Владимир Михайлович Скрипник
Жилец
– Нет, не только, было еще и каратэ.
– Откуда каратэ?
– С ребятами-самбистами выучила несколько приемов.
– Кто инструктор?
– Я знаю, что каратэ у нас запрещено, никакого инструктора у нас не было, изучали сами, кто-то из парней принес несколько затертых листиков папиросной бумаги с описанием, по ним и занимались.
Вошел начальник колонии в сопровождении дежурного воспитателя с подносом в руках. Увидев меня сидящей в кабинете начальника, разговаривающей на непонятном языке с каким-то мужиком и никак не реагирующей на их приход, воспитательница оторопела. Начальник взял у нее поднос и поставил перед Иваном Ивановичем, повернулся и вышел из кабинета, подталкивая перед собой воспитательницу. Иван Иванович разлил по чашкам чай, взял себе маленький бутерброд, а тарелку пододвинул ко мне со словами: «Ешь, мне и этого достаточно, и давай продолжим разговор».
– Теперь о главном, ты готова послужить Отечеству?
Я непонимающе смотрела на него. Прежде подобный вопрос никогда не стоял передо мной, я даже толком не понимала, как на него можно ответить.
– Хорошо, давай по-другому, тебе дали пять лет, а если черная девушка не выкарабкается, то добавят еще, с учетом твоего малолетства, как минимум столько же, и зная тебя, дай бог, чтобы твой срок ограничился этой десяткой. Но даже если это и так, ты выйдешь на волю совершенно другим человеком, хорошо, если тебя тюрьма не сломает, а таких единицы, к тому времени забудешь и языки, и спорт, и все на свете, а будешь бывшей зэчкой без образования, без специальности, с искалеченной судьбой и без будущего, а так оно и будет.
Иван Иванович задумался, машинально достал пачку сигарет, повертел ее в руках и спрятал в карман.
– Короче, я могу помочь тебе кардинально изменить жизнь, а именно посвятить ее государственной безопасности, все зависит от тебя. Я понимаю, тебе трудно сделать выбор между двумя неизвестностями, но сделать его нужно и прямо сейчас. Ты должна сказать только одно слово, «да» или «нет». Если «да», то, как говорят в Одессе, «будем поговорить», а если «нет», то прямо сейчас расстанемся и ты навсегда забудешь об этой встрече и жизнь твоя потечет в соответствии с приговором.
Иван Иванович встал, подошел к окну и стал рассматривать двор.
– Если я соглашусь, то потом, узнав эту жизнь поближе, могу ли я изменить свое решение?
– А ты подумай.
– Подумала. Вопрос был глупый.
– Молодец! Ну так что?
– Я согласна.
– Вот и чудненько! Не скрывая удовлетворения, Иван Иванович подошел к двери и громко позвал начальника.
Меня отвели назад в карцер, а через час перевели в другую комнатку с кроватью, умывальником и маленьким окошком под самым потолком, но все же с запертой на замок дверью.
* * *
– Благодарю тебя, Петрович, материал хороший, будем работать.
– Заберешь в Москву?
– Не торопись, всему свое время, а пока мои люди поработают здесь с ней и с этой черной красавицей, как там ее, Кочегар, что ли? – самодовольно улыбаясь спросил Иван Иванович.
– Катька Черновик, – поправил его начальник колонии.
– Да знаю я, это была, как ты говоришь, шутка юмора. Ты вот что, обеспечь этой Мурке сносное существование и окажи полное содействие моим людям. А теперь, я по глазам вижу, ты хочешь под это дело что-то попросить для себя и я, пожалуй, знаю, что, но лучше, если ты скажешь сам.
– Вань, у меня одна просьба: вытащи меня отсюда. Четыре года, уже пятый пошел! Думаю, я искупил свой грех в этой дыре, забери меня.
Иван Иванович улыбнулся.
