ЮРИЙ МИХАЙЛОВ
В ожидании августа
– Константин Георгиевич привёз с верхней Волги, был там на ученьях, полную машину кустов доставил домой, раздали всем друзьям и соседям. А у вас есть дача? Можем и вам осенью выкопать несколько деревцев. Хорошо приживаются, а орехов столько дают, что на всю зиму фундуком обеспечены…
Я сидел в кресле, слушал неторопливую речь хозяйки и вспоминал маму, отца, сестру: живут себе в двухэтажном домике и обо мне даже не вспоминают. "Ах, ты бедненький! – начал подтрунивать над собой, – все тебя забыли. А сам-то, когда последний раз звонил родителям, интересовался учёбой Дарьи? А что, неплохо бы высадить лещину, такую красавицу, по периметру забора. И мама будет при деле: она полюбила обустраивать дачу, копаться в земле, сажать деревья. И с орехами были бы круглый год…"
– С утра ждали внучку, – донеслись до меня слова хозяйки, – должна была вернуться с раскопок… Ох, до сих пор не могу простить себе, что смирилась с выбором её будущей профессии.
– Сейчас мало, кто работает по своей специальности, – сказал я, – всё больше – менеджеры, консультанты, эксперты… Даже в магазине продажи красок продавец называется консультантом, ходит, гордо выпятив грудь…
– Как археолога можно назвать менеджером? – улыбнулась Наталья Савельевна, – и орудия у него – самые простые: лопата, кирка да метла, ха-ха-хии, – засмеялась она своей шутке и продолжила, – а в лещине такие заросли получились, что наша Милка вывела там уже второе потомство. Мы и не знали о приплоде… А вот теперь ещё и котят внучка привезла, – женщина посмотрела на бельевую корзину, стоящую у входа не террасу. Её обитатели спокойно и безмятежно спали, – Милка ждала Нату, свою любимицу, с утра поскуливала, как барометр…
Она рассказывала тихим голосом о собаке, которая прижилась у них лет пять назад, как будто вспоминала историю из нашей общей семейной жизни. Миниатюрную, светло-шоколадного цвета с мордочкой лисы, с умными и грустными глазами, с бахромой на ушках и белым небольшим фартучком на груди собачку нашла в лесопосадке Наталья. Писала объявления, вешала бумажки на ворота дачной охраняемой территории, всё напрасно. Девочка назвала свою любимицу Мила. И, действительно, очень милое было создание: тихое, ласковое, домашнее. Первых двоих щенков она принесла от гуляки Буяна из соседней деревни: видимо, далековато дед отпустил от себя послушную собаку. Щенки остались жить в дачном посёлке, их взяли местные ребятишки, поили-кормили, особо не зацикливались на воспитании. Выросли те быстро, превратились в обычных дворняг и не больно жаловали свою мамашу, презирая её чистую шерсть и красивый ошейник с поводком.
И вот опять хозяева дачи не доглядели: появилась ещё тройня, от кого, так и осталось тайной. Со временем Милка привыкла к тому, что двое из щенков исчезли, увезённые в соседнюю область и переданные в заботливые руки. С ней был один, тёмно – рыжий кобелёк по кличке Бурый, похожий на медвежонка, за которым она следила теперь неотступно. А он-то, дурень, играл со своей миниатюрной мамашей уже по-взрослому: прикусывал её так, что она взвизгивала, потом стала рычать и давать ему сдачу. Но мирили их совместный дом, обед и прогулки с дедом Константином.
На террасу вышла Ната-младшая, прямо из душа, в розовом халатике, в меховых тапках на босу ногу, с распущенными по плечам мягкими шелковистыми волосами. Водитель, сидевший на верхней ступеньки лестницы, поднялся, начал улыбаться, выражение лица у него было довольно глупое: будто он смотрел на свою родную дочь и молча восхищался её красотой. Я понимал его: вроде бы ничего особенного нет в девчонке, но меня наповал сразила её молодость, стройность тела и ног, волнистость светло-русых волос, упругие груди, стремившиеся то и дело выскочить из выреза на халате.
