Владимир Андросюк
Запад-Восток
Легенда о Чёрном мысе
Давно прошли времена, когда спускались на землю боги, а земля была полна духов, когда звери в лесах смотрели на человека с любопытством, без страха, а человек смотрел со страхом на звезды, в надежде узнать свою судьбу. Именно тогда и случилась эта история.
Плыли вдоль берега Ладожского озера драккары славного в норвежской земле ярла[239] Сигурда Длиннобородого, мудрого в королевском совете и непобедимого в бою. Скучной показалась ярлу жизнь на черных скалах родного фьорда[240] после того, как вернулся из самого прекрасного города в мире Константинополя его старший брат Снуфри. Точно дивную сказку слушал Сигурд рассказы брата о странах, где солнце жарче огня в очаге, а золота, как песка морского. Райские птицы живут там, и зреют невиданные в родной Норвегии плоды, которые даже Одину[241] не приходилось вкушать – так сладостны были они! Женщины там знойны, как солнце Востока, и благосклонны они к чужеземцам с холодными голубыми глазами.
Рассказывал также Снуфри, как полюбил его император Роман за верность и отвагу в бою. Да и не мог Снуфри повернуться к врагу спиной, ибо был он берсерком[242], а судьба такому – или победить, или умереть. И когда затосковал он по родным черным скалам, о которые разбиваются холодные волны под крик чаек, и собрался в обратный путь со своей дружиной, то велел щедро вознаградить его император за кровь, которую пролили викинги во славу империи, свою и чужую. Но чужой было куда больше. И вот год спустя обнялись братья после долгих пятнадцати лет разлуки. Но с тех пор не знал покоя Сигурд. И было так до дня, пока не собрал он всех своих домашних, друзей и соседей. А собрав, объявил, что собирается плыть в Константинополь на службу к старому Роману, и зовет с собой тех, кто желает испытать силу рук своих и счастье своё. Ведь так устроен этот мир, что императору всегда нужны воины, потому что у великих мало друзей, но всегда много врагов и завистников.
Через три месяца отплыл Сигурд, а с ним и триста воинов на семи драккарах. И пока видны были родные черные утесы, пока доносился до слуха крик чаек и грохот прибоя, радостно билось сердце их. Хотелось увидеть им новую землю и новое небо, услышать чужую речь обитателей далеких стран и найти свое счастье и удачу там, далеко. Но вот исчез вдали берег, и тогда смолкли разговоры и смех; только плеск волны о борта да скрип уключин раздавались. Стало смутно тогда на сердце у воинов, потому что вспомнили они песню, которую пел на прощальном пиру слепой скальд[243] Бьярни Турсон. Пел слепой Бьярни о том, что не дано видеть людям дальше горизонта. Лишь великие боги, которые высоко над миром, видят и знают судьбу каждого из смертных. Но как далеко не видят великие боги, всё же и у них есть свой горизонт, который тонет во мраке вечности. Потому-то и боятся ее великие. Но что же тогда бояться людям, чья жизнь подобна искре от костра? Однажды взлетела она, но вот её уже нет, ибо погасла она во мраке. Потому-то пусть смело идет каждый путем своим и смиренно принимает положенное ему. Вот что пел на пиру слепой Бьярни. А вёсла дробили волну, а ветер полнил паруса.
Быстро, с попутным ветром, пересекли они Финский залив, затем на веслах против течения прошли Неву и, наконец, достигли Ладоги. Далее путь ведет через Волхов и переволоки на Днепр и Черное море до Константинополя – столицы тогдашнего мира. Но Ладога – это женщина, и никогда не знаешь, что затаила она в сердце своём. Рассердилась она, что не принесли ей чужеземцы никаких даров: ни бус жемчужных, ни золотых кубков, ни серебряных сережек, ни колечек с цветными каменьями. Даже кружкой пива не отблагодарили пришельцы ту, что несла их драккары на своих волнах.
