута двумя незаметными скрепками-булавками. Его жена, тётя Галя, обняла и меня, и Дашу, сказала, что своих детей и внуков, чтобы не мешали гостям осмотреть церковь, оставила дома, добавила:
– Пусть к обеду приходят, вместе и посидим тогда…
Два небольших квартала дотопали сравнительно спокойно и быстро, мы с Дашкой, по-моему, даже не заметили, что дед Василий на костылях. Тетя Галя надела себе и Дарье на голову газовые косынки, сестра стала такой взрослой и чудной, что я чуть не рассмеялся. Прошли десяток ступенек, потом ворота, такие массивные и высокие, что у меня холодок пробежал по спине: а зачем такие воротища? Да, знаю, понимаю, служили крепостью, осада и всё такое прочее… А сейчас-то зачем всё это копировать, лишняя трата денег? Конечно, никому ни слова о своих сомнениях: прихожанам было виднее, когда сто пятьдесят лет назад они собирали деньги и строили именно эту церковь. Как говорил дедушка Коля: "Было всё это при царе Горохе…"
Вижу, отец волнуется, полез в карман, достал тысячу рублей, передал мне со словами:
– Купи свечки на все деньги. Сто лет не ходили в церковь да и праздник сегодня, вот, будем яйца есть, крашеные…
Дядя Вася подсунул мне пол-листа бумаги, дал ручку, прошептал на ухо:
– Впиши сюда имена всех дорогих тебе людей. Только живых. Мы подадим записку о здравие, а я щас напишу записку об упокоении, и всех умерших родственников тоже помянем в честь праздника…
Перечислил я всех близких людей со стороны отца и мамы, деда и бабушек, знакомых друзей из школы, конечно, вписал имя Кати. Дед Василий закончил свою записку, поманил кого-то рукой. К нам подошла девочка в скромной одежде, в светло-розовом платке, завязанном на шее, сильно прихрамывая на правую ногу: она у неё была намного короче. Глянул я на неё и обомлел: вылитая Екатерина, лицо, ну, один в один.
– Марфуша, вот эти записки надо передать отцу Тихону. И познакомься: это почти мой внук – Саша. Сходи с ним к окошечку, купите свечи для всех икон, а потом раздай нам на руки, – и он развернул нас к киоску с большой очередью из верующих. Девочка взяла меня за руку, ладошка была у неё узкая и тёплая, пошла впереди, совершенно не стесняясь своей больной ноги. Сказала:
– Очередь быстрая, пяти минут не пройдёт… А меня Марфа зовут.
– Меня – Александр, – я покраснел до кончиков волос, уж очень серьёзно представился, – все зовут Саша…
– Я здесь в приюте при монастыре с четвёртого класса живу, как умерла бабушка. А маму с отцом я и не помню…
– Ты такая красивая, – мне стало так жалко девочку, что я чуть не заплакал. Отдышался пока стояли в очереди, добавил, – ты очень похожа на мою одноклассницу, её зовут Катя…
– Ты, наверное, любишь её, – сказала она, улыбнувшись, – вон как глаза у тебя светятся.
Как легко и спокойно мне было с Марфой, будто, действительно, я говорил с Катей, хотелось закрыть глаза и слушать, даже не понимая, о чём она говорит, только слышать её голос. Вверху, на искусственных мостках прямо над нашими головами, громко и дружно запел хор, девочка глянула на монахинь, стоящих в два ряда, перекрестилась трижды, кому-то незаметно помахала рукой, сказала:
– Даст Бог, может, и я буду стоять здесь, как и все певчие… А, может, и регентом ещё буду, – она улыбалась счастливой улыбкой, – ведь это – самое заветное моё желание в служении Господу.
– А учится ты будешь? – спросил я напрямик, но подумав и чтобы не обидеть её, добавил, – я где-то читал, есть клиника академика Елизарова, туда надо ехать, ногу лечить… Хочешь, я с дедом Колей поговорю, это мой родной дедушка, он в столице кое-что может…
– Отец Тихон наводил справки: надо ехать в Германию, только там сейчас берутся за такую операцию… А учиться я обязательно пойду, у нас же медучилище есть, потом в монастыре лекарем буду, – она снова так улыбнулась, что я вместо неё тут же увидел Катю.