– Кто следующий? – сказала Ната, поднесла к губам стакан с клубничным компотом и стала жадно пить густую розовую жидкость.
– Я следующий! – в открытую калитку вбежали Милка и щенок Бурый, сорвавшиеся с поводка у деда, а по плиткам дорожки уже шёл Константин Георгиевич, продолжая говорить, – ах ты, сопливая девчонка, я обошёл всю электричку, даже растерялся и испугался за тебя… А телефон, как всегда, забыл на зарядке. А она уже дома… Кем сегодня нас осчастливишь? Твои однокурсники, что-то я не припомню этих товарищей?
– Это новый товарищ Наты, – вмешалась в разговор бабушка, – привёз её на машине, собирается возвращаться в город по срочным делам…
– Так, не понял о новых друзьях. Давай-ка, внуча, марш переодеваться, бродишь здесь, как солистка варьете…
Я поднялся с кресла, смотрел на худощавого старика, выше среднего роста с ёжиком коротких седых волос на голове, с прямым носом и волевым подбородком, который он держал несколько приподнятым над грудью, с цепкими серыми глазами, и совсем не боялся его. Сказал:
– Меня зовут Александр Караванов, работаю в фонде поддержки социальных программ, мне скоро двадцать пять, не женат. А это наш водитель, Эдуард, семейный человек…
– Отец троих детей, – подхватил на полном серьёзе, уже без иронии, шофёр, – к осени жду четвёртого, жена обещает родить мальчишку…
– Поздравляю, многодетный папаша, – ещё довольно суровым голосом сказал генерал, – а что, Николай Иванович Караванов – ваш родственник?
– Он мой дед, я – сын Юрия Николаевича Караванова, больше детского писателя, чем взрослого… Закончил юрфак академии международных отношений, веду дела фонда, названного в честь моего дедушки…
– Серьёзная заявка. А я и не знал, что ещё при жизни в честь тебя могут называть фонд… – сказал генерал, но я его перебил:
– У деда остановилось сердце, он умер достаточно молодым…
– Прости, я не знал… Ведь Коля был моложе меня, – Константин Георгиевич надолго задумался. Мы тоже молчали, а Ната незаметно ушла в свою комнату, видимо, переодеваться. Вдруг генерал заговорил несколько осипшим голосом, – я знал его по Совмину, слышал о нём самые лестные отзывы. Но познакомились мы только вначале лета, ещё до ГКЧП. Я принёс тезисы выступления премьер-министра на совещании руководителей органов гражданской обороны. Мы с ним часа два – три буквально "оживляли" этот доклад, он постоянно просил примеры из жизни, имена людей, буквально заставлял меня усилить критику в адрес регионов. Так что мы выстрадали этот доклад. Но мы ещё вернёмся к разговору… Разрешите, буду называть вас по имени, ибо вы годитесь мне во внуки. А меня зовут Константин Георгиевич Березин, генерал – полковник, пенсионер. Запомнить легко: Жукова звали Георгий Константинович, меня – наоборот…
– Дедушка, говорю, пользуюсь передышкой: хочу подарить тебе здоровых, настоящих деревенских котят! – Наталья уже успела переодеться, спустилась со ступенек террасы, где на земле так и стояла бельевая корзина, – и вообще: я вас с бабушкой так люблю и так соскучилась, что нет слов.
– Постой, Ната! Какие ещё котята? Мы только избавились от паршивцев, которые мучили Милку, а ты – мочало-мочало, начинай всё сначала? Каких-то котят привезла. Сколько их и что мы будем с ними делать?
Наталья Савельевна поняла, что момент внучкой выбран не самый удачный, вместе с корзиной прошла на кухню, успев сказать:
– Обед готов. Прошу садиться за стол, а то всё остынет.