Тогда рассердилась Ладога и рассвирепела. Ещё никогда не доводилось видеть пенителям моря таких волн на хребтах морей и океанов, а видели они их много. Братья Ладоги – ветры свирепые – разорвали в клочья паруса, забросали пеной глаза кормчих, порвали снасти и якорные канаты. Изломала Ладога в щепу рули и весла, и забросила в бешенстве корабли к своему противоположному берегу. Только тогда она затихла и заснула, как ни в чём не бывало. Так оказались викинги в наших краях, там, где река Олонка впадает в Ладожское озеро. Вытащили они корабли на желтый песок у самого устья и три дня чинили их, восхваляя доброту Одина и милость Тора[244], что услышали их мольбу, спасли их жизни. А дальше вот что случилось.
Был в дружине у Сигурда Синебородого отважный юноша, смелый воин, что уже в шестнадцать лет познал цвет крови врага и как звенит в сражении сталь меча. Ингви Зоркий было имя его. Утром третьего дня, когда все уже было готово к отплытию, решил Ингви сходить на охоту, потому что не терпело покоя сердце молодого викинга. Пятеро друзей отправились с ним. И вот какими были их имена: Корт Страшила, Фрелаф Молодой, Бьорн Тихий, Страви Бык и Фрегольд Ястреб. Взяли они с собой луки со стрелами, копья не самые длинные, ибо густ был лес, и, конечно, топоры их всегда при них оставались. Не хотел отпускать ярл своих дружинников на охоту, но, подумав, что при удаче будет у них мясо в запасе, дал согласие. Сказал лишь ярл, чтобы к заходу солнца быть им всем на корабле и что по третьему сигналу трубы отправятся в путь викинги и ждать никого не станут. Не было видно с драккаров ни одной живой души; лишь густой еловый лес начинался в трех десятках шагов от берега, только чайки кричали да ворон летал. Но не знали викинги, что все три дня следили за ними зоркие глаза, чутко прислушивались к звукам чужой речи уши людей, которые ходят по лесу тише, чем гибкая рысь, а бегут быстрее лося.
Это были карелы, которые круглый год ходят в одежде из звериных шкур, живут в маленьких деревянных жилищах, и обычаи у них тогда еще были дикими, хотя уже умели они обрабатывать землю и засевать ее ячменем. Заимствовали они это умение у венедов[245], что жили по ту сторону Ладоги в Новгородской земле. Знали карелы в своём лесу каждое дерево, ведали повадки зверей лесных, умели наводить чары на чужих и разговаривать с духами через шаманов.
Жил совсем близко от того места, где стояли вытащенные на берег корабли норвегов, старый шаман Карво. Был он седьмым сыном у своего отца и унаследовал отцовский дар видеть духов земных, водных и воздушных. Разговаривал с ними старик посредством огня от костра, просил их о помощи в несчастье, если у кого-нибудь из соплеменников случалась болезнь или не ловился зверь на охоте. Только для себя не мог просить у духов Карво. Не мог он предвидеть своей судьбы и судьбы своих детей, а было их тоже семеро. И седьмой сын его – Кирппу – тоже должен был стать шаманом, ибо и его во сне, порой, тоже посещали видения.
То место, где они жили люди рода Карво, сейчас называется Черным мысом, а в ту пору он звался Змеиным. Некогда кишел он гадюками, пока прадед старого Карво, что тоже был колдуном и шаманом, не изгнал их оттуда заклинаниями. И когда донесли сыновья, которые как звери лесные выслеживали с прибрежных елей каждый шаг викингов, что пришельцы отправились в лес на охоту, то тогда развел Карво костер на огромном черном камне, который до сих пор лежит на озёрном берегу за Чёрным мысом и бросил в него кусок мяса молодого лося. Слетелись на запах духи земные, водные и воздушные. Благодарили они Карво за принесенную жертву и вопрошали, что сделать им для колдуна? Тогда взял Карво ветвь осины и начертал на ней четыре руны.
Первая руна обозначала «Чужак», вторая руна обозначала «Окружи», третья руна обозначала «Обмани». Четвертая же руна обозначала «Избавь». Не ждал добра старый Карво от пришельцев и хотел изгнать их из своих родных мест. Бросил колдун ветвь в огонь, и когда превратилась она в пепел, то плеснул в огонь воды пригоршню. Взвился с шипением пар и пепел над костром – это разлетелись во все стороны духи земные, водные и воздушные, чтобы выполнить просьбу старого колдуна. И лишь стоило Ингви с другими охотниками зайти в лес и разойтись цепью, как странные вещи начались. Стаи воронов с карканьем закружили над ними, туман пал, и был он так густ, что пальцы на вытянутой руке не были видны, а солнце исчезло в облаках.
