Виктор Владимирович Бондарюк
ГЛАВА 2
45
То, чего опасался Адам, конечно же произошло. Он заблудился. Ночь и усилившаяся метель укрыли подмеченные днём ориентиры, которые, как ему показалось, он вроде бы всё-таки нашёл, чудом вернувшись на первоначальный маршрут. Усилившийся холод продувал остывшее на холодном ветру тело. Незаметно для себя он оказался в совершенно незнакомом месте, где его окружали незнакомые, частично покрытые льдом и чуть заметённые снегом достаточно высокие скалы, которые равнодушно чернели своими промёрзшими монолитными телами, близко стоя у узкого прохода, петляющего между их основанием. “Ты останешься здесь навсегда”, – промелькнула в его голове жуткая в своей правдивой логичности мысль. Страх того, что скорее всего всё так и произойдёт, наполнил Адама какой-то внутренней энергией, и он, помогая себе палками, шаг за шагом стал выбираться из этого жуткого, пахнущего смертью места. “Ну нет. Не для того ГОДсис дал мне жизнь, чтобы я вот-так вот взял и сдох тут, у этих сраных скал”, – повторял себе Адам, заставляя свои уставшие, гудящие от ходьбы ноги двигаться вперёд. Пройдя таким образом ещё с километр, он наконец-то выбрался из узкого каменного коридора, в который его завела непогода. И хотя лишённый какого-либо укрытия открытый участок, на который он вышел, сильнее продувался пронизывающим проклятым ветром, Адам был рад тому, что миновал мрачную тропинку, которая, словно дорога в ад, темнела за его спиной. Оглянувшись на неё, он довольно хмыкнул и стал осматриваться, решая, куда двинуться дальше.
Покрытая снегом и льдом высокогорная долина, края которой терялись в темноте ночи, теперь окружала его, совершенно лишив надежды найти хоть какое-нибудь укрытие. Яростная ночная вьюга, гоня позёмку, грозила, останься он на месте, совсем замести его. Глазу не за что было зацепиться в окружающей темноте. Совсем было растерявшись, Адам крутил головой в попытке отыскать верное направление. И вдруг, совершенно случайно, он заметил нечто невероятное. Где-то далеко, там, где земля и небо сливались в одно далёкое ничто, Адам буквально на уровне иллюзии, уловил отблеск красного огонька. Решив, что ему померещилось, он замер, задержав дыхание, выискивая глазами в монохромном мраке ночи то, что ещё секунду назад заставило его сердце нервно ёкнуть в груди. Когда он уже было решил, что это была галлюцинация, чудо произошло снова. Красный огонёк загорелся, разрушая на несколько секунд чувство вселенского одиночества, накрывавшее Адама мгновенье назад. “Это что, какой-нибудь маяк центра 3? – спросил он себя. И тут же, стряхнув с усов наросшие ледяные сосульки, ответил себе: – Но на стенах центра никогда не было подобной индикации. А и если и она была, то за всё время его жизни внутри периметра он ни разу не видел её включённой. К тому же, если предположить, что он всё время своей жизни в доме ГОДсис, был невнимателен и не замечал её наличия на стенах, то для чего или для кого нужно было бы включать сигнальные огни в такое время? К тому же, если бы это были стены центра 3, то скорее всего световая точка была бы не одна. В любом случае это шанс на спасение. Ночь на таком ветру и холоде я не переживу, а дорогу домой, пока не расцветёт, искать бесполезно. Поэтому…” Огонёк снова погас, растворившись в ночи, будто его и не было вовсе. Замерев в полудвижении, стараясь не отводить взгляд от точки в пространстве, секунду назад призывно горевшей спасительным светом, Адам до боли напрягал глаза, ожидая нового включения. Он боялся дышать. Страшился даже пошевелиться, чтобы тем самым не разрушить эту невероятную магию надежды, которую подарил ему этот неожиданный красный маяк, зажженный кем-то или чем-то где-то там, в далёкой глубине пространства. Секунды шли, а свет не появлялся, поселив в его мозгу опасения того, что он больше не увидит его никогда. Белыми от холода губами, не дыша, Адам считал про себя: “…Восемь, девять, десять”. И тут неожиданно спасительная точка вновь призывно зажглась, согрев его самим фактом своего далёкого существования. “Боже, – прошептал он, – он включается и выключается на каждые десять счётов”. Это знание предало ему ещё большей решимости, и он, не медля более и секунды, двинулся по снежной целине вперёд в направлении света. “Я словно мотылёк в ночи, летящий на свет”, – подумал про себя Адам и тихо засмеялся придуманному им сравнению. Эта глупая аналогия подняла его настроение, и он, прибавив темп ходьбы, ускорился, стараясь счётом синхронизировать каждый свой шаг с мигающим светом маяка.
