Валерий Борисов
Осень собак
16
Все молча смотрели на закрытую дверь. Вдруг она без стука отворилась, и на пороге возник Нижим.
– Коля, можно? – настороженно спросил он.
– Конечно, Нижим, заходи, – Николай говорил внешне спокойно, но внутренне ругал себя за несдержанность.
– Добрый вечер. Я иду и слышу – у тебя шум, – объяснил, как всегда рассудительно, Нижим. – Думаю – зайду. Может быть, кому-то плохо?
– Плохо, Нижим! Всем плохо! – признался в своей слабости Николай. – Заходи, садись. Там у нас осталось что-нибудь выпить? Наливайте!
– Нет. Я не буду, – запротестовал Нижим. – У меня завтра занятия.
– А кто он такой? – спросил совсем опьяневший Гардаев.
– Друг из Израиля, – коротко ответил Николай, у которого от выпитого и нервной вспышки снова в голове все плыло.
– Из Израиля? – заплетающимся языком переспросил Гандаров. – А что жиду здесь нужно?
Но ему не ответили, сделав вид, что не слышали вопроса. Инна и Валя заторопились домой.
– Где наши вещи? Уже поздно и нам пора домой.
– Останьтесь на минутку. Надо по последней, на посошок, – попытался удержать их Николай.
Но они уже оделись и взяли свои сумочки. При этом Инна успела подвести помадой губки.
– Завтра зайдешь? – обратилась она к Николаю.
– Зайду. Надо с Царевым поговорить.
– Нас, конечно, никто не проводит? – с намеком сказала Инна. – Пошли, Валя!
– Инночка, нельзя, чтобы вы шли домой одни, – ответил, улыбаясь, Петр. Он выглядел спокойным, будто ничего сейчас не произошло. – Я вас провожу. Только я вначале забегу в свою комнату и надену куртку.
– До свидания! – попрощались Инна с Валей. Инна, посмотрев на Николая преданными глазами, добавила: – Только больше не совершай глупостей.
И они вышли.
«Каких глупостей?» – мелькнуло в голове Николая, но расспрашивать было поздно.
– Я тоже пойду, – сказал Поронин. – Хотя академия оккупирована пикетчиками, но нам по утрам надо обязательно приходить и отмечаться у входа, показывать свою готовность к работе.
– Хорошо, Дмитрий. Давай тогда на посошок.
Нижим снова отрицательно покачал головой, и ему Николай наливать не стал. Но налил совсем опьяневшему Гардаеву. Наташа отказалась, и он не настаивал.
– Ну, давайте, напоследок.
Гардаев трясущейся рукой схватил свой стакан и стал не пить, а глотать самогон крупными глотками. Но вдруг поперхнулся, бросил стакан на стол, пролив остатки содержимого и, зажав ладонью рот, бросился в туалет. Оттуда послышались утробные звуки рыгания.
– Перепил, – коротко констатировал Поронин. – Бывает.
«Кажется, я воплотил свой план в жизнь, напоив Гардаева, – подумал Николай. – Теперь он не страшен Наталье. Всегда можно будет ткнуть ему в глаза, как он напился».
Но он жестоко ошибался.
Поронин выпил, нашел на столе кусочек сала и закусил.
– Спасибо всем, я пойду домой.
Он надел свой плащ. Николай поднял свой стакан, чтобы выпить, как в туалете послышался грохот, потом возня и ругань. Вскоре оттуда вывалился грязный от блевотины Гардаев. Его черные глазки горели огнем неукротимой подозрительной ненависти.
– Кто налил воды в туалете?! – закричал он, сверля каждого черными, злыми углями кавказских глаз. – Кто специально бросил на пол мыло? Я на нем поскользнулся и упал! Это вы сделали специально, чтобы опозорить меня! Нарочно!
Николай не понимал, о чем кричит с такой злобой Гардаев. О чем идет речь? Какая вода? Какое мыло? Почему специально? После недавней вспышки он находился как бы в заторможенном состоянии.
– Успокойся! – впервые за вечер назвал он его на «ты». – Иди к себе в комнату и умойся.
Но Гардаев подступал к ним все ближе, грозя вымазать их своей блевотиной.
– Слушай, тебе сказали успокоиться, – произнес Поронин. – Смотри, а то я не сдержусь. Знай, что я бью только два раза: первый раз в лоб, второй раз – по крышке гроба. Понял?