– Я уже об этом подумал. Через полгода освобождается место начальника отдела в управлении, должность генеральская, я предложу твою кандидатуру, думаю командир не будет возражать, я уже этот вопрос прокачал, а сейчас все зависит только от тебя.
Да, о моем визите и дальнейшей работе с материалом никто не должен знать. Понял?
– Обижаешь, все будет в полном поряде, даже не сомневайся.
– Ну и лады. Я бы сейчас выпил немножко хорошего коньячку, как ты считаешь?
– У меня есть бутылочка армянского юбилейного, я думаю, самое то!
Петрович достал из сейфа коньяк, лимон и плитку шоколада.
– Я все думаю о твоей подопечной, она уникальная, – задумчиво произнес Иван Иванович.
– В семнадцать лет – два языка и два убийства?
– Ну, насчет двух убийств ты поторопился, а впрочем, мысль неплохая, но я не об этом, понимаешь, она владеет собой.
– Я тоже владею собой, да и ты, что тут уникального?
– Видишь ли, я сказал, что она владеет собой, но это не совсем то, что ты думаешь, я не могу сформулировать эту ее особенность, таких слов нет. Если по аналогии, то она как робот, владеет собой без эмоций, руководствуясь только своими инстинктами, и у нее нет нравственных комплексов оценки происшедшего, совершенного ею и при этом она человек. Не знаю, смог я объяснить или нет, но таких людей очень мало, я до нее знал всего одного. Думаю, я не ошибаюсь на ее счет, посмотрю, что скажут психологи. В сегодняшней беседе она держалась великолепно и только в конце допустила один маленький прокол, – и после небольшой паузы добавил, – и, я начинаю думать, она это сделала специально.
– Ты хочешь сказать, что у нее, как у робота, нет эмоций?
– В том-то и дело, что эмоции есть, но они ею не управляют вообще.
– Ну, тогда я ничего не понимаю, и наверное, мне не надо понимать.
– Вот и правильно, – заулыбался Иван Иванович.
* * *
Пока длилось расследование и до самого суда в колонию, сменяя друг друга, наезжали какие-то люди, часами вели со мной беседы под магнитофонную запись, задавали огромное количество вопросов, делали какие-то отметки в своих бумагах, некоторые привозили замысловатые приборы, к моей голове и телу прикрепляли датчики – и вопросы, вопросы… некоторые повторялись по нескольку раз. Посещали они и Катьку Черновика. О чем с ней беседовали, я не знаю, слышала только, как охранники между собой говорили, что Катька поправляется и вроде бы собирается убить меня. Насколько это серьезно, никто не знает, но говорит она об этом открыто. Потом Катьке стало хуже и через несколько дней она умерла, вроде бы, от заражения крови.
Судили меня прямо в колонии, так называемым выездным народным судом. Общественным защитником был начальник колонии, как я потом узнала, бывший гебист, его за какие-то прегрешения выперли из Москвы сюда, в колонию. Нужно сказать, защищал он меня хорошо, и суд, принимая во внимание состояние моего здоровья после тяжелых побоев, а также учитывая мое несовершеннолетие дал мне довесок в пять лет и оставил отбывать положенный срок в этой же колонии и в этом отряде. А куда меня денешь? Конечно, я тогда не могла понять в полной мере, что уже не принадлежу себе, что моя судьба уже решилась и не здесь, не этим судом, а в далекой и неизвестной мне Москве.
После оглашения приговора меня отвели в наше общежитие. Отряд встретил молчанием, все с опаской смотрели на Мавпу, к которой перешла власть, и она даже заняла бывшую Катькину кровать, самое престижное место в комнате. Я стояла у двери, молча рассматривая лица этих несчастных. Мавпа быстро собрала свои вещи указала мне на Катькину кровать, а сама вернулась на свое прежнее место. Я, не торопясь прошла в свой угол. Стоявшие на моем пути девушки быстро расступались, освобождая проход. Я чувствовала, что своим присутствием я вызываю у них ужас, за все время существование колонии ни один человек не получал десять лет и не совершал два убийства подряд. Вот они и вели себя с полной готовностью подчиняться мне из-за страха. Я это понимала, воспринимала ситуацию спокойно и подчинять их себе совершенно не собиралась, лишь бы они меня не трогали.