***
После довольно скромного застолья, поскольку мужчин к обеду не ждали, наваристого борща да картофельного пюре с куриными котлетами, а также пары рюмок водки нам с дедом, домашней наливочки для бабушки и компота для водителя и Наты, Константин Георгиевич пожелал пообщаться с внучкой. А я, извинившись перед Натальей Савельевной, вышел во двор и присел на скамейку: по правде сказать, генерал несколькими фразами забил мне в башку такие гвозди, что теперь придётся ещё не раз возвращаться к нашему с ним разговору. Перескажу вкратце суть его небольших монологов. Конечно, сам факт, что я внук человека, с которым он работал, встречался и не раз разговаривал и которого, судя по всему, он искренне уважал и ценил, несколько возбудил генерала. Он переносил ту ситуацию, которую они пережили когда-то с моим дедом, на меня, поэтому нередко задавал вопросы, на которые я никогда бы не ответил:
– Скажи, почему Николай не смог убедить премьера в августовские дни, чтобы тот взял власть в свои руки? Ведь он до последней минуты его ареста держал с ним связь, люди Караванова, я знаю это точно, находились рядом с ним? Испугался? Но твой дед уже потом, при нашей личной встрече, когда закончились его допросы обезумевшими от крови прокурорами и следователями, говорил, что было достаточно одной команды Совмина, чтобы и от ГКЧП, и от пьяных защитников дома на набережной ничего бы не осталось. Причём тихо – мирно, без единой капли крови: за два-три часа все близлежащие кварталы были бы заполнены рабочими самой столицы и соседних областей. Работяги заводов и фабрик, железнодорожники, селяне, строители и водители из десятка регионов держали "под парами" сотни автобусов, чтобы добровольно поехать на освобождение Совмина и законного советского правительства. Пойми, Саша, Совмин – был единственным легитимным и до последней минуты работающим органом власти в стране. И как же бездарно всё закончилось с нашей великой родиной, её народом, и как же можно было одним предать его, вторым – обмануть "бесплатным сыром в мышеловке…" – генерал готов был заплакать, столько трагедии и горя было в его голосе.
Второе, что я понял со всей определённостью: его непосредственный начальник, курирующий в правительстве гражданскую оборону, "ушёл, как выразился генерал, в отключку". И тут были или очевидная трусость, или предательство. А без приказа начальника его боевой заместитель – генерал не мог отдать свой приказ военным на проход по подземным катакомбам в здание на набережной и последующего его освобождения от толпы. Он хотел разыскать премьер-министра и получить от него приказ о нейтрализации главарей мятежа. Ведь они пытались поднять народ против советской власти и законного правительства страны. Но возможностей сделать это у него не оказалось, хотя на своей служебной "Волге" он спокойно разъезжал по улицам города, матерился на московскую милицию за её трусливое бездействие, пытался прорваться в КГБ на Лубянке, где генерал Ватников посоветовал ему выпить стакана два водки и успокоиться. "Всё под контролем! – заверил он коллегу, – даю слово боевого генерала!" Поверил или хотел поверить, сейчас трудно сказать, но все годы после своей добровольной отставки Константин Георгиевич мучается больной совестью.
– Вот тут и поспорь с седым генералом и его позицией, – сказал я вслух, как бы подводя итоги своим нелёгким размышлениям. Конечно, похвастаться такими рассказами, услышанными от деда Николая, я не мог, интервью, насколько я помню, он практически не давал, а если и говорил об августе 91-го, то вскользь, боясь ненароком обидеть тогда ещё живого и выпущенного из тюрьмы по амнистии бывшего премьер-министра. Как-то он сказал, правда, что ездил, сейчас уже не помню куда, на раздолбанном "жигулёнке" с бывшем премьером страны, закончив фразу: "Такой позор можно представить себе только, наверное, в пиночетовской Чили или у полпотовских головорезов в Комбодже…"
