Владимир Михайлович Скрипник
Жилец
У девушки были мягкие, ласковые руки, а от случайного прикосновения к моему лицу ее влажного купальника у меня закружилась голова. Вокруг суетились женщины, дети – все громко обсуждали случившуюся драку, причем повода к драке никто не видел, поэтому симпатии окружающих были на моей стороне. И вдруг девушка случайно на миг прижала мою голову к своей груди и – о ужас! Я почувствовал, как мой не подававший доселе признаков жизни отросток в плавках зашевелился и стал быстро увеличиваться в размерах, норовя вырваться наружу. Во избежание позора я присел на корточки, а затем и вовсе сел на песок, поджав колени к подбородку. Женщины, подумав, что мне стало плохо всполошились. Кто-то предлагал вызвать скорую помощь, милицию, а одна женщина, узнавшая меня, предложила отвести домой или позвать мать. Ни один из этих вариантов меня никак не устраивал.
– Не надо милицию и скорую не надо мне уже нормально. Я быстро встал и побежал к воде, зайдя по пояс, долго умывался, пригоршнями лил воду на голову, пока прохлада не успокоила мой организм. Толпа потихоньку рассосалась, но Ленька и ребята, которые недавно избивали меня, стояли невдалеке, что-то обсуждали и временами посматривали в мою сторону. Наконец окончательно успокоенный я вышел из воды. Постояв немного в раздумье, я не спеша направился в сторону ребят. От неожиданности они притихли и застыли в растерянности.
Подойдя к Леньке, я молча протянул правую руку. Помедлив, Ленька молча ее пожал.
Ребята зашумели. Завязался разговор ни о чем, все что-то спрашивали, что-то предлагали. Такое радушие от парней я испытал впервые и это мне понравилось. Потом все вместе плавали, опять играли «в дурачка», о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Неожиданно для себя я стал центром компании. Перед тем как разойтись по домам, договорились встретиться вечером в парке. Вспомнив про вечерний поход на глей, я отказался и пообещал прийти завтра утром на ставок, на том и расстались.
На подходе к бараку я увидел стоявшую у двери мать. Она с тревогой всматривалась в мое лицо, судя по всему, уже знала о драке. «Сейчас начнется! – с досадой подумал я, – жрать охота, а она будет нотации читать».
– Саша, что случилось? Кто это тебя так? Я сейчас пойду к их родителям, так же можно без глаза оставить. И губа! Что они с тобой сделали?
На глазах у мамы появились слезы.
– Да ладно, мать, хватит причитать! – грубо прервал ее я, – пойдем домой, я есть хочу!
И обойдя ее, направился в сторону двери. Мама вытерла платком глаза, грустно посмотрела мне вслед: «А я и не заметила, когда он вырос, вот уже и грубить начал.»
Вечером я поднялся на глей, по пути зашел на автобусную остановку с намерением встретить Давида и помочь ему подняться наверх. На остановке, кроме бабки с ведром семечек, никого не было. Я подошел к столбу с расписанием, торгующая семечками бабка проинформировала, что вечерний автобус уже был, а из него вышел гражданин в шляпе, и он ушел в том направлении, и бабка рукой указала в сторону глея.
Давид уже сидел перед раскрытым мольбертом, но еще окончательно не отдышался, а рядом с мольбертом стоял откупоренный «огнетушитель» и уже неполный стакан вина. Увидев меня с рассеченной губой и подбитым глазом, художник развеселился:
– О, как я понимаю, судьба свела вас, рыцарь, в поединке с великаном или драконом и вы, конечно одержали очередную победу, а поверженный противник, сгорая от стыда, но при этом благодарный судьбе за честь сражаться с таким выдающимся рыцарем, сейчас держит путь в Тобосо, чтобы вручить свою судьбу в руки Дульсинеи, на ее справедливый суд. А впрочем, какой там рыцарь, у вас, сударь, как я гляжу, нет Росинанта и Санчо Пансы тоже нет, как нет и осла, ну хоть Дульсинея-то есть? Из-за чего была драка?