Но Гардаев не унимался.
– Это вы специально сделали, чтобы посмеяться надо мной! У меня нет лишних брюк! Мне завтра нечего надеть!
Николаю это стало надоедать.
– Иди к себе и постирайся. Брюки до завтрашнего дня высохнут, утром погладишь и будут, как новые.
И здесь вмешалась Наташа, которая предложила истекающему гневом Гардаеву.
– Вено Мурадович, успокойтесь. Давайте, я вам постираю брюки?
В ответ на ее явно примирительное предложение, Гардаев взвился еще сильнее.
– Вы, Наталья Николаевна, всего не знаете! Этот красавчик совсем недавно на кухне целовался с этой черной, которая ушла! Больше того – он держал ее за титьку… а я все видел! У него даже не хватило совести при мне оторвать руку от ее груди! Вот он, какой ваш новый друг! А теперь с вами такое же хочет сделать! Не разбираетесь вы в людях ни черта! А он одного от вас хочет!.. Не понимаете? Да?
Николай шагнул к Гардаеву, чтобы заткнуть ему каким-то образом гнилую пасть или выкинуть из комнаты, но в это время Нижим недоумевающе спросил:
– Он что, дурак?
– Сам дурак, жидовская рожа! – завопил оскорбленный Гардаев. – Убирайся с Украины вон, к себе в Жидовию! Геть отсюда!
– Он антисемит или фашист? – снова как-то наивно спросил Нижим.
– Фашисты, Нижим, ушли. Остались шакалы.
Нижим бестолково моргал, не понимая, как ему это все могли сказать в глаза. И здесь злость штормом ударила в голову Николая и инстинктивно, почти не развернувшись, коротким замахом он врезал кулаком в облеванную морду Гардаева. Тот комком отлетел к стенке, где действительно сжался, как трусливый шакал перед крупным зверем, в надежде, что тот, увидев его слабость, пожалеет. Николай бросился к нему, чтобы окончательно разрядить свою злость на этой шавке, оскорбившей его друга. Но перед ним уже стояла Наталья и, обхватив его руками, не давала продвинуться вперед.
– Не смей! Не трогай его! Прошу! Мы с ним вместе работаем! Не надо, Коля!
Впервые она назвала его по имени и на «ты». Николай остановился, разжал кулаки и обнял ее за плечи. Потом повернулся к Нижиму:
– Прости меня, Нижим, за такого гостя. Мы с Димой и остальные не такие, как он. Он нацист. Не думай о нас плохо.
– Я не думаю о тебе плохо. Я тебя давно знаю. Ты хороший.
Гардаев, как зверек, рыскнув глазками по комнате и увидев, что его больше никто не собирается бить, вскочил и бросился к двери. Там на пороге он остановился и, повернувшись к ним облеванной мордой, с ненавистью прокричал:
– Ненавижу! Ты, красавчик, меня еще вспомнишь! Я тебе отомщу! – это относилось к Николаю, и он в ответ угрозам ухмыльнулся – гавкающий шакал. Гардаев, сжигая Наталью безумным огнем черных глаз, продолжал кричать: – А о тебе, потаскуха, и твоих похождениях я расскажу мужу и в институте! Как ты пишешь здесь диссертацию! С кем пьешь! Все расскажу мужу, ничего не утаю!
Оскорбления в свой адрес Николай мог перенести, но в адрес другого человека, которого он уже подвел – не мог. Он шагнул к двери, но руки Наташи снова удержали его. Но при первом же его движении Гардаев вздрогнул, как испуганный зверек, круто развернулся и побежал из дверей по этажу. Только грохот его каблуков разносился по притихшему общежитию.
– Неужели этот придурок работает у вас в институте? – спросил Поронин, будто ничего не случилось.
– Да, – ответила Наташа. – Он действительно придурок. Жена его давно бросила, и он живет до сих пор один. Ничего сам делать не умеет, даже постирать себе не может. Белье не меняет месяцами и от него идет вонь. А еще пристает к молоденьким студенткам. Как что не по нему, выкидывает какой-нибудь фортель. То объявит голодовку, то бойкот занятий… и его не выгонишь из института – идейный националист. А еще недавно был рьяным коммунистом, выступал против националистов. А как увидел, что они взяли верх, стал ярым антикоммунистом.
