ЮРИЙ МИХАЙЛОВ
В ожидании августа
– А кто первый?
– Как-нибудь расскажу… Это пятидесятилетний ассириец, любовник из далекой молодости, который чуть не зарезал меня.
В коридоре у раскрытой двери в кабинет стояли Тамара и Сергей Сергеевич, о чем-то энергично разговаривали. Я подошел к ним, со словами благодарности вернул пачку сигарет хозяйке, оставив себе одну сигарету, прошел к лестнице, ведущей на улицу. На вахте попросил огонька у милиционера и вышел на воздух. Постоял, сильно затягиваясь дымом, потом спустился по лестнице, прошел к окнам нашего большущего кабинета. Они располагались на высоте человеческого роста, и я мог беспрепятственно заглянуть во внутрь. Застолье не расстроилось, люди ели, пили, но уже больше разговаривая друг с другом. Меня заметила Нинель Иосифовна, помахала рукой, незаметно показала головой на мой пустующий стул. Я тоже кивнул, показал сигарету, дал понять, что сейчас вернусь.
У выхода столкнулся с Тужловым. Он спросил:
– Черную «Волгу» не видел?
– Стоит какая-то с торца дома…
– Вот, придурки, здесь официальная стоянка, а они все хотят спрятаться. Как партизаны.
И без перехода:
– Спасибо за стол, шикарный, от души выпил классного коньячку… Не обижайся, надо ехать. Но мы ведь не последний раз собрались. Скоро мой день рождения, гульнем.
И он побежал к торцу дома. А я, не спеша, зашел по мраморной лестнице, спустился к нам в коридор и открыл дверь в кабинет. На меня почти никто не обратил внимания. Юля и Тамара сидели на своих местах. Я аккуратно пролез к своему пустующему стулу, налил водки и снова посмотрел на Нинель Иосифовну. Она наклонилась к Павлу, который вдруг сказал громко:
– Что-то молодежь у нас молчит! А ну-ка, Леночка, скажите тост от имени молодого поколения нашего подразделения…
Лена тут же встала, посмотрела на присутствующих, персонально на меня и сказала:
– Не вижу молодого поколения… Я от себя скажу. Андрей Юрьевич, будьте с нами долго, не бросайте нас, полюбите нас. Мы, молодые, очень благодарная публика… Горы свернем за любую ласку. А вы это прекрасно умеете делать. Я это сегодня поняла, когда вы были у нас на этаже. Будьте здоровы и счастливы! Аминь!
Опять хлопки, однако, не перерастающие в аплодисменты. И голос:
– Вот, зараза, молодая… Все ей мало своих сопляков, – это Юлия в пол голоса комментировала тост Елены.
– Юль, слышат ведь, – тихо-тихо сказала Тамара.
– Ну, и что… У меня давно неравнодушие к зрелым мужчинам. Все это знают. Так, девчата? – и она опять засмеялась, показывая свой прекрасный рот, не слишком яркие розовые губы и белые зубы. Она специально не смотрела на меня, но все поняли, о ком идет речь, заулыбались, посмотрели на меня.
– Поскольку Юля меня совсем не знает, будем думать, что она имеет виду Сергея Сергеевича Тужлова…
Стол взорвался хохотом.
– Это подло, Андрей Юрьевич, так издеваться над молодой женщиной…
– Юля, я постараюсь завоевать ваше доверие в самое ближайшее время и докажу вам, что, кроме Тужлова, у вас может появиться еще один вздыхатель…
Присутствующие, принявшие эту пошловатую игру, опять захохотали. А я взглянул на Юлю и с ужасом подумал: «Боже мой, я пропал. Она смотрит на меня влюбленными глазами… Эта чистота ребенка и эта порочность зрелой красивой женщины собраны в ее взгляде. Что будем делать? Умирать? Или жить?»