– Увы, я не рыцарь печального образа, – я театрально сделал глубокий реверанс, – и как вы справедливо заметили, нет у меня ни осла, ни Санчо Пансы, ко всему прочему и Дульсинеи нет, что касается Росината, то и его нет, а есть только старый велик, у него на раме написано «Россия», как вы считаете, он может сойти за Росинанта? – и не дожидаясь ответа, добавил: – А драка произошла черт знает из-за чего.
И неожиданно для себя я рассказал о драке, стараясь быть предельно объективным. Рассказал о том, что практически избил Леньку, рассказал о девушке на пляже и обо всем, что было потом. И как-то само собой получилось, я рассказал о сне и о поллюции, и о том, что у меня еще не было близости с женщиной, при этом не испытывал чувства неловкости.
Давид сидел молча, смотрел вдаль и пальцами левой руки перебирал кисти, как четки. Отхлебнув из стакана, он наполнил его почти до краев и протянул мне со словами: «На, пей!»
От неожиданности я немного опешил и тихо произнес:
– Я не пью.
«Это пока!» –Подумал Давид, а вслух сказал:
– И правильно делаешь, выпивка искажает восприятие жизни, делает ее проще, но бесцветнее.
– А вот ты? Ты же художник. Тебе вино не мешает ее воспринимать? – Спросил я.
– Э-э! Я другое дело, наоборот, без вина жизнь не воспринимаю вообще.
Давид достал из кармана папиросы и спички. Папиросу он достал сам, а со спичками я помог и заметив, как я это сделал, неумело прикрыв руками огонек от ветра, Давид не стал предлагать мне закурить. Сделав глубокую затяжку, Дод, глядя вдаль, толчками выдыхал дым. Лицо его было озабоченным, неожиданно спросил:
– А мать?
– А что мать? – я удивленно посмотрел на него.
– Ну, матери дерзишь?
От неожиданности я покраснел.
– Нет! – невольно ответил, и тут же поправил себя: – До сегодняшнего дня почти не дерзил, а сегодня… Вообще-то, она хорошая, но стала меня раздражать, лезет, куда ее не просят, со своими заботами и советами, можно подумать, я без нее не разберусь. Неожиданно для себя я это сказал с раздражением и тут же почувствовал себя неловко.
– Ничего, это все нормально, – успокоительным тоном произнес Давид, – главное, не переступить черту, а то потом себе не простишь никогда.
Взял стакан, выпил почти половину и, поставив на место, грустно добавил:
– Я знаю, что говорю. А нормально потому, что у тебя в жизни наступил переходный, или, по-научному, пубертатный период. Слышал о нем?
– Да так, кое-что. – я неуверенно пожал плечами.
– Расспроси отца или старшего брата, они в курсе и тебе расскажут все что нужно.
– У меня нет отца и нет старшего брата, были конечно, но их обоих уже нет в живых. Отец умер, брат погиб на шахте. Остались мы с мамой вдвоем.
– Извини, брат! Никак не научусь не попадать в такие ситуации. Ладно, давай я тебе кое-что расскажу, может пригодится.
И Давид долго, подбирая слова, рассказывал о том, как мальчики становятся мужчинами и что сопровождает этот переход. Мне особенно запомнилась фраза: «Перерасти из мальчика в мужчину – дело нехитрое, это процесс природный, все через него проходят, а стать мужчиной, настоящим мужчиной, знающим, что такое честь, ответственность за все, что происходит в его жизни, в жизни зависящих от него людей, –это удел немногих.
Раньше таких людей было больше, и их везде уважительно выделяли, называли рыцарями или джентльменами, а они носили эти звания с гордостью, как большую награду, а теперь их стало гораздо меньше.
– Я Дон Кихота перечитал несколько раз и каждый раз, как первый, удивительная судьба удивительного человека, описанная удивительным писателем. Интересно, в настоящее время есть рыцари, или это предания старины глубокой.
