Валерий Борисов
Осень собак
Позже он понял, что самое страшное у человека – память! И он старательно пытался заглушить ее. Может, поэтому он много пил и работал, чтобы было меньше времени для воспоминаний. Но, увы – узы, связывающие его с детством, были удивительно прочны и до боли осязаемы. Среди женщин он инстинктивно искал ту, у которой мог бы попросить прощение за свою детскую ошибку, – если можно, даже замолить ее. Но пока не находил такой женщины, готовой на самопожертвование ради снятия вины с его души.
И вот сейчас в его комнате находилась женщина, удивительно похожая на ту девочку, его давнюю детскую любовь, и в ней было не только внешнее, но и духовное сходство с той – первой любовью. Она уже пожертвовала собой ради него. Эта женщина вскрыла его, много лет не заживающую, рану памяти, достала из глубин души его настоящую совесть.
20
Он закрыл глаза и сжал их с такой силой, что в них заметались белые зайчики. Из этого состояния его вывел шорох, пронесшийся по комнате. Он открыл глаза и увидел, что на него внимательно глядит Наташа.
– Что ты сейчас делал? О чем думал? – спросила она.
– Ни о чем.
– Нет, ты что-то вспоминал. Я за тобой давно наблюдаю.
– Рассматривал из окна собак.
Никто не должен знать, что у него сейчас на душе.
– С закрытыми глазами не наблюдают.
Он, не отвечая на ее вопрос, подошел к кровати, сел на краешек. Молча и внимательно стал рассматривать лицо Наташи, кажется, не мигая. Он искал в ней знакомое, из детства. Она засмущалась:
– Не смотри на меня так. Даже если тебе плохо. Подай очки?
– Не надо. Побудь немного без них.
Ему захотелось рассмотреть ее всю. Та ли девочка возвратилась к нему детства? Он взял одеяло, укрывающее ее, и потянул на себя.
– Что ты делаешь? Не надо! – испуганно вскрикнула она.
– Дай я посмотрю на тебя всю.
– Я не одета.
Но она не сопротивлялась и позволила ему открыть свою грудь и живот. Потом мягко взяла его за руки.
– Дальше не надо. Посмотрел? Такая же, как все…
– Да. Но не совсем. Ты особенная для меня.
– Почему?
– Потому, что пришла из воспоминаний. Ты сейчас правильно определила мое состояние. Я вспоминал.
– О чем?
– О прошлом, конечно. Позже я тебе расскажу. Ты будешь первым человеком, который узнает обо мне самое главное. Ты первая догадалась, что оно у меня есть.
Он аккуратно прикрыл ее одеялом и подал очки. Детская сказка закончилась. Надев очки, она стала внимательно рассматривать его.
– Ты странный человек. Хоть и открываешься немного другим, но все равно сам в себе. Этим ты подчинил Петьку, поэтому он и в восторге от тебя, но и одновременно побаивается. Также ты подчинил себе меня. Внушила себе, что я тебе необходима и немедленно. Хотя бы для твоей защиты, – и вдруг, как вчера Инна, прямо спросила: – Тебе плохо? Тебе постоянно плохо. И даже со мной! Я старалась тебя отвлечь, не давала тебе скучать. Такую ночь я не дарила даже мужу в первые дни совместной жизни. И все равно тебя невозможно вывести из заказанного тобой состояния. Хочешь, я сегодня буду с тобой весь день, всю ночь, а потом еще и еще, пока ты будешь в Киеве? Но с условием, чтобы ты забыл, что тебе плохо. Хочешь?
– Хочу, – эгоизм в его душе был силен.
Она протянула к нему руки и обняла за плечи, наклонила к себе и поцеловала в губы.
– Буду с тобой. Но только давай всегда вдвоем, не хочу видеть ни твоих друзей, ни твоих врагов. Договорились?
– Договорились, – он вежливо отвечал на ее поцелуи.
– Не говори со мной так равнодушно, не будь холоден со мной.
– Я с тобой ласков и нежен, как ты просила.
– Именно так и не больше.
– Нет, с тобой больше. Но я буду стараться быть с тобой еще более ласковым, чем вчера и сегодня.
– Хорошо. Знаешь, что мне сейчас снилось? Будто мы с тобой летаем. Это хорошо или плохо?