***
Мы собрались быстро, водитель умело, не задев ни одного цветка на участке, развернул во дворе машину, выехал в открытые ворота. Наташа шла рядом со мной, держась за левую руку. Оказывается, это – святое правило в семьях военных, иначе тот не сможет, идя в форме, поприветствовать коллегу, отдавшему честь. Дед и бабушка остались стоять на террасе и было, честно говоря, не очень понятно: радуются они нашему отъезду или грустят. Ната вела себя тихо, была грустна, сказала лишь:
– Я получила от деда на полную катушку. Давно я не видела его таким злым, хотя у меня и раньше оставались ночевать полгруппы: увлеклись застольем, танцами, метро закрылось, стыдно же выгонять из наших двухсотметровых хоромов ребят на улицу. Но я рассказала ему всё, что узнала от тебя о тебе же самом…
Смотрел на её милое лицо, с наивными чистыми с зеленоватым оттенком глазами и было одно желание: крепко-крепко обнять мою девочку и больше никогда не отпускать из своих рук. Она, видимо, почувствовав моё состояние, прошептала:
– Саша, даже если мы больше никогда не увидимся, знай, ты мне очень дорог. Я ни о чём не жалею, ни-о-чём… У меня никогда ещё не было такого чувства близости, родства что ли, которое произошло с тобой. Лето я буду у деда-бабушки, может, с родителями слетаем на недельку на море. Но я всегда буду ждать твоего звонка…
Ната почти плакала, в глазах блестели слезинки. Я прижал её к себе и долго, пока хватало дыхания, целовал мягкие податливые губы. Сказал:
– Я, наверное, влюбился в тебя. Прощаюсь и уже скучаю… Передай привет бабуле и деду. Они замечательные люди: я ведь тоже вырос у стариков – родителей моих родителей. Закончу дела в фонде, подпишем бумаги с монастырским приютом и тут же приеду к тебе. Пойдём в кино, в ваш сельский клуб…
– Так хочется быть с тобой, – ответила Ната, – я тихая, но сильная. Всё выдержу, потому что – тоже влюбилась…
Рядом, прямо по ногам, бегали Милка и её бурый медвежонок, собаки визжали, скулили, так крутили хвостами, что казалось, вот-вот они оторвутся. Они уже узнали меня и, кажется, полюбили, как любили свою Наташу.
Глава – 14.
Монах Евдоким заблудился в вестибюле центра международной торговли. Позвонил на мобильный, я попросил Агриппину, которая теперь стала встречать гостей и у меня в приёмной, спуститься вниз и привести его к нам. Она побелела, почти прошептала:
– Я до смерти боюсь монахов…
– Ну, ты даёшь, Груша… А потом африканцев будешь бояться, эскимосов и кочевников из Морокко? Ладно, встречу сам: готовь чай с тортом, он, наверное, с поезда, ещё и не завтракал, не то, чтобы обедал…
Коридор, ковровые дорожки сглаживают шаги, иду и вспоминаю Наташу: "Вот, поразительно, чем так зацепила меня девчонка? Ведь девчонка, на третий курс перешла, лет двадцать, если не меньше… У нас одинаковое воспитание дедами и бабушками, старорежимными, советскими. А у меня – ещё и баба Таня, стойкий солдатик – педагог: "Жила бы страна родная и нету других забот". Но, боже мой, как мне не хватает их… Дед Николай уже как-то отдалился, столько лет прошло после его смерти, но раз за разом мне обязательно кто-то встречается, кто непременно напомнит о его жизни, службе или дружбе с ним. Не слышал плохих слов в его адрес. Знаю точно теперь: он был советником и даже близким человеком премьеру, они, похоже, дружили, называя друг друга по именам, правда, в неофициальной обстановке. Дед помогал ему "вписаться в новую жизнь" после выхода из тюрьмы за августовские события, по амнистии, когда рядом никого не осталось, кроме бывшего лечащего врача-афганца да нескольких человек, закончивших с ним институт. Уже совсем недавно узнал от Бобо Константиновича, что последнего премьер-министра СССР похоронили на городском кладбище: новое либеральное правительство запретило его похороны на Новодевичьем, где стоят богатейшие памятники премьеру Гайдару, депутатам, журналистам, бизнесменам и другим основателям новой России…" – в общем, грустные мысли терзали меня пока добирался до монаха.
