Валерий Борисов
Осень собак
«Да, – мысленно комментировал их разговор Николай. – Довели экономику до нуля. Никто никому действительно не нужен. Нужны только послушные люди. Молчать и сопеть! Соль сегодняшней правды».
Средний мужик, допивая пиво, задумчиво произнес:
– Вот у него… – он имел в виду ушедшего товарища. – Здоровья богато. А у меня такого уже нет. Никто не возьмет на разгрузку. Хожу на работу с надеждой – авось, она сегодня будет. Сегодня нет, завтра тоже не будет. Не привык я к такой жизни. Раньше лучше было.
– Было лучше, – согласился старший. – Тогда был социализм, а сейчас ни то, ни се. Национализм остался. Жаль, што пришлось дожить до этого времени. Лучше бы его не видеть.
Он выхлебнул остатки пива из бутылки. Николай также прикончил свою бутылку, и ему стало жалко этих работяг. И он утешил их:
– Не унывайте, мужики! Будет хуже.
Оба сумрачно посмотрели на него, незнакомого им человека, и старший беззлобно подтвердил:
– Сами знаем. Но за внуков больно. За што они страдают? За наши ошибки? Мы свое прожили. А как им? И уехать некуда, кроме как на тот свет. И туда не попадешь по-человечески – денег нет на проезд. Вместо гроба – полиэтиленовый мешок.
– Крепитесь! – немного насмешливо ответил Николай. – Страждущему воздастся… но потом. Понятно? Успехов вам!
Он взял свой портфель и сумку и пошел к подземному переходу через Краснозвездную улицу. Все стены перехода были заклеены объявлениями и листовками. Присобаченные к самому верху, чтобы их не содрали, выделялись листовки УНА–УНСО, отпечатанные крупным, жирным шрифтом. Николай остановился и стал их читать: «Становись в ряды украинской национальной самообороны… защищай Украину до последней капли крови… запись мужчин от 15 до 55 лет производится на улице…» Указывался точный адрес и телефоны. Другая листовка гласила: «Крым будет украинским или безлюдным!» В следующей вещалось: «Мы спасем Украину от коррупции. Все национальное богатство принадлежит народу и только ему! Долой неокоммунистов и прочих врагов с Батькивщины!»
Непосвященному или приехавшему впервые в украинскую столицу могло показаться, что он находится в стране, где идет война и, может быть, гражданская. Николай глубоко вздохнул. Эти листовки он читал и несколько лет назад. Они его не удивляли и не представляли для него интереса. Он к ним привык. Снова тяжело вздохнув, перешел на другую сторону улицы и вышел на автобусную остановку. Напротив белоснежной пеной взлетело вверх новое здание центральной научной библиотеки.
«Надо зайти туда, посмотреть новые диссертации, – машинально подумал он. Его профессией предусматривалось постоянное изучение всего нового в исторической науке. – И в архив надо зайти, порыться в документах», – продолжал размышлять он. Но это были вялые, рабочие думы, больше обязанность и привычка, чем творчество.
Он перевел взгляд на огромный, ярко размалеванный прямоугольный щит площадью метров пять на три, без картинки, который изображал что-то непонятно-абстрактное – желто-голубое. Но его больше заинтересовал не цвет, а крупные слова на щите: «Выбирают не Отчизну, а ее независимость!» Эта, для кого-то очень понятная по смыслу фраза, заставила его глубоко задуматься. Напоминало что-то из студенческой бессмыслицы, типа – «Шел дождь и два студента». А может быть, из раннего детства – детсадовское «Что вкуснее – шоколадка или конфетка?». Но смысл плакатного утверждения – что лучше выбрать – он так и не смог осмыслить, – получалась нелепая абракадабра материального и идеалистического. Вроде сала, которого нет в руках и дразнящего запаха водки, которую кто-то выпил раньше тебя. Нюхай горилку, – мечтай о закуске… может, так стоило понимать эти слова?
«Видимо, смысл этого лозунга не для моих пьяных мозгов, – решил Николай. – Лучше бы коммерческую рекламу разместили, заработали что-нибудь, а так получается, что хрен редьки не слаще. Где моя Отчизна, от кого независимость?..» И он перевел глаза на здание автовокзала, потом на мост, рынок… думать не хотелось.