Давид с интересом посмотрел на меня и продолжил:
– Сейчас в смысле этого понятия ничего не изменилось, только изменилось отношение к нему окружающих, и сегодня рыцарями называют людей, выбивающихся из общей массы, не таких, как принято, и звучит это порой, как снисходительная насмешка.
– О! Сейчас солнце подойдет к горизонту, а ты даже холст не повесил.
Я стал проворно помогать Давиду. Художник освежил палитру, глядя на небо, начал рисовать. Несколькими мазками он обозначил линию горизонта и все внимание переключил на небо. Я смотрел с восхищением, как Дод работал и перед тем, как нанести на холст, тщательно смешивал краски, чтобы получить известный только ему колер, а затем кистью наносил его в им определенное место. На небе началось цветовое представление. Казалось, сегодня этот процесс происходил с особым размахом – изменялись не только цвета, в разных местах неба возникали мгновенные нечеткие изображения, напоминающие диковинных зверей, фигурки людей, причудливые деревья или растения. Все это появлялось на переднем плане, затем перемещалось в середину неба, при этом быстро уменьшалось в размерах, а затем, превратившись в точку, исчезало, а тем временем появлялась новая картина и все повторялось. Эти быстрые метаморфозы трудно было удержать в памяти, не то, что перенести на холст. Я с изумлением смотрел на небо, не отрывая глаз и стараясь не моргать. В сознании возникла уверенность в причастности к происходящему. Зародившийся в глубине души восторг заполнял меня всего целиком и переполняя рвался на свободу. Не пытаясь сдержать себя, я радостно громко рассмеялся. Мое внимание притягивало место, в которое все на небе стремилось, оно влекло к себе и мне казалось, нет я был уверен, что вот сейчас я оторвусь от земли и дальше полет… В сознании непрерывным потоком появлялись и уходили чудесные стихи о чем-то прекрасном и далеком. От них щемило сердце и от избытка чувств хотелось смеяться и плакать…
И вот предвестник финала – зелёный луч на короткий миг осветил все вокруг и исчез, солнце окончательно скатилось за горизонт, небо стало привычным грязно-серым, фантасмагория закончилась и наступил будничный вечер.
Давид мелкими глотками пил вино, в промежутках молча курил, пальцы его рук мелко дрожали. Я тоже молчал, сидел с закрытыми глазами, стараясь удержать в памяти увиденное и оно не спешило уходить из сознания. В теле чувствовалась приятная легкая усталость. Давид допил вино, спрятал в сумку пустую бутылку, негромко произнес:
– Похоже, это было не для меня.
– Почему? – Удивленно спросил я.
– Сегодня все менялось так быстро, что, я практически не успел сделать ни одного путного мазка.
Оба замолчали. Сумка уже была собрана, но Давид не спешил трогаться в обратный путь.
– Я когда вижу эту фантасмагорию, впадаю в трудно передаваемое состояние, мне хочется запечатлеть это небо, эти цвета на холсте, разумом я понимаю, что невозможно и не стоит пытаться, а все равно пишу, и, что интересно, краски слушаются меня, почти сразу я нахожу нужные и как надо смешиваю их.
Дод сделал глубокую затяжку и выдыхая папиросный дым мечтательно продолжил:
– Я бы назвал состояние вдохновенным, если бы знал, что это такое вдохновение.
Дод погасил папиросу и обращаясь ко мне, спросил:
– Ладно, я пишу картину, а с тобой что происходит?
Я немного смутился и после паузы сказал:
– Я в это время сочиняю стихи, нет, это неверно, я не сочиняю, они во мне рождаются, точнее, они приходят ко мне, я их слышу, они прекрасны, они живут во мне, я их повторяю, наслаждаюсь, а потом постепенно куда-то уходят и к следующему вечеру я их почти не помню, но я уверен, что эти стихи не приходят просто так, нет, они что-то во мне меняют и каждый раз я немножко, но всё-таки становлюсь другим, немножко лучшим что ли, а как это происходит, не могу объяснить, мне слов не хватает.
– Сегодня тоже были стихи?