Спустя двое суток меня ночью вызвали к начальнику колонии, и я не вернулась ни в отряд, ни в колонию, потому что у меня началась другая, не имеющая ничего общего с прежней жизнь.
Той ночью меня вывезли на военный аэродром, пересадили в самолет и через несколько часов самолет где-то приземлился, а дальше в закрытой машине меня куда-то перевезли, помыли, переодели, накормили и уложили спать в отведенной для меня одной комнате. Комната показалась мне просторной, по площади она была больше, чем наш шанхайский дом. Обставлена строго функционально, кровать, тумбочка, шкаф, стол и два стула, у входной двери еще маленькая тумбочка, с телефонным аппаратом без номеронабирателя. И еще из комнаты была дверь в так называемый санузел.
В пять утра громко зазвонил телефон. Я взяла трубку. Спокойный мужской голос приветствовал меня и сообщил: «Через полчаса за тобой зайдет куратор, надо быть стопроцентно готовой». В точно назначенное время без стука распахнулась дверь и ко мне в комнату вошла стройная, подтянутая женщина средних лет. Оглядев меня с головы до ног и, очевидно, довольная осмотром она представилась и в нескольких словах ввела в курс дела:
– С сегодняшнего дня для тебя начинается иная жизнь, ты стала другой, у тебя новая фамилия, теперь ты будешь Ганева, новая биография, только имя твое оставили прежним. С этого дня ты являешься курсантом специального закрытого военного учебного центра, я назначена твоим куратором. А это означает, что я твоя тень, опекун, наставник, а также глаза и уши командования центром. В чем это будет проявляться? Все, что с тобой произойдет, твои победы и поражения, нарушения распорядка и многое другое – все будет немедленно сообщено командованию. Уговаривать меня не докладывать бесполезно, даже не пытайся. С другой стороны, я всегда рядом с тобой, всегда смогу прийти на помощь. На время учебы ты будешь обеспечена всем необходимым. Ты уже открывала шкаф? Давай посмотрим вместе. Здесь твоя повседневная одежда, тренировочная форма, рабочая одежда. На этой полке твоя обувь, в этих ящиках – свежее белье. Смена белья ежедневная. Эта корзина для использованного белья. В твое отсутствие обслуживающий персонал будет осуществлять уборку, проветривание помещения, уход за одеждой и обувью. Твоя основная и единственная задача – учиться и успешно освоить программу, а она непростая и очень насыщенная. Ежедневно, кроме воскресенья, для занятий отводится десять часов, шесть часов в первой половине дня и четыре – во второй. Воскресенье выходной, но утром обязательный в любую погоду кросс. Вопросы есть?
– Есть. Вопрос первый: как к вам можно обращаться?
– Обращаться ко мне нужно на «ты», и зови меня Куратором. Еще вопрос?
– Сколько лет или курсов будет продолжаться учеба?
– У нас нет деления на курсы, а сколько лет учиться, зависит от тебя. Занятия продолжаются до полного усвоения программы. И последний на сегодня вопрос.
– Сколько нас в группе?
– У нас нет групп, занятия индивидуальные. На все остальные незаданные вопросы ты со временем сама найдешь ответы. Сейчас переодеваешься в спортивную форму, через пять минут идем в спортзал, там тебя будет ждать инструктор.
Вот так началась моя новая жизнь. В первые дни было очень трудно и необычно. Поначалу во время утренней зарядки меня обвешивали датчиками и в числе других характеристик считывали информацию о физико-химическом составе моего организма и на ее основе формировался комплекс дневных физических нагрузок и рацион питания на весь день, благодаря чему организм вовремя подпитывался необходимыми веществами и находился постоянно в тонусе, к тому же, несмотря на большую нагрузку, практически не ощущалась усталость. По ночам сон был крепким и освежающим.
