Владимир Михайлович Скрипник
Жилец
Я, смутившись утвердительно кивнул.
– Да ты не смущайся, все так начинают, это территория ремесла.
Евгений замолк, казалось, он потерял интерес к разговору. Молчание прервал я:
– А вы к какой части себя относите? – спросил я.
Евгений налил себе и Доду вина, отхлебнув глоток сказал:
– Отношу себя к стихотворцам и нужно, справедливости ради, сказать, что я неплохой стихотворец, поднаторел в этом деле, более того, стал мастером и даже в чем-то непревзойденным, таких как я единицы, но называю я себя, как все, поэтом. Надо сказать, я несколько раз ощущал себя рупором и это было необычное, непередаваемо прекрасно, когда начинаешь писать что-то заранее продуманное и вдруг пишешь совсем другое, слова возникают сами собой ложатся строками на бумагу и в результате появляется нечто совершенное, совсем не похожее на мою задумку, да и на все, что я писал прежде и главное, все это произошло как бы без моего личного участия. Так вот, эти творения я никому не читал и нигде не печатал, хранил, как реликвию. Со временем эти состояния приходили все реже и реже, а потом и вовсе прекратились. – Евгений замолчал, отхлебнул вина, безучастно смотрел на горизонт, очевидно, воспоминания захватили его. Потом сделал еще глоток вина и продолжил. – Недавно перечитывал Евангелие от Матфея и совершенно по-другому увидел притчу о талантах, раньше я никак себя не отождествлял с третьим рабом, а на самом деле я и есть он. Жаль, годы ушли, а вот с тобой, Саша, может все произойти по-другому. Дез говорил, что ты пишешь, и настаивает, чтобы я что-то твое прочел и высказал свое мнение, я согласен, особенно после сегодняшнего, но, чтобы предметно говорить, мне необходимо тебя послушать, читать твои творения я не хочу и не буду, а послушать, почему бы и нет, но только не сегодня. Сегодня я могу только говорить и то заплетающимся языком, а послезавтра утром я уезжаю и у меня уже даже есть билет, так что у нас с тобой всего только завтрашний вечер или когда-нибудь потом, так что приходи завтра, а я постараюсь быть в форме, Дезик надеюсь, мне в этом поможет. Я хочу, чтобы ты знал, мне много раз приходилось иметь дело с молодыми литераторами, поэтому я уверен, у твоих творений есть недостаток – общий недостаток начинающих – отсутствие профессионализма, а это значит, что вся эта литература доморощенная, что есть плохо или очень плохо, хорошего у начинающих я не встречал, может, не повезло, кто знает. – Евгений замолчал, потом, подумав продолжил: – Профессионализм приобретается исключительно обучением и практикой, которые проще всего осуществляются под руководством учителей, знающих толк в нашем деле. Я это к чему веду, если хочешь стать недоморощенным, а настоящим профессионалом – иди в институт, а я тебе помогу. – Увидев недовольство на моем лице, добавил: – Да не кривись ты так, я не собираюсь тебе протежировать, в литературе и не только в ней, хватает бездарей, так что о моей протекции речь не идет, это принципиально, а вот помочь обратить на тебя внимание – это в моих силах. Понимаешь, мне Дез говорил о твоем отношении к обучению поэзии, что поэт не должен конструировать стихи умом, а писать их сердцем или чем-то там еще и по моему убеждению, это может иметь место и такие люди временами появляются, но потом в большинстве своем исчезают и причем бесследно, предварительно доведя свою жизнь до полного разрушения, и хорошо, если только свою. Это, я должен сказать, закономерно. А почему, спросишь ты, а я тебе отвечу. Литература вообще, а поэзия в особенности, увы, не кормит, она сама содержанка, и для того чтобы жить, хотя бы на уровне существования, нужно работать, так сказать, добывать хлеб насущный, а работать где-то на заводе или в поле и писать хорошие стихи – это трудно, но возможно, только тогда ни на что иное не останется ни времени, ни