Валерий Борисов
Осень собак
7
Показав паспорт дежурному и, получив пропуск, Николай прошел на четвертый этаж. Здесь располагалась такая ненавистная ему сейчас высшая аттестационная комиссия. До сегодняшнего дня он здесь не бывал. Николай разыскал нужную ему комнату в полумраке коридора, – там и должен был находиться Слизнюк – заведующий отделом по защите диссертаций на исторические темы. Комната была небольшой для такого штата сотрудников. Столы стояли впритык друг к другу, на них в беспорядке валялись какие-то папки и бумаги. За столами сидели сотрудницы – шесть или семь девиц цветущего возраста, – старшей, видимо, не было и тридцати, – и только один сотрудник мужчина. Места было мало, на полу стопками лежали переплетенные рукописи диссертаций и снова же пузатые папки. Поздоровавшись, Николай спросил сидящую за крайним столиком девушку, как увидеть Слизнюка.
– Подождите немного, он скоро придет, – коротко ответила та. – Сядьте возле его стола и ждите.
Николай прошел ближе к окну, выходящему на Крещатик, и сел на указанный стул. Он оглядел помещение, сидящих за столами девиц, болтающих друг с другом о посторонних делах. Время обеда закончилось, и у девиц было хорошее настроение, не настроенное на работу.
Единственным работающим в отделе был мужчина. Ему было лет за сорок и, когда Николай внимательно пригляделся к нему, то узнал в нем Ивана Глицеренко или, как его когда-то просто называли – Ванёк. Несколько лет назад он встречался с ним, даже выпивал в одной компании. Тогда он был замурзанным, худым аспирантом в возрасте – далеко за тридцать. О его бестолковости и никчемности ходили анекдоты. Очень долго писал кандидатскую диссертацию, и однажды ее даже приняли к защите. Но председатель ученого совета, ознакомившись с его трудом, мягко посоветовал ему и его руководителю еще немного поработать над диссертацией. Эта доработка длилась года три и, в конце концов, он успешно защитился. Он был из провинции, но сумел как-то пристроиться в Киеве. За время аспирантуры и работы в институте, как утверждали некоторые его знакомые, ему не пожелали отдаться ни одна аспирантка или студентка – брезговали. Он до сих пор был холост и жил в общежитии, но скоро должен был получить квартиру потому, что работал в министерстве. Ваньком часто помыкали более удачливые товарищи по науке и он, будучи аспирантом, всегда имел приниженный вид. Но сейчас его было не узнать – важный солидный чиновник, глубокомысленно читающий какие-то бумаги и одновременно небрежно-уверенным и снисходительным тоном наставляющий других по телефону. На болтающих сотрудниц он не обращал внимания. Как понял Николай, сейчас он разговаривал по телефону с Днепропетровском, со знакомым ему профессором.
– У меня в руках автореферат кандидатской диссертации, которую вы приняли к защите в своем совете. Я смотрю название темы – и что же вижу? Деятельность советских органов в шестидесятые годы по развитию национальной культуры. Вы же знаете, что этого не было в советское время?
По телефону профессор, видимо, возражал против такого мнения клерка из аттестационной комиссии. Ванько, выслушав контрдоводы, продолжал:
– Я понимаю, что там будет критика данного вопроса. Вы правильно мне это разъясняете. Но формулировка темы и план не предусматривают такой критики.
Он замолчал, слушая телефонные разъяснения, и потом поучительно ответил:
– Вы же знаете, что мы не рекомендуем такие темы к исследованию. Также вы знаете – и прекрасно знаете – что никакого развития национальной культуры в то время не было. Наоборот – угнетение. А вы берете к защите такую тему… – он помолчал и потом продолжил: – Раз вы настаиваете на защите этой темы, то вся ответственность ляжет на ваш совет и вас лично. Мы не приветствуем такие темы. Боюсь, что с утверждением диссертации будут большие проблемы… – он снова выслушал мнение Днепропетровска и закончил: – Я вас предупредил, делайте выводы: стоит ли защищать эту диссертацию или нет. До свидания.