Служебный лифт спустился, наконец, вниз, я вышел в просторный вестибюль, увидел сидящего на лавке отца Евдокима. В воздухе стоял заметный гул, за столиками на открытых площадках баров и кафе кучковались люди, разговаривали, пили кофе, пиво, кто-то налегал на горячие блюда: второй ланч с мясом или рыбой здесь – обычное дело. Пошёл к монаху, думая, что тот не узнает меня, но увидел улыбающееся лицо, он поднялся, поправил подол рясы, притронулся к густой седой бороде, сказал с крутым "о":
– Вам привет, Александр Юрич, от всех воспитанников нашего приюта, от архиепископа Тихона, Марфа просила кланяться и непременно хотела узнать о вашем здоровье. Как будет она готова к лечению, тут же позвонит вам, а пока просила не беспокоиться, ей надо дочку пристроить на этот период. Заходила тётя Галя, жена Василия Степаныча, нашего старосты, передала слова благодарности: с мужем дело пошло на поправку.
Честно говоря, я засмущался, вон, сколько народа помнили меня, сказал, чтобы остановить неторопливую речь монаха:
– Отец Евдоким, не хотите поесть? Прямо здесь и расположимся, закажем, что пожелаете, можно пивка или чего покрепче выпить за встречу…
– Я хоть и монах, но прошу в нашем личном общении перейти на простые имена: можно буду называть вас Сашей? А вы меня – Евдокимом или Кимом, как звали мальчишки во дворе и в школе… И можно на "ты"? А с обедом чуть повременим: я документы привёз, хотел бы их сдать с уведомлением о доставке, а потом и трапезу устроим.
– Нет проблем, Ким. Пойдём на служебный лифт, он свободнее, поднимемся в офис.
Снова ковровые дорожки, бесшумно дошли, и я толкнул дверь – в приёмной застыла Агриппина. Пришлось выводить её из лёгкого ступора:
– Груша, познакомься: это отец Евдоким, руководитель монастырского приюта, он прибыл с документами, их надо принять, оформить по всем правилам, выдать уведомление о получении и… напои нас крепким чаем.
– Да… Непременно, одну минуту: достану журнал приёма документации и всё быстро оформлю… А может, у вас флешка есть или дискета? Я бы ещё быстрее всё оформила…
Она поперхнулась, увидев, как смотрел на неё этот высоченный человек с седой бородой, большим прямым носом, густыми бровями, почти закрывающими тёмно-коричневые глаза, в которых читались и недоумение, и интерес, и озорство. Видимо, монаха сильно позабавила хрупкая китаянка с таким простым русским именем – Груша.
Я пришёл на выручку референту, сказал:
– Отец Евдоким, заходите в кабинет, располагаётесь, предварительно посмотрим документы…
Он прикрыл за собой входную дверь, уселся с краю стола, достал из старого, но крепкого кожаного портфеля папку с бумагами, посмотрел на меня. Я почувствовал всю важность момента, а он сказал:
– Александр Юрьевич, лучше сейчас так вас назову. Здесь договор и смета на капитальный ремонт, бытовые и культурные расходы для детишек, боюсь сказать, на тридцать один миллион сто семьдесят три тысячи рублей… Немножко перебрали, не уложились в тридцать, не ругайтесь…
– Ким, дорогой, я вообще не буду решать ни первым, ни вторым голосом. Решение примет правление. А мы с тобой доложим на заседании, главбух подтвердит обоснованность цифр, и тогда проголосуют все одиннадцать членов правления. Но как мы доложим, большой вопрос… Шучу, не паникуй, всё будет нормально. Я уже согласовал порядок цифр с хозяином фонда, у него нет возражений. Но есть просьба: давай в ваши цифры заложим ещё и расходы на лечение Марфы, пребывание их с дочкой в столице. И на лечение вашего старосты Василия Степаныча. По подсчётам специалиста, нужно около четырёх миллионов рублей. А сколько получится в итоге, пусть вычислит Агриппина, которую я называю Груша, хотя она и стопроцентная китаянка, ха-ха-ха-хии, – засмеялся я, так радостно и открыто, как давно не смеялся. Монах тоже громко и заразительно захохотал, достал папку с бумагами, и я передал её в приёмную. Через минуту после моего возвращения в кабинет, Агриппина и девочка-помощница принесли нам поднос с чаем в двух литровых чайниках, порезанный торт "Наполеон" и аж четыре вазочки с вареньем и конфетами.