Тост свой последний я скомкал. Этого и следовало ожидать. Все, что произошло со мной за эти полтора часа, могло бы уложиться в целую жизнь. «Таких темпов можно и не выдержать, – подумал я. – Но без паники и бичевания… Пока это просто секс, биологическая данность. Я люблю свою жену, детей, не собираюсь ни перед кем отчитываться за то, что произошло. Даже перед этой женщиной, которая так сильно и, похоже, взаимно, меня зацепила. Но я еще не ее пленник…»
На метро шли гурьбой, человек пять-шесть. У пешеходной бровки подземки стояла машина с затененными окнами, черного цвета, похожая на лимузины «братков». Юля расцеловалась со всеми, подошла ко мне, протянула руку, сказала:
– Спасибо за подаренное счастье… В машине мой придурок. Он намного моложе тебя. Но в подметки тебе не годится. Ничего не бойся… Таких женщин, как я, ты еще не встречал… Пока-пока…
И, открыв дверцу, быстро шмыгнула в машину. Муж так и не вышел, не помог жене сесть в машину.
Глава – 8.
Выходя из кабинета, я успел позвонить жене, сказать, что все нормально, все довольны, что выдвигаюсь домой. В вагоне метро было полупусто, время – десятый час – уже глухое для нашей ветки: спальные районы успели поглотить не только рабочих, но и служащих, начинающих и в 9, и даже в 10 часов утра трудовую деятельность. Я уселся на сиденье, думал о жене. Последние годы, связанные с ее болезнями, сблизили нас еще сильнее. Моя «мамочка» вошла в неприятный период возраста женщины, когда жар сменяется холодом, тоска и депрессия – несоизмеряемой кипучей деятельностью и беспричинным весельем. Дети знали об этом, даже младший сын стал жить самостоятельной жизнью с однокурсницей по университету, снимая однокомнатную квартирку за мой счет. Да и я приноровился, а проще, не обращал внимания на эти приливы-отливы. Делал все так, как мы жили и десять, и двадцать лет назад.
«Кстати, – подумал я, – скоро 30–летие со дня свадьбы, тридцать лет супружеской жизни… Только надо встретить юбилей без сюрпризов… Без сюрпризов!». Я прекрасно понимал, что и кого я имел ввиду. Но мне не хотелось вспоминать пережитое сегодня, я специально отгонял от себя образ этой женщины. «Что, разве мало красивых женщин? Думай о Тамаре… Просто классика, и мужу никогда не изменит. А Нинель? 40-45, разведена, предана как собака, немного холодновата, угловата, но, смотри, когда ее раскочегаришь, какая красавица становится… И нема, как рыба.
Господи, какую чушь я несу! Ведь скоро и мой ю-би-лей… 50 лет. Вершина горы! Все остальное будет уже с горы… Пока ты на колеснице! Ко-лес-ни-це! И на все это осталось чуть-чуть месяцев. Остальное – умирание… А жена? Ей – 55… Официальный рубеж для выхода на пенсию… Боже мой, надо все спрятать, завуалировать… Она этого не вынесет, не переживет… Я уже лет пять чувствую приближение наших дней рождения по ее самочувствию, настроению, даже умело маскируемому поведению».
…С женой я познакомился, учась на втором курсе вуза, когда уже думал, что все знаю, всех, кого хотел, поимел, когда мое личное окружение не переставало восхищаться моими заметками, опубликованными в областной молодежной газете. У меня даже было красненькое удостоверение внештатного корреспондента официального печатного органа с моим фото, печатью и подписью главного редактора.
На посиделки к старшекурсникам меня вытащил мой сосед по комнате в общежитии, подводник, весельчак и балагур, который, естественно, в силу возраста (старше нас на пять лет), мало общался с младшекурсниками. Его все звали Леха, а, вообще-то, по паспорту, он был Леонид. И я всегда при всех подчеркнуто называл его Леонидом Ивановичем. При всем при том, ему это нравилось. Ведь он не салага какой-нибудь, а моряк-подводник.
Он сказал, что вот этот парень, показывая на меня, хороший журналист, печатается, пришел с ним и принес бутыль «Рояля».
– Закуска – за вами… Девоньки, как, примем моего товарища, зовут его Андрей? Не смотрите, что он молодо выглядит, он умный и может быть молчаливым и час, и два, и сколько надо…
– А повод-то, какой спирт хлестать? – Спросила моя будущая жена по имени Мила и посмотрела мне прямо в глаза, как следователь на допросе.
– Повод элементарный, – сказал с пафосом подводник Леха, – День Парижской коммуны, как историк – гарантирую, ни одна проверка ни слова не скажет. А потом – выход нового фильма о подводниках… Это моя профессиональная гордость и принадлежность.