Он положил трубку и углубился в чтение бумаг. Николай понял, что диссертация в Днепропетровске оказалась зарубленной, профессор-конформист не допустит ее защиты после такого предупреждения. Чей-то многолетний труд оказался в мусорной корзине. Впрочем, как и его.
Недотепы, типа Ванька, определяли нынешнее состояние исторической науки. Поэтому и проходили на «ура» темы о государственности Украины начиная с самых древних времен – от зинджантропа и до сегодняшних дней. Выходило так, что украинское государство существовало раньше какого-то Египта или Месопотамии. Боже мой! И от этого клерка сейчас зависела судьба Николая.
Ему вдруг захотелось, чтобы Глицеренко обратил на него внимание. Вспомнил, что когда-то они хоть кратко, но встречались за столом, поговорил бы с ним, а он бы постарался выудить из него какую-то небольшую информацию. Каково состояние его дела? Но Ванек специально не смотрел на него – только в стол, и постоянно давал указания в телефонную трубку.
«Ну и черт с тобой, недоучка! – обозлился Николай и не стал смотреть в его сторону. – Не хочешь меня узнавать, не надо. Без тебя обойдусь!»
Слизнюк не появлялся. Николая стало клонить ко сну. Все-таки бурно проведенные сутки сказывались на физическом состоянии. На столе лежали какие-то толстые тетради и журналы. Чтобы взбодриться, он осторожно потянулся к столу и взял тонкий ведомственный журнал, но сразу же за его спиной послышался злой женский голос:
– Положьте! Ничего нельзя брать со стола. Ясно?!
Николай положил журнал на место и оглянулся. На него колючими глазами глядела девица лет двадцати пяти, отвлекшаяся на секунду от болтовни с подругой. Он ехидно посмотрел ей в глаза и усмехнулся. Лицо девицы вспыхнуло от злости и, сжав пальцы до хруста, она с ненавистью впилась начальственным взором в непрошеного посетителя. Николай демонстративно отвернулся от нее. Девицы на некоторое время замолчали, переваривая происшедшее, – кто это нарушает их привычный порядок? Невесть откуда пришедшее ничтожество! Он должен знать свое место. Еще узнает его!
«Здесь ты не доктор наук, – подумал Николай, хотя хотелось сказать эти слова вслух. – А презренный проситель, которым может помыкать каждый клерк».
Встряхнув головой, Николай посмотрел на часы, был уже третий час. Он поднялся и, оставив пакет у стола, вышел в коридор. В полутемноте коридора он нашел туалет и там закурил. Где был Слизнюк? Почему задерживается? Он прождал его почти час. Может, у него совещание или неотложное дело? «Всякое бывает», – успокаивал он сам себя. Голова, вроде бы, перестала болеть, хотя похмельная тяжесть в ней сохранялась. Но зато усилилась усталость во всем теле.
Покурив, он снова зашел в кабинет Слизнюка. Того все еще не было. Он снова уселся на указанное ему ранее место. Стал бездумно разглядывать комнату, окна, выходящие на шумный Крещатик, стены, окрашенные розовой охрой, обязательный для госучреждений портрет усатого Шевченка… таким образом, он решил отдохнуть, немного отключившись от мыслей о будущем разговоре. Девицы вполголоса болтали между собой, переговаривались по телефону со знакомыми. Ваня Глицеренко все время был занят, углубленно что-то читал, потом звонил по телефону. Большей частью это были междугородние разговоры, судя по количеству набираемых цифр на телефоне, и давал серьезные указания. На Николая он не смотрел – весь в научно-государственных делах.
Дремотное состояние Николая развеял телефонный звонок, а вернее – реакция на него Глицеренко. Он вдруг заговорил не властно, а угодливо. Сейчас его рот лил слова не авторитетно, а заискивающе, что было заметно по слетавшим с его губ, междометиям:
– Так, так. Ага. Сейчас. Передам. Слухаюсь…
Закончив разговор, он аккуратно, как драгоценность положил трубку на аппарат, резко вскочил и выбежал из комнаты. Девицы сразу же напряглись, прекратили между собой разговоры, стали раскрывать перед собой толстые папки и раскладывать на столе бумаги. Николай обратил внимание, что папки брались ими поувесистее и потолще.