Много времени уделялось изучению языков. Вдобавок к английскому и французскому сначала ввели итальянский и испанский, потом количество языков увеличилось до десяти, это были основные европейские языки, которыми я должна была владеть в полной мере, свободно говорить, читать и писать. Изучение осуществлялось методом полного погружения. Каждый день посвящался определенному языку и только на нем шло общение и обучение другим предметам. Поначалу было сложно, но со временем стало привычным. Особое внимание уделялось произношению. Раньше я считала, что хорошо владею английским, но уже с первых занятий в центре выяснилось, к моему удивлению, что это далеко не так. И произношение, и использование словарного запаса – все было неправильно, пришлось переучиваться, это оказалось сложнее, чем правильно осваивать язык, что называется, с нуля.
Кроме языков изучала особенности экономики, общественно-политической организации конкретных стран, их историю, обычаи, культуру. Потом эти теоретические знания закреплялись практикой. Меня вывозили в какую-нибудь страну для более детального ознакомления. Я там какое-то время находилась, вначале при посольстве, а потом самостоятельно жила и работала по легендам.
У меня была куча специальных предметов, которым уделялось повышенное внимание. Моя программа постоянно корректировалась так, чтобы каждое занятие по любой дисциплине было не в тягость и даже приносило удовольствие, но мне больше всего нравились занятия по единоборствам и восточным практикам. Иногда на занятиях присутствовал Иван Иванович. Обычно он приветственно махал мне рукой, но общаться с ним не полагалось и не потому, что кто-то запрещал, просто я сама понимала, что нельзя. И вообще в центре мне ничего не запрещалось, но я каким-то образом понимала, что можно, а чего нельзя делать. И еще не было никаких наказаний, и не потому, что не было провинностей, конечно, они были, особенно вначале, но потом их становилось все меньше и меньше. Как это достигалось, я не знаю, поскольку не чувствовала никаких ограничений, я уже не говорю о каком-то насилии над собой, я была свободна и наслаждалась своей свободой, но при этом чувство долга стало определяющим.
В первый год обучения программа была ориентирована на мое физическое развитие и получение знаний об окружающем мире. Начиная со второго года к этому добавилось еще и культурное развитие, уровень которого у меня был где-то около нуля. Урокам музыки, живописи, скульптуры, театральному искусству уделялось серьезное внимание, иногда даже казалось, что это чуть ли не основные предметы. Кстати, в моем обучении не существовало разделения типа это важно, а на этих занятиях можно расслабиться, все было важным.
Затем началась пора еженедельных посещений – по субботам театры, по воскресеньям музеи, галереи и выставки. Обычно в пятницу после занятий меня с куратором отвозили в Москву, там была ведомственная квартира, мы в ней жили, а в воскресенье вечером возвращали нас назад. В квартире для меня был подобран специальный гардероб, соответствующий программе культурных мероприятий. Я не участвовала в его формировании, этим занимались стилисты, которых я и в глаза не видела. В результате занятий по ориентированию на местности я теоретически хорошо знала карту Москвы, могла с закрытыми глазами пройти по любому адресу, причем, если это нужно, маршрут мог быть оптимальным, поэтому чувствовала себя раскованно в любой точке города. Обычно на мероприятие мы отправлялись вместе с куратором, но это совсем не значило, что она весь вечер не отходила от меня ни на шаг, наоборот, у меня была полная свобода, я могла знакомиться в антрактах или в залах с понравившимися мне мужчинами, а желающих всегда хватало, могла с ними беседовать, шутить, легко флиртовать, позволять им провожать меня до дома, иногда меня приглашали уже ставшие знакомыми мужчины к себе домой, и я, если хотела, принимала приглашения и иногда оставалась на ночь. Не знаю, контролировал ли меня кто-то в смысле тайной слежки или нет, но куратор в таких случаях, попрощавшись, уходила домой одна и никогда, даже если я возвращалась на следующий день, не задавала никаких вопросов. Все это мне не чтобы запрещалось, а наоборот приветствовалось, единственное что не приветствовалось – постоянство отношений.