сил, и все бы ничего, если бы это иное не было, собственно, самой жизнью. Потом неизбежно наступает момент, когда этому поэту-работяге нужно определиться, кто же он на самом деле, поэт или работяга, и третьего не дано. Конечно, можно сохранить статус-кво, но из этого героя со временем обязательно уйдет поэзия и потенциально хороший поэт станет просто работягой, нет, он будет время от времени что-то сочинять, иногда это будет что-то более-менее стоящее, но чаще – поздравления близким людям к дням рождения или значимым событиям. Положим, поэт-работяга выбрал – буду поэтом, безусловно, это высокий выбор, но на что этот поэт будет жить? На гонорары? А кто его напечатает? Кто его допустит до этой печати, этого никому неизвестного доморощенного рифмоплета? Я тебе отвечу – никто! Такой путь ведет в тупик и ступивший на него, какой бы он не был распрекрасный поэт, досрочно заканчивает свое жалкое существование, будучи безвестным, всеми брошенным пьяницей с загубленной семьей, с букетом болячек и хорошо если помрет в кровати, а не обоссанный где-то под забором, а все потому, что в современном обществе путь к успеху ему закрыт. Дезик еще о тебе говорил, что ты не считаешь нужным где-то печататься, что пишешь в ящик и тебя это устраивает, ты действительно так думаешь?
Я утвердительно кивнул головой.
– И считаешь, что выбранный тобой путь приведет к успеху и ты станешь настоящим поэтом?
Я пожал плечами. Евгений замолк. Молчали все.
– Мне твой путь напоминает движение этакого странника по бездорожью. Снега намело покалено, ветер дует ему в лицо, снег сменяется дождем, дождь зноем, а он продолжает идти вперед, прокладывая свой путь, на нем он встречает иногда радости, а чаще невзгоды, осложнения и так непростой жизни. В начале пути странник чувствует в себе избыток энергии, силы, готов горы свернуть.
Потом энергия растрачивается на преодоление пути, а чаще на пустяки, ее становится все меньше и меньше, но странник продолжает идти и какое-то время ему помогают завышенная самооценка и самолюбие, но всевозрастающее осознание беспросветности все чаще и чаще пытается внести коррективы, но это ему не всегда удается, мешает водка и потребность в ней все увеличивается. Идти становится все тяжелее и тяжелее и наступает момент, когда жизнь заставляет сделать решающий выбор…
Дело в том, что совсем рядом, параллельно, пролегает широкая, укатанная дорога, ведущая в сторону его цели, и по ней идут другие путники и без особых усилий обгоняют его, а те, кто начинал одновременно с ним, уже далеко впереди. Встав перед выбором, странник понимает, что перейти на дорогу уже поздно, продолжать свой путь – сил нет, а двигаться надо, иначе замерзнешь и пропадешь. Остается одно – двигаться без цели, куда придется, а это, по большому счету, все равно, что стоять на месте. И какой вывод из этого следует, Санек? Правильно, хочешь быть настоящим поэтом, учись, чтобы поэзия стала для тебя и источником существования, и профессией, и самой жизнью, и только тогда ты пойдешь к своему призванию по единственно правильному пути, иначе никак! Это я так, в общем, по пьянке, на самом деле, прежде чем что-то конкретное тебе посоветовать, я должен послушать тебя и, как я уже сказал, это произойдет не сегодня, а завтра.
– Вот вы говорите дорога, а куда она ведет эта дорога? – спросил я.
– А никуда, Санек, никуда, это дорога совершенства, а у нее нет конца. На сегодняшний день только маленький участок ее протоптан, а дальше неизвестность, так что дойди до конца этого участка, а потом бреди по пояс в снегу или в чем там еще, пока не достигнешь чего хочешь, конечно, если ты достаточно для этого талантлив и амбициозен.
Евгений оступился и, если бы не мы с Додом, полетел бы вниз. Отдышавшись, продолжил:
– А вообще, Санек, колея – великая вещь, зря ее ругают, а ты подумай, тут есть над чем.