«Что-то назревает, – подумал он. – Должен подойти Слизнюк».
И действительно – минут через пять в комнату, вместе с Глицеренко, быстрым шагом вошел еще достаточно молодой, с короткой стрижкой, мужчина. Он быстро прошел за стол, сбоку которого сидел Николай, сел в кресло и, взглянув на посетителя, коротко бросил:
– Вы ко мне?
– Да.
– Напомните, кто вы?
– Матвеев. Из Луганска. Я по поводу своей диссертации… узнать – как она?
– А-а! – разочарованно протянул Слизнюк, и его лицо сразу же изменилось, стало скользко-доброжелательным.
«Точно, рыба!» – вспомнил Николай слова Царева о Слизнюке.
Его голубовато-водянистые глаза смотрели уже не на просителя, а мимо него, как на обузу, неожиданно свалившуюся на его голову. Лицо скривилось в предчувствии нелегкого и нудного разговора. Слизнюк, не скрывая неудовольствия, протянул:
– Знаете ли, я сейчас очень занят. Подождите меня, пожалуйста, с час. Может, чуть больше – и мы с вами поговорим. Если можно, пересядьте на тот стул, – он указал на стул у дверей и улыбнулся ласково-скользкой улыбкой, которая должна была означать его полную доступность и доброжелательность. Он не попросил Николая выйти в коридор, было бы неудобно – все работники отдела остаются, а ученого удаляют, а никакого совещания не предвидится.
– Хорошо. Я подожду, – ответил Николай, у которого, собственно говоря, не было выбора.
Он взял свой полиэтиленовый пакет и прошел на указанное место у двери, думая: «Да, действительно скользкий тип. Проскользнет в любую щелку, выскользнет из самых крепких рук».
Слизнюк, тем временем, разложил бумажки на столе по стопкам, перебросился несколькими словами с Глицеренко и они стали чего-то или кого-то ждать. Напряженное ожидание было выписано яркими красками на их лицах. Зазвонил телефон. Глицеренко схватил трубку и начал коротко отвечать:
– Ага! Да-да! Понятно, – и, положив трубку, сказал Слизнюку: – Он выходит от председателя и направляется к нам.
Слизнюк вскочил из-за стола и бросился к двери. Глицеренко и девицы еще усерднее уткнулись в бумаги и нарочито шумно стали переворачивать листы. Через минуту в комнату вошел пожилой военный, со значком народного депутата верховной рады. На его короткой и толстой фигуре мешковато висела военная, защитная, как у десантников, форма. Полевую форму в последнее время полюбили носить тыловики. Она как бы свидетельствовала об их постоянной боевой готовности, о принадлежности к боевому братству непонятно каких военно-исторических сил. Защитная форма у всех одинакова, независимо от стороны баррикады.
Пройдя в комнату, военный громко и благодушно поприветствовал всех:
– Добрый день! Как дела? Работы, наверное, много?
– Много-много, – суетливо ответил Слизнюк. – Места у нас маловато. Видите, документов много, а сотрудников мало. Не можем вовремя решать многие вопросы из-за недостатка места и маленького штата.
– Надо расширяться, – глубокомысленно ответил военный.
– Садитесь, вот сюда, – угодливо суетился Слизнюк, усаживая депутата на стул, на котором недавно сидел Николай.
Военный, в необычной для мирного времени форме, сел на стул. Николай старался рассмотреть, сколько звездочек на погонах народного депутата. Погоны, и звезды на них, тоже были защитного цвета. Но колонна этих тусклых звездочек говорила о том, что это генерал. Наконец Николай рассмотрел, что у депутата три звезды – генерал-полковник. Конечно же, это крупная фигура. Перед ним следует посуетиться. Но что его привело сюда? Николай видел этого генерала по телевизору. Его цепкая память напряженно выискивала в закоулках мозга фамилию генерала и, наконец, выдала куцую информацию – Гуслярко, кажется, первый заместитель министра внутренних дел.