46
Если бы кто-то в эту секунду вдруг сказал Адаму, что передача силы на расстоянии невозможна, он бы, наверное, рассмеялся в лицо этому человеку. Потому что непонятно каким образом его тело, в ночи, на страшном морозе, без сна, еды и отдыха шагало само по себе вперёд уже несколько часов. Сверяя свой путь на одинокий красный огонёк, он механически переставлял ноги, всего один раз упав в незамеченный им овраг. Слава богу, что он был неглубокий, иначе Адаму пришлось бы не сладко. А так, сломав только одну палку и потратив какой-нибудь час, он выбрался из него, цепляясь трясущимися от напряжения руками и ногами. Вытряхнув проклятый снег, набившийся в ботинки и под одежду, он собрал размотавшийся тюрбан, с трудом приладил на место сбившиеся снегоступы и, снова отыскав глазами зовущую к себе красную точку света, направился в её сторону, поминая недобрым словом занесённый снегом проклятый овраг. Стараясь гнать от себя панические мысли о том, что найти дорогу домой теперь будет практически нереально, Адам шёл и шёл до тех пор, пока не стал замечать, что небо над его головой постепенно начало светлеть. “Нет, нет, нет, подожди”, – шептал он невидимому солнцу потрескавшимися от мороза губами, боясь в дневном свете потерять дающий силы ориентир. Скользя по каменистой почве, он с трудом переставлял натруженные ноги, не замечая того, что, обходя приличных размеров валуны, давно идёт в гору. Намёрзший на брови, усы и бороду снег придавал ему вид какого-то снежного демона из жуткого кошмара. Но Адаму даже не приходило в голову снять намёрзший на волосы лёд, так как его сознанием владела только одна мысль. Дойти. Он должен добраться до этого ведущего через снежный ад огонька, убеждающего в том, что он пока ещё жив.
То, что красный свет маяка не имеет никакого отношения к центру 3, Адам понял, пока ещё мог хоть как-то соображать. Ведь он был у стены менее десяти часов назад и неплохо помнил местность, окружающую древний периметр дома ГОДсис. А сейчас перед ним возвышалась достаточно крутая гряда, на которую он начал взбираться, вынужденно бросив вторую оставшуюся у него палку. Поднимаясь по намёрзшим камням, Адам снял снегоступы. Постоянно скользя и спотыкаясь не приспособленными для такого подъёма ботинками, он старался уворачиваться от снега, который периодически падал с выступов, за которые цеплялись его уже практически не чувствующие ничего, красные от холода пальцы. С трудом, но он лез и лез вверх, понимая, что если остановится, то вряд ли сможет заставить себя сдвинуться с места, а не то чтобы подниматься снова. Крутизна гряды была такова, что на какое-то время Адам перестал видеть красный огонёк маяка. Удивительно, но это придало ему силы. И он, не обращая внимания на то, как саднят ободранные в кровь ладони, двигался вперёд, стараясь не снижать набранного темпа.
Уже совсем рассвело, когда Адам, не попятно как, но всё же вытянул наконец-то своё усталое тело на вершину гряды, где ему открылся вид на небольшую плоскую площадку, огороженную ржавыми и гнутыми остатками сетчатого забора с кусками колючей проволоки поверху. Он увидел заметённые развалины КПП и достаточно широкий, темнеющий чернотой неизвестности проход в пещеру, по краям которого ещё угадывались прорисованные наискось жёлто-чёрные полосы. Этот явно искусственного происхождения вход зарос невиданным им ранее колючим плотным кустарником, над которым, на ноге мачты, располагалась блёклая на дневном свету, но всё же хорошо видимая, спасшая ему жизнь в темноте вьюжной ночи, знакомая красная сигнальная лампа маяка. Поднявшись на уставшие ноги, Адам отдышался и, с трудом распрямившись, трясущимися от слабости руками вытащил из-за пояса свою трофейную дубинку. Чуть передохнув, он, устало волоча ноги, направился к кустам, плотно облепившим чернеющий неизвестностью вход. Адама одолевал страх, но желание отдохнуть и хоть на время скрыться от ненавидимого им ледяного ветра брало верх. К тому же, работающий маяк говорил о том, что запустившая его работу аппаратура жива, а значит, там можно было поискать то, что смогло бы помочь его больному сыну.
Не доходя метров десяти, ему открылась панорама, находящаяся с другой, ранее не видимой, противоположной стороне гряды. Он остановился и удивлённо замер, увидев сквозь пелену облаков знакомые здания военного городка, в одном из которых его ждала Эва.