Подошел автобус тридцать восьмого маршрута, и он влез в него. На шестой остановке – Амурская площадь, он вышел. За сарайчиком, которое несло на обрезе крыши отважное название «Витерець» – кафе или попросту забегаловка, в котором он когда-то аспирантом покупал бутерброды, громоздилось здание института повышения квалификации. Это была единая глыба из бетона и стекла, где каждый корпус здания наваливался на другой. Кто был в Артеке и видел Адаллары – две скалы в море – и смотрел на них в анфас, никогда бы не подумал, что это две отдельные скалы – они сливались в единую глыбу. Почти также выглядел и этот институт, только снаружи был затянут кафельной плиткой, выдававшей его искусственное происхождение, а ближний корпус заслонял остальные.
Николай решил не встречаться сразу же со своим научным руководителем – директором института, а вначале поселиться в общежитии. Он прошел через нарядный сквер, загаженный породистыми собаками, которых выгуливали их верные хозяева, и через две стеклянные двери вошел в общежитие. Здесь он знал все. Три года аспирантуры, частые приезды для работы над докторской диссертацией сделали его родным для всех вахтеров, уборщиц и других сотрудников обслуживающего персонала общежития. Вот и сейчас, слева, за вахтерской стойкой, его приветствовала раньше, чем он ее, Любовь Ивановна – рыхлая, лет под семьдесят, окрашенная блондинкой вахтерша.
– Вы приехали? – радостно, как бы спрашивая или утверждая, воскликнула она. – Здравствуйте! Давно вас не было.
– Всего три месяца! – так же радостно от того, что его знают, помнят и тепло принимают, ответил Николай, опершись на бордюр вахтерской стойки. – Здравствуйте, дорогая Любовь Ивановна! – и, зная ее словоохотливость, сразу же перехватил инициативу: – Как у вас жизнь и здоровье, Любовь Ивановна?
– У меня самой нормально, а вот внучка заболела – температура, понос…
– Дизентерия?
– Нет. Отравление колбасой и к тому же иностранной. Мы так за внучку попереживали. Я просто извелась!
Поняв, что у внучки болезнь позади, Николай, будто врач, посоветовал:
– Надо было дать ей попить марганцовки, и все бы прошло.
– Давали! – ответила Любовь Ивановна, суетливо продолжая разговор. – У нее другое дело. Не инфекционное, а какой-то вирус. Понимаете?
Николаю было приятно, что разговор шел просто, по-семейному, как у близких людей, знающих заботы друг друга.
– Понимаю, – ответил он, хотя ничего не понял.
– Она, бедняжка, так мучилась, пока мы лекарства доставали. У дочки и зятя денег нет, я всю зарплату отдала и еще призаняла на эти таблетки… все так дорого. Вы понимаете?
– Понимаю… – снова повторил Николай. Было жалко эту старушку в ее безмерной любви к внучке. Ему всегда было жалко обиженных и он посчитал нужным дать совет этой приятной бабушке, человеку, доживающему свой век. – Попробуйте своей внучке дать крутой чай со зверобоем. Все внутри стянет, и ваша внучка станет здоровой. Сам этим способом иногда пользуюсь, – Николай врал бессовестно. Никогда он не пользовался травами, а лекарства принимал только в крайних случаях, когда от болезни некуда было деваться. Но он знал, что человеку надо помочь хотя бы словом, посочувствовать, и тому непременно станет легче. Николай знал себя, – за последние годы он стал жесток. А сказать мимоходом приятное слово человеку – инстинкт, оставшийся от детских времен. Он потерял чувство сострадания, которое когда-то было естественным в его душе. Ныне осталась только боль за униженных и оскорбленных да форма благожелательного отношения к тем, которым живется хуже, чем ему. И он закончил: – Ваша внучка вылечится, Любовь Ивановна. Я в это верю. И вы не позволите ей больше болеть.
– Конечно, конечно! Я больше не позволю, чтобы моя внучка болела, все отдам. Тяжело мне после смерти мужа. Поэтому все отдам. Я хотела… – доверительно зашептала она Николаю, – выдернуть единственный золотой зуб, но дочка не разрешила. Но в следующий раз, если кто-то заболеет, выдерну этот зуб и сдам! Все для детей и внуков, лишь бы не болели. Зачем он мне нужен, не забирать же его в могилу… – сделала она простодушный от материнской любви вывод.