Мы медленно спустились к автобусу. Евгений плохо держался на ногах и шел исключительно благодаря Доду. Как всегда, автобус заурчал и, сияя окнами, сделал круг и уехал, увозя моих собеседников. Я стоял и смотрел вслед. Идти не было сил. Стало тяжело дышать. Я чувствовал, как со мной творится что-то неладное, на глаза набежали слезы, казалось, что сердце сжато грубыми ладонями и отчаянно пытается вырваться из этих тисков, но напрасно. Мне становилось все хуже, не хватало воздуха, перед глазами плыли черные круги, болела голова. Я понимал, что могу свалиться с ног и что надо куда-нибудь отойти. Сделав несколько шагов, я в изнеможении остановился у дерева и, опершись на его ствол, отчаянно пытался не упасть.
Перед глазами прошла моя жизнь и я как бы со стороны увидел всю ее никчемность, пустоту и абсолютную бесполезность. Жизнь ощутимо угасала во мне, удерживать ее не было сил, ослабевшая рука скользнула вниз по стволу, голова запрокинулась, последнее, что зафиксировало меркнущее сознание, – шум ломающихся под тяжестью падающего моего тела, ветвей кустов сирени, темнота, и тишина…
Не знаю, сколько я пролежал без сознания, место было малопосещаемым, да и мужское тело на весенней траве вряд ли привлекло бы внимание, не зима, а пьяными в наших краях никого не удивишь. Я очнулся и понял, что жив.
Медленно перед моим оживающим сознанием стала возникать сегодняшняя небесная картина, но при этом яркий живой зеленый луч заходящего солнца прочертил небосвод и остановился на моем лице, как бы убедившись, что я ожил, перекочевал на небо и оно вдруг взорвалось восхитительным разноцветным салютом, а в центре его появилась золотая точка, которая, двигаясь в мою сторону, быстро увеличивалась в размерах и наконец приняла очертания моего золотого ангела. Марина, звонко смеясь, протягивала ко мне свои ручонки, сжимая в кулачки и разжимая пальчики, ласково просила: «Не уходи, будь со мной, Шаса! Ты меня напугал. Не делай так больше!»
Полностью сознание вернулось не сразу, слабость долго не отпускала мое тело, я с трудом сел, затем, отдышавшись, встал, липкий пот слепил глаза, некоторое время меня качало из стороны в сторону, кружилась голова и, наверное, если бы не дерево, вряд ли я смог бы устоять. Эта болезненная неустойчивость довольно быстро прошла. Сознание стабилизировалось, и я почувствовал, как быстро меняется мое состояние, как быстро я становлюсь здоровым, сильным и энергичным. На сердце стало светло и радостно, казалось, все, что окружает меня, весь мир, все на свете существует для меня и это все я. Не от слабости, а так хотелось, я сел и, закрыв глаза, опершись спиной на ствол, просто наслаждался жизнью.
Домой шел не торопясь, на душе было празднично и немного грустно, легкий приятный весенний ветерок касался моих щек, очень хотелось жить и творить. Во мне росла и крепла уверенность, что все будет хорошо и правильно, и что я никогда не умру и буду жить всегда в этом мире, в гармонии с этим миром, как его вечная частица. Это было прекрасное, но, увы, как оказалось мимолетное и неповторимое, ощущение счастья.
На следующий день погода была ненастная, всю вторую половину дня шел дождь. Я со слабой надеждой на встречу всё же добрался до глея, но на нем никого не было, да и автобус еще не приходил. Рано. Я спрятался под навес остановки, прождал долго и напрасно, автобус так и не приехал. Как позже я узнал, в тот день машина сломалась, а так как на маршруте автобус был один, рейс отменили. Таким образом, встреча с Евгением не состоялась, нужно сказать, я не расстроился, даже испытал облегчение, это моя жизнь и мне не хотелось, чтобы кто-то вмешивался в нее даже с благими намерениями. С Евгением мы больше так не встретились.
