Владимир Михайлович Скрипник
Жилец
– Не ссы, сейчас все порешаем.
Говорящий, мой давний знакомец, подошел ко мне сзади и опять чем-то ударил по голове. Очнулась я под утро, лежа в кустах, рядом валялись майка и распотрошённая сумка.
С тех пор прошли годы, а я помню все в мельчайших подробностях. Тогда я думала, что схожу с ума, слезы заливали глаза, болела голова и все тело, казалось, это конец, дальше жить незачем. Я сидела на траве, качаясь из стороны в сторону, сильно кружилась голова. Собрав остатки сил, встала, надела майку, попыталась отыскать словарь, нагнулась, в глазах потемнело, боясь потерять сознание, я выпрямилась и качаясь побрела домой.
Мама спала, я потихоньку умылась и легла в кровать, уснуть не получалось. «Что делать? Надо срочно уехать! Куда? Еще целая неделя каникул». Вопросы лихорадочно кружились в голове, а болезненное сознание не могло найти на них ответы. Вдруг в воспаленном мозгу промелькнула мысль: «А ведь Саша меня не любит, да и не любил, наверное, никогда, я привлекала его как женщина, а теперь он получил то, что хотел и, похоже, это ему не очень понравилось. Он знал много других женщин, которые были гораздо искусней меня в постели, а со мной ему не очень хорошо, да и не нужна я ему, тем более такая. Я давно заметила, что мы очень разные, то, что нравится мне, его не интересует, а к его увлечениям я совершенно равнодушна. Даже поэзия у нас разная, мне нравятся утонченные стихи французских поэтов, ему – барды и свои собственные, на мой взгляд, любительские поделки, порой весьма примитивные по содержанию, да и по форме тоже. Последнее время мы почти не разговаривали. Не о чем.
Короче, у нас не оказалось ничего общего, кроме постели, и, наверное, ничего не будет. Я ясно осознала, что это все давно поняла, но не хотела себе признаться, тешилась бессмысленной надеждой, что все со временем образуется и мы полюбим друг друга. Нет, ничего не образуется, с Сашей все окончено, я не смогу его больше видеть, даже если бы захотела, эти двое всегда будут стоять между нами. Надо забыть о нем, забыть эти детские грезы, а реальность, вот она – меня изнасиловали, избили, сломили морально и с этим нужно что-то делать, делать самой, ни на кого не перекладывая и ни на кого не надеясь.
И вдруг сам по себе ясно обозначился выход: «Нужно найти этих мерзавцев и наказать, и не важно когда, даже если на это уйдет вся жизнь, пусть! Иначе я буду всю время чувствовать себя ущербной».
Я тогда не знала, что жажда мести подчиняет себе целиком, а ожидание ее исполнения поглощает жизнь.
Я сейчас вот лежу и думаю: «Если бы я тогда знала про месть, я бы поступила иначе? – и тут же себе отвечаю: – Нет, я бы сделала то же самое».
* * *
Оставшиеся дни каникул я целыми днями ходила по улицам, по близлежащим поселкам, всматривалась в мужские лица в надежде встретить насильников. Не везло. Потом начались занятия в техникуме, но поисков своих я не прекращала и посвящала им все свободное время. Однажды я брела бесцельно по незнакомой улице городской окраины, мне встретились мужчина и женщина. Они шли и о чем-то разговаривали, на руках мужчина бережно держал завернутого младенца. Я бы так и прошла, если бы мы не встретились взглядами с мужчиной, а в его глазах я прочла страх. В следующее мгновение я узнала его. Это был тот, второй. Не прячась, я пошла за ними следом. Мужчина меня узнал и шел тревожно оглядываясь, наверное, не хотел, чтобы я узнала, где он живет. Мы подошли к дому, у подъезда мужчина отдал женщине ребенка, а сам вошел в гастроном. Я осталась на улице перед входом. Через несколько минут мужчина вышел, увидев меня, решительно направился в мою сторону.
– Зачем ты меня преследуешь? – спросил он. – Да, я виноват и готов ответить, хочешь, я тебе дам денег, отдам все, что у меня есть, только прошу тебя семью не ломай.