Обрадованный тем, что таким чудесным образом добрался до дома, он понял, что, заблудившись, сделал крюк и вышел к нужному месту с другой, никогда не хоженой им стороны. Оглянувшись на всё ещё включённый мигающий свет маяка, Адам удивился тому, что он, столько раз исследовавший городок, не замечал его столь приметного света. “Но, может быть, я просто никогда не смотрел на вершину? – подумал он. – К тому же она почти всегда скрыта облаками, – окончательно убедил себя Адам. – Как бы то ни было, надо сказать спасибо неизвестному механизму, включившему этот в прямом смысле спасший его свет”.
В какое-то момент он было хотел немедленно отправиться вниз к Эве, но вспомнив о больном сыне, он решил обследовать черноту прохода. К тому же Адам понимал, что вряд ли вернётся сюда снова, заставив себя подниматься к этим заброшенным строениям по достаточно крутой дороге, ведущей из лагеря. Крепче сжав дубинку, он направился ко входу в пещеру. Памятуя о своём недавнем приключении, которое чуть не погубило его, не доходя пары метров до входа, он остановился, прислушиваясь. Не заметив ничего подозрительного и стараясь не шуметь, Адам осторожно подкрался к безмолвному каменному гроту и, миновав кусты, наконец шагнул под его своды. Он заметил, что потолок и стены имеют округлую форму. Очень похожие на бетонные перекрытия бункера, они очень напоминали стены дата-центра ГОДсис. За тем исключением, что здесь под выцветшими граффити, коими, включая потолок, было исписано всё вокруг, виднелось значительно большее количество трещин и обвалившихся кусков бетона. Лишенные углов своды были частично покрыты ползучими, на вид очень страшными и жёсткими, лишёнными листвы ветками разросшегося колючего кустарника. Боясь издать хоть какой-то шум, делая осторожные шаги, Адам двигался вперёд по тихому бетонному коридору, забитому разнообразным хламом, состоящим из разбитых, зелёного цвета военных ящиков, пустых патронных цинков, бочками из-под горючего, рваными тряпками и другим разнообразным мусором, который трудно было идентифицировать. Когда его глаза чуть привыкли к царящему полумраку, он заметил, что дальняя от него, тёмная часть коридора упирается в бронированную дверь, точно такую, какую он видел в подземелье ГОДсис. Заинтригованный, Адам решил подойти ближе, но почувствовал, что наступил на присыпанную вековой грязью тонкую металлическую пластинку. Чуть счистив с неё носком ноги песок, он увидел очень знакомый шрифт текста. Присев, смёл пальцами осыпавшуюся бетонную крошку и прочёл написанное: “Genesis Optical Digital. Вспомогательный цифровой дата-центр”. “Вот оно что, центр пять?” – удивлённо прошептал он про себя и внезапно получил по голове сокрушительный удар. Всё вокруг потемнело, и Адам упал, потеряв сознание.
47
Монотонный звон, заполнивший собой пространство черного небытия, реверсом вернул его в сознание. Первые мгновенья создалось впечатление, что это и есть мир, в котором он существует. Но мозг, усомнившись, самовольно предприняв попытку осмыслить происходящее, порывшись в памяти, вспомнил, что его зовут Адам. Но это было всё. Как он сюда попал и что это за место, в котором сейчас находилось его тело, было ему неизвестно. Испытывая дискомфорт от своего физического состояния, он прислушался к ощущениям и понял, что затылок ноет от сильного ушиба, вызывая тошноту и головокружение. Решив дотянуться до источника боли, Адам дёрнул руками, и буквально через секунду окружающая его темнота резко сменилась светом. А всё от того, что кто-то невидимый, похоже, сдёрнул кусок непрозрачной ткани с глаз, заставив его рефлекторно зажмуриться. Когда через какое-то время он осторожно приоткрыл веки, то ничего не понял. Окружающее пространство было размыто, давя чем-то массивным, расположенным прямо над ним. Решив выяснить, что это, Адам, проморгавшись, попытался сфокусироваться и увидел близко над головой теряющуюся в темноте, давящую своей бесконечностью ровную поверхность, на которой расположились практически не двигающиеся, похожие на тени расплывчатые фигуры, одна из которых, сдвинувшись с места, уверенно направилась прямо по потолку в его сторону. Удивлённо следя за её приближением, Адам сделал для себя неожиданное открытие, осознав, что находящаяся над его головой поверхность – это пол, а он, вытянув руки, висит вниз головой среди знакомых полупустых полок, в ангаре-гараже. Зрение его пришло в норму, и он увидел, что его окружал с десяток страшно заросших, грязных бородатых мужчин, одетых в невероятно старую и рваную одежду, в элементах которой встречались выцветшие