– Лёнечка, у тебя нюх собачий… Мы молчали, никого из мужиков не хотели звать, но ты пришел, и тебе мы не можем отказать: вчера у Светки был юбилей. Она, естественно, смоталась на день к маме с папой, а вот сегодня – накрыла стол. Так что ваш «Рояль», надо понимать, будет подарком на 25-летие Светланы Константиновны!
– Дура ты, Милка,– сказала красивая высокая девушка с копной черных кудрявых волос. – Всё готова разболтать, даже о моих 25 проболталась…
– Светик, тебе только 25… И ты совсем скоро заканчиваешь вуз, и уедешь по распределению, и станешь абсолютно самостоятельным человеком. А тебе – всего-то 25! Так что, кто из нас дура? Мне вот уже 18, и ничего, не дергаюсь по поводу того, что закончу институт почти в 26…
Раздался дружный смех. Я ничегошеньки не понял с их возрастами. Усвоил только одно: вот этой красивой статной черноволосой женщине вчера исполнилось 25. Это плохо, потому что мне – 19, и они, все пять женщин, собравшихся здесь, скорее всего, вышибут меня отсюда как малолетку…
– Андрей, насколько я помню, ты стихи пишешь? – Спросила опять Мила.
– Нет, я об этом никогда не говорил. У меня лучше заметки получаются…
– Пока, суть да дело, почитай…
– Нет, я лучше Окуджаву почитаю, можно?
– Его мы и без тебя почитаем, – вставила Светлана Константиновна. – Ты вот умудрись своими понравиться.
– Ну, хорошо… Только не обижайтесь, если что.
И я начал читать, подражая, а, может, и, сдирая, у кого-то из символистов: «Эта черная ночь,/Словно черная кошка./А черная кошка,/Как черная ночь./До счастья осталось совсем немножко,/Лишь черную кошку в душе превозмочь…»
Воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на меня. Леня начал ежиться: я знал, что он любит стихи, читает их по пьянке часами, причем, в аудитории не нуждается. Нередко слушателем становился я дин, и он мог всего Есенина до полуночи читать. Видимо, он раздумывал, как меня спасти.
– А еще? – попросила девушка, имя которой я не знал, но где-то видел ее в коридорах вуза.
– Да, Андрей, пожалуйста, почитай еще, – сказали сразу несколько девушек.
– Ну, хорошо, – сказал я, – это мой товарищ написал, еще в Москве, куда я случайно попал… Ну, – это неважно. И без перехода: «Я иду по глубокой сини,/Закатав штаны до колен./Улыбаются кровью осины,/Где-то дальний костер догорел…
В дверь громко постучали. Я умолк, машинально подвинулся к окну. Стук повторился и требовательный голос:
– Девочки откройте, комендант!
– Не закрыто, – как-то грубо и с пренебрежением крикнула Светлана.
В комнату вошла женщина в очках и с большими белыми оголенными руками, в платье с вырезом до пышных грудей и букетом цветов.
– Господи, Наталья Семеновна, ну, вы как всегда! – Сказала мягко, пытаясь, видимо, сгладить Светкину грубость, Мила. – Только командирским голосом Вы можете общаться с нами…
– Нет, это шутка… Я вас люблю как выпускников… Вы – моя опора и надежда вот перед такими сопляками, – комендант показала на меня рукой.
– Ну, что вы так огульно, Наталья Семеновна, – встрял Леонид, – это наш писатель, признанный журналист, его девочки сегодня специально пригласили на свое мероприятие…
– Ладно, балабол! – Сказала комендант. – С тобой у меня будет официальный разговор, но только не сегодня. Не будем Светочке праздник портить. С днем рождения, тебя, дорогая ты наша красавица, активиста, моя помощница по наведению порядка и дисциплины. Вот сразу чувствуется, что человек из военной семьи!
