Владлен Петрович Шинкарев
Река жизни
Дефицитные мытарства
Вот говорят, что коррупция страшнее всего на свете. Вздор. Ерунда на постном масле. В советское время кое-что покрепче было, скажем, – дефицит!
Зайдёшь в магазин, деньги в руках есть – купить нечего, магазин пуст, а если вздумаешь крабов спросить, так тебя так облают, что за три версты обходить будешь место собачье. Ну, а если дефицит случайно выбросили на прилавок – тогда страшное дело. Счастливчик: успел очередь занять, не робей. Стой на месте, обвыкайся. Каждый час проверки по списку очередников, чуть зазевался – тебя из очереди вон и жаловаться некому, в порошок сотрут свои же собратья по зверскому добыванию.
Живу я в небольшом городке на юге страны. Зарплата, как у всех, нескучная – жить можно, но на праздники купить нечего. А здесь международный женский день надвигается.
Моя жена и говорит, смотался бы ты муженёк в Москву, да скупился бы. Вон, наш кум за счёт предприятия уже пять ходок сделал в столицу нашей родины. Всю семью приодел и кое-что выгодно продал.
За свой счёт, конечно, накладно в Москву ездить, я к директору нашего предприятия – так и так, мол, надо с литературой ознакомиться по нашему изобретению. Директор засомневался о целесообразности поездки, так как век не слышал на своём предприятии этого слова, но командировочное удостоверение подписал.
Прилетаю В Москву, на такси прямо к ГУМУ… У дверей универмага наталкиваюсь на огромную очередь. Спрашиваю: «Что дают?» Но, как всегда, все готовы часами стоять, но никто не ответит, что дают? Поскольку сами не знают.
Меня любопытство распирает, но боюсь покинуть очередь, а то, как в нашем городке, выбросят из очереди и будь здоров. Стою, иногда медленно продвигаюсь. Спрашиваю, может, туалетную бумагу дают, так на черта она мне нужна, мы и без неё обходимся.
Уже подходим к фонтану, а я всё в неведении, тревожусь за себя и за окружающих граждан.
Наконец, появляется первый покупатель с товаром. Мы все хором бросаемся к нему. Он радостно показывает свой товар: женские белые носки, с боку по два цветочка. Таких красивых носков я ещё никогда не встречал на женщинах.
Завороженный рассматриваю носки, интересуюсь стоимостью товара: двенадцать копеек за пару. У меня и дух перехватил, снова в очередь стал, а в голове одна мысль – лишь бы не кончились носки.
Тревожная мысль не даёт покоя. Бросаюсь к очередному счастливцу с вопросом: «По сколько дают пар в одни руки?» Получаю успокаивающий ответ – неограниченное количество.
Меня это настолько удивило, что стоять на одном месте не могу, начал лихорадочно челночным способом двигаться то взад, то вперёд. Очередь стала шуметь. Все в один голос:
– Да успокойтесь вы, молодой человек, мы и так, как на иголках стоим!
Какой там успокойся, когда дурные мысли полезли в голову, – сколько брать, чтобы на них заработать? Уже прошли фонтан, смотрю, граждане – покупатели пачками несут носки.
Думаю, зачем им столько носков? А у самого мысли – народ то у нас не глупый, знает, что делает. Ни одному мне такая умная идея в голову стукнула.
Вот уже и прилавок возвращает меня на землю с небес. Слышу, как шепчет народ, – товар из Индии.
Возбуждённый, беру в одни руки – аж сто пар! Отхожу от прилавка вспотевший от переживаний и волнений, гляжу, один гражданин, разорвав упаковку, рассматривает носки. Я к нему, с расспросами: «Почему такая красота, и так дёшёво стоит?»
Оказывается, носки одноразовые: для усопших. И слышу успокаивающий ответ:
– Мужик, не парься, эти носки дольше наших носятся. В прошлом году я взял пару разовых туфелек для жены из такой же серии, так она весь летний сезон на море в них проходила вместо наших резиновых шлёпанцев.
Уложив носки в сумку, выхожу на улицу. Стою и думаю, ну вот и удача: прихватил ещё туалетного мыла (московского), зубную пасту (польскую), колготки (чешские). Смотрю незнакомая женщина волоком тащит аж три коробки женской обуви. Спрашиваю:
– Откуда дровишки?