– Эй, друзья, видно, не к добру охота наша! – крикнул Ингви. Но так каркали вороны, что никто из охотников не услышал его.
– Беда! Ох, как бы нам ноги унести отсюда! – закричал Фрелаф Молодой. И его слова запутались в густой еловой хвое – так ничьё ухо их не нашло.
– Ты, Один, ты, Тор, и ты, Фрейя, помогите найти нам путь к кораблям! – кричал во всю глотку Страви Бык. Но, хотя рёву быка был подобен его крик, всё равно его никто не услышал, лишь тучи сгущались да вороны каркали.
Долго блуждали в тумане викинги, не видя и не слыша друг друга. И вдруг туман рассеялся, стаи воронов разлетелись, смолкло карканье и над лесом прояснилось небо. И тогда они услышали друг друга и увидели друг друга, то недолгой была их радость. Потому что не смог вернуться Ингви с друзьями к кораблям ко времени, когда прозвучал третий сигнал трубы из турьего рога. Хмурый, в раздумьях, стоял ярл Сигурд на корме своего драккара. Жаль было отплывать ему без такого славного воина, как Ингви, жаль было недосчитаться еще пятерых, ибо только воин знает, что такое двенадцать крепких рук в битве. Но дал ярл слово, что не станет ждать никого после того, как смолкнет третья труба, и не может наступить он на свое слово. Потому что будет смеяться над ним каждый мальчишка, да и боги отворачиваются от тех, кто бросается словами как пустомеля.
И тогда дал Сигурд сигнал к отплытию, и бросил в воду свой нож в серебряных ножнах, чтобы не гневалась впредь женщина, что Ладогой зовется. А Ингви Зоркий с друзьями вышли на берег и стали держать совет. Решили они остаться на зимовку в этих местах, потому что долог был путь назад, к дому, и не было у них корабля. А ещё позор ждал бы их на родине, отвернулись бы от них соплеменники, как от трусов и беглецов. Не стали устраивать викинги свое жилище в устье реки, потому что боялись они, что снова падет туман и прилетят вороны.
Пошли они по берегу реки, имени которой они не знали, и шли до тех пор, пока не достигли острова в том месте, где две реки сливаются в одну. На этом острове и построили они жилище из сосновых стволов, а крышу покрыли еловыми ветвями и мхом. И очаг сложили они из дикого камня, чтобы готовить еду и коротать у огня длинные, зимние вечера.
Минуло три года, как вечер один. Много зверя добывали викинги на охоте, много было у них шкур: и медвежьих, и волчьих, и лисьих. Бобра и лисицу промышляли они, а белку били из луков без счета. Но дороже всего был черный соболь. Фрегольд Ястреб, что плотник был умелый, построил драккар и назвал его «Змей».
Стали приходить к ним и карелы. Всё удивлялись они их оружию из железа, завидовали остроте наконечников копий и стрел, потому что дорого было железо и много шкурок соболя стоило оно. Так что и не противники были они для викингов со своими наконечниками из камня на копьях да костяными стрелами.
В третью весну погрузили норвеги всё, что добыли сами или выменяли у карелов на свой дракар, и отправились через озеро в Старую Ладогу на торг. Много серебряных дирхемов[246] и монет константинопольского чекана, китайского шелка и оружия дамасской ковки получили они за свой товар. Здесь же, на торгу, снова увидели они своих соплеменников, что вели торг от аравийских пустынь до туманных Британских островов, и узнали, что творится в большом мире. Долго думали они, что им делать дальше, ибо хотел Ингви продолжить свой путь в Константинополь, вслед за ярлом Сигурдом, чтобы не думал ярл, что далекого пути испугались они и сбежали, как трусы с корабля. И Страви, которого Быком называли за силу и храбрость, говорил те же речи, ибо любил он звон меча и запах крови, и скучно было ему. Фрегольду Ястребу, кто имя и жизнь дал дракару, всё равно было. Любил Фрегольд выстругивать весла и мачту, но крика врагов не боялся и шума битвы не страшился. А у Фрелафа Молодого на богатства глаза загорелись. И друзья его – Бьорн Тихий да Корт Страшила – его поддержали. Долог путь, – говорили они, – до Константинополя и слишком мало их для такого похода. Пути им неведомы, а богатства придется оставить. И зачем становиться рабом у Романа да собакой для ярла, когда они здесь свободны, как ветры, и видит великий Один, добудут больше добра, головой не рискуя.