– Да!
– Ты можешь прочесть?
– Не знаю, сейчас попробую.
Я начал читать. Дод медленно встал и молча стоял с закрытыми глазами все то время, пока я читал, мне даже показалось, что он перестал дышать.
Неожиданно для себя я замолчал. Оказалось, что дальше читать нечего, а то, что только прочел, исчезло. Я ничего не помнил. По телу прокатилась волной мелкая дрожь, во рту пересохло, закружилась голова, и чтобы не упасть я оперся руками о землю. Дод с тревогой смотрел на меня.
– Тебе плохо? Я могу тебе помочь?
– Нет, уже само проходит, только тошнит. – Тихо проговорил я и без сил сел на землю. Холодный пот заливал мои глаза.
– С тобой такое часто бывает? – Спросил встревоженный Дод.
– Нет такое впервые, но ты не волнуйся, я откуда-то знаю, что сейчас все пройдет.
Дод молча внимательно смотрел на меня и, докурив очередную папиросу, спросил:
– Ты кому-то кроме меня такие произведения читал?
– Нет, ты первый.
– Я думаю, что эти стихи адресованы только тебе одному, зачем я не знаю, но думаю, что ты впредь вообще не должен их никому читать.
Дод опять закурил. Я обессиленный сидел, прижавшись спиной к теплой поверхности старого террикона. Самочувствие быстро улучшалось. Я встал на ноги и стоял слегка покачиваясь.
– Саша, а ты сам стихи пишешь? – спросил Дод.
– Нет! – растерявшись от неожиданности, ответил я, а затем уточнил: – Иногда сочиняю, но не записываю, даже вслух не произношу.
– Это все равно, прочти что-нибудь.
– Нет, не сегодня, потом, – и извиняясь за резкость, я добавил, – еще немного кружится голова и на ум ничего не приходит.
– Ну ладно, потом, значит потом. Пора спускаться, так можно и на автобус опоздать.
На темном небе появились первые звезды.
– Сочиняю ли я стихи, почему ты об этом спросил? После непродолжительного молчания поинтересовался я.
– Хочу понять, почему ты. Что в тебе такого, почему на тебя пал выбор?
– Что за выбор?
– Я сам толком не понимаю, но чувствую, а чувство – это же не ум, его не обманешь. Ладно, пусть жизнь все расставит по местам и как пела Анна Герман: «Надо только выучиться ждать!». Выучиться ждать – банальная, но, по сути, очень важная мысль, мало кто умеет по-настоящему ждать, особенно в наше время, когда: «Подавайте сейчас и все сразу». Нет, врешь, так ничего стоящего не получится. Учись, Сашок, ждать, научишься и жизнь тебе воздаст сполна, – заплетающимся языком окончил Давид свою сентенцию.
Автобус уже стоял на остановке, светился всеми окнами и как только Давид вскарабкался по ступенькам в салон, заурчал, захлопнул двери и уехал. Складывалось впечатление, что он специально каждый вечер ждет именно Давида, к тому же в салоне, кроме него, не было никого.
* * *
Отца своего я не помню. Когда была маленькая, помнила, а потом забыла, хотя помню себя лет с четырех, мы тогда жили в шахтерском поселке, а рядом возвышалась огромная гора, которая постоянно дымила. Дым имел резкий запах, как потом я узнала, это был запах горящей серы и еще время от времени по горе катились вниз огромные камни. Гора росла и постепенно подвигалась в сторону поселка, и когда она подступала настолько близко, что катящиеся по ней камни почти достигали домов (это я их так сейчас называю, раньше их называли по-разному: конура, хибара и еще как-то, я уже не помню) эти дома либо переносили в безопасное место, либо просто бросали. Я это знаю, потому что немного помню, как переносили наш дом, тогда еще был жив мой отец. А потом отца не стало. Я несколько дней жила у родственников, а когда вернулась, его уже не было. Мама еще долго носила черное платье и черный платок.
После, когда я стала старше, мне рассказали, что произошло.