Потом началась учеба в техникуме, и началась она, как в те времена было принято, с поездки в колхоз на уборку урожая. Оказалось, в нашей группе наряду с такими пацанами, как я были взрослые парни, успевшие поработать на шахте, а двое даже отслужили в армии. Вот эти двое и попытались навязать нам армейскую дедовщину. Была короткая, но определяющая драка, в результате у меня была рассечена губа, другие ребята тоже пострадали, но дедовщина в нашей группе умерла не родившись, единственное, что, от нее осталось, – за водкой в магазин ходили преимущественно «молодые», но это меня не касалось, вовремя рассеченная губа создала иммунитет.
Здесь в колхозе и началась моя новая жизнь. Нам выделил три комнаты в помещении бывшей конторы, где мы и жили по шесть человек в каждой. Кроме нас, как потом оказалось, в этом селе работала группа студентов текстильного института, состоящая исключительно из девушек. Днем мы работали в поле, каждое утро закрепленный за нами вечно с похмелья бригадир давал нам наряд, что мы должны делать и, главное, «доводил до нас» нормы выработки. Мы его выслушивали с должным вниманием, но за весь период нашего пребывание «в помощь колхозу» никто ни одной нормы полностью не выполнил.
По вечерам, после ужина, если позволяла погода, мы болтались по селу или сидели на берегу речки. Обычно мы брали с собой гитару и дешевое вино. На берегу раскладывали костерок, пили «муху», пели под гитару или просто болтали. Так было у нас, пацанов, ну а те, кто постарше, проводили вечера с колхозными девушками или студентками. После попойки с Мишаней я больше не пил спиртное, у меня даже желания не возникало и вообще я на этих сельских посиделках бывал редко, а если и приходил, то в основном тренькал на гитаре и пел, если так можно сказать, песни Визбора, Кукина или какого-нибудь популярного в те времена барда. Играл я не очень хорошо, а пел еще хуже, но в нашей компании никому до этого не было дела. Как-то вечером, уже было темно, к нашему костру подошли две девушки в брезентовых штормовках, как потом выяснилось студентки-текстильщицы. Они поздоровались и попросили разрешения посидеть у костра и послушать. Парни оказали радушный прием, освободили места на бревне и вручили им одну на двоих кружку с вином. Я был при гитаре, что-то играл и тихонько подпевал. Одна из девушек спросила:
– А «Бригантину» знаешь?
В ответ я ударил по струнам и захрипел:
«Надоело говорить и спорить.»
«И любить усталые глаза» – подхватила девушка приятным голосом. Так мы и пропели песню вдвоем, больше никто не подключился, пацаны слов не знали. Девушка сделала глоток вина и протянула кружку мне.
– Пей.
– Я не пью.
– Что, совсем? – девушка посмотрела на меня своими большими красивыми глазами и тихонько продолжила: – Мы с тобой рядом сидим, поем и я пью вино, а ты нет, как-то нехорошо получается, я в этой ситуации выгляжу очень неприглядно.
Она держала в протянутой руке кружку и смотрела на меня просящими глазами. Отказать им я не смог, да и не хотел, взял кружку и сделал большой глоток. Собрав всю волю в кулак, сделал все, чтобы не закашляться. Обошлось. Приятное тепло разлилось по телу.
– А что-нибудь Окуджавы знаешь?
– Что именно?
– Ну, например, «Ах Арбат…»
Я продолжил песню, девушка плохо знала слова и вскоре замолчала, я практически пел один.
По окончании песни девушка, отпив из кружки, протянула ее мне. Я молча сделал немаленький глоток. Потом мы пели и после каждой песни повторялась одна и та же процедура: глоток девушка, глоток я, благо, кружка была большая. Костер догорел, вино закончилось, все засобирались.
– Проводи меня, если можешь, а то моя коллега ушла, не попрощавшись, а я не заметила, увлечена была тобой.
Мы пошли по дороге, которая на пути в село, делала небольшую дугу по лугу. Было темно, и мы едва не упали, наткнувшись на небольшой стог пряно пахнувшего сена. От неожиданности девушка бросилась мне на шею и наши губы совсем не случайно встретились. Не прерывая поцелуя, мы опустились на сено и стали лихорадочно расстегивать друг на друге одежду…
Когда я второй раз в изнеможении перевернулся на спину девушка села и стала застегивать штормовку, при этом тихонько засмеялась и пропела: «Как внешний вид обманчив, я думала вы мальчик» и, повернувшись ко мне, спросила:
– Я понимаю, что ты в любви не новичок, у тебя много было женщин?