Она на удивление быстро вручила цветы, расцеловала Светлану, категорически отказалась сесть за пока еще не до конца накрытый стол и удалилась, сказав на прощанье:
– Приглядывайте за этими, смотрите, чтоб не надрались…
Спирт – коварная штука: когда мы с вина, которого, естественно, не хватило, все-таки перешли на спирт, то скоро-скоро стали без конца говорить друг-другу: «А ты меня уважаешь?». Мужиков в кампании не прибавилось, и поэтому Леха, как абсолютно здоровый и потребный человек, шел на ура. Мне, который соблюдал рамки приличия по праву варяга, и которого могли выгнать в любую минуту, было видно гораздо больше, чем остальному подвыпившему сообществу. Леха, минимум, уже дважды выходил то с одной, то с другой девушками, отсутствовал минут по 10-15 минут. Курили, нет в этом ничего предосудительного. Но такую же операцию и я проводил не раз, только у себя, на младших курсах. За эти 10-15 минут мы такое вытворяли в конце длиннющего коридора, в комнатах, которые назывались душевыми, что черту бы там было страшно появиться. Света, Мила и еще одна девушка, которую, кажется, звали Нина, сидели за столом и тихонько пели задушевными голосами. Песни лились грустные, как правило, о неразделенной любви и все такое прочее.
Я маялся без дела, без понимания и поддержки, без выпивки, которую одному принимать не хотелось. Наконец, на дальней тумбочке, я нашел проигрыватель, покрутил-повертел его, выбрал пластинку, поставил фокстрот и включил. Да так громко получилось с непривычки, что все вздрогнули.
– Вот, молодежь, не даст вздремнуть! – сказала Нина. – А ну-ка, идем танцевать…, – и потащила меня за руку. Мы станцевали на «пять», легко, «слившись в едином экстазе». Это не мои слова, классика цитировали девочки-филологи. За Ниной потанцевать захотелось Миле. Нам с ней выпал «Маленький цветок». Она до того расчувствовалась, что в конце вообще положила мне голосу на плечо. Свете танцевать не хотелось, она демонстративно не выходила из-за стола. Потом еще зазвучал медленный танец, и нам, волей-неволей, пришлось снова идти с Милой, потому что Нину стал обрабатывать освободившийся к этому времени Леонид. Я чувствовал, принимал все ее тело, почему-то вздрагивающее при каждом прикосновении моих рук к ее груди. Стал прижиматься покрепче, почувствовал упругость грудей, живота, спины. «Ничего, – думал я, – девочка вполне стройненькая и упругая, наверное, спортом занимается». Спросил:
– В секцию ходишь?
– Да, еще со школы лыжами занимаюсь, по первому разряду бегаю…
– Ни фига себе!
– А ты?
– Говорят, в армию могу загреметь. Военную кафедру аннулировали, не знаю, что теперь делать…
– Скоро?
– Не дожидаясь зимней сессии.
– Грустишь?
– Ужасно…
– Девушка есть? Переживает?
– Какая дура будет ждать столько времени. Сейчас все проще. Сошлись, контакт есть, значит, и секс пойдет. Пожили, пока не надоест, и разбежались. Без проблем и претензий.
– А Леня – твой друг? Он же служил, скажет, что нужно делать…
– Он сосед по комнате, хороший мужик, но зачем его парить чужими проблемами. А ты – с парнем? Почему одна сегодня?
– Все осталось на малой родине. Забыли друг друга… В общем длинная история, не в мою пользу.
– Пойдем покурим?
– Я не курю. Но с тобой выйду проветриться. Пока Леня здесь спирт уговаривает, курилка свободна, – она хитро посмотрела не меня, первой пошла к выходу.
Я абсолютно точно почувствовал, что она сейчас будет моей. Что-то во взгляде у нее было такое: и желание, и бесшабашность, и женская притягательность. Нельзя сказать, что она была красавицей. Но все было при ней: рост, груди, ноги, лицо с чуточку курносым носом. В общем, на первый взгляд, вполне приличная девушка. Я первым поцеловал ее, когда мы зашли в царство белого кафеля душевых комнат. Она ответила, спокойно, без надрыва и страсти. «Наверное, опыта нет», – подумал я и решил ей преподать урок. На второй-третий поцелуй она вдруг стала реагировать, обхватила мою голову, стала тихо постанывать, когда я касался ее языка.
– Поверни ключ, – только чудом расслышал я эти слова. Я вскочил, запер дверь в комнату и тут же вернулся к ней на жесткую лавку.
– Я не хочу ложиться на эти доски, – сказала она.