Итак, по порядку. Отец приехал сюда на заработки откуда-то то ли из Курской, то ли Орловской области, устроился на шахту запальщиком, так шахтеры называли подрывников. Работал хорошо и зарабатывал немало, но почти все пропивал, каждый раз после получки несколько дней пил беспробудно. В это время у него было много «друзей», он всех их угощал. Эти друзья по пьянке часто дрались между собой, а инициатором драк почти всегда бал мой отец. Звали его Леонид, но это по паспорту, а так его все называли Ленькой и у него была кличка Баламут. Так и звали – Ленька Баламут, личность в то время известная на поселке, да и на шахте. Обычно еще до окончания запоя у него наступала депрессия – он жаловался на судьбу, что его никто не понимает и он никому не нужен, при этом часто «пытался» покончить с собой. Это были попытки вскрытия вен, но, как правило, он резал ножом руки совсем не в тех местах, где были вены, а еще он вешался, но всякий раз неудачно, то падал с табурета и по пьянке не мог подняться, то веревка обрывалась, или еще по каким причинам, но самоубийства не получались. Как он познакомился с мамой и как у них все сложилось, мне неизвестно, но я знаю, что незадолго до моего рождения отец со своими друзьями за несколько дней построил на краю поселка немаленькую по тем меркам лачугу с перегородкой и печкой.
Стали они с мамой там жить-поживать и меня ожидать, а потом родилась я. Отца как подменили, он не то, чтобы совсем бросил пить, нет, пил, но гораздо меньше и без загулов. Прошла пара лет и все вернулось как прежде, отец пил по-прежнему и так же пьяный буянил, но добавились к этому еще и скандалы с мамой, которые заканчивались тем, что он обиженный уходил в общежитие, из которого не выписывался (кстати они с мамой не были расписаны), жил там несколько дней, а потом смущенный возвращался домой. Вернулись его «самоубийства» только всякий раз перед ними он находил меня, обнимал, обливался слезами, говорил, что он уходит навсегда и целовал на прощание. Я, маленькая, не понимала, что происходит, почему папа плачет и перепуганная ревела сама. Так было несколько раз, потом меня мама загодя отводила к знакомым, а когда все затихало, возвращала назад.
Однажды, не найдя меня для очередного прощания, разгневанный отец обмотал себя взрывчаткой, которую он зачем-то принес с работы и со словами «Я вам всем покажу!» взорвал себя посреди двора, так мы остались с мамой вдвоем. На тот момент мама, как большинство шахтерских жен с маленькими детьми, нигде не работала, никакой специальности у нее не было и особых сбережений тоже не было, а те, что были, быстро закончились. От безысходности мама стала пить, часто оставляла меня дома одну и случалось забывала обо мне. Тогда сердобольные соседки забирали зареванную меня к себе и понемногу подкармливали. Со временем мама образумилась, нашла для себя занятие, которое приносило определенный доход, пусть не очень большой, но стабильный. А начала она работать на терриконе. Смысл этой работы, как я потом узнала, состоял в следующем. Действующий террикон постоянно растет, а происходит это так: на самую верхушку террикона проложены рельсы и по этим рельсам на специальных тележках вывозят шахтную породу, которую вынуждены добывать вместе с углем, с породой в тележки попадает сросшийся с ней уголь, части отработанной деревянной крепи и прочий хлам.
Так вот, наверху террикона тележки опрокидываются и их содержимое скатывается вниз, но не все это докатывается до основания, часть остается на склонах террикона и там его перебирают люди, которые делают это нелегально, выбирают все, что можно продать, сортируют и складывают у подножия террикона в определенных местах, отдельными кучами. В основном это уголь, дрова и камень-песчаник.
Работа эта не только тяжелая, но еще и опасная. Тележки вывозятся партиями с небольшими интервалами, вот в эти промежутки и происходит работа на терриконе, иначе нельзя, велик риск попасть под летящие глыбы, а тогда уж как повезет.