Я молча смотрела мужчине в глаза, лицо его было бледным, губы тряслись мелкой дрожью, казалось, что он едва сдерживает слезы
– Подожди здесь, я сейчас вынесу.
Я отрицательно покачала головой.
– Нет? Ты не хочешь по-хорошему? Хочешь заявить в милицию, но мы сами милиция и вообще ты ничего не докажешь, свидетелей нет и побоев на тебе тоже, тебе никто не поверит, тем более уже прошло столько дней.
Мужчина успокоился, посмотрел мне в глаза.
– Я виноват и хотел с тобой по-хорошему, но раз так, то прощай, можешь заявлять.
Мужчина направился в сторону своего дома.
– Вернись, я еще не все сказала. Или мне кричать на всю улицу?
Мужчина быстро вернулся.
– Говори!
– Я знаю, что мне с тобой делать, я расскажу все твоей жене, пусть она тоже знает, а насчет побоев ты неправ, они зафиксированы в поликлинике, к тому же их следы до сих пор видны и твоя жена их увидит, это чтобы ты знал, но все равно мне нужно поговорить с твоей женой.
В глазах мужчины появилась тревога.
– Если ты это сделаешь, тебе хана.
– Побьешь, что ли? – я усмехнулась и предложила:
– Спроси у своего друга, однажды он уже пытался меня побить, он тебе расскажет, чем это кончилось.
– Ладно, деньги брать ты не хочешь, но что тебе надо? Может мне прямо здесь встать перед тобой на колени?
Я отрицательно покачала головой.
– У меня нет на тебя особого зла, ты меня вообще не интересуешь, я хочу встретиться с тем, другим, хочу посмотреть ему в глаза, а там как получится.
Мужчина задумался.
– Ты точно меня простишь? – спросил он.
– Нет, я тебя не прощу никогда, но и преследовать не буду, конечно, при условии, что ты поможешь мне найти твоего друга.
Мужчина опять задумался.
– Ладно, он из райотдела милиции и сегодня вечером с семи часов будет дежурить в опорном пункте на Куйбышева, возле универмага. Часов в девять все разойдутся, он останется один, так что ты можешь там с ним встретиться.
– Понятно! Как тебя зовут?
– Коля.
– А его?
– Вадим.
– Ну ладно, Коля, иди домой, жена заждалась.
Вечером, в начале девятого, я была возле опорного пункта. Перед входом курили дружинники, я стояла в стороне и ждала. Стало темнеть. Дружинники разошлись, в окне опорного пункта зажегся свет. Пора! Я не успела сделать двух шагов, как в спину уперлось что-то твердое и знакомый голос хрипло сказал:
– Вот ты, сука, и попалась! Понравилось, захотела еще, сейчас сделаем, а ну давай вперед!
«Коля, таки предупредил! Так и должно было быть», – промелькнула мысль.
Вадим сорвал с плеча мою сумку и вытащил из нее бывший свой нож.
– О, блядь, ты меня порадовала, я думал, что больше его не увижу.
На какое-то время его внимание отвлек нож, я этим воспользовалась, выбила пистолет и заломила руку с ножом за спину, нож выпал, зазвенев об асфальт, я быстро подняла его, на секунду повернулась спиной к Вадиму. Он схватил меня за горло и начал душить. Теряя сознание, я не глядя резко взмахнула ножом, удар пришелся Вадиму в шею, как потом стало известно в шейную артерию. Хрипя кровью тело Вадима обмякло и упало на асфальт, ноги несколько раз дернулись и замерли, только лужа крови продолжала увеличиваться, расползаясь в разные стороны. Совершенно не отдавая себе отчет в происходящем, я нагнулась над Вадимом, убедилась, что он мертв, аккуратно вытерла об его рубашку нож и руки, подобрала сумку и положила в нее нож. Потом направилась к двери опорного пункта, но не доходя остановилась, немного постояла и, развернувшись, пошла в другую сторону. Как во сне остановилась, подняла с земли увесистый камень и швырнула его в светящееся окно. Из двери кто-то выскочил, увидел лежащего в крови Вадима и быстро вернулся внутрь. «Наверное, скорую вызывает». Все это я видела, как бы со стороны, как будто не имела никакого отношения к происходящему. Не торопясь, дошла до общаги, при свете фонаря осмотрела руки, послюнявив платок, оттерла с пальцев оставшиеся следы крови. Во дворе техникума была постройка, то ли сарай, то ли склад, не знаю, я обошла его и, найдя подходящее место, спрятала под крышей завернутый в окровавленный платок нож.