от времени военные нашивки, драные солдатские куртки и различная военная атрибутика. Все эти люди были похожи на толпу много лет назад дезертировавших из армии солдат. Мятые каски, одетые на голову у пары человек, усиливали общее впечатление, а одинаковые дубинки и палки с заточенными металлическими наконечниками придавали этим людям устрашающе дикий вид. Фигура, отделившаяся от общей массы внимательно следящих за ним мужчин, уверенно приближалась к нему и, подойдя ближе, оказалась тем самым с жилистыми руками худощавым человеком, с которым Адам прошлой ночью столкнулся в пещере. Подтверждением тому служил и заживающий кровоподтек на его виске, и знакомый внимательный, злой взгляд. Приблизившись вплотную, он присел, оказавшись лицом к лицу с Адамом. “Вакскот…” – презрительно проговорил он, махнув перед его носом хорошо знакомой дубинкой, вернувшейся вновь к своему хозяину. И хотя Адам не знал языка, на котором говорил мужчина, но выражение его лица и тон, которым он произнёс фразу, не оставляли сомнения в том, что сказанное было не пожеланием доброго утра. Человек, зло скривившись, подцепил пальцем завязанную на руке Адама грязную ленточку желаний, собираясь сорвать её. “Простите, что ударил вас, я не нарочно”, – собравшись с силами, заплетающимся языком пролепетал Адам. “Он не понимает тебя”, – раздался за его спиной властный голос. Жилистый замер, словно голос одним своим звучанием передал ему телепатический приказ остановиться, и, почтительно отступив назад, вернулся на свою исходную позицию. Попытка увидеть говорившего не принесла Адаму успеха, а только отозвалась приступом боли в затёкшей шее и разбитом затылке. Тихо застонав от боли, он ненадолго закрыл глаза, а когда открыл их снова, в поле его зрения стоял высокий статный мужчина, совершенно невероятным образом быстро и бесшумно переместившийся из-за его спины. Властная осанка, мощная фигура, мускулистые руки воина и сильная грудь, на которой через перекинутую через шею металлическую цепочку висел старый проржавевший пистолет, буквально излучали уверенность и угрожающую силу. Наголо бритый череп тускло блестел в полумраке ангара, а внимательные глаза, не отрываясь, смотрели на висевшего вниз головой пленника. “Где ты это украл?” – спросил мужчина, сделав шаг, и агрессивно толкнул носком грязной обуви, ленточку желаний на руке Адама. “Я не крал, – прохрипел Адам, ловя себя на чувстве омерзении, от этого наглого, испачкавшего его, грязного касания – это мой талисман, это…” Вглядевшись в лицо мужчины, Адам испуганно вздрогнул, почувствовав, как по телу пробежали мурашки ужаса. Подтверждением тому, что перед ним стоял человек, которого он хотел бы сейчас меньше всего видеть, была наброшенная на его плечи сделанная из грязных автомобильных чехлов накидка. “Каяф”, – еле слышно пролепетал Адам. “Ты знаешь меня? – гордо откинув голову назад, величественно спросил мужчина. – Это странно и хорошо. Но я не знаю тебя. Кто ты?” “Я Адам, Адам Фёрст”, – тихо ответил испуганный Адам. “Да, – кивнул Каяф, – дух горы, как всегда, был прав. Он всё знал наперёд и сказал, что ты придёшь”. Чувствуя, что теряет сознание, Адам медленно проговорил: “Прикажи развязать меня, я не убегу”. Каяф повернулся к стоящим за его спиной мужчинам и произнёс: “Инкхн сек вор куанкум чи пхаксни”. Неожиданно для Адама он разразился смехом, отозвавшимся болью в раненой голове Адама. Остальные присутствующие тут же последовали его примеру, огласив своды ангара громким хохотом. “Что смешного я сказал?” – облизнув пересохшие губы, выдавил из себя едва не теряющий сознания Адам. “Ты обещал не убегать, – сквозь смех произнёс Каяф, – а я перевёл воинам твои слова”. “И что здесь смешного?” – снова спросил Адам. “А то, что тут некуда бежать, – счастливо улыбаясь, ответил предводитель дикарей, – здесь везде мои воины. Я знаю всё, что происходит: и здесь, и вокруг на много дней пути”. И внезапно, резко стерев с лица улыбку, угрожающе продолжил: “Например, то, что ты бывал здесь и раньше, и то, что ты крал еду, которая тебе не принадлежит”. Воины, услышав, что тон их вождя сменился, тут же затихли и, придвинувшись ближе, стали плотным полукольцом вокруг, угрожающе глядя на висящее тело Адама, голова которого кружилась так, что, казалось, стоящие в поле его зрения люди включили рождающую тошноту невероятную карусель. С трудом проталкивая в лёгкие воздух, закатывая глаза, он выдавил из себя: “Я не…” “Тобой провоняло здесь всё, – взорвался яростью Каяф, – за такое воровство полагается смерть. Так говорили предки, так учит древний закон”.