Такая, с позволения сказать, светская жизнь начала уступать место боевой подготовке. Не индивидуальной, она не прекращалась с самого начала, меня тренировали и обучали ведению специальных боевых действий в составе специализированных групп. Составная часть этого обучения – командировки в горячие точки и непосредственное участие в боевых операциях.
За весь период подготовки в центре мне никто не говорил, какова цель моего обучения, кого из меня готовят, как и где я буду работать после окончания обучения. Потом я поняла, что конечных сроков обучения нет, и центр – это мой дом, куда я возвращалась и буду возвращаться всякий раз после выполненного задания. Обычно после возвращения следовал короткий отдых и снова занятия и тренировки.
У меня была определенная географическая зона использования – Европа. В основном, операции с моим участием осуществлялись в столичных или крупных городах. Чаще всего я там была студенткой и изучала историю, что само по себе было для меня интересно и являлось хорошим прикрытием.
* * *
Потом наступила «Пражская весна». Я в это время слушала лекции по французской филологии в Карловом университете. Мне было известно, что в политической и общественной жизни ЧССР назревают тревожные события, и знала я об этом еще до их заметных проявлений. В Чехословакии активизировалась работа разведывательных служб капиталистических стран и стран Варшавского договора.
Наш центр тоже принял участие в этих событиях, я прошла курс интенсивной подготовки по спец программе. Впервые непосредственным руководителем моего обучения и последующей работы стал Иван Иванович, кстати, у него был псевдоним или, как у нас говорили, позывной, «Хозяин». Я на себе испытала, что значит, когда тебя обучает профессионал высочайшего уровня. Стройность, четкость, аргументированность – все это формировало в моем сознании однозначное непримиримое отношение к деятельности руководителей Чехословакии, доведших страну до хаоса. Он убедительно объяснил мне и это стало для меня абсолютным знанием, что отклонения от советского курса начались еще при Новотном, который совмещал посты президента страны и главы партии при отсутствии профессионализма, а главное, был уязвим из-за причастности к репрессиям. Все это сформировало у чешского народа негативное отношение как самому Новотному, так и к просоветскому курсу ЧССР. Этот негатив формировался внутренней оппозицией, негласно направляемой и всячески поддерживаемой мировым капиталом. Возникла реальная опасность потери власти коммунистическим руководством страны.
В Москве понимали, что задавить оппозицию и откатить ситуацию назад уже поздно, поэтому было решено форсировать развитие процесса реформизма, доведя его до критического состояния, с тем чтобы оправдать вмешательство извне стран Варшавского договора. Для этого Новотный якобы добровольно освободил пост партийного лидера, а спустя некоторое время – и пост президента. Партию возглавил Дубчек, а президентом стал Свобода, и реформирование Чехословакии пошло ускоренными темпами. В области идеологии была существенно ослаблена цензура, обсуждалась реформа об ослаблении контроля над всеми информационными потоками со стороны государства, разрабатывались и начали внедряться принципы многопартийности, полной свободы слова, существенного ослабления государственного контроля над силовыми структурами, рассматривалась реформа федерализации государства и расширения полномочий органов власти субъектов ЧССР – Чехии и Словакии.
Другими словами, вовсю шел демонтаж социалистического строя в Чехословакии.
Я не понимала, и Иван Иванович не смог мне объяснить, как так получилось, что общественное мнение в стране было в основном за внедрение и дальнейшую разработку антисоветских реформ, более того, как допустили, что в средствах массовой информации открыто обвинялся во всех бедах Советский Союз и, как следствие, у большинства населения сформировалась устойчивая связь понятий «советский и захватчик». В прессе открыто публиковались лозунги типа «Русский, иди домой, пока твоя Наташа не ушла к другому».
