Валерий Борисов
Осень собак
– Не знаю. Ты многое во мне преувеличиваешь. Я запойный пьяница с проблесками ума. Но ты мне очень нравишься. В этом ты действительно исключение…
– Спасибо и на этом. Ты даже можешь быть снисходительным и великодушным.
– Нет. Я могу быть просто увлекающимся человеком.
– Увлекающийся – точно. Ты мной увлекся сразу. Я испугалась твоего взгляда, когда ты впервые посмотрел на меня. Он подавил меня, ты будто бы заглянул в меня, перевернул во мне все, и я целый день находилась в смятении. Я сразу поняла, что буду твоей… только для того, чтобы узнать тебя. И я, как видишь, этого добилась, – Наташа грустно засмеялась, – но тебя не узнала. Скажи, почему ты так непонятно и глубоко на меня в первый раз смотрел? Неужели я похожа на разгульную женщину?
– Нет. Я тебя такой не считал с первого взгляда, а сейчас тем более не считаю. Ты поразила меня своей незащищенностью. А я таких людей хочу защитить, взять над ними покровительство. Хочу, чтобы все было справедливо в мире. Это моя натура. Жалеть и оказывать помощь я еще временами могу… – Николай не врал, говоря ей это, но он уходил от прямого ответа. Не мог же он ей признаться, что она напоминает ему кого-то. Ту, которую он не может вспомнить. Но ту, о которой в самых дальних закоулках мозговых извилин осталась память. – В тебе, в отличие от других, есть что-то необычное, и не каждый мужчина может это понять.
Она с благодарностью за эти банальные слова, которые, возможно, давно не слышала от мужчин, еще плотнее прижалась к нему.
– Ты держишь свое слово – удивительно нежен и не говоришь мне обидного или унизительного.
– Потому что ты мне нравишься.
– А ты серьезно верил, что я обязательно приду к тебе? Не обману.
– Да.
– Тогда ты всего не знаешь.
– Чего?
– Всего! Я бы могла перебороть свое желание – быть сегодня твоей… и такая мысль у меня была. Но я пришла к тебе знаешь, почему?
– Почему?
– Я боюсь за тебя. Ты сегодня открыто и резко выступил против канадского профессора и этого лысого, с усами. А националисты этого не прощают. Их гены, как у фанатов, заражены жаждой мщения, и они тебе не простят сегодняшнего. Видел Прокопишина? По повадкам и по речи видно, что он не политический узник, а бывший уголовник. Он может прийти сюда ночью с боевиками и сделать тебя калекой или даже убить. Так они поступают со многими своими противниками – тихо, из-за угла. У нас такие случаи были, и журналисты, которые раньше выступали против них, сейчас примолкли. Я боюсь за тебя, поэтому я здесь.
У Николая перехватило горло от волнения – неужели она готова ради него на все? Комок, как утром при первой встрече, из глубины души подкатил к его горлу, и он хрипло произнес:
– А как ты меня сможешь защитить? Женщина! Я могу сам за себя постоять.
– Перед ними не устоишь. Влезут в окно или выбьют дверь, пока ты спишь. А ты пьян, мог их вообще не закрыть.
– Так поэтому ты потребовала закрыть все щели в комнате?
– Только поэтому.
– И не побоялась в таких условиях остаться со мной? Ты молодец! А я и не догадывался, что ты, оказывается, проявляешь заботу обо мне. Думал, вот я…
– Не надо, – она снова пальцами прикрыла ему рот. – Не только поэтому я здесь. Ты мне тоже нравишься. И надо же было мужу навесить когда-то рога за его аморфность и трусость. Хоть этим я буду удовлетворена при встрече с ним и после крупного разговора после ябедничества Гардаева. Если уж отвечать, то знать – за что?
– Я его завтра прибью!
– Не трогай его, я тебе уже говорила. Не делай из него жертву. Жертвой обязан быть слабый и невинный человек. Ею буду я. Кто-то должен ответить за тех, кто творит зло. Я уже внутренне готовлюсь к этому. Вначале в семейном кругу…
– Ну, хочешь, – неожиданно для себя предложил Николай. – Я поеду с тобой и все объясню твоему мужу. Я виноват, я соблазнитель!
– Не надо. Зло действует быстро и решительно, а доброта требует больше времени, чтобы себя показать. Поэтому добро всегда опаздывает и проигрывает. Да ты и не соблазнитель. Я сама…
– Ну, я что-то должен сделать для тебя? Как-то помочь?
– Ничего не надо. Ты женат. Ради меня не бросишь семью, и за это ты мне тоже нравишься. Твой самый большой недостаток – ты излишне честен.
– Неправда, – без рисовки возразил Николай. – Я делаю людям пакости, подлости. Хотя редко, но делаю.