– Это удел одинокого представителя малой нации, – заметил Николай. – А кто он по национальности?
– Никто толком не знает. Но родился на Украине. Вначале говорил, что осетин, потом – курд. Помните, в Ираке шла война с ними? Сейчас объявил себя украинцем, но подчеркивает, что корни чеченские.
– Ну и мимикрист! – удивился Поронин.
– Хуже. Негодяй!
– Неужели он действительно все расскажет твоему мужу? —спросил Николай.
Наталья горько улыбнулась.
– Не просто расскажет, а в красках! Навяжет свои оценки. Он – эгоцентричный подлец. На работе скажешь ему что-то не то или покритикуешь, – он, не стесняясь, выложит все твои маленькие проступки за много лет в прошлом и спрогнозирует будущее. Вспомнит даже, как когда-то по твоей вине много лет назад сорвалось занятие, был неудачно проведен открытый семинар, – о чем уже давно забыто. А свое избиение представит так: пострадал за свои политические убеждения. А то, что ты его ударил, он никогда не простит. Будет писать в твой институт письма, где обвинит тебя во всех грехах. Требовать на них ответа у начальства. Вот так!
– Я его еще не бил. Но если он посмеет рассказать о тебе мужу, то я приеду в Черновцы и не просто его побью, а прибью. А завтра я поговорю с ним по-мужски.
– Позови меня, я тебе помогу, – присоединился к его решению Поронин.
– Не смейте этого делать. Гардаев не мужчина, каковым вы его считаете, а подонок до мозга костей. С дерьмом свяжешься – сам дерьмом станешь.
– А если он действительно расскажет твоему мужу? Зачем тебе иметь такие неприятности?
– Гардаев – удивительная мразь, и расскажет все с удовольствием. Придется объясняться, как-то выкручиваться… я ж тебя просила не оставлять его здесь? – сказала она с укоризной.
– Но ты ж мне этого вовремя не сказала? – начал оправдываться Николай, сознавая свою вину.
– Да, не говорила, но я тебе всем видом показывала: не нужен он здесь. Не могла же я открыто сказать об этом при нем.
– Коля, – обратился к нему молчавший во время их разговора Нижим, – я забыл тебе сказать что-то важное.
– Говори, не стесняйся. Здесь остались мои друзья.
– Сегодня нельзя. Ты пьян. Я скажу тебе завтра, когда протрезвеешь… одному. Есть тонкий нюанс. До свидания. Я пошел.
Нижим ушел, оставив Николая несколько озадаченным. Что он еще хочет сказать важного?
– Да, серьезные неприятности… – сказал Поронин. – Ладно! Завтра встретимся и обсудим все на трезвую голову. А сейчас я тоже пошел.
– Я тебя немного провожу и попутно подышу свежим воздухом.
– А мне можно с вами прогуляться? Тоже хочу подышать свежим воздухом, – спросила Наталья.
– Пойдем. Надо проветрить комнату от вони этих скотов.
Он полностью распахнул окно, отключил уже ненужный беззвучный телевизор, оглядел Наташу и сказал:
– На улице холодно. Все-таки осень. Не замерзнешь? Надень мою куртку.
– А тебе не будет холодно?
– Я пиджак накину. У меня тепло идет изнутри. Пойдемте.
Наташа надела его куртку, сделавшую ее похожей на подростка, которому купили вещь на вырост.
Они втроем вышли из комнаты.
17
На улице было прохладно и тихо. Темная осенняя глубина неба искрилась холодным блеском далеких звезд. Под ногами сухо шуршали опавшие каштановые и тополиные листья. Изредка проносились, разбрызгивая мертвый электрический свет, автомобили. Было не по-столичному тихо и созерцательно. После душной комнаты хотелось побольше набрать свежего осеннего воздуха в залитые алкоголем легкие. И они, понимая свое состояние, не разговаривали, чтобы не нарушить относительную городскую тишину. Хотелось насладиться молчанием прохладного вечера, который уже перешел в ночь.
Они шли по Васильковской не спеша, когда услышали шум со стороны студенческого городка. Гул все нарастал, разрушая хрупкий покой ночи. Невольно стали прислушиваться. Играл оркестр, слышался рев людской толпы. Гудение приближалось, и можно было различить отдельные, пока неясные уху крики.