Обучаясь в университете, я на своем опыте убедилась, что в целом отношение чехов к нам, русским, не было враждебным, более того, бытовала уверенность, что в Советском Союзе люди знают, что граждане ЧССР борются за свои права и поддерживают их. По моему мнению, огромную роль в развитии этих заблуждений сыграл Солженицын своим знаменитым письмом к IV Всесоюзному съезду писателей.
После соответствующей недолгой подготовительной работы, я приступила к выполнению задания по контролю за настроениями разных слоев населения чехословацких рабочих, интеллигенции и военнослужащих. Работа заключалась в приеме, первичной обработке, анализе информации и аргументированном предложении необходимых мероприятий. Ко мне круглосуточно поступали по спец каналам сообщения из разных уголков страны, я их оперативно изучала, отбрасывала незначительное, классифицировала по определенным методикам, группировала и в концентрированном виде вместе с первичными рекомендациями с места событий отправляла по инстанциям.
Наряду с этой социологической информацией ко мне поступали секретные сведения военного характера, что составляло государственную тайну. Работа была организована центром так, что я не знала ни одного партнера и меня они не знали, и тем не менее моя деятельность не оставалась долго в секрете, приходилось каждые три-четыре дня менять дислокацию. Разведки Британии, ФРГ и США, что называется, шли по пятам.
Обстановка в стране накалялась и в ночь с двадцатого на двадцать первое августа в Чехословакию вошли советские танки, а за ними войска стран Варшавского договора. Необходимости этого вторжения объяснялась тем, что Чехословакия находится в самом центре Варшавского договора и что мировой капитализм очень заинтересован в выходе ее из этого союза, с тем чтобы развалить его, и если бы мы вовремя не вошли, туда бы через несколько часов вошли войска НАТО.
Спустя несколько дней после ввода войск и взятия под контроль страны последовали московские переговоры и в итоге никакие радикальные реформы не были реализованы и все достаточно быстро откатилось на свои прежние места. Тем самым Советский Союз вкупе со странами соцлагеря продемонстрировал всему миру нерушимость своих границ.
Незадолго до этих событий меня срочно, можно сказать, накануне ареста, эвакуировали из Праги в Москву и для меня Пражская весна закончилась первой правительственной наградой, повышением в звании и недельным отпуском с отдыхом в закрытом пансионате на берегу Черного моря. Я не знаю, какую роль сыграла моя работа, но, судя по поощрениям, значимую и от сознания этого я испытывала удовлетворение. Видно, неплохо меня обучили.
* * *
В комнате было темно, сквозь узкую щель между штор виднелась часть освещенной фонарями улицы, и эту единственно возможную часть независимо от моего желания я постоянно созерцала, все время моего пребывания в квартире. На улице шел дождь. И, похоже, шел он давно, на проезжей части в углублениях образовались лужи, редкие проезжающие машины с шумом расплескивали их в разные стороны, но через несколько минут они опять приобретали свои контуры.
Завтра – конец заточению. Я не знаю, чем руководствовались разработчики режима самоизоляции, я его выполнила полностью, несмотря на то что уже давно не работала в центре. «Значит, хорошо учили» – привычно подумалось мне. Было уже поздно, пора спать. Я разделась, легла в постель, мысленно приказала себе «спать» и тут же уснула.
Спала без сновидений и проснулась в точно назначенное время. Сделала бесшумную зарядку и после незатейливого завтрака занялась своей внешностью. Из шкафа достала ящик с гримерскими атрибутами, глядя в зеркало, наметила план создания своего нового лука и приступила к его воплощению.