Произнеся это, хекавар достал из-за пояса древний армейский штык-нож и двинулся к Адаму, всем своим видом показывая, что сейчас свершится возмездие, которого требовал древний закон. Решив, что сейчас умрёт, Адам, мелко задрожав всем телом, закричал, закрыв глаза, ожидая неминуемой смерти. Подойдя вплотную, решительно глядя холодными глазами убийцы, Каяф резко поднял оружие, тускло блеснувшее лезвием в полумраке ангара, и, помедлив долю секунды, одним быстрым ударом рассёк удерживающую тело верёвку, отчего тело бедного Адама мешком рухнуло на пол.
48
Что-то невнятно бормоча беззубым ртом, сморщенная, как печёное яблоко, старуха-знахарка потряхивала прядями нечесаных седых волос, окуривая подожжённым пучком травы Кайла, закутанного в смоченную горячей водой тряпку. Он уже не плакал, а просто тяжело и часто дышал, закатив зрачки под полуприкрытыми веками. Айван лежал на руках у Эвы, сидевшей с опухшими от слёз глазами напротив, с надетым на шею собачьим ошейником, ржавая цепь которого была пристёгнута карабином к вбитому в стену крюку. Она, не отрываясь, с тоской смотрела на больного сына, в выздоровление которого уже почти не верила. После ухода Адама она ни на минуту не отпускала плачущего малыша из рук, разрываясь между сыновьями. И когда примерно сутки назад её, забывшуюся тревожным сном возле спокойного Айвана и на какой-то момент уснувшего Кайла, схватив за волосы, разбудил новый хозяин её прежнего жилища, она была совершенно уверена, что не доживёт и до обеда, вспоминая, с каким остервенением, невзирая на заходящихся в крике детей, один из приближённых Каяфа тащил её по коридору, чтобы передать своему предводителю, который утром неожиданно, каким-то чудом миновав занесённые снегом перевалы, привёл племя обратно, вернув его из странного похода, устроенного им, как говорили все вокруг, по велению духа горы. Когда он потом холодно смотрел на неё, Эва надеялась только на то, что этот жестокий и хитрый хекавар не решится нарушить древний закон предков, который запрещал убийство женщины, родившей ребёнка. И её надежды оправдались: она осталась жива, но только до тех пор, пока судьба пленницы не будет решена на совете племени. Припомнив ей побег, Каяф приказал приковать Эву к стене унизительной цепью с ошейником. Но сейчас её не беспокоила собственная судьба, она не переживала и за Адама, которого, как она видела, ещё утром в бессознательном состоянии воины несли в пахэст племени. Её волновал ребёнок. Ей было нестерпимо жаль Кайла, который, ещё так мало пожив на свете, сейчас умирал рядом с ней, прямо на глазах. И даже мирно спящий Айван не радовал своим крепким здоровьем. Они были такими разными, эти дети. Но это были её плоть и кровь, и рождённое ещё до их появления на свет новое материнское “я” любило их одинаково сильно, больше жалея больного Кайла, чем здорового молчуна Айвана. Эта старая, устрашающего вида женщина была, пожалуй, последней надеждой матери на исцеление ребёнка. И именно поэтому, сидя в небольшой комнатке, она с тоской и надеждой смотрела, как знахарка в очередной раз умело меняла остывшую тряпку на новую, которую брала из стоящей тут же на костре, наполненной кипятком кастрюли. Переодев малыша, она снова принималась напевать под нос тихий заунывный мотив и водить вокруг него тлеющим пучком священной травы, выделяющей сладковато пахнущие облачка дыма, от которых нестерпимо хотелось спать. Эва и не заметила, как, прикрыв буквально не секунду глаза, впала в похожий на забытьё сон, из которого её не могли вытащить ни окрики старухи, ни тычки периодически заглядывающих в комнату воинов. Когда она наконец пришла в себя, кроме неё и детей никого в комнате не было. Кайл, закутанный в сухую плотную материю, крепко спал рядом. Спокойный Айван, как и прежде, будто не желая привлекать к себе внимания, тихо лежал возле брата. Всмотревшись в лицо ещё пару часов назад безнадежно больного ребёнка, Эва каким-то внутренним материнским чутьём поняла, что теперь он обязательно выздоровеет. Что-то незримо изменилось в нём, будто болезнь, которая высасывала из беззащитного младенца жизненные соки, отступила. И совершенно не зная своей судьбы, не будучи уверенной, что вообще когда-нибудь увидит Адама, пристёгнутая к стене цепью, она была рада, что племя вернулось, ведь теперь жизнь её сына была спасена.