– Что это такое? – спросил Поронин. – Не намитинговались руховцы и унсовцы? Пора бы им заканчивать! Люди спят, нельзя нарушать их первый сон.
Они подошли к пересечению улиц и увидели, что с улицы Ломоносова, сворачивая на Васильковскую, в сторону бывшей выставки народного хозяйства стройными рядами идут ночным парадом отряды УНА–УНСО. Впереди колонны шла милицейская мигалка, расчищая им путь – вперед, вперед, вперед… к победе. Потом шел отряд с ярко горящим живым огнем – факелами. Факельщики открывали парад. За ними шел оркестр сверхсрочников кадровой украинской армии, что было видно по их штатной военной форме. А потом шли отряды поротно или, как они назывались – курени. Впереди каждого куреня шло человек десять, которые несли большого размера гербы-трезубцы, и знаменосцы с государственными желто-голубыми и бандеровскими красно-черными знаменами в обрамлении до десятка факелоносцев. Курени шли стройными рядами, четко впечатывая строевой шаг в бензиновый асфальт улицы, шлепок которого гулким эхом разносился в осенней тишине. Все были одеты в единую, отличную от государственной, военную форму. Это было впечатляющее и жуткое зрелище – ночная холодная тьма и горящий живой огонь. Прекрасное для тех, кто их поддерживал; жуткое – для их противников. А ночь еще более усиливала страх перед шедшими строевым шагом боевиками. УНА–УНСО шла бетонной, неумолимой массой, готовая раздавить всех и вся, кто окажется на их пути. Останавливались поздние автобусы и автомобили, пропуская этот националистический монолит к победной цели…
Редкие прохожие, с замиранием сердца от неизвестной будущности, рассматривали эту военизированную массу и, судя по выражению их лиц и глаз, не одобряли такую показуху. Эта масса страшила и подавляла окружающих. Курени шли твердым шагом, и кто-то из их состава гулко выкрикивал лозунг и, пока остальные боевики трижды громогласно выкрикивали ответ, другие курени молчали. Потом наступала очередь другого куреня. И так шло, как в цепной реакции. Все это напоминало уже забываемые, наивные и безвредные пионерские речевки, если бы не их смысл. От их скандирования ужас врывался в души и сознание случайных зевак.
Первый курень представлял гвардию украинского национализма. Шла известная своей боевой мощью и ратными подвигами на полях сражений других государств военная организация «Тризуб». Она, в отличие от УНА–УНСО, была официально зарегистрирована органами юстиции и первой начинала скандировать лозунги.
– Слава Украине!
– Слава! Сла-ва!! Сла-ва-а-а!!!
Потом наступала очередь других куреней.
– Героям Украины вична память!
– Вична! Ви-чна!! Па-мя-ть!!!
– ОУН–УНСО! УПА–УНА!
– Ге-ро-и!!!
– В наших душах воля е!
– Е! Е-е!! Е-е-е!!!
– Будет вечной Украина!
– Будэ! Ви-чна!! Укра-и-на-а-а-а!!!
– Всем, кто против Украины!
– Ганьба! Гань-ба!! Гань-ба-а-а!!!
– Хто наш главный нынче ворог!
– Жид, москаль! Москаль и жид!!!
– Геть их с вильной Украины!
– Геть! Геть!! Ге-е-е-еть!!!
– Нашим ворогам всем смерть!
– Смерть! Сме-рть!! Сме-е-ерть!!!
В притихшей темноте города скандирование ответов боевиками звучало, как выстрел в сильный мороз – резко и трескуче. Наташа испуганно прижалась к Николаю, обхватив рукой его предплечье.
– Мне страшно!
Он обнял ее за плечи и привлек к себе.
– Мне тоже. Успокойся и не дрожи. Страх безмерен, и у него нет границ. Скоро будет еще страшнее. Прижмись ко мне и будь спокойна. Лучше отвернись.
Сейчас эти слова Николай говорил, не играя мужской отвагой, как часто бывало в разговорах с женщинами, а искренне. Он был обязан защищать существо слабее себя. Это был инстинкт помощи и сострадания, который у него пока еще сохранялся.