А она в ответ:
– Из леса – вестимо, из ЦУМа.
Я туда. Забегаю на второй этаж, громадная очередь, но шума и крика не слышно. На удивление строгий порядок. Занимаю очередь. Спрашиваю:
– Что дают?
– Сапожки женские! Нет, не югославские, и не чешские, а русские!
Про себя думаю, ширпотреб какой-нибудь. Очередь меня успокаивает, объясняя, что сапоги производит фабрика «Заря» для Франции. По какой-то причине партию сапог забраковали и пустили в розничную продажу. Ну, думаю, хоть здесь повезло, товар не для гроба.
В это время подходит незнакомая женщина, радостная, с сапогами, и счастливо объясняет, какая удобная колодка, и показывает необычайную красоту, нам гражданам, стоящим в очереди. Просто издевательство какое-то! Сапожки из натуральной кожи, а внутри мех из овчины, цвет бежевый. Мне бы стоять в очереди, да не высовываться, меня же дёрнул чёрт: стал продвигаться вперёд вне очереди с расспросами: все ли имеются размеры и сколько товара осталось?!
Меня останавливают два «гражданских» типа, вежливо требуют предъявить документы, долго их рассматривают, и так же вежливо велят покинуть магазин и отправляться по назначению, указанному в командировочном удостоверении.
А на дворе не уютно. Мокрый снег глаза залипает и душу терзает своей слякотью. Расстроенный, выхожу из ЦУМа, в раздумьях остановился, не знаю куда двигаться. А кругом-то, батюшки, народу уйма. Одни справа толкают, другие слева. Все с коробками, с кульками. И шум такой стоит, как будто нахожусь в центре пчелиного роя, чуть пошевелюсь – покусают; одни от восторга и радости, что урвали вещь нужную, а другие – от разочарования. Одни слёзы.
Не понимаю, куда отправляться и на чём лучше ехать. Грех один. Ну их, думаю – пойду в Елисеевский магазин. Вокруг него столько нездорового разговора, но видно не зря, раз туда народ за продовольственными товарами валит. У нас в городе даже хороших конфет не достанешь.
Добрался пешком по улице Горького до магазина, захожу внутрь. Народу на удивление не так – то и много, все в основном стоят за чёрной икрой. Ну, думаю, хоть здесь повезло! Стал в очередь, а сам спрашиваю:
– Почему покупателей мало? А мне говорят: ловят всех, кто в рабочее время по магазинам шастает.
Я и говорю, это что – такая борьба с дефицитом? Очередь смотрит на меня и удивляется, что это я с луны свалился, а потом догадались: в Москве давно не был. Слышу, как коренные москвичи, в очереди возмущаются: из – за этой провинции, мол, ничего не купишь в конце рабочего дня. Я посмотрел на часы. Уже вечер. Стою в очереди, затих, прислушиваюсь к разговору граждан, а про себя думаю, возьму триста грамм деликатеса, порадую своих женщин, хотя бы на праздник. Как никак – цена кусается, сто двадцать рублей за килограмм.
Не успел, как следует, и поразмыслить, как из очереди стали раздаваться голоса: больше одного килограмма в одни руки не отпускать. И здесь мне стало стыдно за свою нищету и убогость. Когда подошла моя очередь, я естественно взял столько, сколько требовали обеспокоенные граждане.
С ценной покупкой вышел на улицу и радостно вздохнул московским воздухом. Благодать, рабочий день кончился, можно успокоиться и отдохнуть. Но гложет мысль – хорошего, дорогостоящего подарка так и не купил для жены и дочери. Бежать дальше по магазинам нет сил и терпения, да и пора позаботиться о ночлеге. Знаю по опыту, устроится в гостиницу в центре Москвы невозможно. Здесь гостиницы заполнены гражданами из Закавказья, Средней Азии.
Еду на ВДНХ. Там с трудом, за калым, устраиваюсь в гостиницу на сутки. А у самого в голове тревожные мысли, где дальше придётся обитать, не на улице же жить прикажите. Подсказал швейцар гостиницы, – перекантоваться, мол, можно на площади трёх вокзалов. Чтобы вашу рожу не приметили на каждом вокзале переспите одну-две ноченьки, а там и командировка ваша кончится… А что делать простому труженику?.