Сделав вид, что он не слушает их и равнодушен ко всему, Николай превратился в слух. Слизнюк сел в свое кресло и быстро заговорил:
– Пан генерал, вам давно пора быть профессором. Почему вы об этом раньше не задумывались? Совсем не обращаете на себя внимания… – угодливо укорил Слизнюк посетителя, обращаясь не по уставу, а по-польски – «пан».
Генерал Гуслярко своей лысой головой на короткой шее полуобернулся назад и посмотрел на Николая, словно чувствуя, что здесь есть чужой. Но, видимо, решив, что сидящий проситель не представляет никакой реальной силы, пожевав толстыми губами, ответил:
– Да, Александр Васильевич, пора решать что-то конкретно. Но всю жизнь было много работы, а свободного времени мало, и оно так быстро бежит. Анализирую свою жизнь и никак не пойму – как это я еще успел при такой круговерти защитить кандидатскую диссертацию? Ох, и много же пришлось работать. Скоро, может быть, придется заниматься мне другими делами. Возможно, перейду на преподавательскую ниву. Раньше перевоспитывал преступников, а теперь буду воспитывать молодую милицейскую поросль.
«Ты ж кандидат наук! – хотелось закричать Николаю. – Тебе не положено профессорское звание». Он понял, зачем пришел сюда генерал.
Слизнюк угодливо отвечал генералу, не стесняясь сотрудников, – они для него будто не существовали.
– Мы все сделаем сами. Оформим документы, вам останется поставить подписи и печати своего министерства. Все нужное подготовит Иван Сергеевич Глицеренко, – он показал рукой на стол Ванька. – Он в курсе и все сделает, как нужно. Лучше его никто не сможет этого сделать. Он ас в оформлении документов, – расхваливал Слизнюк своего подчиненного – и не без причины.
Генерал наклонил в его сторону свою тяжелую голову с выпученными лягушачьими глазами, но Глицеренко был уже рядом с ним, и Гуслярко, сидя, пожал ему руку. На притихших девиц генерал уже не обращал внимания.
– Большое вам спасибо, Иван Сергеевич! – сказал Гуслярко. – Я верю в вашу квалификацию и надеюсь, что все будет сделано на высоком профессиональном уровне, – по-казенному продолжал он. – Надеюсь, что наши взаимоотношения будут полезны всем сторонам, и я смогу отблагодарить вас в скором времени.
Вот почему расхваливал Слизнюк Глицеренко – тому должно тоже что-то обломиться от милиции. Сразу же позабыв о Глицеренко, генерал повернулся к Слизнюку.
– Мы с председателем все обговорили и ваше дело – подготовить необходимые документы по представлению меня к званию профессора.
– Все будет сделано на высочайшем уровне! – рассыпался перед генералом Слизнюк.
Гуслярко снова обернулся и посмотрел на Николая – все-таки милиционер нутром чуял чужого. Его дряблое, одутловатое лицо, – обличие солдафона, злоупотребляющего алкоголем долгие годы, – выражало недовольство присутствием постороннего человека, но, видимо, отсутствующий взгляд Николая, его молчание, подсказали депутату, что этот человек подавлен своими заботами и раздавлен его генеральскими звездами. Гуслярко отвернулся от Николая и сказал Слизнюку, вытягивая вперед толстые губы, возможно, пораженные нервным тиком:
– Я со своей стороны сделал всем, в том числе и вам, то, что обещал. Фотография у вас есть? – он не уточнил слово «всем».
Слизнюк полез в ящик стола, но такой нужной сейчас ему вещи не нашел и ответил генералу:
– Извините, пан генерал. Я сейчас принесу фотографию.
Он ветерком промчался мимо Николая за дверь. Глицеренко вынужден был взять на себя инициативу разговора с Гуслярко.