Уголь и дрова покупались на топку печей, а камень-песчаник – для постройки фундаментов домов, подвалов и стен. Все это продавалось по приемлемым ценам и пользовалось спросом. Нужно сказать, этот бизнес имел очень строгие, хотя и неписаные правила. Например, просто так взять и заняться им нельзя, не позволят, в лучшем случае новичка просто прогонят, а если кто-то от безысходности всё-таки захочет работать на терриконе, максимум, на что он может рассчитывать, – это работать на кого-то по найму, по договоренности. Работодатель, у нас их называли барыгами, в конце дня принимает у работника результаты его труда, ведет учет и рассчитывается с ним, другими словами, эксплуатирует этого рабочего. Чаще всего работодатель рассчитывался самой ходовой валютой, – самогоном и к нему чем-нибудь закусить. Основная масса работала за такую оплату, реже работали за деньги. Я была совсем маленькая и не знаю, как и за что мама стала барыгой, но ею она была долго, пока действовал террикон. Вечером к нам в дом приходили мамины работники для расчёта, они вместе со мной сидели в передней комнате и по очереди заходили за перегородку в другую комнату, там, собственно, и происходил расчет. Оттуда работники выходили чаще всего довольными, мама платила справедливо, но иногда и со скандалами, но это бывало редко. Я всех их знала, и они были очень разные. Кто-то сидел молча, ждал своей очереди, кто-то рассказывал разные истории, а в основном все обсуждали прошедший день, как работалось, или делились планами на вечер. Среди них был один парень, который стал частью моей жизни, причем значительной частью, звали его Сашей. Я каждый день ждала вечера, чтобы, забраться с ногами ему на колени и рассказать свои накопившиеся за день детские новости. Саша всегда очень внимательно меня слушал, кивал головой, задавал вопросы, а когда я выговаривалась, рассказывал мне сказки, или читал стихи, я мало что в них понимала, но слушала с открытым ртом, их музыка уносила мое детское воображение в фантастические края, где все красиво, всегда тепло и светло и мама там никуда не уходила от меня и всегда была трезвая. Я обычно крепко прижималась к Саше, закрывала глаза и под звуки его голоса у меня перед глазами возникали различные картины. Часто я так и засыпала у него на руках. Картины были яркие и красивые, совершенно не похожие друг на друга и прошествии стольких лет я не могу их вспомнить, но общее у них было то, что там присутствовал Саша.
Одну из картин я видела часто, она даже снилась мне несколько раз, в этом сне мы с Сашей летели по небу, солнце садилось за горизонт, небо играло различными красками, было тепло и тихо. Откуда-то звучала красивая музыка. Саша держал меня за руку, а другой как бы дирижировал невидимым оркестром. Радость заполняла меня, хотелось от восторга петь и плакать.
Со временем эти видения прекратились, и я никогда больше не испытывала такого состояния, наверное, это было мое детское счастье.
Обычно, когда наступала Сашина очередь, он прощался со мной, уходил в другую комнату, был там недолго, возвращался смущенным, с красными щеками, и быстро уходил из дома, помахав рукой на прощание. Оттого, что он уходил, у меня портилось настроение и я часто плакала, а потом ждала следующего вечера, чтобы встретиться с ним, и он всегда приходил, но однажды я напрасно прождала целый вечер, он не появился и, как потом оказалось, ушел навсегда. Через несколько лет мы с ним встретились, но это уже другая история.
* * *
Тот день начинался как обычно. Фура возвращалась с грузом, ребята сменяли друг друга и к концу дня, когда большая часть пути была пройдена, как всегда неожиданно забарахлил движок, похоже, забился топливный фильтр, а может нет в любом случае разобраться со всем эти ночью на трассе с таким-то грузом было проблематично пришлось останавливаться на ночевку. Кое-как машина съехала в знакомом месте с трассы и, проехав по пролеску несколько километров, остановилась на опушке.