Переспал ноченьку. Принял душ, побрился, неизвестно, сколько скитаться придётся по вокзалам. Проверил, хорошо ли прикрепила булавками мешочек с деньгами жена, и в метро, до площади. Еду в метро с вещами, а народу утром тьма, все торопятся куда-то, спешат. Не то, что остановиться, передохнуть невозможно – сумку с вещами положить некуда.
Прикатил я к трём вокзалам, вещи в камеру хранения сдал, и пошёл в бюро по изобретениям, в экспертную комиссию, чтобы для начала хотя бы командировочное удостоверение отметить: когда прибыл в столицу нашей родины, и, когда из неё выбыл.
Так, знаете, налегке, не без помощи граждан добрался до комитета по изобретениям. Подыскиваю необходимый кабинет. Мне культурно велят – часок подождать. Я, конечно, человек терпеливый. Ежели надо, могу и сутки ждать, тем более – время то не моё, а государственное.
Но в конце рабочего дня мне говорят – позвольте убираться! Говорю:
– Это всё не по-европейски, круглое невежество!
И как судить таких людей, если в их поступках вины особой нету.
Двумя словами об этом не рассказать. Кое-как перекантовался, то в комитете, то на трёх вокзалах и с новыми силами по магазинам. Одно досадно, за эти два дня с мёртвой точки своё дело не сдвинул.
Вот, – думаю, – люди работают! Махнул я рукой на это дело, и по совету сотрудников – на окраину Москвы, в магазин «Молодёжный».
* * *
Всегда я симпатизировал борьбе с пьянством. Даже вот когда в советскую эпоху бутылка водки стоила чуть дороже двух рублей, я не протестовал против трезвого образа жизни. За трезвость, так за трезвость.
Но, между прочим, при введении строгого режима продажи водки, у меня отчаянно сжалось сердце. Я как бы предчувствовал некоторые резкие перемены в психике людей. И действительно, пьют, что попало, лишь бы захмелеть и всё забыть. Скажи, раньше можно было свободно купить бутылку водки, на каждом перекрёстке – никто не поверит.
Вхожу в «Молодёжный» магазин после недосыпания, помятый и небритый. Глазами тусклыми ищу парфюмерный отдел. Вот и он. А сам думаю – срамота, во всей Москве, купить стоящего подарка своим женщинам не могу! Прямо спрашиваю: «Товарищ продавец, есть ли у вас французские духи?»
Она бегло окинула меня пронзительным взглядом и через мою голову кричит:
– Федька, Лешка!
И здесь сразу же передо мной вырисовываются два интеллигента моего возраста.
– Идите к выходу, вот ваш новый компаньон, с минуты на минуту будет машина.
Не успели мы подойти к выходу, а машина тут как тут. Начинаем разгружать товар. Смотрю, на таре написано: «Тройной одеколон», «Огуречный лосьон»…
Мои новые компаньоны руки потирают, спрашивают, как меня зовут, где я живу и почему меня раньше не встречали?! Объясняю, что я приезжий.
– Тебе сильно повезло, – слышу в ответ.
Где-то через два часа, разгрузив машину, мы отправляемся к зав. отделом. Она разрешает каждому взять по коробке тройного одеколона и огуречного лосьона.
Я в недоумении, глаза вытаращил и тихо промолвил, чтобы никого не вспугнуть:
– Спасибо, друзья, по гроб жизни обязан, но мне нужны настоящие французские духи.
Зав отделом смотрит на меня, а в глазах удивление, потом просветление, и довольный смех: – Давай поскорей деньги, принесут тебе французский туалетную воду.
– Благодарю, – заявляю, – но мне нужны духи.
– А ты знаешь, сколько они стоят?
– Нет, – говорю, – но готов любую сумму заплатить. Да я же могу дать честное слово.
– Мне твоего честного слова не надо, а деньги давай, – называет сумму.
Я ничуть не удивился, так как эти суммы уже слышал от моряков, когда бывал в Новороссийске.
– Чего стоишь, деньги давай!
Я замешкался, деньги-то у меня зашиты в трусы.
– Я сейчас.
А сам, как пробка вылетаю из кабинета в поисках туалета. С горем пополам достал деньги из трусов и назад в кабинет. Деньги подаю, а взамен беру дрожащими руками коробочку с духами. Читаю, что там написано. Несколько раз перечитываю и глазам не верю:
– Париж… Париж… Париж!