Николаю до глубины души было жалко старушку, и он решил перевести разговор от внучки в другое русло:
– А как ваше здоровье?
Любовь Ивановна встрепенулась, повела полными, но опавшими от возраста плечами и гордо произнесла:
– Я-то креплюсь. Здоровая. Ничто меня не берет.
– Все будет хорошо, – неопределенно успокоил ее Николай.
– А как ваша диссертация? Утвердили? – участливо, в свою очередь, спросила Любовь Ивановна. Здесь все знали о его заботах – он был как бы родным для всех.
– Пока нет.
– Сколько уж тянут? Пора бы… вон, Дмитрию Поронину больше года тянули. А он же, в отличие от вас, киевлянин! – Все вахтеры и уборщицы, не только Любовь Ивановна, знали проблемы своих аспирантов и искренне желали им успехов. Такая уж дружеская атмосфера сложилась в общежитии института повышения квалификации. Весь обслуживающий персонал, не имеющий в своем большинстве среднего образования, сердечно переживал за своих жильцов-ученых. Любовь Ивановна успокоила Николая: – Я думаю, у вас все будет хорошо. Надейтесь!
– Надеюсь. А комендант здесь?
– Да. Она должна быть у себя в кабинете. Проходите к ней, – Любовь Ивановна еще раз ласково, по-матерински, улыбнулась ему. Николай также сердечно улыбнулся ей в ответ, прошел по затемненному коридору и, не постучав, осторожно приоткрыл дверь в комнату коменданта. За столом сидела комендантша общежития – Мария Павловна, невысокая полная женщина лет сорока. Она подняла глаза от бумаг на скрип двери и посмотрела на входящего Николая. Ее губы раздвинула радостно-язвительная улыбка:
– А, Матвеев! Явились? Долго отсутствовали.
Николай, поставив вещи на стул, молча подошел к ней, обнял за плечи и поцеловал в полную щечку.
– Не надо. Кто-то войдет. Отойди… – сделав испуганно-рабочий вид, прошептала Мария. – Ну, что вам нужно?
– Сначала – здравствуй. А потом – что мне нужно.
– Здравствуй.
– Вот! Так лучше. Ничего хорошего. Вот, соскучился за вами, решил заглянуть, да несколько дней пожить. Приютишь? – он отошел от нее.
– Посмотрю на ваше поведение. В прошлый раз три месяца назад ты только пил, а на коменданта – ноль внимания.
– Ну, тогда я был всего пару дней. А ты ж, Маруся, знаешь мой принцип – первые два дня пить, а потом за работу. Так что не хватило тогда времени на тебя внимание обратить. Не поработал даже в библиотеке и в архиве. В этот раз я приехал почти на неделю, обязательно обращу на любимого коменданта внимание, – Николай снова подошел к Марии Павловне. Она поднялась со стула и он, обняв ее за широкую талию, поцеловал в губы. Она не отстранилась, быстро ответила ему жадным поцелуем и прошептала:
– Отойди и сядь на стул. А то кто-то войдет и увидит… – она говорила ему то «вы», то «ты» – и для этого были все основания.
– Я не могу, Маша, долго без тебя, – беззастенчиво соврал Николай. – А в прошлый раз не встретился с тобой потому, что времени не было. Все беготня, да пьянки по вечерам. В этот раз мы обязательно будем вместе все дни, пока буду жить у тебя.
– Обманываете, Николай Иванович. Но как приятен этот обман… хоть слова звучат ласково! Научились вы этому…
Она подошла к большому зеркалу, висевшему на стене, и стала поправлять нарушенную им прическу и платье. Николай сел на стул и стал смотреть ей в спину.
– А у тебя красивая фигура, – с улыбкой произнес он. В его словах не было никакой издевки, – так он умел говорить, когда нужно.
Мария Павловна, глядя на него из зеркала, ответила:
– Все смеешься?
Конечно же, она знала достоинства и недостатки своей фигуры. Несмотря на небольшой рост, у нее были крупные груди, большой отвисший зад с толстыми, до самой талии бедрами, – такое сразу бросается всем в глаза, особенно мужчинам, оценивающим женщин не по лицу, а по другим достоинствам. Но она давно привыкла к таким комплиментам и не обижалась.
– Я серьезно. У тебя очень красивая фигура. Смотрю, и оторваться не могу.
– Я вижу, на какую часть фигуры ты смотришь.