– А как же обед? – спросил у Евдокима, – придётся позже… Но по рюмке коньяку прямо сейчас, думаю, бог нам простит, – референт снова зашла, в руках бутылка с французским коньяком и два пузатых фужера.
***
Агриппина согласовала мой приезд к Бобо Константиновичу только на шесть часов вечера, сказала, что он занят, как проклятый. С отцом Евдокимом мы изучили все привезённые документы, девочки вручили ему уведомление с печатями о сдаче бумаг, потом около часа обедали в кафе на первом этаже, после этого я уложил его в гостевом номере на широкий диван и заставил поспать, сколько получится. Вечером я хотел захватить его с собой, может, у Бобо появятся вопросы, и тогда тот пообщается с живым человеком из глубинки. Подошёл к окну, хотел постоять, разглядывая большую часть площади с машинами, снующими людьми, детьми, играющими в сквере, подумать, но в последний момент вдруг подвинул кресло, уселся удобнее и позвонил на мобильный телефон Наталье.
– Я знала, что ты сегодня позвонишь, именно после обеда, – сказала она таким родным для меня голосом, – хотя я ждала звонка всегда. Как ты, чем занят? Мы в сельский клуб уже не пойдём?
– На шесть – встреча с председателем совета директоров, поведу к нему монаха Евдокима, чей детский приют мы принял на содержание в этом году…
– Это из провинции, из города, в котором ты учился? Я помню твой рассказ, грустный, про одноклассницу, очень жаль её… Пожелаю тебе и монаху удачи. А мы с дедом несколько раз вспоминали тебя. То есть он начинал рассказывать о твоём дедушке и волей-неволей упоминался и ты…
– Я хочу сегодня спросить своего родственника, того самого председателя совета, о некоторых малоизвестных страницах жизни Караванова – старшего. Может, работая с ним вместе много лет, он знает то, о чём я даже не догадываюсь. В общем, белых пятен пока много, мне на них особенно чётко указал твой дед, Константин Георгиевич… Но это всё дела-дела, а я безумно хочу тебя увидеть, прижать к себе, поцеловать в ушко, разглядеть твои глаза, найти губы… Я скучаю.
– И я тоже… Так скучаю по твоему голосу, рукам, по твоей улыбке. Ты буквально покорил меня своей добротой, участием к людям, умом…
– Вот-вот, об уме – в последнюю очередь, ха-ха-ха-хии, – опять засмеялся я легко, свободно, расправив грудную клетку, почувствовав, как счастье переполняет меня всего, – давай поедем за границу, только вдвоём, в Барселону или Марсель? Мне хочется на Атлантический океан. Не на Средиземное море, а к океану хочу. Я могу открыть адвокатскую или нотариальную контору для русских и не только, бюро переводов, а ты будешь участвовать в археологических экспедициях, но по своему желанию…
– Глупенький, я специализируюсь, как эксперт, на иконах. И вообще, у меня, скорее, искусствоведческое направление в археологии. Это Русь, вся она – моя, помнишь: "Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная…"
– Понял. Что тут не понять… Поедем тогда в Псков: ты в мастерских будешь открывать новые иконы, я – в монастырь уйду, архимандритом стану, любить тебя буду тайно и платонически…
– Какой ты ребёнок, Саша. А монашество, действительно, не предполагает супружеских отношений…
– Минуту, прости… – прервал я на полуслове Наташу, – что случилось? – спросил заглянувшую в дверь Агриппину.
– Перезвонили из приёмной Бобо Константиновича: если вы сейчас свободны, – сказал их референт, – то у него образовалось окно, он приглашает пообедать вместе с ним.
– Сейчас узнаю, как монах себя чувствует. Я уложил его с дороги спать, – и в телефон, – Ната, извини, срочно понадобился я, перезвоню ближе к вечеру. Не скучай, скоро увидимся…
– Отец Евдоким спит, храп в коридоре слышен, – сказала, улыбаясь Агриппина.
– Ну и пусть себе спит. Передай в приёмную: я буду к назначенному часу, сейчас – занят с гостем.