Через час на меня из зеркала смотрела совершенно не похожая на меня, родную, девушка в больших очках с дорогой оправой, голову украшала незамысловатая прическа, чуть раскосые глаза выдавали восточное происхождение, которое слегка подчеркивали браслеты на руках, удлиненная юбка, глухая блузка под горло и полное отсутствие видимого макияжа. Осмотрев себя в зеркале со всех сторон, осталась довольна. Начать новую жизнь я решила с посещения кафе, что за углом. Неожиданно раздался тихий отрывистый сигнал молчавшего до сих пор ноутбука, моего единственного средства связи с Хозяином. Пришло сообщение. Это было действительно послание от Хозяина. Точнее, Хозяин прислал мой портрет, выполненный компьютером, практически фотографией меня сегодняшней, расхождения были в незначительных мелочах. Под портретом стояла короткая подпись: «Это компьютерный фоторобот по материалам камер в лесу. Отнесись серьезней!»
* * *
Погожим утром такси привезло Степана с женами к воротам их дома в шахтерском поселке. Степан нашел в условленном месте ключ от калитки, и они вошли во двор. Оставив вещи на крыльце, прошли в сад-огород. Сад оказался в меру ухоженным, деревья обрезаны и со свежей побелкой на стволах, ветви были усыпаны еще неспелыми плодами. Из-за забора соседнего участка раздался гневный женский голос:
– Это кто там ходит? Щас милицию вызову.
– Не надо, тетя Лида, это мы приехали, – спокойно проговорила Галя.
– Ой! Иван, иди посмотри, Наталья с Галей приехали, да такие свежие, как с курорта.
– Лида, да не только мы одни. – Продолжила разговор Наталья.
– А это кто? – тихо спросила соседка и кивком головы указала на стоявшего в саду Степана.
– Да ты что! Это же Степа. Степан, иди сюда, а то спрятался в ветках, иди хоть поздоровайся.
Степан подошел к забору. От неожиданности Лидия вскрикнула и сквозь слезы запричитала:
– Да как же так, мы тебя уже давно схоронили, а ты вон какой орел, да что же произошло? Что за чудо? От такой болячки, как у тебя, на моей памяти никто не выживал, а я без малого сорок лет фельдшером в больнице проработала.
– Как я выжил, как удалось встать на ноги, мы вам расскажем вечером за столом. Приходите.
Вечером собрались гости: Ближайшие соседи, Виктор с семьей и Андрей с двумя детьми и беременной женой. Застолье было радостным и шумным, главная тема разговоров – чудесное исцеление Степана. Все огорчились, узнав, что Степан с женами не вернулись насовсем, а уже скоро уедут назад, и приехали сюда, чтобы уладить некоторые дела, забрать в поликлинике Степанову медицинскую карточку, ну и еще кое-что. Узнав, что у Андрея на следующий день выходной, Степан попросил его прийти, кое в чем помочь.
Утром следующего дня Степан пошел в поликлинику. Постучал в дверь кабинета Анатолия Моисеевича.
– Разрешите войти?
Врач сидел за столом и что-то быстро писал, не глядя сказал:
– Подождите, присядьте сейчас закончу и посмотрю вас.
Степан молча сел у двери. Главврач окончил писать, закрыл тетрадь, снял очки, устало протер глаза и снова надел их.
– Ну что… – Посмотрел на улыбающегося Степана и замолк, снял очки, протер платком стекла, надел их и взволнованно произнес.
– Садись! Я так понимаю, ты ко мне с того света, пришел сказать, что мне тоже пора, вот уже и тебя увидел наяву, как живого. Ты же Степан, верно? Я не ошибся?
– Не ошиблись.
– И что тебе от меня нужно, призрак? Только не рассказывай, что ты живой, что болел стопроцентно смертельной болезнью и выздоровел. Я старик и за свою жизнь всякое повидал, и уверен, что чудес не бывает, по крайней мере, в твоем случае.
– Я пришел прежде всего вас навестить…
– Ну да, я так и говорю, за мной пришел, ну что же, я готов.