– Хорошо. Если летаешь во сне, значит – растешь.
– Мы уже не растем, к сожалению. Может быть, для нас полеты во сне означают уход от всех, всех проблем, красоту мира и нас в нем.
– Тоже может быть… и долго мы летали?
– Долго. Потом ты куда-то от меня улетел, а я полетела дальше к звездам, в темноте. Зову тебя, а ты не окликаешься. Мне стало страшно, и я проснулась. Увидела – ты сидишь на окне, куришь и о чем-то думаешь…
– У нас совпали мысли, только диаметрально противоположно – у меня о прошлом, у тебя о будущем…
– А что ты вспоминал?
– Самого себя.
– Снова шутишь. Пора вставать. Времени много?
– Десятый час.
– Отвернись, я оденусь.
– Я буду бриться, отвернувшись от тебя, а ты одевайся.
Он взял с полки электробритву, включил ее в розетку, повернулся к ней спиной и стал в зеркальце на коробке бритвы наблюдать за нею. Он видел, как Наташа встала, встряхнула свои волосы, надела лифчик и трусики. У нее была еще хорошая фигура, несколько располневшая, но привлекающая своей упитанной стройностью. Потом она надела комбинацию и пошла к другой кровати за платьем. Она вышла из зеркальца, и он вынужден был поворачиваться к ней все больше лицом, чтобы ее отражение оставалось в зеркальце. Она это заметила.
– Ты подглядываешь? Хулиган и обманщик! Отвернись?
– Не буду! – он полностью повернулся к ней лицом. – Ты уже одета.
– Не полностью. Ты что, меня так все время разглядывал?
– Да.
– У тебя короткие ответы, как всегда. Ну, и много нашел в моей фигуре изъянов?
– Ни одного.
– Обманываешь. Ты не видел меня лет десять назад. Вот тогда у меня была фигурка… все заглядывались! Но тогда я была верна своему мужу и любила его больше всех.
Николай выключил электробритву, подошел к ней, одетой в платье, обнял и сказал:
– Ты прекрасна и сейчас, – и он вновь верил своим словам. – Так хочется тебя снова раздеть и повторить все сначала… с детства…
– Не будь пошлым. Не порти радостного настроения. У нас еще сегодня есть дела. Не забывай!
– Помню.
– Чем сегодня займешься?
– Вначале душ. Потом уберу в комнате и поем. Приходи на завтрак. А позже зайду к научному руководителю и поеду в аттестационную комиссию. А дальше дорога сама выведет.
– Но я буду с тобой все время, как договорились.
– Да. Но не все время.
– Хорошо. Но с тобой, – она выглядела упрямой девочкой. – Я сейчас тоже пойду в душ. Потом у тебя позавтракаем. У меня в холодильнике осталось немного съестного, а у тебя, я уверена, нет. – Он согласно кивнул головой. – Приберу у тебя в комнате, а там решим, где встретиться.
– Понятно.
Николай взял полотенце и мыло, открыл дверь и они вышли в коридор. Он закрывал дверь снаружи на ключ, когда услышал крик:
– А! Вот и вы, красавчики?!
Николай обернулся и увидел выглядывавшего из-за угла перехода в блок Гардаева с горящими дурными глазами и размахивающего одной рукой. Была видна только его голова и часть тщедушного плеча.
– Вы спали вместе! Я это теперь точно узнал! Я не спал всю ночь, караулил вас, Наталья Николаевна! Все о вас расскажу в институте и мужу! Факты налицо! Никуда от них не денешься!
И снова, как вчера, кровь бросилась в голову Николая и, забыв, что рядом стоит побледневшая Наташа, он бросился на украинского националиста кавказской наружности и фамилии. Но тот ожидал такой реакции от Николая и резко, крутнувшись на месте, бросился от него прочь бегом, успев крикнуть на ходу.
– Вчерашнее вам даром не пройдет! Поплачете у меня, красавчики! Я такого не прощаю!
Николай бежал за Гардаевым по этажам, за ним Наташа, крича, чтобы он остановился, и тем самым привлекая к себе внимание жильцов общежития. В переходах блока Николай упустил Гардаева из виду и, когда свернул в последний, то увидел, что тот захлопывает дверь в свою комнату, а металлический скрежет ключа свидетельствовал о том, что он успел ее замкнуть. Николай подбежал к двери и со всего маху саданул в нее кулаком:
– Открой, гнида! А то дверь выбью, и тогда будет хуже! Спущу с этажа инвалидом, приземлишься – трупом!