Перезванивать Наталье уже не стал: грусть не проходила, наверное, сильно тосковал по ней. Открыл интернет, начал искать материалы о дедушке. Ничего нет, как будто и не было живого человека, а прошло-то меньше десяти лет. А вот отец, на замену деда, то и дело выскакивал в поисковике: и детский писатель, и лауреат, и семинары ведёт в литинституте, и в читательских конференциях участвует, кучу его фотографий вывалил мне инет. "Неужели он стал известен? – недоумение постепенно сменялось тихой радостью, – ай да Пушкин, ай да… Нет, наверное, всё это увеличено единственной страницей поиска, сконцентрировалось в одном месте…" Но, честно сказать, открытие я сделал для себя приятное. Подумал: надо позвонить бате, сказать об интернете, о том, как я рад за него, попрошу подписать все вышедшие книжки, сообщу, что приеду вместе с Натальей, чтобы познакомить её с роднёй, а заодно и книжки забрать.
До пяти вечера оставалось меньше часа времени, вышел в приёмную, шепнул Агриппине, что приглашаю её попить кофе в баре, настоящего, бразильского захотелось. Она даже зарумянилась на щеках, видимо, от предчувствия удовольствия, а её помощнице сказал:
– Монаха разбудите без четверти пять, напоите чаем, ровно в пять – мы уедем к Бобо Константиновичу. Бумаги соберите в одну папку: и наш вариант, и монастырский.
Я знал, что Груша спросит о концовке разговора с Натальей, свидетелем которой она стала. Так и случилось:
– Можно полюбопытствовать, Саша? – спросила она, но уверенно, не смущаясь.
– Я знаю, что ты хочешь знать, Груша. Тебе скажу: встретил девушку ещё в поезде, студентку-археолога, лет двадцати, наверное, уже познакомился с её дедом и бабушкой, а родители – в Штатах, но скоро должны приехать, будем знакомиться дальше… Да, может, на недельку все вместе слетаем в Сочи, как в старые добрые советские времена. Тогда я буду просить тебя о помощи с бронированием номеров в лучшем отеле…
– Саша, грустно маленько… Опять холостой мальчик уходит от меня. А мы, китаянки, необычайно хороши для супружеской миссии. Но ничего, выдюжим и здесь: ты такой высокий и мощный, ты бы просто раздавил меня, хи-хи-хии, – смех у Груши – невесёлый. Я взял её руку, поднёс к губам, поцеловал, сказал:
– Агриппина, вот так случилось: я, кажется, влюбился… Не будешь же ты ненавидеть меня за это, правда?
– Я всё сделаю, что от меня зависит, чтобы тебе было хорошо и счастливо. Я буду по-прежнему любить и преданно служить тебе. Во ай ни, друг мой, зря ты не выучил китайский…
***
Приехали с монахом к Бобо Константиновичу заранее, ещё раз проверили документы, сумма укладывалась в цифру – тридцать пять миллионов рублей. Поскольку я заранее не предупредил начальника о Евдокиме, его отправили в бар, стали снова поить чаем. Начальник с порога, почему-то одетый в парадный костюм, белую рубашку и модный сиреневый галстук, сказал:
– От приглашений на обед, как правило, не отказываются. Но тебе простим: я всё-таки твой дядя… Приёмная мне вывела на комп документы по детскому приюту, я всё посмотрел, думаю, голосование помощники проведут, обзвонив членов совета директоров… А где члены правления фонда? А где сотрудники на вакантные должности по его аппарату? Медлишь-тянешь, но пока ещё всё можно списать на командировку, ну, и на твои любовные похождения. Но это только пока…
– Господи, боже мой, не только с компьютера бумаги копируют, но и о личной жизни уже доложили?
– Саша, ничего не бывает просто так: приёмная – на нашем сервере, а водитель – он же охранник, помощник и…
– Стукач. Не ожидал, Бобо Константинович… И что же он доложил о Наташе?