Пока Марина готовила ужин, а это были бутерброды и сваренный на газовой плите чай, Виктор поставил палатку для Марины и занялся осмотром двигателя. Тем временем Андрей бесшумно скрылся в лесу, обследовал местность вокруг их стоянки. Конечно, острой необходимости в этом не было, но военное прошлое братьев давало себя знать. Виктор довольно быстро нашел неисправность и вместе с подоспевшим Андреем произвели необходимый ремонт. Была глубокая ночь. Поужинали. Можно было продолжить движение, но решили расположиться на ночлег.
Марина залезла в спальник, с удовольствием вытянулась во весь рост и быстро уснула. Мужчины установили между собой очередность дежурств.
Утром, после завтрака, на обследование местности так же бесшумно исчез Виктор. До передачи товара оставалось несколько десятков километров и пара часов. В оговоренном месте их должен будет ждать заказчик. По отработанной схеме он должен был обеспечить перегрузку товара в свой транспорт, проверить его соответствие документам и расплатиться. Так всегда было с постоянными партнерами, но на этот раз заказчик был новым и со слов Хозяина – от него можно ожидать всего.
Андрей, как начальник штаба в военном прошлом, предложил план действий на крайний случай, т.е., если возникнет конфликт и он перейдет в фазу боевых действий, а исходил из того, что численный перевес наверняка будет в пользу заказчика, поэтому в плане он отвел значительную роль Марине. Она должна была изображать из себя современную дурочку с куриными мозгами, и всем своим видом вызывать к себе снисходительное отношение. Другими словами, противоположная сторона не должна ее принимать всерьез, а тем более опасаться. В случае заварушки, учитывая ее решающее действие в разборке с Кругляком, Марина должна будет сыграть роль джокера, но это на самый крайний случай.
Чтобы блокировать элементарное кидалово требовалась предельная осторожность, и по плану процесс должен начаться с денежного расчета, а потом – передача товара и разъезд.
Марина долго возилась в палатке, и когда выбралась из нее ребята застыли от удивления: перед ними стояла ярко накрашенная блондинка с длинными черными ресницами, в короткой облегающей юбке и глубоко декольтированной майке с абстрактным рисунком, изображающим, похоже, не иначе, как конец света. На ногах красовались босоножки на высоких каблуках, на пальцах рук сверкали перстни и кольца, а завершали их длинные разукрашенные ногти. Через плечо был перекинут тонкий ремешок маленькой сумочки цилиндрической формы, в которую можно было поместить разве что пачку сигарет и зажигалку. Выражение лица блондинки было недовольно-капризным. Такое создание можно было встретить где-нибудь в ночном клубе или возле него, но никак не в глухом лесу на трассе.
– Ну шо скажете, пацаны? – Марина, развязно покачала бедрами.
Андрей с Виктором придирчиво осмотрели новоявленную блондинку.
– Сигареты взяла?
– Обижаешь, начальник!
– Покажи.
Марина с подчеркнутой пренебрежительностью достала из сумочки запечатанную пачку сигарет. Андрей вскрыл пачку достал несколько сигарет и выбросил их в догорающий костер, остальное вернул Марине.
– Вопросов нет!
Мужчины быстро свернули лагерь, Виктор обошел стоянку. Все было в порядке.
– Ну, можно ехать.
Несмотря на то, что уже давно наступило утро, субботняя трасса была пустой и ехать по ней было легко и приятно. Через полчаса езды, за очередным поворотом показался стоящий на обочине черный «Порше Кайен», рядом с ним стоял мужчина в белом летнем костюме, в черной рубашке и черной шляпе. Пуговицы на пиджаке и рубашке золотом блестели под солнцем, скорее всего, они и были золотыми. Увидев эту голливудскую картину, Марина невольно улыбнулась: «Нелепо, но работает».
– Приехали! Витя, объезжай и тормози. Ждем. – Распорядился Андрей
Мужчина в шляпе, демонстративно не торопясь, подошел к кабине и, ни к кому не обращаясь, произнес:
– Для вас я – Барон. С кем мне тереть?
– Груз в поряде, – ответил Андрей, давая понять, что он в машине главный.