– Ты вторая.
– А кто первая? Как ее зовут? Она была старше тебя и опытнее?
– Зачем тебе это?
– Не скажешь?
– Нет! Скажи лучше, как тебя зовут?
– Зачем. Тебе это нужно?
– Ну, вроде бы мы уже не совсем чужие друг другу.
Девушка рассмеялась.
– Ты имеешь в виду этот стог?! Не бери в голову, у меня есть парень и, наверное, мы с ним вскоре поженимся, а то, что сейчас было, это несерьезно, просто мне было хорошо и тебе, наверное, тоже. Ты лучше помоги мне встать, а то я совсем запуталась в этом сене.
На следующий вечер я не то что с нетерпением ждал у костра девушку, но было бы неплохо, если бы она все-таки пришла. Солнце село, стало темнеть, время шло, а девушки все не было, потом я понял, что она не придет. В этот вечер я не отказывался от вина и пил с ребятами наравне. Постепенно становилось все веселее, на гитаре играл один из наших «дедов» и пел довольно похабные куплеты, остальные пацаны пытались подпевать и все хохотали там, где это нужно было по тексту. Неожиданно к костру подошла вчерашняя девушка, но не та, а другая. Веселые парни освободили место на бревне, усадили девушку и дали ей кружку с вином. Девушка выпила пару глотков, нашла глазами меня и тихо сказала:
– К моей подруге приехал на пару дней ее парень и они на его машине куда-то уехали, так что сегодня ей не до тебя. Переживешь?
– Переживу!
– Я так и думала, и еще она попросила, чтобы я взяла над тобой шефство.
– Это как? – с двусмысленной улыбкой спросил я.
Девушка посмотрела в мои глаза долгим взглядом, потом протянула мне кружку.
– Для начала вот так. Пей.
Потом мы с ней сидели рядом на бревне и о чем-то болтали. Девушка временами, как бы невзначай, прижималась к моему плечу, потом прижавшись губами к моему уху, прошептала:
– Давай уйдем отсюда.
Я уже был в таком состоянии, что мне не надо было повторять.
Мы, обнявшись опять пошли по вчерашней дороге и опять было сено, страстные поцелуи и хорошо, что я не знал их имен, а то в порыве страсти мог их легко перепутать. У этой девушки, как и у вчерашней было легкое, я бы даже сказал, легкомысленное отношение к происходящему. Уже подходя к краю села, она со смехом спросила:
– С кем тебе было лучше, вчера или со мной?
– Мне трудно сказать… Не знаю…– я сделала жалкую попытку уйти от ответа.
Девушка, явно забавляясь моим замешательством, подвела итог вечера:
– Все было хорошо, дальше не ходи, я уже дома. Счастливо!
В следующий вечер девушки не пришли. По этому поводу я целый вечер был в центре дурашливых насмешек пацанов. Девушки появились дня через три. Все было, как в первый вечер, потом одна из них, кажется вторая, отвела меня в сторону и прямо спросила, кого из них я сегодня больше хочу. Это был неожиданный вопрос, я заколебался, а потом неожиданно для себя выпалил:
– Все равно, можно и всем вместе.
Девушка рассмеялась:
– Ну нет! Я представить себе не могу это в стоге сена. Ну ладно, если тебе все равно, мы решим сами.
До самого конца нашего пребывания в колхозе я каждый вечер проводил с кем-то из этих безымянных девушек, про себя я их называл Номер один и Номер два.
Гораздо позже я понял, как Ольга и этот месяц свободных половых отношений с двумя незнакомками изменили меня, молодого парня, можно сказать, еще подростка, уничтожили во мне не родившиеся светлые чувства к женщине вообще, не дали им родиться, я стал циником, точнее, законспирированным циником.