Вдруг я услышал басовитый рёв Дашки и, забрав у Марфы приличный пучок свечей, перевязанных верёвочкой, побежал к своим. А девочка, ужасно прихрамывая, направилась к высоченному стеллажу с иконами, слышал, что его называют иконостасом, наверное, пошла искать отца Тихона, чтобы передать ему наши записки. К счастью, Дарья успела успокоиться, прижавшись к отцу, который сказал, что она испугалась, увидев распластавшуюся на полу монахиню, облачённую в чёрный балахон с яркими белыми крестами, какие бывают на могилах.
– Это схимники, – сказал дядя Вася, – не надо их бояться, Даша, это добрые и очень старые бабушки, которые полностью отдали себя Господу…
– Да, ба-бу-ля, – промычала Дарья, – она мёртвая, – и чуть снова не завыла.
– Она была бы рада умереть хоть сейчас, – сказал дядя Вася, – но, видимо, ещё не пришло её время…
К нам подошёл священник, небольшого роста, в ярко-красной с позолотой одежде, с чёрной взлохмаченной бородой, обрамляющей узкое лицо, кивнул всем, довольно громко сказав:
– Христос Воскресе!
Наши мужчины дружно ответили:
– Воистину воскрес!
Так они повторили ритуал трижды, а потом начали по три раза целоваться. Священник почти шёпотом сказал:
– Василий Степаныч, ждём вас на трапезе, вместе с вашими гостями…
– Меня Галина прибьёт, у неё накрыт праздничный стол. Батюшка, я сразу приду, как провожу очень дорогих и желанных гостей.
Но священник уже не слышал, махал кадилом, из которого вились сизые дымки, нёсся дальше, постоянно выкрикивая:
– Христос Воскресе!
Тысячная толпа отвечала:
– Воистину воскрес!
***
Машину мне заказал по интернету наш офис, я кивнул проводницам и пошёл на нижнюю стоянку вокзала, специально оборудованную для такси, о ней мне сказали соседи по СВ. Возле "Мерседеса" цвета мокрого асфальта стоял мужчина лет пятидесяти в чёрном двубортном костюме, в фиолетовом галстуке, узконосых ботинках. Номер на машине соответствовал заявленному, мы поздоровались, я спросил:
– Как вас зовут? Вы со мной навсегда или как?
– Зовут Глебом… Я в вашем распоряжении двадцать четыре часа.
– Эта ваша машина?
– Наполовину, есть ещё сменщик, но он сейчас в отгулах…
– Хорошо, Глеб, едем в отель, а там будет видно.
По дороге мы договорились, что водитель держит со мной связь по мобильнику, отъезд на обед и другие отлучки свыше получаса (заправка, мелкий ремонт и тп.) согласовывает только со мной. Обо мне никому, ни при каких обстоятельствах ничего не сообщает. Проблемы с ГАИ, другие дорожные конфликты разруливает сам, а мне тут же вызывает с фирмы срочный автомобиль на замену. Перед лучшим отелем в городе водитель открыл багажник, который сверкал чистотой, по серёдке вместительного пространства одиноко лежал мой чемодан на колёсах. Глеб сказал:
– У вас "люкс" на четвёртом этаже. Зайдите в ресепшен, чемодан я доставлю в номер.
Молодой администратор сочился счастьем от встречи со мной, но паспорт попросил показать, сверил данные на компьютере и пригласил по дороге к лифту заглянуть в бар, сказав:
– Там вас ждёт сюрприз…
– В следующий раз, – поблагодарив его, я поднялся в номер. Кругом бархат и парча, атлас и ковры, точно попал в атмосферу девяностых годов, если судить по сериалам на ТВ. Подумал: не хватает "пахана" и его мордоворотов. Господи, как мы долго живём старым, боясь взломать-разрушить стереотипы, плюнуть в лицо пошлым традициям и предрассудкам… И что? Ты перестроишь их мир, заехав сюда на пару-тройку дней? Успокойся. Надо созвониться с тётей Галей, узнать, как самочувствие Василия Степановича и договориться о встрече.