Долго спорили они и, наконец, решили, что вернутся на год на свой остров и на свою реку, что нынче Олонкой зовется, и, наловив побольше красного зверя, вернутся в Норвегию, а оттуда, набрав воинов и кораблей, вновь отправятся за удачей к южным морям. Только это не сбылось.
Ибо случилось так, что в короткие зимние дни, когда спит глубоким сном утомившаяся за лето Фрейя[247], отправился Ингви на охоту. Улыбнулась удача ему. Быстро нашел он свежий лосиный след. Старый был лось и могучий, густо ветвились рога его, и не знал он усталости в беге, хотя были снега глубоки. Ингви на лыжах преследовал неутомимо. Долго погоня длилась, но вот метнул свое копье Ингви, ранил он лося в шею. Разъярился раненый зверь, и бросился он на охотника, а у того только нож под рукою. Хотел отскочить за дерево Ингви, да лыжи сбросить не успел, а снег был глубок.
Сбил лось своими рогами охотника с ног и начал топтать его копытами в ярости. Если бы не сыновья старого Карво, которые охотились поблизости, не прибежали на рёв зверя и не добили его стрелами, то пировал бы в тот вечер викинг в Валгалле[248] с валькириями[249]. Подняли сыновья Карво раненого Ингви и отнесли в свое стойбище на Змеином мысу. Осмотрел старик раны викинга и понял, что часы того сочтены, потому что услышал он шептание духов над телом умиравшего.
Тогда отправился старый колдун к черному камню, захватив с собой лосиные копыта, печень и сердце убитого зверя. Там разжёг он большой костер и начал созывать всех духов на пиршество:
– Как пчёлы на мёд,
Как цветок на свет,
Как вода на дно,
Как змея на тепло,
Летите воздушные,
Притекайте водные,
Вырастайте земные
На пир, на кровь, на огонь.
Голодный насытится,
Холодный согреется,
Жаждущий напьется,
Ищущий обретёт.
Так Укко[250] – повелитель решил!
На слова заклинания и на тепло огня слетелись со всех сторон духи – земные, воздушные и водные. Спрашивали они старого Карво, зачем позвал он их? Отвечал им Карво, что хочет принести им жертву. И, сказав это, бросил он в огонь копыто лося.
– Карво, Карво! Разве нет у тебя чего получше? Горек дым, тверда плоть, силён наш голод! – воскликнули духи.
Тогда бросил Карво в огонь лосиную печень.
– Карво, Карво! Сладко нам, сладко! Но мало нам печени, пир наш недолог! – закричали духи воздуха, земли и воды. – Чуем мы, знаем мы, что подарок припас ты нам! Так подари его нам! Втрое тебе воздадим, обещаем!
И тогда взял колдун благородное лосиное сердце и бросил его в огонь, говоря:
– Слово в мире нижнем – дело в мире верхнем. Дело в мире нижнем – слово в мире верхнем. Так Укко-повелитель порешил!
– Карво, Карво! Сытно нам, сладко нам! – закричали тогда духи. – Говори же, что ты хочешь от нас?
– Слово вы мне говорили,
Дело вы мне обещали.
Укко – тот вам был свидетель,
Слову вашему хозяин.
Слова взять назад не можно,
Дела тоже не отменишь.
Там, во тьме, в моей землянке
Чужеземец тихо бредит,
Из-за раны он страдает,
И в себя прийти не может.
Душу вы его не трожьте,
В Туонелу не маните,
В Маналу[251] не провожайте
Спутника тропой подземной.