– Пан генерал, – он обратился к нему так же, как недавно Слизнюк, но не по имени и отчеству. Бывший «товарищ генерал» принимал это обращение, как должное. – Что вы скажете насчет сегодняшнего политического положения в Киеве в связи с гражданской акцией студентов? – он задал вопрос формулировками газет и телевидения.
Глицеренко замолчал, будто задохнувшись, в ожидании ответа генерала. Тот снова покосился на Николая и ответил:
– Выступления и голодовка студентов являются частным моментом в жизни страны. Их требования в основном справедливы. Нам надо поменять в руководстве страны некоторых прокоммунистически настроенных деятелей… – генерал говорил обтекаемо, привычно к любому времени.
Николаю захотелось снова закричать: «Да ты ж раньше был ярым коммунистом! Гонял националистов! Иначе бы не дослужился до генерала! Как ты можешь такое говорить?! Впрочем, ты сейчас борешься с коммунизмом, как раньше с национализмом…» Но смолчал, а Гуслярко продолжал:
– …Хорошо, что киевских студентов поддержала молодежь Западной Украины. Эта акция стала носить всеукраинский характер.
«Да не студенты это! – уже в отчаянии думал Николай, удивляясь измышлениям заместителя министра внутренних дел. – Это штурмовые отряды украинского национал-фашизма!»
Но генерал спокойно продолжал, используя красивые литературные обороты:
– Наши студенты, если образно выразиться, выполняют те же задачи, что и крестьяне на прополке сорняков. Конечно, в корне они многого не смогут изменить, но части руководителей, работающих по старинке, придется расстаться со своими креслами. Встряска периодически нужна и нашему депутатскому корпусу, – по-благородному самокритично заключил свое краткое разъяснение политической ситуации народный депутат Гуслярко.
В комнату вбежал и бухнулся в свое кресло Слизнюк. Он протянул маленькое фото, видимо, для удостоверения генералу, спросив:
– Такая фотография подойдет?
– Да, конечно.
– А когда состоится поездка?
– Заграничная командировка назначена на конец октября. Готовьтесь к ней. Вам позвонят, когда ваши документы будут готовы.
– Спасибо! – ответил Слизнюк и глаза его увлажнились. – А вы не беспокойтесь. Мы в свою очередь быстро подготовим документацию для предоставления вас к званию профессора.
– Уверен.
Они говорили открытым текстом, не стесняясь присутствующих сотрудниц, тем более – Глицеренко, которому тоже что-то было обещано от всесильного генерала. Единственное – присутствие Николая, – постороннего человека, настораживало старого работника МВД. Но что тот может сделать против такой силы – союза карательного органа и надзирателя за наукой.
Гуслярко поднялся:
– Пора идти. В шестнадцать часов начинается вечернее заседание верховной рады, и я там сегодня просто обязан присутствовать.
– Я вас провожу, – мелким вьюном рассыпался Слизнюк.
– До свидания и всем плодотворной работы, – чинно откланялся генерал.
Слизнюк вышел вместе с Гуслярко. Николай брезгливо констатировал: «Разменяли профессорское звание на командировку за границу – и все довольны».
Через несколько минут явился Слизнюк. На минутку присел в кресло, положил часть бумаг в стол и подошел к Николаю, который продолжал сидеть у двери.
– Вы извините меня. Но я еще занят. Рабочее совещание. Если у вас есть время, подождите меня еще немного.
Его голубые глаза честно смотрели на Николая, но в них мелькало пренебрежительное отношение к посетителю, – подожди, мол, тебе нужней.
– Хорошо, – коротко согласился Николай.
Слизнюк вышел, а он остался сидеть возле двери. Снова захотелось спать. Николай посмотрел на часы, было начало четвертого. Он вышел в коридор покурить. Там в сумраке он увидел высокого, широкоплечего, полноватого мужчину. Присмотревшись, он разглядел, что это Дмитрий Поронин, который раньше его на полгода защитил докторскую диссертацию. Они знали друг друга давно и достаточно часто встречались во время приездов Николая в Киев. Поронин, видимо, уже привыкший к полутьме коридоров высшей аттестационной комиссии, раньше увидел Николая и бросился ему навстречу.