Ему в свое время приходилось работать в различных рабочих коллективах, в том числе и в тех, где трудились бывшие зеки. Он знал их красочные угрозы и выражения, но сам никогда их не употреблял. Сегодня такие слова вырвались у него, может быть, впервые в жизни серьезно. Он еще раз ударил кулаком в дверь. За ней было тихо, хотел навалиться на нее плечом, но подбежала Наташа:
– Прекрати! – со слезами на глазах просила она, но не кричала. Она схватила его за руки и потянула его от дверей. – Прекрати! Прошу тебя! Не трогай его! Отойди от двери!
Николай пришел в себя. Гнев у него проходил быстро – копился долго. Начали выглядывать из соседних комнат жильцы общежития, и не стоило привлекать их внимание. Он послушался Наташу, но, прежде чем уйти, громко прорычал в закрытую дверь:
– Я вернусь и поговорю с тобой, скотина!
Но ответа не было. Гардаев замер в комнате, как мышь, пережидающая бурю. Наташа увлекла его за собой.
– Неужели этот придурок дежурил всю ночь возле моей комнаты?
– Возможно. Когда его жена бросила, не вынеся его дурости, и они разменялись квартирами, то он с месяц дежурил по ночам возле ее квартиры – ходит ли к ней другой мужчина.
– И расскажет о нас все?
– Да. Ты ж его ударил, и пока он всем в городе, – а не только в институте, – не расскажет, не успокоится. И моему мужу расскажет, – будь уверен. А может, даже позвонит сегодня. Скажет, чтобы приезжал сюда и посмотрел все собственными глазами.
– А муж ему за это морду не набьет?
– Нет. Он сейчас боязлив, как заяц. А Гардаев, к тому, же активный руховец. Муж боится, что он пришьет ему политическую неблагонадежность и его выгонят из института, а потом он никуда на работу не устроится.
– Хорошо. Я иду в душ, остыну немного, а ты не задерживайся и приходи быстрее на завтрак.
– Только еще раз прошу, не трогай его. Я сама во всем разберусь, чего бы мне это не стоило.
– Понял, – ответил Николай недовольно. Он обнял Наташу за плечи, привлек к себе и поцеловал в щеку, чтобы успокоить ее и себя. – Я буду послушен.
Но про себя подумал: «Я еще поговорю с ним по-мужски».
В душе, как всегда бывало днем, текла холодная вода, и она его взбодрила. Когда он подошел к своей комнате, то увидел у дверей Наташу с полиэтиленовым кульком, в котором находилась еда.
– А как ты оказалась здесь раньше меня?
– Вода холодная. Потом помоюсь. Пойдем завтракать?
Она переоделась в домашний халатик и выглядела буднично, но и это нравилось Николаю. Почему-то все в ней стало ему нравиться… а почему? Теперь он это знал и готов был раскрыться перед ней. В комнате она смела мусор со стола и протерла его, разложила свои продукты.
– Посуду помою, когда ты уйдешь, – пояснила она. – Пить не будешь? – намекнула она на оставшуюся с вечера водку и вино.
– Нет. Сегодня хочу быть трезвым… хотя бы рядом с тобой.
– Спасибо.
Они ели без аппетита колбасу и сыр. Чая не было. Наташа была задумчива, изредка бросала на него взгляд из-под очков, словно решаясь – задать интересующий ее вопрос или нет, и все же решилась.
– Коля, скажи мне, только честно. Утром я смотрела на тебя и поняла, что тебя что-то мучает. Ты мечешься в жизни, не зная, зачем и для чего. Расскажи мне о том, что тебя мучает? Может, легче станет?.. Я могу часть твоего плохого взять себе.
Но сейчас, даже по ее просьбе, Николаю не хотелось говорить о своем. Он решил отшутиться:
– Мучаюсь с похмелья, мучаюсь оттого, что тебе грозят сложности из-за меня. От всего мучаюсь! Что не так идет жизнь, что люди злые, не понимают друг друга. Оттого, что дисгармония в мире, потеряна красота и на смену приходит уродство душ и отношений. Я тебе сегодня расскажу, почему меня все мучает, почему я приношу другим не столько радости, сколько несчастья. Но позже. И пока не задавай мне этот вопрос, до вечера. Хорошо?