Ночью, как ни странно, спала я спокойно. Утром проснулась, как обычно. Не было ни страха, ни сожаления, ни удовлетворения от совершенной мести, ничего не было.
Ближе к полудню меня забрала милиция прямо с занятий, опять Коля постарался.
Следствие длилось недолго. Коля, похоже, все рассказал и начальство, во избежание огласки, представило так, будто я – подросток, под воздействием «плана» – распространенного в то время наркотика, неадекватно отреагировала на замечание милиционера, внезапно ударив его острым предметом в шею, рана оказалась смертельной. Мне назначили адвоката, пожилого дядьку, и он уговорил меня молчать, ничего не рассказывать и не отвечать ни на какие вопросы, и если я буду себя так вести на суде, то меня, конечно, посадят, но с учетом моего малолетства срок будет небольшой, вряд ли больше двух лет, и сидеть я буду, вернее, не сидеть, а находиться под стражей в воспитательно-трудовой колонии для несовершеннолетних, а когда срок окончится я, при желании, могу продолжить обучение в техникуме.
Мне было все равно, внутри было пусто, иногда вспоминала Сашу, но тут же гнала воспоминания, осознавая, что возврата к прошлой жизни нет и уже не будет. Я долго находилась в оцепенении, из которого не вывела даже моя совсем нежеланная беременность. Я ее приняла как должное, даже не пытаясь понять, кто отец ребенка, и о ней никому не говорила, да, собственно, и говорить было некому. На суде все так и произошло, как говорил адвокат, меня определили в колонию, единственное в чем он оказался неправ, определили сроком не на два года, а на пять, два в детской колонии и три – во взрослой.
Пребывание в колонии – это особая жизнь, она подчиняется порядкам, установленным не только законом и администрацией, но и неписаными законами, выработанными сидельцами на протяжении многих лет. Меня определили в смешанный отряд девушек, смешанный потому, что в него входили совсем еще дети, а самой старшей скоро должно было исполниться восемнадцать, она и верховодила всем в отряде, звали ее Катька Черновик. Кличку ей дали за то, что кожа у нее была черная и черты лица африканские.
Катька была дитятей фестиваля молодежи и студентов, росла и воспитывалась сельской бабкой, к которой ее годовалую привезла из города непутевая мамаша, оставила на время и пропала. Как и за что Катька оказалась в лагере, никто не знал. Это было безжалостное наделенное многими пороками создание, в отношениях между людьми признававшее только ложь, силу и коварство. В колонии она без особого труда захватила неформальное лидерство, сколотила себе команду из во всем послушных ей девушек и с их помощью держала весь отряд в страхе и в абсолютном повиновении.
Со временем эти девушки, чувствуя Катькину защиту стали вести себя нагло, а по отношению к остальным очень жестко.
Особенно выделялась своей дикой разнузданностью ее подручная, своеобразное создание с кличкой Мавпа – правая рука Катьки. Это была очень некрасивая, точнее уродливая девушка с коротким туловищем, короткими кривыми ногами, длинными руками с большими кистями и маленькой коротко стриженной ежиком, головой. На маленьком безбровом лице сверкали маленькие злые глаза.
Навсегда запомнился день, когда меня после суда привезли в колонию, это было послеобеденное время, отряд привели в общежитие на короткий отдых. Так называемое общежитие было действительно общежитием в прямом смысле этого слова. Весь отряд располагался на двухъярусных металлических кроватях в одной комнате, возле каждой кровати стояла привинченная к полу тумбочка, посредине стоял стол с двумя тоже привинченными к полу скамьями, – вот и вся мебель. Я вошла в сопровождении дежурного воспитателя.