Внешне я был такой же, как все, мое поведение, мои суждения не отличались от общепринятых, но в душе у меня поселилась пустота и, как оказалось, основательно, на всю оставшуюся жизнь. Все, что происходило с другими людьми, не важно, хорошее или плохое, не вызывало у меня почти никакого отклика, я активно реагировал только на события, касающиеся меня лично, точнее, моей животной сути.
Без особых событий прошли годы учебы в техникуме, в довольно легком учении, в легких ежевечерних пьянках, в легких отношениях с девушками, а их было немало, причем я не делал никаких усилий, они сами приходили ко мне, но спустя некоторое время, очевидно, сердцем почувствовав мою душевную пустоту, уходили и никто из них не возвращался.
В то время меня это совершенно не беспокоило и даже наоборот, упрощало жизнь.
Летом, на каникулах, будучи дома, я несколько раз поднимался на глей, но Дода я там не встретил, и небо мне не открылось ни разу, да я особо и не жалел, что-то во мне ушло.
Как ни странно, техникум я закончил с хорошими оценками, такими хорошими, что мне предложили продолжить обучение в индустриальном институте на горном факультете, да еще сразу со второго курса, причем без экзаменов, но учеба мне изрядно надоела и я выбрал армию, а там мне, учитывая мою специальность, безоговорочно направили в стройбат. Служилось мне неплохо, поначалу деды пытались меня нагнуть, но всякий раз встречали такой отпор, что в конце концов отстали, а тут еще стало известно, что играю на гитаре и пою, так что стало все проще. Служба в стройбате – это фактически принудительная работа, а она, как известно, малоэффективна, мы днем вроде как работали, подворовывали стройматериалы, продавали за бесценок, а вечером деньги пропивали, горланя песни под мою гитару, иногда ходили к бабам, это были такие бабы, которые за вино позволяли делать с собой что хочешь, и так изо дня в день, и потому время тянулось слишком медленно. Стихи писал редко, не хотелось. Из приятных воспоминаний осталась Инга, так звали библиотекаршу нашей части. Инга была просто девушка, по гражданским меркам не очень красивая, и не уродина, но там, в армии, воспринималась королевой красоты и все мужики заглядывались на нее с единственным желанием, которое коротко сформулировал наш старшина: «Я бы ей вдул», но, насколько я знаю, несмотря на многочисленные ухаживания, реализовать это желание никто не смог и тогда реальность заменила фантазия, мужики хвастались друг перед другом, в подробностях рассказывая, как у них с Ингой было, и в результате за Ингой закрепилась безосновательная репутация, что она блядь.
Но, как сказал мудрец, все проходит. Наступил долгожданный дембель. Домой я вернулся взрослым, курящим и в меру пьющим мужчиной. Мама готовилась к этому событию загодя, накрыла стол, соседей пригласила, а как же, сын вернулся из армии. Мама не отходила от меня, услужливо угощала и вообще как-то суетилась, что на нее было совсем не похоже. Потом, когда гости разошлись, с моей помощью было все убрано со стола и помыта посуда, я вышел во двор и, присев на крыльцо закурил, мама села рядом, по ее молчанию я понял, что она хочет мне что-то сказать, но не решается.
– Ну как дела у тебя, какие новости, говори, мам, ты же хочешь что-то мне сказать?
Мама молчала, нервно теребя захваченное полотенце.
– У тебя кто-то появился?
– Да! – облегченно сказала мама и замолчала.
– И кто? Я его знаю?
– Знаешь, он когда-то побил тебя.
– Дядя Гриша, что ли?
– Ну да! – тихим голосом ответила мама.
– Хороший мужик, стоящий, я таких мало встречал.
– Ой, как я рада! Я все думала, как тебе сказать, боялась огорчить, а теперь, как гора с плеч. Мы часто говорили о тебе, Гриша чувствует себя виноватым перед тобой, а однажды он сказал, что если бы у него был сын, то очень хотел бы, чтобы он был похож на тебя.
– Ну как его здоровье?
– Сейчас хорошо. С полгода назад болел воспалением легких, я его еле выходила.
– А как его дочь? Ее, кажется, Женей зовут?