Она повернулась к нему, и ее разноцветные глаза – один с зеленым, другой с желтым зрачком, придававшие ей таинственно-понимающий вид, будто бы пронзили его. Эти разноцветные глаза страшно нравились Николаю, и он непроизвольно поднялся со стула, шагнул навстречу этим колдовским глазам. Вытянув ладонями вперед протестующие руки, Мария Павловна произнесла.
– Не подходи. Вдруг люди зайдут, а ты меня снова разлохматишь. Обманщик ты и нет у тебя ко мне никаких чувств, кроме сексуальных… и то – когда у тебя нет других женщин. Но что поделаешь, – ты мне нравишься. Так что вам надо? Комнату?
– Конечно. Только не как в прошлый раз на первом этаже, за решетками. – Окна первого этажа общежития были зарешечены. – Может, в прошлый раз я на тебя и обиделся, что дала плохую комнату. Машенька, если можешь, дай мне сейчас комнату для высокопоставленных гостей? – подчеркнул он слово «высокопоставленных». – Где есть телевизор…
– Может, и с ванной?.. – шутливо продолжила она, смеясь. Таких комнат в общежитии не было, и они оба это знали.
Николаю стало приятно от такой шутки, – он нашел контакт с комендантом, и захотелось сказать ей что-то хорошее:
– Ты сегодня вечером свободна? Приходи ко мне? Поговорим. Что молчишь?
– Да вы ж первые два дня будете пить, как всегда. У вас будет полно гостей. Вам будет не до меня, – ответила она с усмешкой.
– Вообще-то, ты права… – согласился Николай и спросил напрямую: – Так дашь мне привилегированную комнату?
– Ну, как же тебе не дать! Конечно ж, дам лучшую комнату. Тебе отказать – самой от самого дорогого отказаться. Но если кто-то приедет из более высоких… – она заулыбалась, – то придется вас перевести в обыкновенную комнату.
– Хорошо.
Николай снова подошел к ней и обнял за талию.
– Ты самая лучшая из комендантов! – шутливо сказал он.
– У тебя было много комендантов? А?
– Только по служебным отношениям. Но все злые, а ты – сама прелесть.
– Вот и ты пользуешься тем, что я добрая и не могу тебе отказать. Отойди, а то кто-нибудь может неожиданно войти.
Она подошла к своему столу, выдвинула ящик и нашла нужный ключ.
– Возьми! Только чтобы в комнате был порядок.
– Будет. А телевизор работает?
– Работал. Кстати, тебя, наверное, Федько заждался. Все ждет, когда приедешь.
– Собутыльника ждет! – рассмеялся Николай, довольный тем, что получил приличную комнату.
– Разберетесь. Ну, иди, устраивайся, а я займусь делами.
Николай подошел к ней, наклонился и поцеловал, теперь уже искренне, в щечку.
– Ты самая красивая и умная женщина из всех, которых я знаю. До завтра. Договорились?
– Хорошо. До завтра, – ответила она.
3
Николай поднялся на второй этаж и открыл угловую комнату под номером двести шестьдесят, которая на несколько дней должна стать его квартирой. Ему было немного жаль Марию Павловну – красивую, зрелую женщину, и неприятно за себя, что он воспользовался своим влиянием на нее и выбил эту комнату, – для высокопоставленных гостей. Но в этот приезд Николай решил жить с удобствами.
Комната была стандартной, достаточно большой для общежитий – метров двадцать квадратных, с совмещенным умывальником и туалетом. Комната была на двух человек потому, что присутствовали две кровати, на стенах перед ними висели старенькие ковры, два стола, стулья, холодильник и телевизор. Вот последнего не было в других комнатах, чем, собственно, и заключалось отличие привилегированной комнаты от прочих.
Николай включил телевизор, проверить – работает ли он, и стал выкладывать вещи из портфеля. Достал электробритву, стал бриться. Нагревшись, заговорил телевизор. Николай пощелкал кнопки каналов, но везде шли украинские программы. Российские программы в Киеве уже не транслировались. Чтобы их смотреть, надо было иметь спутниковую антенну. Но кто сделает это для общежития? Он включил первый канал-официоз. Как обычно, говорили о политике. Развлекательных программ на этом канале показывали мало, – не стоит баловать народ, его надо просвещать и воспитывать в национальном духе. Поэтому все украинские программы телевидения были забиты культурно-просветительскими внушениями и идеологическими разъяснениями. Он водил электробритвой по лицу и глядел в телевизор. Выступал, видимо в записи, президент Кучма. Его лисье личико, с немигающими мышиными глазками, не выражало эмоций.