– Вот, – думаю, – люди работают! Да в каком-нибудь другом месте разве стали бы со мной возиться, так долго и терпеливо!
Выхожу в зал, а там новые кореша меня поджидают. Суют в руки тройной одеколон и огуречный лосьон, честным трудом заработанные. И говорят:
– Острый кризис, но жить можно!
Национальный вопрос в орденах и медалях
Нынче, все как сговорились – деньги, деньги, деньги! Как будто, знаете, вся жизнь только в этом и заключается. Как будто у нас, за нашу долгую жизнь в советское время, других приоритетов и не было. Впрочем, лучше расскажу одну историю. Так сказать, из подлинной жизни. И, хотя это было в прошлом веке, не менее актуальная для познания национального вопроса в нашей многострадальной стране.
Выехали мы однажды на машине в экспедицию. Приличная машина УАЗ, на которой более 80 км. не разгонишься, а нам пилить далеко, аж в Закавказье. Дали нам в дорогу славного, хорошего шофёра Николая Чёрного. Он всегда с нами с охотой уезжает в длительную командировку. Сам себе начальник, никто тебя не дёргает – никакая там бухгалтерия: то в банк, то на базар, а выпить никто не даёт. А здесь каждый вечер на отдыхе и стопочка, пусть гидролизного спирта, но зато бесплатно.
Конечно, откровенно говоря, ехать с ним было сплошное мучение. Что в городах не более 70 км. в час, что за городом – то же самое, но для душевного спокойствия одна благодать, знаешь домой обязательно возвратишься в здравии.
И вот, стало быть, едим в экспедицию пять человек: два лаборанта, один научный сотрудник и я, руководитель лаборатории.
Летняя природа разворачивается перед нами. Повсюду зелёная травка, поляны с цветущими цветочками. Кавказское небо над нами такое голубое, что без боязни, где хочешь там и останавливайся. Отдыхай, не то, что сейчас!
Вот уже и военная – грузинская дорога, решаем, остановится на привал, на ночь. Мы с Николаем собираем хворост, девчата с машины вытаскивают сумки с продуктами, птички щебечут. Горный орёл высоко парит в воздухе.
Я гляжу, на эту летнюю картинку и мне хочется думать только о хорошем. Тем более, только несколько дней тому назад, нашему институту вручили знамя ЦК КПСС СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР И ЦК профсоюзов, как победителям всесоюзного социалистического соревнования. Все сотрудники нашей лаборатории получили премии, мне же вне очереди предоставили легковой автомобиль марки «Жигули». Меня окружают милые, понимающие люди. За костром под рюмочку, как-то незаметно проявилось у всех уважение к личности и мягкость нравов.
Отсутствие брани и грубости, правда, настораживало, как бы чего не вышло. Моё волнение передалось Николаю. Николай подымает щепетильный вопрос: почему это ни одному шофёру, слесарю, сантехнику, лаборанту на торжествах не вручили правительственную награду – типа там орден или медаль. Девчата хором и говорят:
– На черта, Николай, тебе эта медаль.
Но шофёр не унимается:
– Лично она мне не нужна, но обидно, что не уважают рабочий класс.
Так распалился, такое впечатление: немедленно из кармана достань медаль и вручи ему за заслуги перед отечеством – и тогда он успокоится.
Я начинаю понимать, что дело касается меня. Медаль здесь не причём. Я просто и доходчиво начинаю объяснять, что машину получил случайно, так как оказался непредвиденно за одним столом во время банкета с первым секретарём Крайкома КПСС, начальником Главка и директором института.
Кое-как угомонили общими усилиями нашего шофёра, способом довольно известным среди простого народа, подливая всё время в рюмочку горячительного.
И, покуда мы не доехали до пункта назначения, Николай всё время требовал себе медаль. Все мои уговоры на него не действовали. Более того, на последнем привале нёс разный вздор и небылицу, бормоча о маленькой зарплате, о дороговизне и о трудной работе водителя.
Мои сотрудники стали требовать от меня, чтобы на стоянках я меньше наливал водителю спирта.
Наконец я облегчённо вздохнул, прибыв в конечный пункт нашей экспедиции, Аштаракский район, что в Армении.