Колонна боевиков протяженностью с полкилометра полностью завернула на Васильковскую. Сзади, пристроившись к ним, шла необмундированная толпа их рьяных сторонников, которая, с обезумевшими от радости очами, тоже восторженно вопила разные призывы. А следом за ними шла вторая милицейская мигалка, охраняющая тылы УНА–УНСО: хлопцы, будьте спокойны! Мы с вами!
Рядом с ними стоял мужчина в куртке и курил сигарету, с виду рабочий. Вынув изо рта сигарету, он смачно плюнул вслед уходящей колонне и сказал в сердцах, ни к кому конкретно не обращаясь:
– И куда президент смотрит? Это ж армия.
Поронин, повернувшись к нему, ответил:
– Эта армия нужна президенту и правительству больше, чем кадровая. Поэтому и милицию приставили им для охраны.
Молодая парочка, видимо, студенты, стоявшие рядом с ними и смотревшие на проходивших вояк, окликнулись. Парень пояснил:
– Мы немного побыли на митинге и ушли. Они приняли решение завтра идти к верховной раде и захватить ее.
– Правда?
– Да. Они уже готовы к этому. Видели наверху древков знамен трезубцы в виде герба? Так это три остро заточенных металлических штыря, чтобы прокалывать всех, кто станет на их пути. А против знамени и герба милиция не сможет применить силу. Могут завести уголовное дело за оскорбление национальных символов. У них все продуманно.
– Боже, неужели все так и есть!?
– Так и будет, пока они есть.
– Вы студенты?
– Да.
– Это вы захватили университет?
– Нет. Мы гуляем. Без нас есть, кому захватывать. Тьма всяких пауперов понаехала со всей Украины. Они и захватили университет. Ну, мы пошли. До свидания.
И студент, обняв свою подружку за талию, пошел в сторону университетского городка.
– Дальше я сам пойду. Мне недалеко осталось, – сказал Поронин. – Не провожайте больше. До завтра, – он пожал Николаю руку, кивнул Наташе и перешел на другую сторону улицы. Николай продолжал обнимать Наташу, глядя на массивную фигуру Поронина, маячившую в безжизненном, бледном свете фонарей. Из недр удаляющейся колонны унсовцев продолжали долетать отрывистые гулкие выкрики, которые становились все тише.
– Как собаки… – тихо произнесла Наташа.
– Да. Нынче их осень.
– Как их много развелось… и какие они гавкучие и ужасные! Мне кажется, среди них нет благородных собак.
– Все мы собаки. Они гавкучие, а мы писклявые. У них есть стая, мы – поодиночке. Пошли домой?
– Пойдем. А у вас в Донбассе они проводят такие шествия?
– Пока нет. Обзывают нас антиукраинским регионом.
– А к нам на Буковину они часто приезжают. Проводят митинги и шествия. Но там они не такие страшные, как здесь.
– Сейчас в Киеве они мобилизовали все свои силы. Показывают себя. Идем домой.
Они молча пошли обратно. У входа в общежитие Николай предложил Наталье:
– Пойдем ко мне?..
– Да. Я приду к тебе сейчас, – сразу же, без колебаний согласилась она. – Только вначале зайду в свою комнату, а потом к тебе. Хорошо?
Они замолчали. Наташа первой, после небольшой паузы, спросила:
– А почему ты меня не спрашиваешь, обману я тебя или нет?
– Не обманешь. Я верю тебе.
– А другие мужчины всегда выясняют этот вопрос при прощании, – она говорила тихо и как-то отстранено.
– Я не выясняю. Если женщина хочет прийти к мужчине, то придет. А если не хочет, то ее и силой не заставишь.
– Ты, прав. Я только на минуту забегу к себе – возьми куртку. Жди!
Они вошли в холл общежития. Вахтерша, Любовь Ивановна смотрела телевизор, который стоял высоко на шкафу для ключей от комнат. Наташа, оставив Николая, молча свернула налево в коридор. Николай спросил вахтершу:
– Что смотрите, Любовь Ивановна?
– Ах, Коля, нечего нынче смотреть. Какой-то фильм идет, названия не знаю, включила телевизор, а он уже шел. – Это у вас шумели в комнате?
– Может быть… у меня? – насторожился Николай.
– Недавно прибегал маленький и лысый азербайджанец, кричал, что у вас в комнате собрались убийцы, и его хотели убить. Я его успокоила, и он ушел к себе.