При нашем появлении все, как положено встали, воспитательница представила меня и обращаясь к Катьке Черновику, сказала, чтобы та определила мне место. Сидящая до этого Катька резко вскочила, встав по стойке смирно и взяв под козырек громко, протараторила: «Будь сделано, гражданинка надзирательница, ой, воспитательница». Раздался приглушенный смех. Воспитательница обвела всех усталым бессильным взглядом и вышла за дверь. Девушки молча разглядывали меня.
– За что тебя и на сколько? – нарушила молчание Катька.
– За убийство, пять лет.
Катька присвистнула.
– И кого же ты мочканула?
– Милиционера.
В комнате стало тихо.
– И за что ты его? – продолжила Катька.
Я недовольно махнула рукой, надоели эти расспросы.
– За поведение, плохо себя повел.
– Лады, не хочешь не говори, без тебя разберемся. Я так понимаю, ты спуталась с ментом, он тебя кинул, а ты его порешила. Молодец. Так им козлам и надо. Какая у тебя кликуха?
– Нету у меня никакой кликухи.
– Нету, щас дадим. Значит так, ты Марина, это все равно что Маруська и опять же мент, так что твоим погонялом будет Мурка.
Мне было все равно, а тут еще накатила волна тошноты, давал о себе знать токсикоз.
– Где мое место?
Катька подозвала Мавпу и что-то шепнула ей на ухо.
Мавпа пристально посмотрела на меня и с презрением сказала:
– Иди за мной.
Уродливо виляя бедрами, Мавпа прошла в дальний угол комнаты к пустой кровати с жесткой металлической сеткой.
– Катька разрешила дать тебе нижнюю шконку, а матрац и остальное возьми с верхняка, короче за все это отблагодаришь Катьку, она на тебя глаз положила.
Я промолчала, как благодарить Катьку я не знала, потому что у меня ничего не было, но не стала спрашивать.
Началась моя подневольная жизнь. Ежедневно вместе со всеми несколько часов работала в пошивочном цехе при колонии, шили брезентовые рабочие рукавицы. Меня назначили уборщицей, по-местному – шнырем, работа была нетрудная, но считалась самой унизительной. Может, поэтому, а может из-за моей статьи, меня все сторонились, никто ко мне не обращался, но на мои вопросы отвечали, правда, коротко и сразу отходили в сторону. О моей беременности никто не знал, но я понимала, растущий живот скоро сам обо всем расскажет.
Прошел месяц, а может чуть больше. Как-то вечером ко мне подошла Мавпа и громко сказала:
– После отбоя придешь к Катьке, – и, гнусно улыбнувшись, добавила: – Будешь благодарить.
– Как это? – спросила я ухмыляющуюся Мавпу.
– Прежде всего, подмойся, а там мы тебе все подскажем, – под общий понимающий смех ответила Мавпа.
Я недоуменно передернула плечами. После отбоя я никуда не пошла, легла спать, но не успела заснуть, надо мной нависла Мавпа:
– Ты че, корова, в непонятки играешь? Иди, Катька ждать не любит, – раздраженно сказала она.
Я оделась и подошла к Катькиному месту, она занимала оба яруса и сейчас сидела на нижнем в белоснежной комбинации. В полумраке ночного освещения черного тела Катьки не было видно, и казалось, что белая комбинация живет своей жизнью. Катька молча с вожделением разглядывала меня.
– Садись рядом. Хочешь чифир или тебя лучше дурь вставляет?
Я осталась стоять.
– Чего звала? Я спать хочу.
– А ты ложись со мной, я тебя развлеку, а ты меня.
Конечно, я догадывалась и раньше, к чему это все, но как-то не верилось.
– Нет, Катька, я не по этим делам.
Решительно повернулась, чтобы уйти, но путь преградила Мавпа, в руке она держала гладко выструганную из дерева увесистую дубинку.
– Ты че выкобениваешься, сука, ложись, пока я тебе ребра не переломала, – зло прошипела она.