Мой друг Спартак Варданян предоставил для жилья всем нам свой двухэтажный особняк – дворец из армянского туфа. Особняк утопал в зелени роскошного сада, где всё благоухало и было так свежо от горной воды, которая журчала в арыках сада. В саду по утрам пели соловьи, под деревьями ходили павлины.
По случаю нашего приезда в доме Спартака собрались гости, родственники и руководители района.
Кавказские тосты, притчи, афоризмы текли рекой, как и армянский коньяк наивысшей пробы. В разгар застолья председатель райисполкома то ли опрометчиво, то ли специально предоставил слово нашему уже захмелевшему шофёру.
И тут-то Николай и дал волю своему красноречию, обрушившись с критикой на партийную организацию, на профком, на дирекцию нашего института. Конечно, обстоятельства сложились неаккуратно адекватные здравому смыслу и не по делу. Я как руководитель экспедиции стал одёргивать нашего сотрудника, мол – не по делу говоришь.
А председатель Аштаракского района, стараясь вникнуть в суть претензий Николая, вдруг встаёт из-за стола, и произносит:
– Ошибку сейчас поправим, вы к нам не первый год приезжаете, вот уже двадцать лет, и всё с одним и тем же шофёром. За добросовестный труд будет тебе, Николай, медаль.
С этими словами председатель и удалился. Через несколько минут он возвращается к столу, держа в руках коробочку с медалью, и велит Николаю надеть пиджак, с которым он никогда не расставался в командировках. На лацкане пиджака Николая засияла медаль «За добросовестный труд». Все захлопали, а Николай даже обронил слезу. Вышел из-за стола и больше не появлялся, сколько мы его не приглашали.
Увидев наше смущение, хозяева стола, попросили меня зайти в райисполком и получить удостоверение.
Мы же, как гости, были поражены находчивостью наших друзей и их доброжелательностью. Это получилось неожиданно и красиво. Тот вечер мы все запомнили на всю жизнь, потому что доброта и любовь народов друг к другу проявляется в мелочах, в трудные моменты нашей жизни.
Через несколько дней мы возвращались домой. Стояла летняя жара, было душно в машине, но Николай всю дорогу не снимал пиджак. Раньше, когда мы ездили в командировки, Николай никогда не ходил в магазины за хлебом, а здесь, каждый раз сам напрашивался на эту акцию. И всегда возвращался из магазина с гордо поднятой головой. На следующий год желающих ехать с нами в экспедицию было столько, что в пору надо было объявлять конкурс. Мы же всем объясняли, что такое бывает раз в жизни и никогда не изменяли Николаю за его добросовестный труд.
Опечатка
Так наше общество еще бы долго катилось! Но тут наступил 1984 год, а с ним – перемены, апрельский Пленум ЦК КПСС, XXVII съезд партии. Надо что-то менять в экономике и общественной жизни, но как – никто не знает.
Перемены несли с собой активное общественное мнение, происходит разделение на прогрессистов и консерваторов. Идет переоценка не только дня сегодняшнего, но и предшествующего опыта – что из прошлого можно взять в будущее, а что – вредно. И уже факт на лицо – у нас сложился свой доморощенный бюрократический социалистический консерватизм. Приветствовалось только коллективное мышление, любое отклонение от курса – и это уже деяние антиобщественное, антигосударственное, антисоветское. «Мы победим, или нас победят!» – кричали партийные идеологи. А здесь новая отчаянная струя в политике партии – обсуждение животрепещущих вопросов развития, создавалась видимость активного участия народа в жизни страны. В это время я работал в научно-исследовательском институте и сталкивался ежедневно с такими парадоксами нашей жизни вплоть до анекдотических.
В 1985 году поступила директива из нашего Главка подготовить перспективный план развития научно-исследовательских работ до 2000 года. Наш институт усердно взялся за разработку проектных планов. С таким же усердием к этой работе подключились еще тысячи институтов Академии наук СССР, ВАСХНИЛ и Академии медицинских наук, все главки и министерства. К середине 1985 года наш Главк сверстал все планы своих подведомственных учреждений, согласовав его с Министерством сельского хозяйства СССР и ВАСХНИЛ и за подписью начальника главка тов. Худякова В. В. направили их в ЦК КПСС и Совмин.