– Хорошо, – она задумалась. – Помнишь великую фразу? Красота спасет мир. Я верю, красота вернется, вольется во все и победит.
– Красота победить не может. Природа не наградила ее воинственными функциями. Она должна быть сущностью мира и каждого человека. Но за ней нет будущего. Под ее лозунгом шли и идут войны. Происходит насилие над самой красотой. Для многих красота прекрасна в своей жестокости и уродстве. Я думаю, мир спасет человеческий разум, доброта и интеллектуальность. Человеческий разум должен прогрессировать. А также нам необходимо иметь чувство любви и всепрощения. А пока существует фанатизм, выбрасывающий свой яд в окружающую среду, красоты не может быть.
– Как хочется уехать куда-нибудь далеко, на необитаемый остров. Жить спокойно, любить… пусть даже нелюбимого мужа и воспитывать детей…
– Это фантазия. Такого не будет. От реальности нельзя убежать ни на какой остров.
– Почему ты ничему не веришь? Ты что, из потерянного поколения советских людей?
– Не советских людей – я просто потерянный для общества человек. Я, ты, миллионы, десятки миллионов таких, как мы, являемся не просто потерянным поколением. Мы хуже. Прошлое потерянное поколение стыдилось своего прошлого, отвергало его, но оно присутствовало в них и они им жили. У нас же просто-напросто отняли прошлое, ничего не дав взамен. Нам нечего отвергать, а это страшно. Нам обещают будущее, и оно хуже прошлого, без идеалов – только веру. А это ужасно. Герои Хемингуэя и Ремарка могли жить после войн, потрясений и страданий, своим прошлым. Нас же без войны лишили природной среды, оставив камни, которыми нам предлагают бросаться друг в друга, чтобы мы стали зверями – красивыми и жестокими. Даже осколки любви, как ты сегодня убедилась, недоступны нам… кругом зло… а те герои жили только благодаря любви.
– Любви у нас нет, и не будет. Ты только в одном прав – хочется осколка любви. Мечты любви. Вообще-то, нет! Хочется настоящей большой любви, чтобы все было, как в первый раз!..
Николаю еще что-то хотелось сказать ей, но он сдержался. У него плохое настроение – не надо портить его другим. Они доели свой завтрак, и Наташа сказала:
– Ты иди, а я приберу в комнате. Придешь, конкретно решим – что делать дальше.
– Хорошо.
Николай надел костюм, повязал галстук. Как примерный любовник подошел к Наташе и поцеловал ее в шею. Она отзывчиво откликнулась на его ласку и сейчас снова, как ночью, прижалась к нему.
– Жди меня и я приду… – шутливо, чуть ли не всем известными стихами, сказал он.
– Жду. Только не заходи к Гардаеву и не вздумай с ним разбираться.
– Я о нем уже забыл, – соврал Николай и вышел.
На первом этаже он встретил коменданта общежития. Он поздоровался с ней и остановился. Мария Павловна не ответила на его приветствие и официально сказала:
– Матвеев, зайдите ко мне. Есть разговор.
– Давайте, – как можно беспечнее ответил Николай, внутренне обеспокоенный будущим разговором.
В своем кабинете Мария Павловна, сев за стол, сурово оглядела его разноцветными глазами и также официально продолжила:
– Я вам выделила лучшую комнату, а вы из нее сделали притон, устраиваете драки…
– Маша, откуда ты все знаешь? – попытался он перевести все в шутку. Но та сегодня была не намерена отделаться его шутками.
– Утром ко мне приходил маленький, лысый кавказец из Черновиц и рассказал, как ты пил, вел антиукраинские разговоры, побил его ни за что, ни про что и остался спать с его коллегой по кафедре, – последние слова Мария произнесла ядовито, чуть ли не по слогам.
Злость против Гардаева снова стала нарастать в груди Николая, но он постарался ответить шутливо:
– И ты веришь, что я ни за что, ни про что могу избить человека?
– Не верю. Я тебя хорошо знаю. Он, наверное, заслужил. А в то, что ты спал с Шеиной – верю. Это в твоем духе.