– Встань и стой спокойно. Я все сделаю сам…
Нет, ничего подобного: она сама сняла блузку, расстегнула лифчик, сбросила юбку и осталась в маленьких белых трусиках. У неё было прекрасное тело, ноги, правда, чуточку коротковаты, но какие груди, бедра…, втянутый живот состоял из одних мышц. Я уже тоже стоял голый, обнял ее, прижался к ней. Мне было страшно неудобно из-за нашего примерно одинакового роста. Тогда Мила сняла трусики и поставила ногу на лавку.
…Обратный процесс одевания я не видел. Очухался, когда мы уже выходили из душевых комнат. Мила была невозмутимой, лишь глаза выдавали то счастье, которое накопилось в них за эти 15 минут. Прошлись до конца коридора, вернулись назад к их комнате, встали. И она сказала:
– А теперь иди и думай до завтра, стоит ли тебе возвращаться сюда. Я не шучу. Скоро я заканчиваю институт. Надо обо всем крепко подумать.
… Я пришел к ней и сказал, что не могу больше без нее, и будет ли она ждать меня из армии. Мила ответила, чтобы я посоветовался с родителями, поухаживал за ней, хотя бы немного. «Я должна привыкнуть к тебе, – сказала она. – А там примем решение». Но эта показная холодность разбивалась о наши жаркие встречи в постели. Мне никогда, ни с кем не было так хорошо, уютно, страстно. И я полностью захватил ее своей неуемной, ненасытной энергией. Она уже не могла без меня, моих ласк и поцелуев, без стонов и, чтобы не разбудить соседей по общежитским комнатам, без сдавленных криков. Я все чаще стал провожать Леню в ночную лабораторию НИИ «Стройконструкция»: ему всегда были нужны деньги, и он с удовольствием перехватывал мои дежурства. Третья койка в комнате, на наше счастье, была свободной.
Служить в армию я пошел женатым: моя жена Людмила Константиновна Ермолова (в девичестве – Гусева) к этому времени была на четвертом месяце беременности. Вот так естественно и просто все разрешилось. Старший сын родился, когда я уже получил звание младшего сержанта. Приехал на побывку, дали мне из-за малости моей службы всего пять дней. «Ну, два выходных еще прихвати. Но в понедельник, к 8-00, как штык!», – сказал миролюбиво старшина роты. – Я с ротным договорился. Поцелуй сына от имени всей нашей роты. Ты – молодец, сержант! Вот так надо служить».
Мила была замотанная, но вся светилась. Она любила меня, наверное, больше, чем я ее. Хотя я так ее любил, что на первых порах в армии не находил себе места. Она металась между мной и сыном, ночью, когда малыш спал, мы разговаривали. Я говорил, что пойду сразу в газету, буду зарабатывать, а с институтом год-другой потянем, успею закончить. Она была категорически против: только учеба. В этом ее поддерживали родители. А моя мама говорила:
– Ничего, сообща – вытянем и сына, и учебу. Работай внештатно, зарабатывай гонорар…
Потом я гладил ее белое, мягкое, ставшее после родов округлое тело и не мог налюбоваться женственностью, которую оно приобрело. По сравнению с ней, я так и оставался пацаном, на чью голову вдруг свалилось отцовство. Нет, конечно, сына я любил, просто обожал, но через пять…, четыре…, три и т.д. дней мне надо было возвращаться в часть. И прощай моя молодая семья еще на два года. Я думал, что от этой мысли сойду с ума.
Опять помогла жена, вернула мне силы, а, главное, надежду, когда твердо сказала, что если вырвешься в отпуск к моменту окончания ее проблем и женских запретов, то с рождением второго ребенка меня отпустят домой. Я не смог вырваться домой. Тогда Мила приехала ко мне всего на сутки: малыша нельзя было надолго оставлять без матери. Сняла дом в деревне, и мы любили друг друга, страшно вспомнить, сколько раз, и не предохранялись, и бесконечно «улетали». Но тогда Господь не дал нам ребенка. В дальнейшей нашей жизни это счастье случилось только через пять лет.