Прервав мысли матери, малыш почмокал во сне губами, и она, бережно взяв его, поднесла к себе. Оголив грудь, Эва вложила ему в рот набухший сосок, положив вторую руку на всё ещё спящего Айвана, как бы обещая дать и ему долю молока. Не просыпаясь, Кайл сначала робко, но затем всё сильнее и сильнее впивался в её грудь и, слегка покусывая, принялся сосать молоко, чем ещё больше поднял ей настроение. Но не прошло и пятнадцати минут, как, откинув закрывавшую вход тряпку, вошла знахарка, сопровождаемая одним из воинов. Старуха, практически вырвав из её рук Кайла, взяла Айвана и вынесла детей прочь. Эва было рванулась за ней, но мужчина с силой толкнул её обратно, затем, отстегнув карабин с цепью и ударив в живот, бесцеремонно потащил её вон из комнаты, больно дёргая за ошейник.
Всё время, пока он, подгоняя женщину пинками и тычками, гнал сначала по коридору, а затем между с любопытством смотрящих на неё людей, Эва старалась не плакать, пусть знают, что дочь великого Ноаха может быть стойкой. Но когда они оказались в комнате великих судей, на уцелевшей двери которой древним языком было написано “Конференц-зал”, она не сдержалась, увидев недалеко от Каяфа, сидящего в кресле хекавара, знахарку с детьми на руках. Адам со следами побоев на лице, под охраной двух воинов стоял на коленях в углу, обессиленно опустив голову, с руками, схваченными за спиной ржавыми наручниками.
Каяф сурово смотрел на неё, не произнося ни слова, затягивая паузу, похоже, доставляющую ему невероятное удовольствие. Ведь всё случилось, как и говорил дух горы. Она ушла и вернулась, приведя с собой мужчину. И пусть теперь эта женщина не его жена, он найдёт себе другую. А вот он, Каяф, теперь хекавар, вождь племени, великий воин, властитель всех людей земли, ну во всяком случае тех, которых он только знает.
Стоящее на сцене старое, когда-то шикарное кресло, в котором сидел Каяф, едва он чуть двигался, противно скрипело, грозясь развалиться под тяжестью его сильного и мускулистого тела. Висевшая на спинке тонакан шор, как добавление к находящемуся тут же прошу, говорила Эве о том, что решение по их судьбе уже наверняка принято и будет показательно суровым. За это говорило ещё и то, что пространство за её спиной быстро заполнялось людьми, вероятно, сгоняемыми для показательного судилища. Прошло не более получаса. Несильные толчки и пинки людей, стоящих у неё за спиной, говорили о том, что зал полон и свободного места почти не осталось.
Не поднимая демонстративно опущенной головы, Каяф бросил быстрый взгляд на стоящих за Эвой плотной стеной людей. Заметив как один из воинов, подавал ему знаки того что племя сборе, он поднял голову и величественно обвёл взглядом собравшихся. Сделав глубокий вдох, тем самым зримо приподняв на развитых мышцах груди символ власти – пистолет, лишь затем, чтобы величественно выдохнуть. Люди стихли, и Эва, обернувшись, увидела набившихся в зал людей, с любопытством разглядывающих её и Адама, который, будто его не касалось происходящее, склонив голову, совершенно не шевелился. Кто-то ударил Эву по затылку, заставив вновь провернуться к хекавару и склонить голову.