Она говорила ему «ты», забыв, что вызвала для официального разговора – видимо, в душе вся кипела. Надо было сознаваться:
– Было. Но я исправлюсь.
– Я твою подругу сегодня же выгоню из общежития!
У Николая напряглись желваки на скулах. Снова он приносит несчастье невинному человеку. Почему для многих, кто соприкоснулся с ним, многое проходит не просто, а с осложнениями? Он со злостью посмотрел в ее разноцветные глаза и увидел, что Мария Павловна под его взглядом сразу же сникла.
– Не смей этого делать! – грубо сказал он. – Будь нормальным человеком!
Его злой вид и грубые слова произвели подавляющее впечатление на Марию Павловну. Она мгновенно смягчилась и пошла на попятную. Видимо, не хотелось ей обострять отношения с Николаем.
– Хорошо. Пусть пока живет. Но в следующий раз я ее не поселю… ни по чьей просьбе!
– Я тебя прошу, Маша, не трогай никогда Наталью Шеину и оказывай ей помощь во всем, особенно тогда, когда меня здесь нет. У нее и без того тяжелая жизнь. Ей надо часто бывать в Киеве, для работы над диссертацией. Так я прошу тебя, ни в чем не обижай ее. Поняла?
– Вот, как ты перевернул разговор? Я еще ей и помогать обязана? А может, она мне перебежала дорогу? Получается так – раз ты просишь, я обязана выполнять твои прихоти.
Надо было что-то конкретное пообещать Марии. Торговаться с ней не хотелось. Он запутался в своих связях так, что любовницам приходится их распутывать. Марию надо было не просто нейтрализовать, а расположить к себе, и Николай, пересилив возникшую к ней неприязнь, постарался сказать как можно ласковей.
– Маруся, сегодня я до позднего вечера буду занят. У меня встреча со знакомым в его доме, – он имел в виду своего вчерашнего попутчика по поезду, Леонида. – Видишь, я еще с утра ни капли не выпил, готовлюсь к грандиозной пьянке. А завтра я целый день буду свободен.
Мария Павловна после этих слов заметно смягчилась.
– Завтра? – произнесла она задумчиво, размышляя над его предложением. – Я тоже буду завтра свободна.
– Значит, до завтра, – со вздохом произнес Николай. Условия сейчас ставил не он. – Но против Шеиной ты не держишь никакого зла, а наоборот – помогаешь во всем. Я имею ввиду проживание в общежитии.
– Я ее не обижу, но все зависит от тебя.
«Жеребец! – впервые в жизни так подумал о себе Николай. – Как ты докатился до такой жизни? Но Наталью надо выручать, хотя бы здесь. А то кавказец так ей подгадит дома! А сейчас ты проиграл, вернее, разменял любимую женщину. Это уже не детская шалость, а осознанная подлость», – мелькнула горькая мысль в голове и он ответил:
– Договорились. Я буду хорошим. Но ты этого кавказца отправь жить из общежития в другое место, хоть в гостиницу. Он многим уже испортил настроение.
– Он через три дня должен уехать. Больше я его поселять у себя не буду. По твоей просьбе, – подчеркнула она. – А сейчас ты куда?
– К Цареву. Потом по делам. А вечером в гости, как я говорил.
– Я никому не скажу, что у тебя вчера произошло, но соблюдай дисциплину – это же общежитие.
– Хорошо. Буду дисциплинирован. До завтра.
Он подошел к Марии, обнял ее за широкую талию и поцеловал в щечку.
– Ты молодец. Спасибо тебе, – за уступку надо благодарить, что он и сделал.
– Ты всегда уговоришь меня. Только тебе это дозволено. До завтра, – почему-то шепотом ответила Мария Павловна, и он вышел из ее кабинета.
«Как хорошо я чувствовал себя с Наташей, – думал он. – И какая разлагающаяся атмосфера вокруг меня, и я в ней – катализатор разложения. Ну и подлец же ты, Колька!» – сделал он сам о себе жестокий вывод.
Он тяжело вздохнул и пошел по переходу в административный корпус.
На приемной сидела Инна.
– Здравствуй, хулиган! – приветствовала она его.
– Здравствуй. Но почему хулиган?