Трубку у жены, видимо, вырвал сам хозяин, заговорил, немножко захлёбываясь:
– Саша, мой Сашок… Ты вспомнил меня. Я знаю, что твоего дедушки Коли уже нет, рано он бросил нас… Но нам пока суждено жить. Так и будем делать! Смотри, сынок, можешь приехать, когда посчитаешь удобным для себя. Мы с тётей Галей давно ждём твоего звонка. Как скажешь, мы – встретим: нам-то спешить некуда, разве что на кладбище, ха-ха-ха-хеее…
Я узнал смех дяди Васи, сердце у меня захолонуло, а потом было готово выпрыгнуть из груди. Я так ждал этой встречи, надеясь на что-то нереальное, фантастическое, что могло бы сравниться с моей первой любовью…
Глава – 10.
Утром, рано, до начала рабочего дня, позвонила Агриппина:
– Здравствуйте. Как вас называть: Александр Юрьевич или Александр?
– Что за цирк, Груша? Зови меня просто Вася… – я рассмеялся, она не удержалась, тоже тоненько захихикала.
– Меня здесь ещё никто так не называл, спасибо, Саша! Ты – настоящий друг… А я звоню по поручению Бобо Константиновича. И первый вопрос: почему ты не взял с собой охранника?
Пауза затягивалась, я сказал:
– Давай все вопросы, чтобы дать один ответ.
– Пожалуйста. Надолго ли ты планируешь поездку? Как себя чувствует дедушкин школьный товарищ? Есть ли интересные предложения для фонда?
– Задержек не будет. Мой водитель – и есть охранник. Да и кому я здесь нужен? Решаю семейный вопрос с недвижимостью: надо исполнить волю деда. Школьный товарищ деда жив, но встреча состоится только сегодня. Планирую встречу в православном приюте при монастыре, там более двухсот детей-сирот, в полном смысле этого слова. Вот такой ответ, Агриппина. Спасибо, что разбудила меня, начинаю новый трудовой день…
Она сказала, что записала мой ответ, пожелала удачи, предупредила, что на связи 24 часа: теперь она и мой референт.
Домашний телефон Василия Стапановича – не отвечал, я посмотрел на часы, было больше десяти утра. И вдруг щелчок, кто-то дышит в трубку, раздался почти металлический голос:
– Вас слушают…
– Василия Степаныча можно? – говорю, а сам чувствую, что начинаю волноваться.
– А кто это?
– Саша, мы договаривались созвониться с утра…
– Это тётя Галя… Прости, мальчик мой, не встретит сегодня тебя дядя Вася. Ночью его по скорой увезли в больницу, находится в критическом состоянии… Я ночь не спала, только уснула после двух таблеток снотворного.
– Простите, тётя Галя, простите, я не знал. Отдыхайте, конечно, надо поспать. А муж в какой больнице?
– К нему даже меня не пускают, плохо ему, Саша… Созвонимся позже, после обеда туда собираются сыновья ехать, возьмут тебя с собой.
Я попрощался и до того растерялся, что долго сидел в кресле номера с открытым балконом, не зная, что мне делать и куда идти дальше. Почему-то вспомнился маленький чёрнобородый священник, отец Тихон, решил съездить к нему в церковь, узнать о приюте, если получится, переговорить с их начальством о нуждах детской обители.
Стоянка у церкви ухоженная, в ряду – несколько дорогих и очень дорогих машин, похоже, кто-то совершал обряд венчания, сновало много нарядных людей с букетами цветов. Центральный зал перегорожен, поделён белой лентой на две части. Молодые стояли во главе небольшой толпы, длинный подол на платье невесты держали двое миловидных детишек в одинаковых белых одеждах, похожих на ангелов. Хора на мостках не было, у иконостаса, рядом с большой иконой Божьей Матери – шесть монахинь, они заменяли остальных певчих. Я подошёл к совсем молодому священнику, видимо, дежурившему на входе, спросил об отце Тихоне.