– Украина, – вещал он на плохом украинском языке, – не поступится своей независимостью. Черноморский флот наш, и делить его будем с Россией, исходя из приоритетов нашей обороны…
«Все против России», – прокомментировал про себя Николай.
– Нашу позицию в данном вопросе поддерживает общественное мнение Европы… – продолжал президент.
«Запад нам поможет! – известной фразой отметил про себя Николай. – Нищий в Европе! Ты лучше скажи, когда введешь второй государственный язык – русский? Тебя ж, подонка, на востоке и юге избрали только за это обещание. Как экономист ты – ничто. Как политический деятель – вечный обманщик. Твоя прошлая жизнь – обман прошлого режима. Будущая судьба – обман народа. В этом ты непревзойденный специалист».
Он закончил бриться, но так и не услышал из косноязычных уст президента предложений по оживлению экономики.
«Для нас экономика – приложение к национальной политике», – подумал Николай.
Взяв полотенце и мыльные принадлежности, пошел в душ, не дослушав верноподданнических изъяснений своего президента, предназначенных западу. Для своего народа он ничего хорошего и ободряющего не мог сказать. Оценка его политической деятельности из-за бугра для него была важнее, чем авторитет у своего народа, от имени которого он постоянно выступал. С этой точки зрения президент и строил каждое свое выступление. А народ для него – неудобная подстилка, на которой он вынужден временно спать. Но перина для будущего безмятежного отдыха уже сшита. Там – на западе. Как и других национальных политиков. Чем он хуже их? Личную экономическую основу для будущей жизни они подготовили.
Душевые находились на каждом этаже. Но в последние годы большая часть из них была закрыта, – не было лампочек, вентилей… он нашел один из разбомбленных душей, где не было света, но был вентиль, оставил приоткрытой дверь, чтобы было немного видно, и разделся. Но вода к этому времени была только холодная. Он встал под струю, надеясь если не помыться, то хотя бы освежиться. Холодный душ действовал ободряюще, и он стал чувствовать себя лучше, чем до этого, если не считать побаливающую с похмелья голову.
Когда возвращался из так называемого душа, то увидел, что у дверей комнаты его ждет Петр Федько. Он радостно улыбался, и они, протянув друг другу руки, обнялись. Петр жил и работал в Полтаве. Когда-то в аспирантуре они жили вместе в одной комнате около трех лет, в этом самом общежитии. Всегда между собой ладили, помогали друг другу и никогда не ссорились. Между ними и до сих пор сохранялись самые сердечные отношения. Но в этой дружбе верховенствующую роль играл, как более сильная натура, Николай. Петр, в отличие от него, был более мягок, хотя внешне любил хорохориться. Был не всегда решителен и не просто слушался Николая, а подчинялся ему. Николай это видел, но не в его правилах было использовать слабости людей для их же собственного унижения.
– Заходи, Петруша, – доброжелательно сказал Николай, открывая ключом замок. Его имя он мог переиначивать до бесконечности, но по-обидному – никогда. – Смотри, в какой комнате я остановился!
– Вижу. Панская, – ответил Петр, входя в комнату. – Как тебе ее дали? Понятно и без объяснений. Мария Павловна тебя никогда не обидит.
– Садись. Смотри пока телевизор. Я сейчас что-нибудь перекусить соображу, – ответил Николай, специально не обращая внимания на намек Петра о путях получения такой комнаты.
Сейчас по телевизору вместо президента выступал фольклорный ансамбль. Пели и плясали артисты в народных костюмах. Петр недовольно поморщился:
– Одно и то же по телевизору. «У нас самая красивая и самобытная культура!» – передразнил он пропагандистов национальной культуры. – Будто у папуасов, эскимосов или у других народов нет самобытности. А российской программы нет? – он подошел к телевизору и стал нажимать кнопки. Потом разочарованно произнес: – Нет.
– Для российских программ нужна спутниковая антенна, – пояснил Николай, будто Петр сам этого не знал. – Ты его выключи, чтобы не раздражал.
Николай достал из полиэтиленовой сумки остатки домашней еды, взятой вчера в дорогу. Петр выключил телевизор и сел к столу.