– Спасибо, Любовь Ивановна! – не зная, за что, поблагодарил ее Николай. – Вы здесь всем, как мать родная.
– Ох! Уже не мать, а бабушка. Здоровья нет, а все работаю.
Николай понял, что пора уходить, а то разговор может затянуться.
– Я пойду к себе, а то чувствую, что устал.
– Да. Идите, Коля, вам надо отдохнуть, – послушно согласилась Любовь Ивановна, видя его состояние. – Я еще немного посмотрю телевизор, закрою наружную дверь и тоже лягу спать.
Николай пошел к себе. В комнате воняло сигаретным дымом и чем-то вонюче-резким. Он открыл туалет – рвота была на унитазе и на кафельном полу. Он взял тряпку, налил из крана умывальника воды прямо на пол и стал вытирать вонь Гардаева.
18
Николай обмылся под краном по пояс, переоделся в спортивный костюм, поставил на место кровати и стол. Со стола убрал окурки и объедки – стало чище. Потом присел на подоконник и стал курить, пуская дым за окно. Дверь он оставил открытой, чтобы лучше проветрилась комната, и чтобы Наташа не стучалась, не привлекала внимание других. Но она задерживалась. Болела голова, выходил алкоголь, но больше он добавлять не стал. На сегодня хватит!
Он стал анализировать сегодняшний вечер. Не все удачно, особенно с националистами. Надо было сдержаться и убивать их не криками и смехом, а аргументами. В чем их сила? Этот вопрос мучил Николая. Несомненно, они составляют меньшинство населения Украины. И последние выборы в верховную раду это ясно показали. Они ведут наступление на остальную массу населения во имя своих прав – меньшинства. И ведут комплексно во имя культурной, религиозной, этнической самостоятельности. Вот в чем их сила. Кто же в отношении их совершил ошибку? Еще при союзе, в период перестройки их права были неправильно поняты, а сейчас превратились в правление меньшинства. Никакие цивилизованные методы в отношении их неприемлемы. Меньшинство агрессивно и пытается навязать остальным свои фундаменталистские убеждения. Не случайно они постоянно угрожают гражданской войной, применяют силу в отношении пока отдельных лиц, а потом могут применить силу ко всему народу. Они закладывают в мозг народа мысль о будущем насилии над ним. Для них не существует границ в своей экспансии, учета особенностей отдельных регионов Украины. Их невозможно остановить, также не применив силы. А что в результате? Война? Этот вывод испугал Николая. А как все разрешить миром? Сегодня он увидел их силу во всей красе. Страшно!
Глубоко вдохнув в себя сигаретный дым, он выбросил окурок за окно. Подошел к столу и налил немного водки в стакан, хотя до этого не хотел пить.
«Не надо ни о чем думать! – мелькало у него в голове. – А то так с ума сойти можно. Лучше напиться и забыться!»
Но выпить Николай не успел.
Он оглянулся – на пороге стояла Наташа. Она переоделась. Вместо брючного синего костюма на ней было белое, в редкую разноцветную полоску, платье. Она смущенно улыбалась и снова, как и днем, когда он увидел ее впервые, ему показалось, что он когда-то и где-то видел ее раньше. Он даже замер, почувствовав какое-то непонятное сходство с далеким прошлым. Потом тряхнул головой – пора избавляться от этого наваждения, и широко улыбнулся.
– Ты красива в этом платье, как Снегурочка, – он говорил не банальщину, привычную для него в отношении женщин, а от чистого сердца. Почему? Сам не понимал. – А может, как невеста перед венцом.
Наташа покраснела и виновато заморгала глазами.
– У меня с собою нет полностью белого платья, – извиняющимся голосом произнесла она. – У невесты все белое… а у меня платье в полоску.
– Все равно – очень красивое… и ты в нем такая воздушная…
– Правда? – обрадовалась Наташа. И широко улыбнулась. – Ты извини меня, что я задержалась. Соседка по комнате долго говорила со мной. Ты, наверное, подумал, что я тебя обманула?
– Нет. У меня такого не было в мыслях. Я тебя ждал.
– Неужели я такая, что во мне не надо сомневаться?
Николай не мог ответить на этот вопрос. Он молча прошел к двери, обнял Наташу и впервые поцеловал ее в полные губы. Она обвила его шею руками и ответила на поцелуй. Но сразу же отстранилась.