– Он будет, но после обеда, – ответил тот, – кстати, сходите к гаражу, справа от входа, может, не уехал ещё…
Отца Тихона я узнал сразу, хотя он стоял у джипа в длинном чёрном кашемировом пальто и было непонято, что на нём: ряса или цивильная одежда. Он открыл водительскую дверцу, а я подумал: "Серьёзная машина, миллионов на пять тянет. А прошло-то всего лет десять с нашей встречи". Сказал негромко:
– Отец Тихон? Я задержу вас ровно на минуту. Приехал я к Василию Степанычу, вашему бывшему старосте, но его ночью увезли в критическом состоянии в больницу. Я хотел просить его, как школьного товарища моего деда, свести меня с вами по поводу оказания приватной помощи детскому приюту. В столице я возглавляю фонд, у нас есть возможность поддержать детей… Тем более, об этом меня лично просил Василий Степаныч, которого я знаю около двадцати лет, а мой дед сидел с ним в школе за одной партой. Что посоветуете?
– Я собрался уезжать, – он оторвал руку от дверцы машины, – и у меня, к сожалению, совсем нет ни минуты времени… Но я вернусь через пару часов, а пока сведу вас с куратором приюта или игуменьей Агнией, если она уже освободилась от совещания.
***
Монастырь был женским, а наставником в приюте состоял мужчина, монах Евдоким, лед пятидесяти, с густой седой бородой, одетый в скромную чёрную рясу с серебряным крестом на груди. Привёл меня к нему по поручению отца Тихона тот же дежуривший на входе молодой священник. Монах основательно познакомился с моей визиткой, удивлённо вскинул брови, когда прочитал мою фамилию и название фонда имени Николая Караванова, но спрашивать о подробностях не стал. Внимательно выслушал информацию о нас, удивился, что мы работаем без рекламы, хотя видно было, такая скромность нравится ему. А я закончил рассказ словами:
– Мы не просимся в шефы, нам не надо милых мордашек ваших воспитанников на рекламных буклетах. Мы реально просим подготовить план или назовите, если хотите, бизнес-проект, вышлите нам или привезите эти бумаги в офис. А мы параллельно подготовим официальные договоры и прочие бумаги, куда вставим утверждённые вами (попечительским советом) и нами цифры. Юридическую и финансовую отчётность будем контролировать с обеих сторон, вы и мы, одновременно.
– Я сам приеду к вам для предварительного согласования договоров. Примерно хотя бы, на какую сумму в год вы сможете оказать нам помощь?
– Для первого раза, а договор будет лонгирующимся, миллионов до тридцати… – я увидел, как густо покраснели щёки, потом уши монаха, он поперхнулся. Откашлявшись, сказал:
– Это серьёзно, Александр Юрьевич? Вы не шутите? Господи, помоги нам… – он смутился, прекратил шептать молитву, продолжил, – мы сможем впервые за двадцать с лишним лет сделать капитальный ремонт… Вы не представляете, какую жизнь вы вдохнёте в наших детей, вы даже не представляете, что вы значите для них!
Когда прощались, я оставил ему вторую визитку, где был указан номер моего прямого мобильного телефона, на выходе остановился, спросил:
– Лет десять назад я познакомился здесь с вашей воспитанницей Марфушей, больной девочкой, безнадёжно хромавшей на правую ногу…
– Да, я помню её, – сказал он, в глазах грусть, если не больше, – мы послали её в медучилище, на три года, чтобы у нас был свой лекарь. Она влюбилась, забеременела, а была чистой, как родник, ничего-то не смыслила в житейских делах, а мы глупо понадеялись, оставили её одну. В общем, родила девочку, гражданский муж, офицер, служил на Кавказе, о похоронке она узнала от его мамы только через полгода после его страшного пленения. Она жила в бабушкиной комнате в старых жутких домах, их снесли, слава Богу, получила Марфа однокомнатную квартиру в новом микрорайоне, в бывшей парковой зоне, где дикие пляжи были. Так там и живёт, работает медсестрой в тубдиспансере, где больше платят за вредность, воспитывает дочь. Но монахиней она не стала, вы понимаете почему… Вот такая грустная история.