– Поедешь за мной, – обращаясь непосредственно к Андрею, как бы нехотя проговорил Барон, – метров через сто свернем с трассы, а через пять километров будет старая ферма, там и поработаем.
Действительно, у старого, полуразрушенного строения стоял большой грузовик с тентом, в кабине которого сидел водитель, возле машины стояла группа из четырех человек, очевидно, грузчики. Андрей и Виктор молча оценивали обстановку.
– Судя по внешнему виду, грузчики не в теме, так, наемные работяги, поэтому если что и начнется, то скорее всего после их отъезда. Лишние свидетели ни к чему.
–Тогда останется Барон и те, что сидят в «Порше», а их там не более четырех человек вместе с водителем, итого – пятеро, – вслух произнес Виктор. – Ну что ж, пора начинать.
Из автомобиля вышел Барон. Андрей направился ему навстречу, они о чем-то переговорили, затем Андрей повернулся к фуре, махнул рукой приглашающим жестом и под его управлением Виктор подогнал фуру задним бортом почти вплотную к грузовику, выключил двигатель, но остался в машине. Дверь кабины открылась и из нее появилась Марина. Вид блондинки в короткой юбке, неловко спускающейся по ступенькам лицом к машине, привлек внимание мужчин, они заулыбались, а двое поспешили к ней на помощь. Небрежной походкой Марина подошла к Андрею с Бароном и, направив указательный палец в разрез майки на своей груди по кукольному хлопая накрашенными ресницами, с серьезным выражением лица наигранно капризным голосом произнесла:
– Приветики! Я Марина, но Буся зовет меня Лясик, – и, обращаясь к Барону, с наивно-глупой улыбкой добавила: – И ты тоже так можешь меня звать.
– Это что ты за блядь привез? – громко обратился к Андрею возмущенный Барон.
– Не обращай внимания на ее вид, на самом деле отличный специалист, к тому же ходячий калькулятор ее поставил хозяин груза, тот самый Буся. Она, кстати, будет передавать тебе товар по документам, это ее дело, так что еще раз говорю, не обращай внимания.
– Какое ее дело? Дело как мне дать, или как у меня взять? Что это за херня, бабы еще тут не хватало! – продолжал возмущаться Барон, но, похоже, он подумав вынужденно смирился
Марина достала из сумочки сигарету и, жеманно держа ее в своих длинных пальцах, молча ожидающе посмотрела на Барона. Не скрывая недовольства, Барон достал из кармана зажигалку, щелкнул и протянул ее девушке. Марина прикурила сигарету и выпустив тонкой струйкой дым, наигранным детским голосом спросила у Барона:
–Ты кто, хач или азер?
– Цыган. – не скрывая недовольства, пробормотал Барон.
– Ой, как интересно! Мой Буся говорит, что азеры и хачи, черножопые, а про цыган он ничего не говорил, вот интересно, а ты тоже черножопый? – наивно поинтересовалась блондинка.
– Что ты сказала?! Гневно рванулся к ней Барон, но его перехватил Андрей, – да я тебя, блядь, за такие слова…
– Ой! Ну что тут такого, я же не сказала, что ты черножопый, я просто спросила, а это не одно и то же, как говорит Буся: «Это большая разница, как у Лясика задница».
Марина засмеялась своей шутке, повернулась к Барону спиной и слегка нагнулась.
– Вот видишь, на самом деле моя жопа не такая уж большая, но красивая, а ты, глупенький, завелся, а будешь обзываться, я скажу Бусе, что ты меня за сиськи трогал, а Буся говорит, что если меня кто-нибудь будет лапать, он тому яйца оторвет, или глаз на жопу натянет. Марина опять засмеялась и видя гневное выражение багрового лица Барона успокаивающе добавила:
– Да ты не бойся, я думаю, это он так шутит, хотя....
Злость в глазах, подрагивающие губы – все говорило о том, что Барон потерялся и вместо контроля ситуации еле справляется с собой. После последних слов Марины у него невольно дернулась рука за полу пиджака, где, вероятно, находился пистолет.