– Пока ты спал со своей подругой в теплой постели, к Цареву явился Гардаев и рассказал, как пили у тебя, как ты его избил за преданность Украине. Подбросил ему под ноги кусок мыла, он на нем поскользнулся и упал. Все это ты сделал нарочно, чтобы унизить его. А сам всю ночь проспал с замужней женщиной.
– Когда он только все успел? – только и спросил пораженный Николай. – Он же всю ночь не спал, дежурил под моей дверью, чтобы своими глазами убедиться, что мы были вместе.
– С утра. Как только пришел Царев.
– Неужели есть на земле такие люди? – удивился Николай. – А как Андрей Иванович отнесся к этому сообщению?
– Не знаю. Я весь разговор не слышала. Зашла специально протирать цветы, когда Гардаев уже жаловался на тебя. Царев пообещал ему поговорить с тобой. Но ты ж его любимый ученик. Пожурит тебя и простит, – успокоила его Инна.
– Я думаю, простит, – согласился Николай, зная привязанность Царева к нему. Тот сразу же мог определить характер человека и составить о нем объективную оценку. – А о тебе не говорил, что ты тоже у меня была и целовалась со мной на кухне?
– Как?! Неужели он может рассказать и про это?
– Уже сказал. Вчера. Все прокричал Наташе, как мы целовались с тобой, как моя рука была в твоей блузке. А она осталась со мной, несмотря на эту неприятную для нее правду.
– Она хороший человек. Если бы и мне такое сказали, я все равно бы осталась с тобой. Но обо мне он, кажется, ничего не говорил.
– Если что, ты у меня не была, – подчеркнул Николай. – Профессор свободен?
– Нет. Приехали из министерства, и он занят.
– Надолго?
– До обеда, как минимум. Они всегда уезжают, откушав.
– Тогда я не буду его ждать, а позвоню ему.
– Позвони, – она посмотрела на него сквозь густо накрашенные ресницы. – Ты хорошо сегодня отдохнул? – спросила она без всякой насмешки.
«Все-таки молодец Инна», – подумал Николай и ответил:
– Да.
– А что так коротко отвечаешь? – и не, дождавшись ответа, продолжала: – А у меня муж пришел с дежурства. Теперь два дня будет дома.
– Как пойдет снова дежурить, приходи… – равнодушным тоном пригласил ее Николай к себе.
– Приду, я не ревнивая.
Николай смотрел в окно. По бетонной дорожке не шел, а почти бежал Гардаев, постоянно оглядываясь назад, будто его кто-то преследовал. Николай кивнул Инне:
– Смотри, кто бежит!
– Гардаев… а куда он так спешит?
– Я его сейчас чуть не прибил по-настоящему, не как вчера. Он же, бандеровская рожа, всю ночь дежурил около дверей комнаты – со мной ли Наташа. Увидел нас и пообещал все рассказать ее мужу и всем в институте, как она себя здесь ведет, с кем спит. А еще он успел донести о пьянке коменданту. Я сейчас уладил с ней этот вопрос, – и Николай глубоко вздохнул.
– Серьезно? Так он и коменданту успел нажаловаться?
– Да.
– Я видела многих козлов, но такого – впервые. Если бы он мне такое сказал, я бы ему все глаза повыдирала, плешь на голове расширила. А как Наташа отнеслась к этому?
– Переживает. Но говорит – это мое дело, сама улажу. Но настроение от такого, сама понимаешь, невысокое.
– Она хороший человек, – снова сказала Инна о Наташе. – Недаром я тебя оставила ей… без сопротивления.
– Спасибо, Инна, – он впервые в этот день обнял ее и прижал к себе. – Ты всегда была молодец, и поэтому мне нравишься.
– Смотри, как он бежит! – засмеялась Инна, не освобождаясь от его объятий. – Оглядываясь. Значит, совесть у него нечистая.
– У нацистов нет совести. Открой окно, я ему крикну, что бегу за ним следом. Он рванет еще пуще. Посмеемся!
– Нельзя шуметь.
– Тогда я пойду. До свидания.
– Ты ж заходи сюда?..
– Обязательно.
Он дружески махнул ей рукой и вышел. В вестибюле он позвонил Леониду. Из лаборантской ему звонить не хотелось, услышит Инна. Леонид сразу же взял трубку и радостно загудел:
– Старик, весь день жду твоего звонка, не отхожу от телефона. Вчерашние планы на сегодня не изменяются?