– У вас есть её адрес? Может, мы чем-то сможем и ей помочь…
Он молча вернулся в кабинет, вскоре вышел с листочком бумаги, на котором размашистым почерком было написано: "2-я Парковая ул., дом 11, стр.1, кв. 23 – Сотникова Марфа Васильевна". И не удержался спросил:
– Фонд носит имя вашего деда? Преставился, видно… Царствие небесное и светлая память ему. Мы будем поминать его во всех наших молитвах.
***
Трамвайную линию до паркового кольца не просто закрыли, рельсы выкопали, дорогу заново заасфальтировали, там стал ходить автобус-троллейбус. Весь дикий берег реки и половину лесного массива, куда уходила дорога в военный городок, застроили бетонными коробками весёлой расцветки. Я подошёл к диспетчеру в домике на конечной остановке, поздоровался, спросил:
– А что, дороги в военный городок уже нет?
Мужчина внимательно посмотрел на меня, понял, что я приезжий, ответил:
– Куда-то за реку их перевели, землю рекультивировали, говорят, деловые люди строят там гольф-клуб. Уже вспахали несколько гектаров земли, засеяли травой, построили пару коттеджей и ресторан для приезжих…
– Ничего не осталось от гарнизона? Хотел про могилу родственников узнать…
– Всё подчистую! У нас по-другому не умеют: рушить так рушить…
Прямо от круга, по которому автобусы-троллейбусы выходили на маршрут, шли три улицы: 1-2-3-я Парковые, их лучи доходили до воды, вернее, до набережной, которую построили, видимо, не так давно. "Если идти по третьей Парковой улице, – вспомнил я, – выйдешь на бывшую горушку, с неё мы катались по льду… До самой воды", – вдруг понял, что мне становится нечем дышать, заторопился, пошёл вдоль домов, которых было совсем немного на этой улице, три или четыре, скрытых старыми разлапистыми елями. Я знал, что если идти до конца, то точно придёшь к спуску в затон, куда неслась навстречу своей смерти Катя. Не стал испытывать судьбу, остановился, признался себе, что боюсь снова пережить тот ужас, который пережил, ища её в ледяной полынье. Поэтому я резко свернул на вторую улицу, на которой жила Марфуша, тоже девочка из моей юности.
Здесь домов было гораздо больше, они дугой огибали чугунную ограду набережной, создавали кварталы из пяти-шести зданий, внутри себя размещали детский сад, школу, быткомбинат, гаражи из гофрированного железа, а также несколько сетевых магазинов и булочную. Дом одиннадцать – одноподъездный монолит, квартира Марфы, посчитал я, на шестом или седьмом этаже. На лестничной площадке вышел на балкон, с которого открывался потрясающий вид на реку. Меня всегда завораживала мощь полноводных рек: я могу часами сидеть на берегу и не обязательно с удочкой, просто сидеть, смотреть на воду и думать, вспоминать. Но сегодня мне не хотелось вспоминать, в мозгу все годы после Кати крутилась только одна картинка: я тихо и безнадёжно, уже не дыша, погружаюсь в серебристо-зелёную воду, и миллионы иголок впиваются в моё тело.
Посмотрел на телефон, время обеда, подумал, что Марфы, конечно, нет дома, но на кнопку звонка всё же нажал. На удивление, раздались шаги, дверь приоткрылась на длину цепочки, услышал:
– Вам кого, молодой человек?