– Коля! Привет. Как ты здесь очутился?
– Здравствуй, Дима! А ты что здесь делаешь? – вопросом на вопрос ответил Николай. – Слышал, тебе утвердили диссертацию?
– Измучили, но утвердили. Полтора года утверждали. Аж поседел за это время, видишь?
– Темно. Пойдем в туалет покурим, там и посмотрю на твою седину.
Они прошли в туалет и закурили. При свете Николай рассмотрел – действительно, Поронин поседел и достаточно сильно. Это был красивый и статный мужчина лет под пятьдесят. Бывший борец, потом комсомольский работник, а сейчас – преподаватель в сельскохозяйственной академии, он чуть раньше прошел то, что предстояло сейчас пройти Николаю. Поэтому им было о чем поговорить. Опыт утверждения диссертации Поронина мог быть полезен Николаю.
– Утвердили мою диссертацию в конце июня, – сказал, затянувшись сигаретой, Поронин, понимая, что Николай интересуется перипетиями его утверждения. – Полтора года мучили, не утверждали, все находили недостатки. Устроили вторую защиту во Львове. Это у них называется коллективная рецензия. На самом деле – та же защита.
– И послали именно во Львов?
– Обязательно! Львов считается критерием не только исторической науки, но и абсолютной истины на Украине.
– Да. Мне уже говорили в глаза – вы из Донбасса не знаете истинной истории Украины…
– Да, во Львове так могут размазать человека по стенке, что не останется сомнений в их правоте. Ну, а как у тебя дела?
– Плохо. Хуже, чем у тебя. Уже год мурыжат диссертацию, пока не дают окончательного ответа. Но скажут – нет. Точно! Не подходит им моя диссертация по идеологическим мотивам, – заключил Николай.
– Ты что, не знаешь, что наша аттестационная комиссия стала идеологическим фильтром? Отсеивают всех, кто не подходит своими взглядами державе. С нами понятно – мы напрямую связаны с идеологией, но точно также они относятся к естественным и техническим наукам. Везде находят политическую подоплеку. Расскажу тебе один только случай. Года два назад защитился из Симферополя один математик. Докторскую написал по проблеме, по которой мало специалистов. В бывшем союзе их, говорят, было с десяток человек, а в мире – может, полста. Так ему не утвердили, мотивируя тем, что это неперспективная и надуманная тема. А его работой заинтересовались за границей, предложили кафедру и лабораторию для дальнейших исследований. Узнали у нас об этом – поднялся небольшой шум. Стали выяснять, почему не утвердили и выяснили, что он участвовал в деятельности «Народного движения Крыма». Вот поэтому и зарезали диссертацию. Наша высшая аттестационная комиссия является не научным, а политическим органом.
– Знаю. Но хочется получить положительное решение.
– Если они наметили не утверждать, то так и будет. Но хуже всего, что скажут об этом не сразу, а будут тянуть, держать человека в подвешенном состоянии долгое время, выматывая нервы, забирая здоровье и убивая всякое желание в дальнейшем заниматься наукой.
– Тебе, Дмитрий, проще. Ты местный. Можешь через кого-нибудь воздействовать на них. А я провинциал, даже не могу долго сидеть в Киеве. Да и нет у меня никаких связей.
– Когда дело касается серьезных дел – многие знакомые становятся непонятливыми до дебилизма. Так что, мне не легче, чем провинциалу. А ты давно здесь находишься?
– Давно. Почти два часа. Слизнюк все время занят. А мне еще надо успеть к Линченко. Поговорить с ним.
– Ты Слизнюка дождешься только к концу работы, к шести часам, – Поронин перешел на шепот. – Он сейчас режется в джокер. Понял?
– Как?