“Свободные люди, хзор азг, – величественно произнёс Каяф, вставая, – время испытаний, которое мы прошли вместе с вами, следуя воле великого духа горы, подошло к концу”. Одобрительный гул голосов, раздавшийся за спиной Эвы, говорил о том, что люди довольны услышанным. “Пусть не все, но мы вернулись в родные стены. Но что нашли мы здесь? – вопросительно произнёс Каяф и, сделав театральную паузу, указал на Эву. – Её! Ослушавшуюся нашего решения, и его, – указал он на Адама, – человека других земель. Подлых арнэт, презревших великие законы предков. Возвещаю вам, люди, что наши запасы, которые мы хранили в ожидании трудных времён, украдены. Эти двое забрали то, что им не принадлежит, и теперь из-за них мы будем голодать”. Зал взорвался возмущённым гулом негодования. Эва почувствовала, как кто-то несколько раз её толкнул и ударил по спине. Не оборачиваясь, она стояла, опустив голову, понимая, куда клонит величественно стоящий на авансцене Каяф. Дав людям возможность выказать свои эмоции, подняв руку и дождавшись тишины, он продолжил, патетически повысив голос: “Чужак, – указал предводитель племени на Адама, – должен принять смерть, и поэтому он будет принесён в жертву духу горы, – зал одобрительно зашумел. – Но что же нам делать с ней? – сурово посмотрев на Эву, театрально-драматично спросил Каяф. – Эва Геула, дочь прежнего хекавара Ноаха, нашим общим решением должна была быть принесена в жертву богам, живущим за небесной стеной. Но вместо этого она сбежала, заставив их сердиться и трясти землю, а нас – пережить многие страдания, не дав дичи в походе. – Будто резко отрезанный ножом, гул голосов моментально стих. – Она предала и своих родичей, и законы предков, давших нам великий охраняющий нас дрош, – указал он на халат. – Но мы свято следуем им, – хекавар с явным сожалением покачал головой, – и поэтому не можем достойно наказать её. Ведь теперь она мать, давшая потомство. Да и, к тому же, её смерть не вернёт нам то, что они украли у нас. Может, разве что эту грязную верёвку на её руке”. В зале послышалось несколько смешков. “Но как же нам поступить?” – перебил их Каяф, театрально возвысив голос, и пронзительно посмотрел в зал, как бы спрашивая у присутствующих совета. Одиночные выкрики, нарушив тишину, постепенно начали перерастать в шум возмущения. Постояв минуту, хекавар произнёс: “Я послушаю, что нам посоветуют духи великих предков”. Он подошёл к воину, гордо державшему старый с оторванным карманам халат, и, сняв его с преклоненного перед ним древка, набросил себе на плечи, от чего стал похож на гротескного доктора бедной деревенской больницы. Каяф встал на колено, закрыл одной рукой своё лицо, а вторую поднёс к виску, как бы вслушиваясь в себя. Шум в зале стих, все смотрели на хекавара, ожидающего “мнения” предков по данному вопросу. Выждав приличную паузу, не меняя позы, хекавар заговорил, снова обращаясь к присутствующим: “Я слышал мудрые голоса, и они рассказали мне, как решить наш вопрос”. Повисла гробовая тишина. Каяф встал, почтительно снял халат, и, поцеловав, повесил его обратно на расположенную перпендикулярно древку перекладину. Повернувшись к притихшим соплеменникам, сочувственно покачав головой, он посмотрел на Эву. Затем, медленно обведя взглядом притихший и внимательно слушающий зал, заговорил: “Предки мудры и велики своими знаниями, благодаря которым когда-то могли управлять миром. И теперь слушайте их решение…” Кажется, что тишина в зале стала звенящей. “Эта женщина – мать, и она может иметь детей. Что же, пусть теперь будет именно так. Она вернёт долг народу, давшему ей жизнь, – повысив голос, с пафосом, нараспев говорил очень эффектно смотревшийся на фоне достаточно тщедушных соплеменников вождь. – И поэтому я, рождённый Велвл, ставший хекаваром и взявший великое имя Каяф, доношу до вас волю предков. Отныне Эва Геула, дочь Ноаха, будет давать нам новое потомство от любого мужчины, который только этого пожелает. А её дети не будут знать имя отца своего”. Произнеся эти слова, Каяф делано грустно посмотрел на опустившую голову побледневшую Эву. – Суровое решение вынесли предки, но я не в силах перечить им. И да будет так”.
Он замолчал, тишина в зале, длившаяся несколько секунд, взорвалась разноголосым шумом, сложенным из выкриков, требующих смерти ворам, и гулом одобрения вынесенного приговора.