– Сотникову Марфу Васильевну… Вы меня, конечно, не помните, но мы встречались вместе с Василием Степанычем, вашим церковным старостой, на Пасху…
– Примерно, десять лет назад, – закончила мой монолог девушка, рассмеялась, открыла дверь настежь, – долго вы шли ко мне, Саша. А ведь обещали встретиться, познакомить с вашим столичным дедушкой…
На меня смотрела девушка выше среднего роста, с круглым лицом, по щекам струились русые колечки, остальные волосы были собраны в тугой узел на затылке. Глаза серые с заметным голубым отливом, большие, смеющиеся, нос прямой, делящий лицо на две равные половинки, губы тонкие, чуть подкрашены. Я оцепенел: это была совсем не Катя, она походила на актрису Наталью Белохвостикову в фильме "У озера". "А какая должна быть Катя в двадцать четыре года? – вдруг задал я себе вопрос, – кто мне скажет, какая? Никто! Её нет, осознай это, наконец. Осталась лишь память о четырнадцатилетней девочке с каштановыми волосами, ярко-красными губами и карими озорными глазами… Помнишь, и Марфуша была тёмно-русая, и лицо у неё – тоже было продолговатое, улыбалась, говорила точно, как Екатерина? И где теперь всё это?"
Марфа, как будто прочитала мои мысли, спросила:
– Уже не похожа на вашу одноклассницу, нет? Ну, хоть чуть-чуть… А вы, Саша, её любили, очень сильно, я увидела тогда в ваших глазах. Она с вами?
– Нет… Она погибла, здесь, недалеко, утонула в затоне, ей не было ещё и четырнадцати. А я был рядом и не сумел её спасти…
Молчали долго. Я знал, что сейчас скажет Марфа, но она молчала и вдруг спохватилась:
– Господи, что же я вас держу у порога… Проходите, а я только с дежурства пришла, собиралась идти за Любой, моей дочкой, она у бабушки… – в специальном высоком ботинке, почти не хромая, она прошла прихожую, прикрыла на ходу стеклянную дверь на кухню, показала рукой на кресло-диван. Обстановка не весь какая, но современная: детский уголок с кроваткой из "Икеи", стенка из светлого шпона, много цветов на окне и на столике в лоджии. На полке лежит ноутбук, рядом в углу – небольшой музцентр с микрофоном для караоке, на полу – белый ковёр, видимо, из натуральной овечьей шерсти. Она дала мне оглядеться, но позже всё-таки сказала, – дело Господнее, какую судьбу он даст человеку… Царствие небесное вашей девушке, Саша, вы позволите мне по-прежнему так вас называть? Светлая память: значит, вы приехали посетить её могилку?
– Здесь всё не так просто. Долго болел я после её гибели… – понимая, что передо мной совсем незнакомый человек, я всё-таки не мог остановиться. Мне надо было именно сегодня выговориться, может, Катя заставляла меня делать это, может, она здесь и сейчас хотела отпустить меня, вылечить раз и навсегда. Поэтому я продолжал говорить, – и могилы её не знаю, потому что она жила в военном городке, который новые русские сравняли с землёй. Я больше ничего не знаю о ней, дорогая Марфа, лишь помнил её, как первую любовь, и страдал все эти десять лет…
– И я, видимо, уже не похожа на вашу Катерину… Но думаю, и она изменилась бы за это время. Не терзайте себя, живите дальше. Ваша девушка хотела бы вам только добра, я уверена в этом. Я буду в церкви завтра с утра, помолюсь, спрошу её об этом, хотите?
– А что мне ответить, если я потерял себя… Вы-то как, сложилась ли ваша судьба, Марфуша? Вы спешите, давайте вместе пойдём за вашей дочкой, я подожду вас в сквере.
– Хорошо. Мы заберём Любу и пройдём до затона. Я попробую снять заклятие, чувствую, как вы страдаете, что-то не отпускает вас…
– Ерунда, – сказал я, поднимаясь с кресла, – не верю ни в заклинания, ни… – почувствовав, что проваливаюсь в студёную воду, я закричал, – мама! Деда Коля, я умираю. Нигде нет Кати… Одна холодная вода.