Так вот и набралось 30 лет супружеской жизни, перевалили серебряный юбилей. «Людмила–Мила-Милка (как у Толстого в повести о породистой красавице – охотничьей собаке Милке). Что я тебе скажу сегодня? – думал я, трясясь на рельсовых стыках линии метро. – Скажу, что очень люблю тебя. И что мы никогда не расстанемся до самой смерти. Ни при каких обстоятельствах… Сейчас я наведу ванную с отварами, возьму тебя маленькую, с больными ножками и отнесу в это лекарственное царство… Потом насухо вытру полотенцем и снова понесу на руках в постель… А потом ты будешь моя, любимая женщина… Пропади пропадом эти ревматизмы! Вот же гадость: на машине ездить может, ходить, передвигаться – нет…»
Гнусавый голос объявил мою остановку следующей. Я скомандовал себе: «Все, встал, собрался, домой! К больной, старой, но моей любимой жене!..».
Глава – 9.
Мы обеспечили тылы, нашли алиби и встретились с Юлией на скамейке у памятника Великому доктору. В парк нельзя было идти: слишком излюбленное место прогулок нашего брата – чиновничества из комитета. Пошли по тихим улочкам. Концовка жаркого лета напугала горожан несколькими прохладными дождливыми днями, и вот сразу упало на их головы теплое, ласковое Бабье лето. Мы даже не успели переодеться в осенние одежды для холодов.
Юля несла пыльник на руке, на ладони болтался ремешок небольшой сумочки. Походка «от бедра», опять легкое шелковое платье светло-вишневого цвета, косынка папирусного оттенка и туфли на неизменных высоких каблуках. Только сегодня они были под цвет платья – темно-вишневыми.
Я – в том же костюме в полоску, как и в тот памятный первый рабочий день, хороших разношенных ботинках, дорогой рубашке из «Стокмана», купленной, по случаю, за полцены. Галстук снял и спрятал в карман пиджака. Несколько дней Юлия старалась меня не замечать, мимоходом здоровалась, вместе со всеми внимательно слушала мои речи на утренних планерках, не выпячивалась, вопросов не задавала. Всю мелочевку решала с Нинель Иосифовной. «Вот это школа, – невольно восхищался я ее поведением. – Да, таких женщин у меня еще не было. Это, наверное, своеобразный карантин, что ли, пауза, взятая для раздумий. А, может, все гораздо проще: справила потребность, успокоила любопытство, подвесила на крючок, на всякий случай, и пока…»
В таких раздумьях я пребывал несколько дней. Но потом успокоился, закрутилась колесо подошедших дел и мероприятий на публику, забывать даже стал девушку. С удовольствием встречался с Леной в предбаннике начальника, пил кофе, дышал ее молодым телом. Тогда же почему-то впервые подумал: «Как же мерзко, наверное, смотрится старый козел рядом с такой молодой и свежей девочкой, как Елена?! Мысль не новая, где-то я уже такое не раз читал, не помню, тогда меня это не зацепило. Наверное, был помоложе. А вот теперь зацепило, вспомнил… И даже не знаешь, как себя вести. Не обращать на нее внимания – глупо, мы один коллектив. Лезть с разговорами – сочтут за старческий маразм или, того хуже, пошлое кокетство»
Меня это волновало по чисто прикладному и шкурному интересу: все это я мысленно переносил на Юлию. Ведь там тоже разница – почти двадцать лет. Но на четвертый-пятый день я смирился: переосмыслил свое значение в нашем бурном знакомстве. Интерес прошел, надо выстраивать наши обычные отношения, как и со всеми. И вперед. «А прощальные слова? – Не унимался я. – А глаза влюбленной женщины, а мой страх, чего стоил…? Жаль, чисто по мужски, жаль совсем потерять такую женщину…»
Потом был звонок по телефону, причем, когда Нинель Иосифовна ушла в главный корпус. Почти шепотом:
– Я хочу встретиться… Знаешь памятник Великому доктору?
Я, зная, что она меня видит, молча и машинально кивнул.
– Ты меня отправил на встречу в информагентство, хорошо? Сам иди другой дорогой… Встретимся там через полчаса…
Посмотрел на Павла, он, как всегда, склонился над бумажным вариантом верстки бюллетеня. Я «усыпил» компьютер, подошел к Павлу:
– Паша, я на часок смотаюсь, пока все тихо, к стоматологу? Что-то пломба зашалила…
– Ты на Сивцев Вражек? Не успел еще прикрепиться?