До этого стоявший неподвижно Адам поднял обезображенное побоями лицо и, посмотрев на довольного собой Каяфа, повернувшись ко всё ещё не шелохнувшейся Эве, громко, пытаясь перекрыть гул голосов, закричал: “Что? Что он сказал?” Хекавар повернулся к нему и, усмехнувшись, произнёс: “Ты дать нам ничего не можешь, поэтому она возместит то, что вы у нас украли. Эта потаскуха родит детей от каждого из наших воинов, кто будет способен зачать с ней ребёнка”. Даже сквозь раны и кровоподтеки лица стало моментально заметно, как Адам побледнел. Он попытался встать, но один из стоящих за спиной воинов схватил его за плечи, а второй ударом по ногам заставил вновь упасть на пол, чем вызвал приступ презрительного смеха вождя дикарей. “Нет! – крикнул Адам, вновь пытаясь подняться, – она ничего не ела, это я! Я всё брал. Она тут ни при чём!” “Это ничего не меняет, – переставая смеяться, процедил Каяф. – Она заплатит и за то, что не захотела быть со мной, и за то, что ты брал то, чего не сможешь вернуть, дурак”. Отчаяние заставило Адама уткнуться лбом в пол. Он мучительно пытался найти выход из ужасного положения, в котором они с Эвой оказались по его вине. И вдруг, резко подняв голову, он закричал: “Я могу! Могу всё вернуть и даже больше, чем взял!” “Снег мы можем добыть и сами”, – презрительно ответил Каяф и раскатисто засмеялся, довольный своей шуткой. “Нет-нет, это правда! – пытаясь быть убедительным, крикнул в ответ Адам. – Я – человек города Бога, из-за стены! Там много еды и всего ещё! Я знаю, как туда незаметно пройти!” Улыбка резко сошла с губ Каяфа, и его внимательные глаза вдруг стали резко серьёзными. Он принялся пристально рассматривать Адама, о чём-то напряжённо думая. Затем, будто на что-то решившись, хекавар, дав знак воинам, которые тут же принялись выталкивать людей из зала, заговорил вновь: “Как ты докажешь, что пришёл из-за небесных стен?” Адам, испуганно пожав плечами, кивнул на Эву: “Её спросите, она не сможет солгать тебе”. Каяф повернулся и пристально посмотрел на Эву. Женщина, не обращая на него внимания, не отводила тревожного взгляда от детей. Проследив за её взглядом, мужчина, подумав какое-то время, согласно кивнул головой и через паузу проговорил: “Я вижу, что язык твой говорит правду, человек из-за стены. Но ты много, очень много украл у нас”. Ободрённый тем, что смог заинтересовать предводителя дикарей, Адам с горячностью продолжил: “Я могу вернуть всё, что взял, и даже больше, намного больше. В городе Бога ты сможешь взять всё, что пожелаешь”. “Но небесные стены высоки, а белый крест никогда не спит и всё видит, – проговорил Каяф, пристально глядя на Адама, – он убьёт всех, кто придёт в его чертоги”. “Бог – это просто машина, которую можно выключить. К тому же Он не так велик, как раньше, а в стене есть места, куда Его око не заглядывает больше”, – стараясь быть убедительным, тараторил Адам, глядя в холодные пронзительные глаза Каяфа. “Что такое машина?” – спросил вождь, не отводя пытливого взгляда от Адама. “Это просто глупый механизм, ну как рогатка, – кивнул Адам на первобытное оружие, торчащее из-за пояса одного из охранников, – только посложнее. Его когда-то сделали люди, и я знаю, как Его убить”. Хекавар молча смотрел на Адама, который, не отводя от него взгляда, ждал его решения. “Мудрость говорит, – величественно произнёс наконец предводитель дикарей, – что то, что сделал один человек, другой всегда сможет сломать. И если ты не врёшь, вор, и там за стеной живёт просто рогатка, зовущаяся машиной, то у тебя появилась очень маленькая надежда остаться в живых”. “Я правду говорю, честно, – закивал Адам. – Если вы только захотите, я помогу вам”. “Может, ты хочешь обмануть меня? Ведь небесные стены слишком высоки”, – подозрительно спросил Каяф. “Тебе не о чем беспокоиться, – затараторил Адам, – ведь я прорыл тайный ход, о котором Он не знает. К тому же бежать мне некуда, ты это знаешь. Да и сам посуди, даже Эва смогла попасть туда, а ты могучий воин, и тебе будет значительно проще. И потом, убив Его, ты станешь великим правителем, завоевавшим небесные стены, да ещё и заберёшь оттуда всё, что пожелаешь”, – тараторил Адам, не вставая с колен, сделав несколько быстрых шагов к восседающему на кресле Каяфу, который, не отвечая, молчал, о чём-то задумчиво размышляя. Через какое-то время, вероятно, приняв для себя решение, хекавар поднял глаза и задумчиво посмотрел на Эву. Затем, презрительно отвернувшись от неё, сказал Адаму: “Что же, человек из-за небесных стен, – начал медленно он, – я, пожалуй, мог бы отпустить тебя и эту куатз, никчемную женщину. Но сперва ты проведешь нас в мир под белым крестом, чтобы мы взяли там всё, что захотим. И если ты попробуешь обмануть меня, то не проживешь и одного вздоха, как и твоя воровка, а дети твои, когда вырастут, не будут знать имени отца своего и станут плевать на отхожее место, куда воины сбросят твои гнилые кости”. “Конечно, – обрадовано проговорил Адам, – ты станешь великим завоевателем, ты сможешь…” Не дослушав его, Каяф встал с жалобно скрипнувшего кресла и, надев тонакан шор, пошёл прочь из зала, коротко бросив на ходу: “Да будет так”.