– У меня приготовлен суп. Может, пойдем ко мне в комнату?
– Потом. Как навещу научного руководителя, зайду к тебе за супом.
Николай достал из портфеля бутылку водки.
– Садись ближе к столу. Закуски у меня мало осталось. Вчера до глубокой ночи в поезде хорошо врезали. Кажется, видел твою родную Полтаву, но точно в этом не уверен. Это ж был час ночи! – пояснил он. Налил по четверти в два стакана водки и предложил: – Может, тебе больше? Я пока воздержусь помногу. Еще встречи предстоят.
– Больше не надо, – подняв к плечам руки, будто протестуя, и сделав бодрую мину на лице, широко улыбнулся Петр. – Мне тоже надо работать. Давай за твой успех!
– Давай. Только успехов нет.
Они выпили. Федько деланно поморщился, разрезал помидор, взял себе половинку, вторую протянул Николаю. Помолчали, закусывая смрадную влагу, и Петр задал вопрос, который Николай ожидал от него:
– Ну, как у тебя с утверждением докторской? Вижу, не хочешь говорить… видно, нелады?
– Угадал, Петруха. Националисты из высшей аттестационной комиссии не хотят ее утверждать. Послали на рецензию во Львов, а там какой-то профессор Сливка дал отрицательную рецензию. Не комиссия, а один человек. На, почитай! – Николай достал из папки отпечатанный лист бумаги и протянул Петру. – Я буду одеваться. Пора идти с визитами, – с иронией уточнил он. – Уже время к полудню подходит.
Он надел рубашку, галстук, накинул пиджак, немного брызнул на себя одеколоном, чтобы меньше несло от него водкой. Петр закончил читать и присвистнул. Он сразу же обратил внимание на резкие формулировки:
– Да! Дают националисты! Какие выражения: «Диссертация написана с позиций имперской России… это точка зрения русифицированного городского населения Востока и Юга Украины…» Выходит, мы не можем иметь своей точки зрения, а только западноукраинскую. Да, сильно бьют, от всей души, со всего размаха. Показывают – знай нашу силу! Не забывай, с кем дело имеешь!
Петр Федько был слобожанским украинцем, в отличие от русского Николая. Он любил Украину, но не мог воспринять экспансию галицийцев на ее остальную часть.
– А о чем раньше писал львовский профессор?
– О большевиках в гражданскую войну и об их интернационализме.
– Понятно! Галицийцы умеют приспосабливаться. Поляки и австрийцы приучили их этому. Они могут всю жизнь таить злобу, которую в нужный момент выльют не на своего лютого в прошлом врага, а на слабого противника, чтобы почувствовать себя панами. Собачий менталитет – гавкать на слабого, и унижаться перед сильным. Они дождались своего часа рычания. Так что, не удивляйся такой рецензии.
Николаю был неприятен этот разговор, и он спросил Петра:
– Ну, а у тебя как? Докторская диссертация движется?
– Слабо. Вот, взял творческий отпуск на полгода, хочу интенсивно поработать. А то нет времени.
Ну, а с семьей как?
– Сам знаешь. Разошелся. Оставил жену, детей, квартиру. Сам живу в общежитии института. Но машину оставил за собой, – Петр горестно-неопределенно развел руками. – Вот какая жизнь!
– Ничего! Найдешь новую бабу и заживешь нормально, – безжалостно успокоил его Николай.
Петр молчаливо поник плечами и стал усиленно закусывать, показывая всем видом, что он сейчас увлечен только этим делом. Николай посмотрел на него сверху и увидел, что Петро сильно полысел за этот год. Худощавое лицо еще больше заострилось, как бы закостенело, в глазах появилась удрученность. И ему захотелось пожалеть своего бывшего товарища по аспирантской жизни.
– Ты совсем облысел… – вместо ободряющих и оптимистических слов вырвались у него слова бессердечные. Почувствовав свою неправоту и жестокость, Николай тут же исправился: – Я всегда рад тебя видеть. Как все-таки интересно мы жили в аспирантуре!
При последних словах Петр встрепенулся и благодарно посмотрел на своего более искушенного в житейских делах товарища.
– О! Я об этом времени часто вспоминаю. Другим рассказываю. Например, как мы скидывались по червонцу, и нам его хватало, чтобы прокормиться целый месяц. Удивляюсь сейчас – как нам это удавалось? Даже оставалось на выпивон. Вот были времена!