Пусть еще тропой земною
Он свои года проходит,
Как кукушка нагадает.
Вот, что сказал Карво духам и те ответили старому колдуну:
– Слово мы тебе давали,
Слово мы свое исполним,
Дело мы свое закончим,
Так как ты его захочешь.
Пусть твой гость, что раной бредит,
След свой на тропе оставит
И послушает кукушку
Летом будущего года.
В тот же миг очнулся в землянке колдуна Ингви, и понял, что Тор к нему благосклонен и Один его бережёт.
Долгих три месяца лечил старый Карво раны воина. Научил он Ингви понимать язык карелов, да и сам научился понимать язык норвегов, и все его сыновья так же. Вот настал день, когда проводили они Ингви до верховьев Олонки, на остров, где было его жилище. Думали норвеги, что давно уж погиб храбрец Ингви, и были рады его возвращению. Ингви же, взяв монет константинопольской чеканки, и шелка, и нож свой закалки чудесной в ножнах серебряных, отправился к своим спасителям на Змеиный мыс, чтобы отблагодарить Карво за спасение своё. И все остальные с ним пошли тоже, потому что самым уважаемым и любимым был среди них Ингви.
Но не принял Карво подарки викинга и сыновьям своим тоже запретил принять что-либо от него. Лишь только нож принял, ибо ни к чему богатство охотнику, а на охоте клинок – первый друг человеку. А чтобы не думали гости, что он беден, показал им шаман золотое кольцо с камнем, названия которому он и сам не знал, ибо не было таких камней в этих краях. И увидели викинги, что кольцо было сработано великим мастером: две золотые змеи в нём переплетались искусно, и каждая змейка поглощала хвост другой. Обе же обвивались вокруг камня, сиявшего как солнце. Спрашивали гости у Карво, где взял он это кольцо? И тогда рассказал им старик вот что:
– Много лет тому назад это было. Был тогда я молод и силен, хотел стать охотником. Но отец мой, он был колдуном, мне завещал знания свои. Учил он меня знать травы, что могут человека в могилу свести и здоровье вернуть, будущее увидеть и вчерашнее забыть.
И вот собирал я травы по берегу реки, когда увидел, что остановился в устье корабль. Были на том корабле венеды[252]. Знаете вы их хорошо, народ этот могучий и живет там, за Ладогой. Ваши князья у них правят, и ваши купцы через их земли и реки ездят в великий город. Да и с греческим царем, слышал я, они порой вместе с вашим народом воюют. А были на том корабле люди рода знатного, потому что одеты они были не в шкуры звериные и не в такие одежды, как вы, а так богато, что я и сказать не могу. Молод я был и не видел до того чужеземцев, а потому интересно мне было посмотреть на других людей.
Целый день следил я за ними из леса. Вот вижу, что печальны и хмуры они, не поют и солнцу не рады. А было так оттого, что умер у них знатный человек. Вот гляньте в сторону устья. Там недалеко, на другой стороне, есть большая песчаная гора. На вершине той горы сложили они сруб из сухого дерева, накрыли его красным полотном и положили на тот сруб своего князя. Затем подожгли они этот сруб, и пока огонь горел, плакали они и горевали. Затем собрали они пепел в кувшин и закопали его там же, на вершине горы. Все это я своими глазами видел, своими ушами слышал. А когда вернулись они на корабль и уплыли, то пошел я туда, на пепелище. Вот там, на песке, и нашёл я это кольцо. Видно, Венеды его обронили. И так я решил, что подарю его любимой своей в счастливый день свадьбы. И молил я Укко – небесного отца всего живого, – чтобы всегда оставалось оно у потомков моего рода до конца времён. Был мне сон, что так и будет, внял Укко моим словам. Но вот уже три года как нет в живых моей жены Насто. Когда умерла она, снял я кольцо с ее руки, потому что в Туонеле ей не нужно оно.
Все старшие дети мои жен себе уже обрели, теперь младшему сыну уж срок подходит. И как найдет он свою судьбу и любовь, то пусть наденет его на палец невесте своей.