Делая вид, что не понимаю угрозы, я сделала шаг по направлению к своей койке. Мавпа резко взмахнула дубинкой и если бы удар достиг цели, трудно сказать, что было бы с моей головой. В следующее мгновение дубинка отлетела в сторону, а Мавпа сидела на полу, прижав руки к окровавленной голове, ударилась при падении об кровать. Катька вскочила и со сжатыми кулаками бросилась ко мне.
– Стой, – резко, но спокойным голосом сказала я, – а то сядешь рядом с Мавпой.
Катька невольно остановилась. Глядя на меня покрасневшими от злости глазами, прошипела:
– Зря ты, блядь, со мной так, теперь тебе пиздец.
Я молча пожала плечами и пошла в свой угол, провожаемая настороженными взглядами.
Несколько дней меня никто не беспокоил, но я чувствовала, что готовится жестокая расправа со мной. Катька, а особенно Мавпа озлоблены, и в любой момент может наступить развязка. Я понимала, что, отказавшись лечь в Катькину кровать, пошла против ее воли и тем самым подорвала ее авторитет, а тут еще Мавпа…
Все время до неизбежной экзекуции я была начеку, спала, как говорится, вполглаза и это в совокупности с токсикозом сильно действовало на мое самочувствие. Я не представляла, как это произойдет, единственное желание – чтобы она наступила скорее. И день расплаты наступил. Было седьмое ноября – красный день календаря. В колонии, как и везде, торжественно отмечали этот праздник, днем нам прочли лекцию о революции и ее непреходящем значении для трудящихся всего мира, а вечером был устроен силами колонистов праздничный концерт, в завершение нам перенесли отбой на час раньше. Я плохо себя чувствовала, знобило, легла в постель и быстро заснула. Проснулась от сильного удара по спине, а потом удары посыпались один за другим. Я лежала, прижатая к кровати одеялом, несколько человек его за углы натягивали на мне, и все попытки освободиться были безуспешными. Я поняла и прекратила всякие движения, это заметили нападающие и замерли, даже Мавпа перестала бить своей дубинкой. Воспользовавшись паузой, я вырвала из рук угол одеяла и выскользнула в проем между кроватями, мне нужно было скорее попасть на середину комнаты, там драться было бы гораздо удобнее, но не тут-то было. Оказывается, Катька не участвовала в избиении, она сидела на втором ярусе и следила за происходящим, а когда я почти выскочила из проема, обрушилась на меня сверху. Под ее тяжестью я упала и тут подоспели остальные, но ненадолго. Катька крикнула: «Я сама!» и уже в одиночку продолжала бить меня ногами, не давая подняться. Била по чем попало, но старалась угодить в живот. Лицо ее исказилось от злости и удовольствия.
С шумом распахнулась дверь, в комнату ворвались охранники и ударами дубинок загнали нападающих в угол. Я лежала на полу, не в силах подняться, болело все тело, но сильнее всего – низ живота, по ногам текла теплая кровь, вскоре я потеряла сознание. Загнанная в угол Катька громко, чтобы слышал весь отряд кричала, что это я на них напала, а они просто защищались. Потом при расследовании часть отряда это подтверждала, а остальные говорили, что уже спали и ничего не видели, и ничего не слышали. Мне вызвали врача, пьяный фельдшер, он же единственный в колонии лепила, даже не осмотрев меня, сделал заключение, что надо вызвать скорую и, не оказав мне никакой помощи, ушел. Я осталась истекать кровью под надзором охраны, и на том спасибо.
Сознание вернулось на второй день. Перед этим ночью случился выкидыш, я потеряла много крови, но все-таки выжила. Молодой тренированный организм быстро восстанавливался и через две недели я уже смогла встать на ноги.
Разбирательство этого происшествия было коротким, начальство не было заинтересовано в огласке, тем более что я шла на поправку, поэтому Катька, Мавпа и еще две шестерки получили по неделе карцера, а меня после выздоровления из городской больницы привезли в колонию долечиваться в местном лазарете. Лепила почитал сопроводиловку, дал указание воспитателю освободить меня от всех работ на три дня, вот и все долечивание. Покачиваясь от слабости, я вошла в общагу, и все затихли, одни с тревогой, другие с интересом, все смотрели на Катьку.