– Но мы же из дома привозили продукты. Забыл? Ладно, Петруха! Давай еще выпьем? Хотя, нет, не буду. Мне надо встречаться с некоторыми, так сказать, официальными лицами, а меня уже кружит. А ты прими еще сто граммов?
– Нет! Не могу. Хочу сегодня посидеть в библиотеке, а потом на машинке надо статью отпечатать. Ты ее посмотришь? Подскажешь что-нибудь? – попросил он, зная по старому времени, что у Николая хороший литературный стиль и глубокое чувство анализа.
– Конечно же, посмотрю и помогу. Но только не сегодня, – ответил Николай, складывая закуску в пакет. – А сегодня вечером приходи ко мне. Гульнем малость, вспомним молодость. Хорошо? – он положил еду в холодильник, предварительно включив его.
– Конечно! – с неподдельной радостью откликнулся Петр. – Я помню законы аспиранта Матвеева. Первые два дня после приезда отдыхать, то есть пить, – он широко улыбнулся, понимая, что ему сегодня такого отдыха не избежать, и он согласен на него. – Да, вот, Коля, о чем я хочу тебя попросить… здесь сейчас проживает аспирантка…
– Ну и что? Пусть живет. Я два дня отдыхаю, как одинокий волк… правда, в столичном лесу.
– Это понятно. Законы, выдуманные тобой, нарушать нельзя. Но ей нужна, как бы правильнее сказать, методическая и научная помощь. Она пишет диссертацию, как и ты по гражданской войне, а у нее научный руководитель работает по современности и не может оказать эффективной, я бы сказал – толковой помощи. Проконсультируй ее? Помоги? Она очень хороший человек.
– А откуда она?
– Из Черновиц.
– Ну их, западенцев. У них своя история, а у нашего Донбасса – своя! Пусть ей кто-то другой помогает.
– Коля! Она не коренная западенка, а приезжая, и по национальности – русская. И руховцев она тоже, как и ты, не любит.
– Ты уже все о ней знаешь?
– Ничего плохого или несерьезного не думай! – показательно-напыщенно, выпятив губы вперед, ответил Петр. – Она моя соседка. Комнаты рядом. У нас с ней только дружеские отношения, к тому же она замужем. Так подскажешь ей по диссертации?
– Может быть. Если будет настроение.
– Вот и хорошо. Я о тебе ей много рассказывал. Даже заинтриговал. Я ведь знал, что ты должен приехать. Так она жаждет на тебя посмотреть – каков ты.
– Я что – президент, чтобы на меня смотреть? – в словах Николая не было тщеславной рисовки в ответ на хвалебные слова Петра в его сторону. – На президентов смотрят с любопытством, как на аномальную реликвию или редкостное ископаемое чудо, которое научилось членораздельно произносить слова по бумажке. На нас с тобой смотрят с определенной целью, конкретной.
– Не думай ничего такого, – иронически улыбнулся Петр. – Я не могу так просто с женщинами, как ты, – он намекал на некоторые, известные ему, эпизоды жизни Николая. – Мы с ней просто общаемся, чай пьем, болтаем о том, о сем. Рассказывал ей о нашей аспирантуре, очень часто о тебе выходило. Вот она и заинтересовалась. Но это – простое любопытство. Значит, как я понял, ты идешь в другой корпус, а потом приходишь ко мне на суп. Договорились?
– Да. Посмотри на меня. Нормальный вид?
– Как огурчик! – смеясь, ответил Петр. – Только глаза блестят, как у пьяного поросенка. Не обижайся за сравнение – они блестят не с похмелья, а от радости встреч с друзьями.
– Спасибо за сравнение! – засмеялся Николай, у которого от этой шутки сразу же поднялось настроение.
Он взял папку с бумагами, положил ее в пакет. Сунул туда же четыре бутылки пива.
– Пошли! Жди меня и разогрей свой змеиный супчик. Действительно, хочется чего-то жиденького и горячего.
Они вышли из комнаты, и пошли по коридору.
– Все будет готово к твоему приходу. Не беспокойся. Суп хоть и змеиный, но вкусный, – под этим у них подразумевался суп без мяса, короче говоря – постный. – Жду! Не забудь номер моей комнаты.