– Хорошая, воспитанная девочка, внучка генерала, дочь – учёных с мировым именем… Заметь, ни у тебя, ни у Наты Эдуард ничего не выпытывал, вы сами, сидя в машине, всё рассказали. На кого здесь нужно обижаться? А по сути: я рад, что тебе понравилась Наташа Березина, на будущее – можно посмотреть её родителей по фармбизнесу, за их разработками давно и внимательно следят иностранные фармкомпании. Это, к твоему сведению, капиталы на миллиарды долларов.
– А у нас что попроще? Транспортировка нефти – газа, АЗС…
– Бизнес не пахнет ни нефтью, ни газом, ни лекарствами, мой дорогой племянник.
Я чувствовал, как Бобо приятно произносить эти слова – "мой дорогой племянник", как важно для него иметь рядом родственную душу, как значимо осознавать, что есть целый род, у которого теперь – свой, большой и разветвлённый, семейный бизнес. Вот только его брат и мой отец – немного подкачал, но ничего: Бобо ждал десять лет, подождёт ещё, чтобы писатель созрел, захотел не просто издавать свои книжки, но и чужие, превратив это занятие в большой и прибыльный бизнес. Наверное, в конечном итоге, всё так и будет: он втянет писателя сначала в издание детских книг, журналов, раскрасок, комиксов, потом незаметно переведёт стрелки на ТВ. А там уже – бал будет править гремучая реклама, хотя для непосвящённых телезрителей – останется только приятная картинка, украшенная милыми мордашками ползающих в подгузниках малышей и играющих на скрипках "юных нищих", зарабатывающих на шоколад для своих родственников.
– Я приехал с отцом Евдокимом, хорошо, если бы ты встретился с ним…
– Надо предупреждать. Он мог не вписаться в наш план. Я только тебе могу сказать о том, что мы – переведём на край сумму в триста пятьдесят миллионов рублей. Понимаешь разницу? Но туда войдут и деньги на приют, и на лечение дорогих нам людей, и на другие неотложные расходы администрации. И всё это – в рамках поддержания социально значимых программ. То есть, деньги детям будут поступать через администрацию, а те будут ответственны за них, и контролировать станут сами, уведомляя нас по итогам года. Я думаю, ты согласишься, что монаха не надо об этом информировать, они с отцом Тихоном сами разберутся, на месте, что да как… Но встретиться с ним я, конечно, встречусь, раз ты его сюда привёз. И второе: готовься, через пару дней мы с тобой снова полетим в родные места деда Николая. Нас будет ждать губернатор: помнишь, я говорил о реконструкции их АЗС? Вот туда же войдут и строительство нефтехранилища на причалах реки, и реконструкция завода по переработке газа… А это, мой дорогой племянник, уже десятки миллиардов.
– Я схожу за отцом Евдокимом, но сначала – два вопроса…
– Монаха приведут и без тебя, – Бобо соединился с приёмной, – отца Евдокима пригласите ко мне. И втрое, что?
– Не втрое, а два вопроса, – сказал я, он кивнул, заулыбался, – что за торжества, костюм шикарный по какому случаю?
– Сегодня приём по случаю Дня Военно-Морского флота. Помнишь, в СССР был такой праздник? Я горд и рад, что новый верховный главнокомандующий начал восстанавливать старые добрые традиции и что меня пригласили на торжественный приём. Наш император Александр III говорил: "У России есть только два союзника: её армия и флот…" Мы об этом не говорили с 91 года прошлого века, а жаль. И что второе?
– Почему мы переводим триста миллионов вместо тридцати?
– Я мог бы сказать обидное: "Не твоего ума дело!" Но я скажу, первый и последний раз, только тебе и только в стенах, так называемого у нас, чистого кабинета: "За всё надо платить. Тогда выживешь, останешься на плаву, и, может быть, даже преуспеешь…" Ещё вопросы есть? У матросов нет вопросов. И я этого не говорил, а ты – не слышал.
В кабинет зашёл седобородый отец Евдоким, заулыбался, сказал:
– Благодарствую, Бобо Константинович, за приём. Архиепископ Тихон просил низко кланяться вам, отблагодарить вашу щедрую душу, такую неравнодушную к нашим чадам. Все бумаги подготовлены, проверены, подписаны, сданы в фонд по уведомлению. Будем ждать, с позволения Господа, вашего решения.