– Ну шо, падла, выжила? Стать мамкой не получилось? Это еще не все, придет время ты мне будешь делать все, что пожелаю. Сегодня я не в настроении, а завтра буду тебя драть, как сидорову козу. Я тут хозяйка и все вокруг мое, в том числе и ты, что захочу, то и сделаю, поняла, прошмандовка? Я молча прошла в свой угол и легла на кровать. Кружилась голова.
– Мурка!
Я открыла глаза, передо мной стояла Мавпа.
– Слушай сюда, лярва, завтра после Катьки я займусь тобой и буду драть тебя и не одна, а с дубинкой, чтоб тебе мало не показалось. Ты еще сто раз пожалеешь, что на свет родилась, чмошница.
Я закрыла глаза, страха и переживаний насчет завтра у меня не было, сегодня дают отдохнуть и хорошо, а завтра посмотрим. На следующий день я чувствовала себя еще не вполне здоровой, но уже гораздо лучше, однако вступать в борьбу с Катькой еще не была готова. На протяжении дня при каждой встрече Катька жестами показывала, что она со мной сделает. Отряд жил в ожидании предстоящего события. Катька пообещала, что все будет делать в открытую.
Наступил вечер. Отряд колонной, в соответствии с распорядком, отправился на вечернюю поверку. Время экзекуции приближалось, а у меня не было никаких планов защиты, но, как ни странно, я совершенно не волновалась, как будто все происходило не наяву. Я ни тогда, ни сейчас не могу объяснить свое состояние.
По дороге к общаге наша колонна проходила мимо пожарного щита, и когда я поравнялась с ним, какая-то неведомая сила бросила меня к щиту и я, схватив багор в следующее мгновение вонзила его в Катькину грудь. Раздался многоголосый крик, и колонна в ужасе рассыпалась в разные стороны. Истекая кровью, Катька лежала на земле и с мольбой смотрела на меня.
С того момента прошли годы, я много чего повидала, неоднократно встречалась с чужой смертью, но этот взгляд остался в памяти на всю жизнь.
Катьку унесли в лазарет, а меня отвели в карцер, где я находилась до суда.
* * *
Наступивший вечер не принес с собой прохладу. Я встала с дивана, достала из холодильника бутылку воды, налила в стакан и, прогуливаясь по неосвещенной комнате, пила ее мелкими глотками. Нахлынувшие воспоминания взбудоражили меня. Лежать надоело, ходить по комнате тоже. Села за стол и облокотившись смотрела в окно на мерцающие огоньки вечернего города. Заканчивался седьмой день моей изоляции, никто не приходил, не стучал, не звонил никому до меня не было никакого дела, но я понимала, что это не так. Нужно было начинать подготовку к легализации, но это завтра, а сегодня опять воспоминания, прошлое не отпускало.
* * *
Был вечер пятницы, на даче у прокурора за коньяком и преферансом собралась наша компания. Игра складывалась удачно – еще пара взяток, и я первым «закроюсь», при этом у меня самая низкая «гора». Играли «по маленькой», просто, чтобы под коньячок провести время. Я сидел на прикупе и по традиции налил себе коньяк, вот только выпить не успел. Приехал посыльный, в колонии начальником которой был я, произошло ЧП – кто-то кого-то убил или тяжело ранил, нужно было срочно ехать на службу.
В колонии меня быстро ввели в курс события. На столе в моем кабинете лежали два дела. Потерпевшую Катьку Черновика знал лично, еще та оторва беспринципная, а другая была новенькая, совсем еще юная девица и удивительно, как это хрупкое создание грохнуло эту черную кобылу, ох уж попортила она всем тут крови. Открыл папку, с фотографии на меня смело смотрела красивая и, судя по выражению глаз, умная девушка. Прочел коротенькое досье, бывшая комсомолка, отличница, спортсменка, владеющая двумя иностранными языками, чемпионка города по самбо, отца нет, мать алкоголичка. Вот и вся ее биография в неполные семнадцать лет. Закурил, пододвинул телефон спецсвязи и по памяти набрал номер. Ответил дежурный офицер и через минуту соединил с бывшим приятелем-сослуживцем, Иваном Ивановичем, как его на самом деле зовут, я не знал и знать не хотел. После обязательных, никому не нужных разминочных: «Как дела?», «Ну, как ты там?», я сказал:
– У меня появился интересный объект, стопроцентно твой, если хочешь, я пришлю по почте бумаги, но лучше, если ты приедешь сам, пока ее не увезли в крытую.