– Нет. Как к тебе доехать или где и когда встретимся?
– Давай лучше встретимся где-нибудь в городе. Я на машине, и поедем ко мне на всю ночь. Где лучше встретиться?
– Давай встретимся возле оперного театра. Когда ты заканчиваешь работу?
– В любое время. Работы нет.
– Тогда в шестнадцать часов. У оперного театра. Леонид, а можно мне взять с собой девушку?
– Можно. Скажешь моей жене, что она твоя жена, и она вам вместе постелит.
– Ночевать у тебя мы не останемся. До встречи.
Подходя к своей комнате, он вспомнил вчерашние слова Нижима. Он хотел сказать что-то важное. Николай постучал в дверь, и вскоре заспанный Нижим, – он занимался во вторую смену и не торопился вставать, – открыл ему.
– Здравствуй. Заходи.
– Спишь?
– Сплю. Занятия во вторую смену. Кофе будешь? Настоящий арабика.
– Нет, не буду. Времени мало. Скажи, что ты мне хотел вчера сказать?
– Я при всех не стал говорить. Яфа Бахура сказала мне так: если захочешь приехать в Израиль, то она даст деньги на проезд туда и обратно. Будешь жить у нее.
– Но она замужем. Зачем я ей там нужен? Дискредитировать перед мужем? Вот, мол, какой у меня раньше был…
– У нее старый муж. Старше тебя, – пояснил Нижим, видимо, не уверенный, что правильно говорит и его правильно понимает Николай. – Он не будет против твоего приезда. У нас допускаются такие встречи. Женщина должна быть счастлива. Тем более ее муж богат.
«Жеребец я, что ли?» – вторично о себе так, но уже тоскливо подумал Николай, но отказываться от еще не существующего приглашения не стал.
– Посмотрим, как дальше пойдет жизнь. Может быть, съезжу к вам на экскурсию. Землю обетованную надо хоть раз в жизни повидать.
Обычно сдержанный Нижим обрадовался его согласию.
– Яфа Бахура мне поручила сказать тебе так: если ты согласен приехать, то я должен дать тебе ее адрес. Ты ей напишешь, и договоритесь обо всем, – он полез в стол и вынул оттуда визитную карточку и плотный лист бумаги. – Вот, возьми ее адрес?
Он протянул Николаю обе бумаги. Визитка была на иврите и английском. На листе бумаги рукою Яфы Бахуры по-русски был написан адрес. Он повертел лист перед глазами.
– А на каком языке писать адрес?
– Еврейский ты не знаешь, пиши по-русски, как у нее написано. У нас русский язык как второй государственный. Можно по-английски. К нам доходят письма на любом языке. Только чтобы был правильный адрес.
– Спасибо, Нижим. Не знаю, напишу ли я ей… но спасибо, – он встал.
– Напиши, если и не поедешь. Она будет рада. Муж ничего плохого не подумает. Она, наверное, рассказала ему о тебе. Не бойся – хороший муж не ревнует. И имя дочери – Вероника-Ника, она, наверное, тоже согласовала с мужем.
– Ребенок не мой. Можно и так назвать.
– Так она оставила о тебе память на каждый день – Ники. Ты, Коля, плохо знаешь женщин и их любовь. Ты напиши ей, будь хорошим человеком. Она же хорошая женщина, и тебе ничего плохого не сделала.
– Пусть адрес останется у меня. Станет совсем плохо, напишу. Может, она тоже пожалеет меня, – он криво усмехнулся. – Парадокс, Нижим, мужчина должен находиться на содержании женщины. Позор! Ладно, придумаем что-нибудь.
Но он знал, что не напишет. Обманывал ее и Нижима несбыточным обещанием. Когда ему бывало плохо, он не искал помощи у других. Люди сами приходили ему на помощь, без его просьбы. Вот и Яфа Бахура хочет ему помочь. Может, чувствует в своей пустыне, что ему, степному волку, сейчас тяжело и нужна ее помощь. Хорошо, что чувствует. А вообще-то, он привык с трудностями справляться сам.
– До свидания, Нижим. До вечера.
– До вечера.
За время его отсутствия Наталья навела порядок в комнате, убрала грязную посуду, вымыла стол, подмела пол. Был восстановлен привычный, общежитский порядок. Сама Наташа сидела у окна, в который широко лился осенний солнечный свет.