– Не надо здесь, а то кто-нибудь увидит.
Он ногой толкнул дверь, таким образом закрыв ее и, не отрывая рук, повлек девушку в комнату. Там она снова отстранилась от него.
– Закрой дверь на ключ и оставь его в замочной скважине. Окно закрой на все замки.
Николай прошел обратно к двери и закрыл замок на два оборота ключа. Потом закрыл окна на все шпингалеты. И снова подошел к ней.
– Ты обещал больше не пить?
– Да. Я хотел выпить. Хотел отвлечься от умных мыслей.
– У тебя всегда найдется оправдание.
– Всегда. Но сейчас я говорю правду.
Наташа села на стул, раскинув в стороны широкие крылья юбки. Сейчас она была бледна, даже руки стали белее. Она смотрела прямо в глаза Николаю, и он заметил, как под стеклами очков ее веки подрагивают от нервного напряжения. Он выдержал этот взгляд, и она первой отвела глаза.
– Ты действительно искренне хочешь меня? – тихо спросила она, опередив его последующие намерения и напрашивающиеся сами собой действия.
– Да, – ответил он, замешкавшись на секунду от ее неожиданного и прямого вопроса. Так, вроде, женщины с ним раньше не разговаривали. Он обычно добивался их расположения.
– Так отвечают все мужчины. Только другие более подробно объясняют почему. А ты так просто… да! И все, – она замолчала. Потом, подняв на него казавшиеся огромными синие глаза, шепотом повторила вопрос: – Ты действительно хочешь меня, а не другую во мне?
– Только тебя, – ответил Николай, не понимая, что она имеет в виду.
– Тогда я прошу единственного… будь ласков и нежен со мной. Не обижай меня. Хотя бы то время, пока я с тобой. Я хочу только любви – мягкой и неземной.
Эти слова снова поразили Николая. Так, кажется, не просила его еще ни одна женщина. Не зная почему, может, под влиянием ее возвышенных слов, которые подняли в его душе теплую волну чувств, он подошел к ней, встал перед ней на одно колено и зарылся лицом в юбку.
– Я буду с тобой нежен и ласков, – прошептал он. – Я никогда не обижу тебя не только словом, но и взглядом.
Она гладила его волосы, нежно прикасаясь к ним ладонями. Потом подняла его голову и посмотрела в глаза.
– Потуши свет и ложись в постель.
Он поцеловал легким прикосновением губ ее колени, встал, выключил свет, снял в темноте спортивный костюм и лег, укрывшись одеялом. Наташа ждала, когда он разденется и ляжет. Потом встала, и Николай слышал, как шуршит ее платье, которое она раскладывала на другой кровати, как она босыми ногами мягко прошла по полу и бесшумно скользнула к нему под одеяло. Он приподнялся, склонился над нею, нежно и долго целовал ее губы, шею, грудь. Она в ответ, ласкала его губами и руками. Наконец глубоко вздохнув, он мягко вошел в нее.
…Он лежал на спине, полностью удовлетворенный, и ему хотелось спать. Наташа лежала, прижавшись к нему обнаженным телом, а рука ласковым прикосновением пальцев гладила его грудь. Что испытывала она, Николай не знал, да и не хотелось ему знать сейчас. Словно почувствовав в нем перемену, она тихо прошептала:
– Ты хочешь спать? Не спи… хотя бы пока…
– Нет, я не сплю.
– Ты доволен?
– Да, – он одной рукой приподнял ее голову и положил на свое плечо, так что она могла говорить ему прямо в ухо. – А почему ты не получила удовлетворения?
– Не знаю. Ты не беспокойся об этом. Я все же холодная женщина. И потом, я впервые изменяю мужу. Поэтому излишне волновалась.
– Ты правду говоришь, что впервые?
– Поверь! Это так. Мой муж давно заслуживает от меня этого.
– Почему?
– За последние годы он сильно изменился. Мы оба приезжие. Мой папа – офицер в отставке. Дослуживал в Черновцах, там и остался жить на пенсии. Раньше не хотел уезжать, а сейчас аж плачет, что не может уехать. А куда? Родственные связи с Россией потеряны, квартиру поменять невозможно. Мало кто сейчас хочет жить на Украине, тем более – в западной.