– Заинтриговал! Умеешь ты подать инфу, что да, то да, в прошлый раз чуть не втюхал мне чернуху, хорошо, что я лично приехал и спустил все на тормозах, а то насмешек бы не обобрался.
– Нет, считай, что это была шутка юмора, сейчас все серьезно, поверь, это, то, что тебе надо.
– Ну ладно, судя по твоему голосу, похоже, так оно и есть. Минут через пятнадцать тебе перезвонят мои аналитики, дашь им необходимые сведения, завтра день на подготовку и послезавтра я прилечу. Не поздно будет?
– Жду!
Было известно, что Иван Иванович, несмотря на генеральские погоны, самолично собирает по всему Союзу свои неординарные кадры. Для чего я не знал и даже не догадывался, да и знать не хотел, хватало того, что за помощь в этом деле он хорошо благодарил, и сейчас, если девица ему подойдет, может замолвить обо мне словечко, пятый год торчу в этой дыре, хорошо, что еще не спился.
* * *
В карцере было вполне терпимо, я легла на нары и тут же отрубилась, впервые за последнее время спала беспробудным сном часов десять и, наверное, еще бы спала, но принесли скудный завтрак, пришлось встать. Я и сейчас не могу объяснить мое тогдашнее состояние, никакой жалости, никакого сожаления о случившемся, ничего подобного, даже настроение было хорошим, как после выполнения трудного, но обязательного дела, все происходящее воспринимала отстраненно, как в кино. Поев, я опять легла, но поспать не удалось, в двери заскрежетал замок, и охранник отвел меня в кабинет начальника колонии. Начальник был не один, за приставным столом сидел человек лет пятидесяти, несмотря на штатский костюм, поняла, что он военный. Я представилась по форме. Мужчины молча рассматривали меня. Тишину прервал начальник колонии:
– Это Иван Иванович, – кивком головы он указал на штатского, – он будет задавать тебе вопросы, а ты должна обязательно отвечать и говорить только правду.
Начальник встал и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.
– Ну, что ты стоишь, садись, будем знакомиться. Итак, какое у тебя полное имя?
Я с нескрываемым удивлением посмотрела на него.
– Перед вами мое дело и на папке крупными буквами, я отсюда вижу, написан ответ на ваш вопрос, и раз вы вызвали меня, то, наверное, дело уже просмотрели.
Иван Иванович рассмеялся:
– Да это я так, скорее, по привычке. Ладно, принимаю твои замечания, давай по существу, как к тебе обращаться – Марина или Мурка?
– Все равно.
– Ладно, Марина, в деле написано, что ты владеешь английским и французским языками. Это правда? – спросил он, легко перейдя на английский.
– Нет! – ответила я на английском.
Иван Иванович вопросительно посмотрел на меня.
– Можно сказать, что я сносно говорю по-английски, а по-французски с большой натяжкой, я его совсем недавно начала изучать, пока кое-что понимаю и кое-как могу говорить.
Мы общались на английском и мне от этого было приятно, в последние месяцы я, кроме русского и матерного, ничего не слышала.
– Где ты изучала английский и зачем?
– В школе у меня был хороший преподаватель и у меня легко получалось, потом в техникуме тоже был английский, а зачем изучала, я не могу толком ответить, наверное, потому, что я никогда об этом не думала, наверное, потому, что мне он нравится. В последнее время я больше занималась французским.
– А почему? – Иван Иванович, легко перешел на французский
– Не знаю, может, потому что он очень красивый?! – я ответила на французском, – жаль, что поздно начала учить, теперь будет не до него. Мне не очень удобно говорить на французском, приходится подбирать слова, если можно, давайте вернемся к английскому или перейдем на русский.
– Хорошо, давай на английском. Тебе не жаль девушку, которую ты убила?