– Спасибо, что убрала в комнате, – вместо сердечных слов, способных успокоить переживающую женщину, поблагодарил он ее за работу. И она в ответ радостно заулыбалась, довольная его похвалой.
– Где ты так долго был?
Все рассказывать ей… он даже засмеялся. Зачем ей знать о жалобах Гардаева – хватит огорчений за вчерашний и сегодняшний день.
– Со всеми пока переговоришь, уйма времени уходит.
– Приходил Петр Федько. Он поехал в архив. Сказал, что вечером зайдет.
– Главное, что зашел. Слушай план наших действий на сегодня. Сейчас я еду в аттестационную комиссию. Надо поговорить с глазу на глаз со Слизнюком и окончательно решить – дадут ли зеленый свет моей диссертации или красный без просвета. Тогда надо прощупывать связи для защиты в России. Не пропадать же моему труду из-за разгула национализма. Потом в шестнадцать часов мы приглашены в гости. Давай решим, где мы с тобой встретимся.
– Ты ж обещал, что весь день мы будем вместе. Забыл?
– Нет. Не забыл. Сейчас я поговорил с некоторыми… – неопределенно сказал он, – и пожалел, что вышел из комнаты. Как здесь хорошо… с тобой. Теперь и мне захотелось на необитаемый остров, чтобы никого не видеть, никому не быть должным – вырваться из этого ужасного окружения.
– А ты говорил мне, что все это фантазия. Все-таки должен существовать такой остров… хотя бы для двоих.
– Для двоих острова много, там появятся другие, и станет как и положено в обществе: зло, зависть, унижения друг друга. Нужен риф, чтобы на нем помещались только двое – ты и я, а третьему не было места, – он рассмеялся. – Но все это фантазии… а есть реальность, и мы сейчас войдем в нее, покинув наш прекрасный в своей любви уголок, – он снова стал деловым. – Значит, так. Давай встретимся в два часа у метро «Крещатик».
– Хорошо. А я пока схожу в библиотеку и закажу на завтра книги.
– Договорились. Я думаю, долго в комиссии не задержусь.
Она молчаливо кивала головой, слушая его распоряжения. Это тревожило Николая. Он чувствовал, что она ему сейчас дорога. Именно ей он хотел рассказать о себе сегодня вечером. Может, действительно станет легче.
– Сегодня на улице жарко, но вечером будет холодно – осень. Оденься соответственно. У тебя красивое белое платье, в котором ты была вчера, но оно не для осени…
– Коля… а может, останемся?.. Никуда не пойдем… у меня плохое предчувствие! Я нахожусь одновременно и в угнетенном состоянии, будто меня закапывают, и в возвышенном – лечу куда-то, как бабочка… на огонь, – она просяще взглянула в лицо Николая и глубоко вздохнула. У него было непреклонное лицо, – раз наметил себе план – не отступит. – Я согласна. В два часа, в центре.
Николаю стало жалко ее, и он решил развеять ее страхи:
– Ты переживаешь из-за своего земляка-подлеца. Вот откуда у тебя приниженное состояние духа. Но я еще с ним поговорю, и может, удастся его убедить не делать подлости другому…
Наташа резко встала, и глаза за стеклами очков вспыхнули жестким несогласием:
– Ни в коем случае не делай этого! Не смей разговаривать с ним. Не унижайся! Я сама все решу! В два часа у метро «Крещатик», – подчеркнула она.
Николай был поражен происшедшей в ней переменой. Такой он еще ее не видел за эти сутки. Это была женская гордость за себя, которая никогда не позволит пойти на унижающий компромисс с кем бы то ни было. Он подошел и обнял ее.
– Хочешь, мы сегодня никуда не пойдем? Останемся в этой комнате еще на целые сутки. Свои проблемы я могу решить и завтра.
Он увидел на ее глазах слезы:
– Нет, мы не останемся здесь. У тебя немного времени для решения своих вопросов. Пошли отсюда…
Он снял с нее очки и поцеловал глаза, впитывая в себя соленые слезинки.
– Не плачь, успокойся. Все будет хорошо. Ты вчера напрасно беспокоилась за меня. Видишь, никто не хотел на меня нападать. У тебя обычные женские страхи и предчувствия…