Вот что сказал викингам старый Карво. И когда отправились они назад в верховье реки, но только о кольце и толковали. Не выходило оно из ума их, и глаза их горели, потому что никогда в своих северных краях не доводилось видеть им такой драгоценной вещи. Смутно сделалось сердце Ингви – потерял он покой. Собрал он всё золото и серебро, что скопил за эти три года, да еще и у друзей занял. Всех соболей, что изловили викинги сами, и тех, которых выменяли у карелов, взял он тоже. Бросил весь груз драгоценный Ингви в челнок, и едва сошёл лед с реки, отправился он на Змеиный мыс к старому Карво, просить то кольцо золотое. Но когда пришел он к старику, то даже не взглянул колдун на серебро, не обрадовался золоту, за соболями не нагнулся. Твердо было его слово. Смолчал Ингви. Помнил он, кто спас его жизнь, кто продлил его дни, и не стал сыпать оскорбительными словами.
Вот сидят норвеги в своем длинном жилище за сосновым столом и ведут беседу. И говорит тут Ингви вот какое слово:
– Невдомек вам, норвеги, для чего ездил я на поклон к колдуну, зачем черпал вёслами воды реки. Носил я долго всё это в сердце моем. Есть у меня в наших фьордах печаль, в черных скалах забота. Есть у ярла Снуфри красавица дочь, синеглазая Хельги. С малых лет полюбил я ее, но ко мне она слов не обращала, и глаз на меня не не косила. И хотя воин я не последний, но род мой не знатен. А отец ее Снуфри, так просто, за простого бродягу, не выдаст свою дочь. Ведь богат он, и мир повидал, и со знатными ровня. Только знаю я точно, что даром таким, мягкому воску подобным, смогу я сделать сердце гордячки упрямой. Ну а коль рухнет башня, то и крепость без боя сдастся. Любит ярл свою дочь, и перечить ей вряд ли он станет, коли Хельгу отдать в жены мне у него попрошу. Вы, друзья мои, сердце вам открыл я без утайки. Мне откройте же, что у вас на сердце?
Помолчал Фрегольд Ястреб. И Фрелаф Молодой тоже слова не бросил. Покачал головой Страви Бык и молвил: «Дело трудное». Корт Страшила тут ему поддакнул: «Мощный дуб не по плечу ты рубишь!» Лишь Бьорн Тихий, тот ободрил Ингви: «Есть защита от меча и от хитрости возможна, но от злата любые замки отворяются. Слушай, Ингви, человек я уже старый. Знаю ярла, с ним пять лет служил я Роману. Было дело, торговал я у мавров, нанимался к королям саксонским и топил корабли арабов. Отец нынешнего нашего короля Олафа отправлял к шведам с посольством. Много я повидал. Боги годы забрали, но взамен дали мудрость. Слушай, Ингви, слово мое, и по нему поступай. Коль по слову моему все сладишь, то клянусь воронами Одина – быть Хельги в доме твоем хозяйкой. Придётся ей смирить свою гордыню. Придёт день, когда развяжет она ремни на твоей обуви. А теперь внимай и не медли. Женихов достаточно у Хельги. Во дворе у Снуфри их точно воронов на трупе. Все слетелись на сладкую приманку, чтобы ярлу легче выбиралось. С этим сладить мы всегда сумеем, ибо нет для храброго преграды. Но одно лишь всё дело портит: нет в руках твоих кольца, чтоб быстро даже каменное сердце растопило. И пока колдун кольцом владеет о невесте нечего и думать».
Вот снова собираются норвеги к старому Карво просить золотое кольцо. Всё золото они собрали, всё серебро вытряхнули из своих кошелей. Всё железо, что золота дороже, грузят они на драккар. Шкурки соболя, куницы и бобра бросили в мешках на дно «Змея».
Но когда дары драгоценные бросил Ингви к ногам колдуна, лишь покачал тот головой.
Сорвал тогда с пояса Ингви свой меч из драгоценной дамасской стали и бросил также к ногам старика. Но так же твёрдо было его слово. Молча, в печали, шёл Ингви назад к кораблю. Но когда сели викинги за весла драккара, то стали остальные над ним потешаться, что, мол, как сирота стоит он перед старцем, как нищий милостыню просит, когда должен викинг мечом добывать все, к чему душа его стремится. Тогда закипела кровь Ингви, и сказал он себе:
– Ты старик скупой и гордый,
Чем же ты пред мной гордишься?