– Выбирают не поликлинику, а стоматолога… Помнишь?
– Да-да, нет проблем. Я не меньше 3-4 часов просижу с версткой. Так что, не волнуйся.
Сразу вышел на улицу, Юлия оставалась за столом. Пришлось сделать круг почти до Набережной, пройти всеми закоулками, чтобы нагнать время, но и не опоздать на встречу. Она, приближаясь к скамейке, конечно, заметила восхищение в моих глазах, заулыбалась:
– А я уже думала, что кремень не сломать… Ну, и выдержка у тебя, милый! Неужели жалеешь о чем-то, неужели не для тебя я?
– Эгоистка ты, конечно, законченная…
– Как все женщины. Я такая же, не хуже и не лучше…
– Погуляем или в кафе зайдем?
– Пойдем, я сегодня буду командовать парадом.
– Только без алкоголя. У меня еще встреча с аудитором для интервью…
– Сам будешь писать?
– Да, конечно.
– Наконец-то, слава Богу! Как же я устала искать стрингеров на эти статьи, интервью, беседы…
– Не переживай, теперь у тебя будут только журналисты, лучшие из лучших, приглашаемые на пресс-конференции и неформальные встречи с командиром.
– Как хорошо с тобой работать и жить, наверное. Ты все заранее знаешь, вернее, ты знаешь, чего тебе надо и что ты хочешь. Как я это люблю! Мне все и, папа даже, говорили, что мне надо было родиться мужчиной. А я вот такую грудь отрастила, а за ней и задницу… Или наоборот.
– Дурочка, ты моя, это твое бесценное богатство… А мужскую логику, работоспособность надо просто компенсировать…
– Как?
– Просто. Вот случай с тобой. Знаешь, что надо сделать? У командира нет пресс-секретаря. Ты – идеальная кандидатура. Какая женщина, глаз не оторвать! Хватка мужская – это для организации работы. Английский знаешь – это для общения с иностранными журналистами. Короче, если бы я был Вадимом Ивановичем, то я не только сделал бы тебя пресс-секретарем, но и своей любимой женщиной…
– Ты хочешь сказать любовницей… Как правильно ты все говоришь. Не обижаешь, мудр, осторожен, хитер… Что ты задумал?
– Во-первых, много–много–много-много… раз любить тебя… Потому что ты – бесподобна. Во-вторых, найти кафе и выпить хороший кофе, в-третьих, за неимением условий, хотя бы подержать твою руку, целуя ее каждую минуту…
– Ты меня заводишь… Я уже очень хочу тебя. А здесь нет гостиниц?
– Девочка моя, здесь – дыра, бывшая и сегодняшняя окраина, хотя я плохо знаю столицу, особенно этот район.
– Хорошо, за углом – знакомое мне кафе, мы уже пришли.
– Кофе и натуральный сок,– сказала она с порога. Я сдал ее пыльник в малюсенький гардероб. Полутемное помещение разбито на несколько секций, так что посетители практически не видят друг друга. Она раскрыла сумочку, посмотрела расческу, собралась в туалетную комнату. И вдруг сказала:
– Дай пятьсот рублей гардеробщику и, ничего не говоря, иди следом за мной…
Я все так и сделал. Гардеробщик, он же и администратор, кивнул: то ли спасибо сказал, то ли дал понять, что ему все понятно. Юля ждала в небольшом предбаннике туалетной комнаты, переоборудованном под курилку и закрывающемся изнутри. Щелчок замка, и ее руки обхватили мою шею:
– Милый мой, как я соскучилась… Я ждала, кто первый не выдержит… Я сдаюсь… Я не смогла больше без тебя… Поцелуй меня, обними меня крепко-крепко, не отпускай меня… Я умираю без тебя…
Я легонько обхватил ладонями ее голову, оторвал от себя, посмотрел в глаза. В них – любовь, почему-то слезы… Я заговорил, не зная, что хотел сказать:
– Что же нам делать?… Я боюсь своей скорой старости… Это ужасно: видеть себя старым рядом с молодой, изумительно красивой женщиной. Пощади… Скоро приемся я тебе, как все в этой жизни… Правда, бросить меня будет легко и просто… Но давай попробуем без особых изменений в нашей жизни. Видимся мы и так, слава Богу, каждый день…
Она закрыла мне рот рукой:
– Молчи…
Теперь я уже закрыл ей рот поцелуем, сильным, до потери дыхания. Она нащупала мой ремень, ловко расстегнула его, затем молнию на брюках, и я остался в одних трусах. Я повернул ее спиной, платье с легким шелестом заструилось вверх. Рот ее, чтобы заглушить крики, я зажимал ладонью.