– Хорошо. Женя вышла замуж, родила дочку, живут вроде неплохо, правда, тесновато у них, но ничего, это не навсегда.
– Дядя Гриша с ними живет?
– Нет, когда Женя выходила замуж, Гриша разменял свою двухкомнатную на две однокомнатные, квартиру побольше отдал молодоженам, а сам живет в маленькой в семейном общежитии.
– Так, мам, я все понял, пусть он завтра перебирается сюда, а я пока поживу в его однушке, дальше видно будет.
– Ой, какой ты молодец, мы тоже так думали, но не знали, как тебе сказать, боялись обидишься, а ты быстро все сам решил. Мама прижалась ко мне и, я понял, что она плачет.
– Мам, пусть он завтра приходит к ужину, с вещами. Посидим, поговорим, выпьем, а ночевать я пойду в его квартиру. Кстати, насчет выпьем, там у тебя что-то осталось?
– Конечно! – вскочила мама, – тебе водку или вино?
– Давай водку и что-нибудь закусить.
Следующую ночь я ночевал в дяди Гришиной квартире, впрочем, квартирой ее трудно назвать, крохотная кухонька – плита, стол и один стул, второй поставить некуда, жилая комната чуть больше по размерам, с одним окном и по планировке и размерам очень похожая на железнодорожное купе.
Через пару дней я поехал в институт. В приемной комиссии посмотрели мои документы и узнав, что я хочу на горный факультет, на который уже несколько лет был хронический недобор, тут же отвели меня к ректору на собеседование, и через полчаса я стал студентом второго курса. Этого события могло не быть, в армии я не очень задумывался о своей жизни на гражданке считал, что приду, погуляю недельку и в шахту, что здесь мудрить, но на второй день гражданской жизни я зашел к Леве Жиденку. Встретили меня две красивые девушки, и если бы я не знал, куда пришел, то я их точно не узнал бы, зато они сразу узнали меня и с криками радости по-детски бросились мне на шею, затащили в квартиру и наперебой стали рассказывать о своем житье-бытье и при этом быстро накрывали на стол, чтобы пить чай с моим тортом. Кроме него я еще захватил бутылку вина. Оказалось, тетя Фаина год назад умерла, дальние родственники хотели забрать девочек к себе, но Лева не позволил. Рассказали, что Лева студент и поначалу было трудно жить втроем на одну стипендию, хоть и повышенную. Лева вечерами подрабатывал на разных работах, а потом ему, как отличнику, разрешили параллельно с учебой работать на шахте и что уже в следующем году он закончит институт и.... Хлопнула входная дверь очевидно, пришел Лева. Девочки замолчали и жестами показали мне, чтобы я тоже молчал. В комнату вошел Лева, увидев меня, оторопел, лицо осветила радостная улыбка, мы обнялись.
– Вот так встреча! Ну ты вымахал! Ты надолго сюда? – засыпал вопросами Лева.
– Лева, подожди, давайте сядем за стол, чайник вскипел, – прервала его Рая, а может Соня, я так и не научился их различать.
Мы сели за стол. Пили чай с вареньем и с тортом, а потом вино. Беседа длилась долго, Лева с интересом расспрашивал об армейском житье-бытье, я только успевал отвечать, но несколько вопросов удалось задать и мне. Я узнал, что Лева работает на шахте горным мастером и что руководство шахты обратилось в институт с просьбой направить Леву после окончания учебы к ним на шахту, но этого они могли и не делать, потому что Лева, скорее всего, получит красный диплом, а это значит, что он будет освобожден от обязательного распределения. Лева рассказал об этом начальнику шахты, на что тот махнул рукой: «Если ты сам придешь, это одно, а вот если распределят, то у тебя будут льготы, они небольшие, но упускать их нельзя». Девочкам наш «взрослый» разговор был неинтересен и они, спросив у Левы разрешения, ушли в свою комнату. Уже и вино было выпито, а мы с Левой все говорили и говорили. Собственно, это было не просто разговор, Лева устраивал мою гражданскую жизнь. «Раз ты не хочешь поступать в Литературный институт и тебе все равно, чем заниматься, иди в индустриальный по своей профессии, получишь диплом, а тогда уже на шахту. Диплом открывает широкие возможности, в конце концов ты сможешь работать не забойщиком, например, а будешь горным инженером. После института распределишься к нам на шахту, если че, я помогу и будем работать вместе». А так как мне было действительно все равно, я очутился в институте.