Уворованным колечком,
что другие потеряли?
Ты отверг мои богатства,
Попираешь мою гордость,
Гордость викинга, что смладу
То и другу не прощает.
Ты же говоришь: от смерти
Спас меня зимой холодной.
В это я теперь не верю.
Разная у нас защита:
У меня могучий Один,
Тор, что молотом владеет.
У тебя твой хилый Укко,
Что, как червь, грызёт коренья,
Как болотная лягушка!
Но не он, не духи злые
Мои раны исцелили,
Излечили мою немощь,
Боль мою, как вихрь, прогнали.
А мои, небес владыки:
Фрейя – матерь исцеленья,
Тор, что воинов ласкает.
Ты же лжец и недоумок!
И за гордость будь ты проклят!
И за дерзость вниз низвергнут!
Вот как говорил сам себе Ингви. Позабыл он благодарность за своё спасение, но смятенна была душа его.
Вечером у очага молчали викинги, не смотрели они в сторону хмурого Ингви, никто не решался давать совет ему. Но вот встал посреди жилища Бьорн Тихий, и все к нему обернулись, прислушались.
– Лет тому, как с десять иль больше, был я под началом у ярла Снуфри, на службе у старого Романа. Раз на рынке, что в славном Константинополе первый среди всех по богатству и славе, познакомился я с греческим купцом, который торговал оружием. Покупал у него я меч славной восточной работы. Тот купец много видел и знал, потому что проехал весь круг земной от края до края. Вот что он рассказал мне в тот день. Больше чем за тысячу лет до нас правил в Греции юный царь Александр. Александр был отважен и смел; захотел он завоевать все страны мира. А половиной мира правил тогда персидский царь. Вот и начал с него Александр и объявил тому войну. Переправился он с войском из Греции через море и напал на персидского царя, и хотя было у Александра воинов меньше в пять раз, видно, боги ему помогали и он одержал победу. Только вскоре узнали греки, что перс собрал новое войско, да втрое побольше прежнего. Может, стоит вернуться домой? Как узнать, на чьей стороне будет победа?
Вот однажды приближенные Александра рассказали ему, что в одном городе есть узел, который заплел древний царь по имени Гордий. Этот царь предсказал, что, развязавший узел, будет владыкой всего Востока. Но за много лет так никого и не нашлось, кто бы смог его развязать. Так искусно завязан он был! Сел на коня Александр и со свитой и друзьями отправился в тот город. Но сколько ни старался он этот узел развязать, ничего у него не получалось. Отчаялся Александр, потому что это значило, что не сможет он победить персидского царя. Но в отчаянии своем, а может, боги его руку направили, вырвал он свой меч из ножен и разрубил тот узел пополам.
И распался тот узел. Поняли греки, что ждет их победа, смело пошли в бой, победили персидского царя и захватили его царство. И не только его, а много других. И не было в мире царя славнее и могущественнее Александра.
Переглянулись викинги. Невдомек было им, к чему рассказал Бьорн историю про древнего царя. Поднял Ингви на Бьорна глаза и сказал: «Бьорн, Бьорн! Я совета хотел от тебя, а ты древние саги плетешь, как корзинщик лозу».
Ухмыльнулся Бьорн себе в усы и похлопал Ингви по плечу.
– Видно, мудрость с сединой растет. Молодости же глупость, как сестра. Это ведь совет тебе давал я. Только ты его в печали не понял. Далеко, знать, твои мысли летают. Эта речь к тому говорилась, что развязывает меч узлы любые.
Сказал он и вышел, дверь захлопнув. Поник головой Ингви, и долго сидел он печальный. И друзья его сидели и молчали. Но вот обвел Ингви взглядом товарищей своих и сказал такое слово:
– Колдуну давал я злато,
Серебро давал седому,
Драгоценными шелками
И богатою парчою
Покрывал порог у дома.
Что уж там, я меч свой верный,
Что мне жизнь оберегает,
Предложил облезлой псине
На посмешище норвегам!