…– Ты просто богиня, – сказал я, отдышавшись. – Я ни разу не видел такого прекрасного пропорционального тела. С ума можно сойти. Ты знаешь об этом? У меня опять готовность номер один…
– Не сейчас, не в этих условиях… Я люблю с ванной, на худой конец – с душем… Пойдем по одному на выход, надо попить кофе.
И она, открыв защелку, вышла в зал, а я пошел в дверь напротив.
…Кофе был замечательный, я такой пил только раз на пляже в Гаграх, когда закончился безумный летний и бархатный сезоны, и мы с женой вдвоем, оставив сыновей на маму, приехали туда на полторы недели. Заведение скромно именовалось «Буфет», кофе назывался «По-восточному» (без дефиса), легких турок на разметанном на плите песке стояло пять или шесть штук, узорчатых, ярко-бронзовых, но в межсезонье хозяин обходился, максимум, двумя.
Мы сели за столик, внизу от нас, в двадцати метрах, шевелилось и вздыхало море. Было тепло, солнце сегодня милостиво баловало редких отдыхающих своим теплом. За соседним столиком несколько абхазцев играли в нарды, пили чай, все слушали неторопливый рассказ аксакала в войлочной шляпе с короткими полями. Он сам не играл, похоже, плохо видел, но был живым участником всего этого действа. Они говорили на местном языке, но я обратил внимание, что несколько раз упоминалось имя Бэлы Ахмадулиной.
– Послушайте, – спросил я хозяина, который сам принес нам по стакану холодной воды, – ваши гости говорят о поэтессе Бэле Ахмадулиной?
– Да, шумливые люди… Она сегодня утром пила здесь кофе. Вечером выступает с чтением стихов в зеленом театре. Это в парке, недалеко отсюда. Если не будет билетов, приходите за полчаса к служебному входу, я вас проведу…
– Вот так, запросто?
– Я вижу дорогих гостей, знаю, из какого пансионата вы пришли… Кофе – угощаю вас за счет заведения… Приходите каждый день…
– Ну, спасибо. Надеюсь, завтра вы все-таки возьмете с нас за прекрасный кофе и за удовольствие, которое вы нам доставили?
– Будет день, будет, что? Пища…
…Я улыбался. Юлия смотрела на меня, не понимая причины хорошего настроения. Спросила:
– Ты чему улыбаешься?
– Гагры вспомнил, кофе, пляж в октябре, концерт Бэлы Ахмадулиной…
– У тебя жена инвалид, не ходит?
Я сжался. Она увидела реакцию на лице, затормозила:
– Ну, прости, прости… Я не хотела. Просто об этом в коллективе знают. Тебе надо быть готовым и к таким вопросам. Прости…
Она взяла со стола мою руку, приложила к губам, стала целовать. Заговорила после паузы:
– Я все в этой жизни делаю назло или вопреки. Все подруги курят, я – бросила… Мама нашла студента МГИМО для меня, я – стала любовницей пятидесятилетнего ассирийца, мафиози… А мне-то – всего двадцать, студенткой была. Родители еле-еле спасли меня от него. Охотился сам, его люди за мной гонялись, говорил, что убьет не из пистолета… Зарежет, чтоб умирала мучительной смертью. Но, честно скажу, я такого любовника в беспутной своей жизни еще не встречала…
– Юль…
– Поняла… Но я знаю, что ты не ревнуешь к прошлому, да? Просто такие вещи не принято в твоем кругу, среди твоих друзей, обсуждать, да? Принимаю. Я же говорила, что мне надо было родиться мужиком… Точно, мы бы с тобой подружились!
– Если бы не работали в одном отделе…
– Какая разница, дружить можно и между начальником и подчиненным. Смотри, что я напридумывала за эти дни, пока ты меня игнорировал.
– Девочка, моя…