Подписывая сопроводительное письмо, начальник по привычке подмахнул свою подпись, не глядя. Новая секретарь-машинистка, молодая красивая девушка, в чем было ее, пожалуй, единственное достоинство, допустила роковую ошибку: напечатала фамилию без буквы «д», чем невольно покусилась на благозвучие имени важного лица. Так как сроки отсылки документа поджимали со всех сторон, на эту ошибку никто не обратил внимание, даже первый отдел пропустил. Ранним утром первый отдел и переправил документ в ЦК и Совмин. В ЦК и Совмине работали неглупые люди, если десятки лет могли дурачить простых людей. Они хорошо понимали, что, если дать ход всем документам, никакого бюджета страны не хватит на их реализацию. Поэтому они тщательно проверяли каждую цифру, урезали каждую смету, которая как правило была завышена в 2 раза, сверяли каждую букву и запятую со своими возможностями. Задача стояла самая простая: возвратить ряд сомнительных документов по техническим причинам, не обижая тем самым их авторов.
К этому времени обстановка в стране накалилась до предела. В соответствии с поручением Политбюро ЦК КПСС на базе научных советов АН СССР была создана временная научно-техническая экспертная комиссия по проблемам повышения эффективности мелиорации под председательством вице-президента АН СССР академика А. П. Яншина. Колоссальный общественный резерв был использован на полную катушку.
Перспективный план развития начал свое путешествие по инстанциям. ЦК и Совмин переправили его в экспертную комиссию. Там его долго перебрасывали от одного эксперта к другому, те делали пометки и незначительные замечания, но ни один не удосужился посмотреть в сопроводительные документы. Наконец, к концу года план с положительным заключением экспертной комиссии возвращается в ЦК и Совмин. Там еще месяц он изучается то в отделе науки, то в отделе сельского хозяйства. В столице хорошо знали Василия Васильевича Худякова: он одно время возглавлял отдел сельского хозяйства, грамотный, добросовестный специалист, да и возглавляемый им Главк занимается серьезной проблемой. Трудно отказать таким людям. И когда уже не было никакой надежды на возвращение документа в наш Главк, кто-то из работников Совмина случайно бросает взгляд на опечатку в расшифровке подписи под сопроводительным письмом. Вот она, спасительная зацепка задержать принятие документа! Прямо находка для ЦК КПСС! Документ вместе с «развращающим» сопроводительным письмом тотчас возвратили в наш Главк с надеждой, что его не успеют переслать исправленным до конца года. Фамилия начальника была подчеркнута дважды красными чернилами, а в приписке значилось, что такого начальника Главка не существует. Василь Васильевич, увидев такое замечание, угодил с инфарктом в Кремлевскую больницу. Три его заместителя не знали, что делать. Никто из них не горел желанием брать на себя ответственность. Да, консерватор сохранил лозунги прошлых лет, оберегая их. Общество он хотел видеть мыслительно неподвижным, а себя, самого мыслящего, непогрешимым. Именно такое мышление уже никак не совпадало с тем временем. Общество теряло все, но ведомства, чувствуя скорый крах, приобретали: штаты, кабинеты, оклады, премии. Все тот же престиж, масштабность и грандиозность своей деятельности в ущерб благосостоянию народа. Я знал это хорошо и не понаслышке: был членом двух научных советов. Институт, да и Главк в целом, ничего нового не могли дать народному хозяйству. Они еще держались на плаву благодаря старым разработкам. Оборудование устарело, научные мысли закостенели. Все смотрели на начальника Главка, как на спасителя, надеясь на его авторитет. Когда Василий Васильевич вышел из больницы, документы так и лежали на его столе нетронутыми. До его принятия и рассмотрения в ЦК КПСС оставались считанные дни. Секретарь – машинистка принесла новое сопроводительное письмо на подпись. Василий Васильевич, глядя на красивую молодую девушку, промолвил:
– Что у вас на уме, когда вы печатаете такие важные документы?
Девушка, явно не страдающая таким пороком, как чинопочитание, но ценившая свои внешние данные, как самое важное достоинство, заявила:
– Я бы об этом не думала, если бы была замужем!
Ошарашенный начальник Главка подписав сопроводительное письмо, расшифровку фамилии прочитал вслух несколько раз: не пропущена ли буква «д» снова.
Прошло более четверти века, а мы уже наблюдаем новый вид бюрократизма, сдобренный на коррупции. Как жаль!