Но теперь конец приходит
Моему долготерпенью.
Не добром, так острой сталью
Я кольцо добыть намерен,
И любовь свободной девы
Оплатить намерен кровью,
Кровью дерзких чужеземцев,
Что числом в один десяток
Пальца воина не стоят!
Берегись, колдун плешивый!
Сам и все твои родные,
И знакомые знакомых
До четвертого колена!
Ждет вас всех земля сырая.
Вот мое, норвеги, слово!
Страшное дело задумали викинги. В день лета, когда солнце выше всего, а тень короче всего, сели они на драккар, что «Змеем» назывался, и, взмахнув вёслами, поплыли вниз, к устью реки. Отточены были у них мечи, и копья тоже остры. А когда показалось устье, то вытащили они корабль на берег и, хоронясь, по узкой тропинке отправились к Змеиному мысу, где жил шаман Карво со всем родом своим. Знал хорошо Ингви, где живет сам старик и где живут остальные его сыновья. Пошёл он первый, пока солнце еще не взошло, потому что знали его все псы сторожевые, ибо долго прожил он у Карво. Каждому псу бросал Ингви мясо, а потом перерезал ему глотку так, что тот не успевал и взвизгнуть. И когда покончил с псами Ингви, то позвал он из леса всех остальных. И тут началась резня. Никому не давали пощады викинги, всех убили они. Потому что хотелось им, чтобы никто не узнал, что это дело их рук. Первым погиб сам старый Карво. Не спалось старику в эту ночь. Ждал он младшего сына с лугов. Услышал он шорох у двери и засов отодвинул, думал, тот воротился. Но вошёл вместо младшего сына Ингви и поразил старика мечом в самое сердце, не глядя. Видно, всё-таки, совестно было тому убивать спасителя своего. Не хотел видеть он глаза колдуна. Узнал Карво своего убийцу и успел еще сказать: «Будь ты проклят!» И тут отправился его дух в страну мертвых. Дрожащими руками обшарил Ингви тело старика и вытащил из-за пазухи запачканный кровью мешочек из беличьей шкурки, где кольцо золотое лежало. И свой подарок за спасение – нож в серебряных ножнах – забрал он тоже. И когда вышел Ингви из землянки, то уже никого не осталось в живых из рода колдуна. Всех убили викинги: и сыновей Карво, и жён их, и малых детей, чтобы никто не смог бы обвинить их перед людьми или богами. Затем стащили викинги трупы на берег и побросали в лодку, на которой проверяли братья свои сети. И, пробив днище, оттолкнули они лодку от берега, чтобы не знал никто, куда пропала семья шамана, а сами тем временем подожгли все жилища. Шли викинги по лесной тропинке к кораблю, а на душе у них не было покоя. Ведь хотя не впервые приходилось им проливать чужую кровь в бою и спокойно смотреть на смерть и своих и чужих, но было стыдно им в этот раз, жег позор щеки, и муки совести сердце сжимали. Единственное, чем утешали себя они, это то, что никто не знает об этом преступлении. Лишь того не заметили они, что нет среди убитых самого младшего из сыновей шамана – Кирппу. Бродил Кирппу в ту ночь по лугам и полянам лесным. Собирал он целебные травы, потому что в самую короткую ночь самые целебные свойства имеют они – так учил юношу отец его, Карво. Никогда не видел Кирппу такого чуда: нагибается он, чтобы сорвать цветок, а цветок как будто бы плачет: «Бедный, бедный Кирппу!»
Прислушивается он к пению птиц, и кажется ему, что вздыхают птицы: «Горе, горе сироте!»
Вот нагнется он к ручью испить воды, и вот видит, что алой кровью течет ручей. Стало тоскливо на душе у него, и решил Кирппу вернуться домой. Вот подходит он к стойбищу и видит, что там, где землянки были, лишь угли дотлевают и над мертвыми псами туча воронов кружит. И не видно кругом ни одной живой души. Где его старый отец? Где милые братья и их веселые жены? Куда спрятались их дети озорные? Понял Кирппу, что больше не увидеть ему родичей на белом свете, и тогда сел он под дерево и заплакал от горя.