Иван Иванович остановил свой взгляд на мне.
– Ну, Катька Черновик жива и вроде бы ранение не смертельное, но все равно мне ее не жаль.
– Почему?
– Ответ прост: либо я ее убью сразу, либо она меня постепенно, и убивать меня она уже начала, – спокойно, не отводя глаз, ответила я.
– Ты имеешь в виду драку?
– Да, избиение.
– У тебя случился выкидыш, ты потеряла ребенка. Тебе его жаль? Кто его отец? В деле ничего о нем не написано.
– Кто отец, я не знаю, ребенка не жаль, видимо, потому что не успела и не хотела к нему привыкнуть.
– Так, ребенка не жаль, а кого тебе жаль?
– Маму, она без меня пропадет.
– А с тобой не пропала бы?
– Пропала бы и со мной, – после паузы ответила я, – похоже, ей уже никто не поможет.
– Ладно, вернемся к отцу ребенка. Ты предполагаешь, кто он, возможно, есть варианты?
– Варианты есть, и целых три.
– Ты имеешь в виду ментов-насильников, а кто третий? Может, Саша?
Стало тихо. Иван Иванович продолжал пристально смотреть мне в глаза. Я прервала затянувшуюся паузу:
– А говорите «полное имя»!
Иван Иванович засмеялся:
– И как насчет Саши, ты так и не ответила?
– Люблю ли я его? Любила и очень сильно, а сейчас это не имеет никакого значения, он остался в той жизни, в прошлом, я не смогу туда вернуться и оттуда ничто не перейдет в эту непонятную жизнь.
– Это как?
– Просто. Мне ничего не нужно оттуда.
Иван Иванович молча пристально глядел на меня, наверное, осмысливал мои слова.
– Ну хорошо, теперь ты знаешь, что я навел о тебе справки. Ну и как ты думаешь, зачем я с тобой беседую?
Я пожала плечами и, глядя ему в глаза, ответила:
– Хотите меня завербовать.
Иван Иванович откинулся на спинку стула и не отводя от меня изучающего взгляда, достал из кармана запечатанную пачку сигарет «Кемел», извлек сигарету, щелкнул зажигалкой и тут же погасил огонек и протянул сигареты мне. Я отрицательно покачала головой.
– Ах да, я и забыл, ты же спортсменка!
– Бывшая.
– Ты не возражаешь, если я закурю?
Я с улыбкой пожала плечами. Скрипнула дверь, на пороге появился начальник колонии и с нескрываемым удивлением стал слушать наш разговор.
Увидев мое смущение, Иван Иванович обратился ко мне:
– Не обращай внимания, он все равно ничего не понимает.
– Что хотел, Петрович? – обернулся он к начальнику, и не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты бы организовал перекусить, каких-нибудь бутербродов и чайку, я с утра ничего не ел, да и барышня, думаю, не против.
– Щас сделаем!
Иван Иванович положил свою сигарету в пепельницу, а пачку в карман.
– Я тоже не курю, просто взял с собой для разговора – сказал он. – Давай еще поговорим о языках. Как ты учила французский, по учебнику, ведь по словарям его не выучишь?
– У меня не было ни учебника, ни словарей, одна знакомая преподаватель французского, давала мне уроки и необходимую литературу, вот и все.
– Что за литература?
– Стихи на французском, но я далеко не все понимала, она мне помогала, как оказалось, для меня это отличный способ изучения языка, я и английский так учила.
– А кто эта девушка?
Я назвала имя Элен и как мы познакомились.
– Ну а еще какие языки знаешь?
Я улыбнулась, показала глазами на дело и сказала:
– Еще итальянский.
– Вот как! – искренне удивился Иван Иванович, – и что ты знаешь?
– Бонжорно.
– Что еще?
– Больше ничего, – с серьезным видом ответила я.
Иван Иванович весело захохотал.
– Ладно, с языками понятно, перейдем к спорту. Я знаю, что ты владеешь самбо и являешься чемпионом города, ответь мне на вопрос, там у трансформаторной будки ты уложила троих здоровенных мужиков, это было самбо?