Николай вспомнил разговор с Порониным, – он говорил точно так же. Да и у него такая же ситуация. У многих…
– Да, раньше Украина была для нас Родиной, а сейчас – чужбина. У нас в Донбассе такое же положение. Продаже домов и квартир посвящены целые страницы газет. Раньше было сложно купить дом, да и дорого. А сейчас бери, – не хочу. Мало кто едет к нам. А почему муж заслуживает этого?
– Стал всего бояться. Особенно, когда ему тычут в глаза, что он русский. А уезжать не хочет, приспосабливается. У нас с ним стали постоянными ссоры по этому поводу. Я не люблю трусливых мужчин, а он стал трусом. Я говорю – уедем, а он говорит – привыкнем. Если я уеду оттуда сама, возьмешь меня к себе на работу?
– Возьму, но…
Она положила пальцы на его губы, – не говори дальше.
– Тсс… конечно, я там тебе не нужна. Но я и не набиваюсь, потому что никуда не уеду. У меня дочь, муж ее очень любит, и она его. Нельзя их разлучать. Я тебе плачусь от тоски, от безысходности. Я ж по натуре слабый человек, смирюсь со всем.
– Я хотел сказать, что место тебе в Луганске будет, но квартиры, возможно, нет.
– Тупик, – тяжело выдохнула она. – Давай переменим разговор.
– Давай. Раз изменяешь мужу в первый раз, то скажи – почему именно со мной?
– Ты набиваешься на комплименты. Во-первых, о тебе много рассказывал Петька – какая у тебя широкая душа, проницательный ум, неординарные поступки… заинтриговал меня. А сегодня я лично убедилась – в тебе есть что-то необычное. Но в основном ты такой же, как и все – обыкновенный человек с проблесками тоскливой гениальности. Да, да. Но тоски в тебе больше, чем гениальности.
– Почему?
– В тебе есть какая-то тайна. Поэтому ты одинокий и страдающий человек. Мужчины этого в тебе не видят. Видят собутыльника и хорошего парня. Только женщины инстинктивно чувствуют твою тоску. Им хочется понять тебя и пожалеть, а более всего – потосковать с тобой. Это нам необходимо, как воздух. И для этого нам нужен коллега. А ты этим пользуешься… – печально произнесла Наташа.
Такая оценка его достоинств не обидела Николая. Правильно! Он не идеал, и к этому не стремится. Эгоизм в нем есть, и он это знает, но скрывает, нарочно демонстрируя широкую душу. А среди женщин он ищет ту, которая бы соответствовала его романтической душе. Но только не тосковать совместно! Здесь Наташа не права. Из массы женщин он выбирает лучшее в каждой из них и лепит нужный только ему мысленный образ. Этого Наташа не понимает, но объяснять ей свои поступки, тем более раскрывать душу – было не в его правилах. Свое он глубоко таил в себе. Он только сказал:
– Ну и болтун Петька! Ты права – во мне больше недостатков, чем достоинств. Достоинства, кое-какие, я хочу еще приобрести, но со своими недостатками не могу и не хочу расставаться. Что заложено в меня природой – все мое.
– Насчет Петьки ты не прав. Он в тебя влюблен, ты для него авторитет. Но ты подавляешь людей, сам не замечая того. Поведением и разговорами, даже отдельными словами, поступками, которые многим непонятны и поражают других своей необычностью. Хотя для тебя это привычно, это твоя суть. Поэтому к тебе люди идут, как я сегодня убедилась, а женщины просто льнут, как я сегодня узнала… и я не исключение. Другая бы оскорбилась, узнав от Гардаева, что держишь с лаской и надеждой меня за руку, а за углом, в тоже время, целуешь другую. А я, как видишь, не оскорбилась, осталась с тобой, несмотря ни на что. Будто нет у меня женской гордости…
– Прибью Гардаева. Завтра же! – вспылил Николай.
– Не надо. Ты выше его, не связывайся с ним. Я же с тобой, несмотря ни на что. Ты все-таки добрый с людьми, и уже поэтому – хороший. Это моя гордость привела меня к тебе. Гордость – она тоже разная. Я, может, как и другие боюсь, что ты уйдешь к другой. А ты со мной. Разве это не женская гордость? Иметь такого мужчину…