– А еще, мне нужна мою медицинская карточка, собес хочет, поставить меня на учет в поликлинике, а без нее не ставят.
Анатолий Моисеевич снял очки, повертел их молча в руках и, глядя в окно, тихо сказал:
– Вот тут небольшая проблема. Когда ты последний раз приходил, точнее, пришел прощаться, я после твоего ухода сказал в регистратуре, чтобы карточку отправили за ненадобностью в архив, а туда ее легко отправить, а забрать назад очень трудно, по крайней мере, мне это не удавалось. Но ты не переживай, дело поправимое, лучше расскажи о себе, и по подробнее. Давай, пришелец с того света, излагай все по порядку и ничего не пропускай.
Степан долго рассказывал свою историю в мельчайших подробностях, что сам испытал, что рассказали мама и жены. Анатолий Моисеевич слушал, закрыв глаза. События роковой ночи его особенно интересовали, он часто останавливал Степана, заставлял повторять, уточнял подробности. Окончил Степан свой рассказ словами: «И вот я здесь, перед вами, повторно рожденный тремя самыми дорогими мне женщинами». Анатолий Моисеевич задумчиво молчал. А потом заговорил.
– Я до войны был хирургом, войну прошел военным хирургом, после войны я по-прежнему работаю хирургом и все это время я видел очень много смертей. Мое положение обязывает быть материалистом, собственно, я такой и есть, но в моей практике бывали подобные твоей ситуации, когда человек фактически умирал, а потом возвращался к жизни. Я много думал об этом, но как это происходит, каков механизм этого чуда я не знаю и даже не догадываюсь, – Анатолий Моисеевич замолчал и спустя несколько минут продолжил: – Что тебя вернуло с того света я, пожалуй, знаю и ответ прост – это чудо сотворила любовь, иногда бывает такое, что она не дает умереть или, как в твоем случае, возвращает к жизни. Зря улыбаешься, я имею в виду не ту любовь, что в постели, или когда один у другого слуга, нет, я говорю о настоящей любви, когда ты отдаешь любимому человеку все, что имеешь, отдаешь самого себя и ничего не просишь, и не требуешь взамен. Настоящая любовь – это труд, порою очень тяжелый, но обязательно честный, это очень непросто, поэтому не каждый человек способен по-настоящему любить. Более того, по моим наблюдениям, таких людей не так уж много. У тебя две любимых и любящих женщины, ты счастливый человек, каждая из них и обе вместе, своей любовью сделали невозможное, они готовы были отдать себя, свою жизнь, лишь бы ты жил. Это ты должен постоянно помнить и жить для них, понимаешь, не для себя, не для своих детей, ты их и так любишь, а для этих своих женщин, сотворивших тебя заново.
Дома Степана ждал Андрей.
– Ну, показывай фронт работ, – сказал он.
– Подожди, успеешь, расскажи лучше о своем житье-бытье.
– А че тут рассказывать, ты уехал, а я глядя, на тебя ушел с шахты, ну не совсем, перешел на поверхность, подземного стажа хватает, а до пенсионного возраста еще не дотянул. Вот и все по работе. В личной жизни тоже все в порядке, жена, двое детей растут, а скоро появится и третий.
– Дети – это хорошо, а живешь где?
– С жильем хуже. Старый террикон не работает, а Шанхай еще жив. Власти недавно навели кое-какой порядок, улицам дали названия, домам – номера, нас всех жильцов переписали, а моя бабка постаралась и втихаря сделала мне подарок, записала на меня дом и теперь я официальный хозяин домостроения – двухкомнатной хибарки без водопровода и с удобствами во дворе. И вот эта «собственность» не позволяет мне стать в очередь на государственную квартиру. Обещают снести Шанхай, а нас расселить в новые дома, но когда это будет, и будет ли когда-нибудь, никто не знает, жилья, как всегда, очередникам не хватает, не то, что нам.