– А так! Здесь собралась теплая компания любителей карт. До обеда они обычно покрутятся на рабочем месте, а потом запираются в одной из комнат и играют в карты. Обычно заканчивают в пять-полшестого, а то и в шесть. Но делают иногда перерывы для работы. Так что ты сегодня можешь и не дождаться их рабочего перерыва. Езжай сейчас к Линченко, а завтра утром приходи. Только так ты его сможешь поймать и поговорить.
Николай был поражен.
– Действительно – так? Ты не обманываешь?
– Конечно. Какой резон мне тебя обманывать! – обиделся Поронин.
– Может, действительно мне поехать сейчас к Линченко?
– Правильно сделаешь. А сегодня зря время теряешь.
Они вышли в темный коридор и встретили Глицеренко, который наконец-то покинул свое рабочее место и дал немного отдохнуть провинциальным соискателям от своих мудрых рекомендаций. Вполне возможно, решил в одиночестве помечтать о презенте, который ему обещал генерал.
– Здравствуй, Иван Сергеевич, – поздоровался с ним Поронин.
– Здравствуй, – коротко ответил тот.
«Они знали друг друга и обращались на «ты». И, несмотря на это знакомство, Поронину столько времени тянули с утверждением», – подумал Николай.
– Ты знаешь этого человека? – спросил Поронин, указывая на Николая.
Глицеренко, как бы впервые, присмотрелся к Николаю, – до сих пор не мог разглядеть его в светлой комнате.
– Да, что-то знакомое… – по-начальнически небрежно протянул Глицеренко, говоря о Николае в среднем роде. Бывший Ванек чувствовал себя человеком при должности. – Вспоминаю. Мы с вами где-то встречались?
– Да, Ваня, встречались и не единожды, – нарочно называя его по имени и на «ты», ответил Николай.
– Наверное, это было так давно, что я забыл, – чувствовалось, что Ванек недоволен таким обращением к нему. Он уже привык к чинопочитанию, просто так к нему не подъехать.
– Что там, Ваня, с моей диссертацией? – напрямую спросил Николай.
– Не знаю, – снова протянул Глицеренко, удовлетворенный тем, что снова стал значим и его просят. – Сами знаете, что из Львова пришла отрицательная рецензия на вашу работу.
– Но рецензию писал один человек, а ученый совет, где я защищался, единогласно проголосовал «за». Неужели мнение одного профессора весомее группы уважаемых ученых?
– Знаете ли, я сильно в эти вопросы не вникал. Докторские диссертации ведет сам Слизнюк, – уклонился от прямого ответа Глицеренко.
– Иван Сергеевич, – сказал Поронин. – Я тебя прошу: узнай, что можешь, о его диссертации? Если можешь, помоги. Я тебя прошу? – выразительно попросил Поронин.
– Ты же знаешь, что от меня здесь много не зависит. И сложно что-нибудь узнать, если сам непосредственно не связан с этим. Но если ты просишь, я узнаю о его диссертации. Но это, еще раз повторяю, очень сложно, – и Глицеренко почему-то тоже выразительно посмотрел на Николая, а потом на Поронина. – Ты объясни ему эти сложности. А сейчас я тороплюсь. Встретимся позже и поговорим.
– Иван Сергеевич, – обратился к нему Николай. – У меня уже нет времени ждать Слизнюка, я приду завтра. Передай ему это, пожалуйста.
– Если торопитесь, то приходите завтра. У Александра Васильевича всегда много работы, – подчеркнул Глицеренко. – До свидания.
Может быть, чуть раньше Николай и поверил бы такому объяснению, но, когда Поронин объяснил ему, чем занят Слизнюк – игрой в джокер – ему стало противно от такой бесстыдной лжи. Он резко отвернулся от Глицеренко и почти забежал в комнату отдела. Девицы, после ухода генерала, снова вели милую беседу. Николай схватил свой полиэтиленовый пакет, успев бросить на ходу «До свидания», и снова выскочил в темный коридор. Глицеренко уже не было. Поронин ждал его.
– Пошли!
И они, спустившись по лестнице, вышли на Крещатик.