Здесь ситуация оказалась зеркальной по сравнению с техникумом, большинство студентов нашей группы были вчерашние школьники и только я и Паша были после армии, только он поступил на год раньше и на первый курс. Мы с ним не то, чтобы подружились, но стали хорошими приятелями и уговорили коменданта поселить нас в одну комнату в общаге. В принципе, учиться было не сложно, поначалу доставала высшая математика, а потом, как ни странно, для меня, я увлекся начерталкой, легко читал чертежи и сам довольно неплохо чертил.
Почти все свободное время мы проводили вместе с Пашей. Оказалось, у нас есть общие интересы, он, как и я служил в стройбате, а до армии окончил ПТУ со средним образованием, а после поступил в институт, мы оба любили выпить, не так, чтобы вдрызг, а по чуть-чуть, и мы оба были охочи до баб. Редкий вечер у меня не было девушки, часто проблема была «где».
Комендант общежития был суровый мужик, рассказывали, что раньше он был директором гастронома, на чем-то погорел и попал за решетку, однако через несколько лет вскрылись какие-то дополнительные факты, суд пересмотрел дело и его признали невиновным. Озлобленный на весь мир, он не вернулся в торговлю, а стал комендантом нашего общежития.
Правдива эта история или студенческая выдумка трудно сказать, но кличка у него была Урка. У коменданта была удивительная особенность: он появлялся неожиданно там, где его меньше всего ждали, провинившиеся нарушители порядка безуспешно пытались различными способами его умаслить, но Урка был неумолим. Самыми злостными нарушениями считались пьянка, или если он застал тебя в кровати с девушкой. Девушек в общагу приводить разрешалось, но только до одиннадцати вечера, и не дай бог, если она задержится позже… За аморалку в лучшем случае могли выгнать из общежития, а в худшем – отчислить из института.
За время обучения я и девушек приводил, и задерживались они допоздна, и пили мы в комнате неоднократно, но я ни разу не попался, сказался опыт армейских самоволок.
Однажды, уже на третьем курсе института я случайно на улице встретил Наташу, свою первую любовь. Наташа обрадовалась встрече, мы сели на лавочку. После первых традиционных вопросов типа: «ну ты где, ну ты как», Наташа погрустнела и, не глядя на меня, начала свой рассказ.
– Я встречалась с парнем, ты его знаешь, Дима, за которым я в школе бегала, вообще-то он казался совершенно не тем, в кого я была безумно влюблена, короче, мы разошлись.
– Ну и что, как мне сказал один человек, первая любовь всегда несчастная встретишь достойного, ты еще очень молода и очень красива, и как говорил наш старшина, у тебя еще все спереди.
Наташа грустно улыбнулась.
– Все это так, но я залетела.
– От Димы?
– Честно говоря, я и сама не знаю, был еще один мимолетный, может, и от него, но скорее всего от Димы. Я сообщила Диме о беременности, а он, вместо радости, рассвирепел, заявил, что ему этот ребенок не нужен, что он только начинает жизнь и не хочет связывать себя семьей и еще наговорил всякого, а потом начал вслух делать расчёты и в итоге выдал, что это не его ребенок, дал мне денег и выгнал из своей квартиры. Вот я теперь скитаюсь по разным углам, а что делать, не знаю. Домой возвращаться – предки узнают, мне такое устроят, мать проклянет, батя из дома выгонит, а если не выгонит, то у мне не жизнь будет, а ад. Вот я и не знаю, что делать, остаться здесь – работа у меня есть, жилье можно снять, ну а дальше, когда родится ребенок, что я буду одна делать, ума не приложу, ни работы, ни денег, никакого выхода не вижу. Может, ты чего посоветуешь, ты же опытней? – Наташа с надеждой посмотрела на меня.