– Если ты их и делаешь, то несознательно. Ты никогда плохо не сделаешь сознательно, заранее все обдумав. Ты не подлец, хоть и пьяница. Давай не будем больше говорить на серьезные темы, узнавать друг о друге больше, чем нужно. Лучше обними меня и будь снова нежным и предупредительным, но не как любовник, а как человек, хоть временно, но любящий меня.
Она приподнялась и прильнула к его губам, чтобы он не успел ответить. Потом, как и он ее недавно, поцеловала его в грудь. Теперь она, глубоко вздохнув, приняла его в себя!
Когда Николай проснулся, было светло. Он был жаворонком, всегда вставал рано. Но сейчас по ярким и по-осеннему низким лучам солнца было видно, что утро давно миновало. Рядом, прильнув к нему грудью, спала Наташа. Он посмотрел на ее припухшие губы, розовое лицо и осторожно прикрыл ее оголенные плечи простыней. Потом так же осторожно убрал ее руку со своей груди и встал. Подошел к окну и открыл его. Закурил сигарету, стараясь выпускать дым на улицу. День обещал быть замечательно-теплым. На темно-голубом осеннем небе только кучились редкие облака. Он вздохнул и подумал: «Никто не пришел меня убивать, и страх Натальи оказался напрасным».
Затягиваясь сигаретным дымом, стал прикидывать план своих действий на сегодня. Наступил день – пора заниматься серьезными делами. Он удивительным образом мог сочетать в себе творческую работу и пьянство. Сейчас на первый план выходили его собственные проблемы. Получалась снова беготня и встречи в различных инстанциях. Но в некоторые из них он сегодня не пойдет – может, завтра, а то и послезавтра. Он сел на подоконник и начал разглядывать киевлян, спешащих на работу, выгуливающих собак напротив его окна, на спортивной площадке, и просто прогуливающихся. Сегодня надо будет уделить время Наталье, помочь ей по диссертации и прогуляться с ней по красавцу-Киеву, освежить в памяти знаменательные места. Давно он не посещал Софиевский собор, Лавру, театры столицы.
Стоп! Сегодня унсовцы хотят взять верховную раду штурмом. Но это громко сказано – на это они не пойдут, но шума наделают много… надо посмотреть, все увидеть своими глазами.
Вздрогнула во сне Наташа. Николай обернулся. Она перевернулась на спину и продолжала спать. Он глядел на тонкий и нежный профиль ее лица и перед ним вырисовался, выдаваемый тайными блоками памяти, новый образ. Теперь он вспомнил, кого она так щемяще и больно напоминала ему. Он понял, что окончательно собрать образ прошлого воедино, который отражался в ней, мешали ее очки. Теперь без них она была похожа… нет! Не может такого быть! В Наташе проступал образ его первой любви – детской, далекой и… незабываемой.
Он соскочил с подоконника, осторожно подошел к кровати и стал всматриваться в ее лицо. Да, это была его первая любовь, хотя женщина, лежащая сейчас перед ним, была намного моложе той… девочки. Он отвел глаза от знакомого из далекого прошлого образа, на цыпочках вернулся к окну, дрожащими пальцами достал из пачки новую сигарету и закурил. Так вот кого она ему напоминала? Девочку, о которой он боялся вспоминать и наяву, и во сне.
19
Как это было давно! Он тогда учился в седьмом классе и жил в городе, зажатом в угол двумя великими реками: бурной, своенравной Зеей и медленным, хилым в том месте Амуром. Город огромных пушистых тополей и ароматных снежно-белых черемух. Город его первой серьезной и искалеченной любви.
Учился он хорошо, хотя у него бывали «тройки» и «двойки», но это как исключение. Много читал, мечтал о дальних путешествиях и экзотических странах, был организатором различных игр среди сверстников. Одно из них – обтирание снегом на морозе, – а морозы там сухие и трескучие, стоят всю зиму без больших изменений, – чуть не закончилось для него трагически: он заболел воспалением легких. Последствия этой болезни, с мрачным и пропадающим темным сознанием, он носил в себе до сих пор.
Но главным его достоинством в глазах жильцов двора была игра в шахматы. Он серьезно занимался ими, был чемпионом дома пионеров, участвовал в городском взрослом первенстве и занял далеко не последнее место, имел высокий разряд по шахматам и удостоверение к нему, чем он, – четырнадцатилетний пацан, – страшно гордился. Будучи еще совсем маленьким, он уже игал в шахматы с взрослыми во дворе и неизменно выигрывал у них, что принесло ему небывалый для его возраста авторитет в ближайшей округе. А так – мальчишка, как и все.
С пятого класса он уже почти не играл индивидуально с взрослыми, а давал сеансы одновременной игры, играя сразу белыми и черными, чего не допускали даже именитые гроссмейстеры, но дозволяли их дворовые правила. Конечно, это шутка – до гроссмейстера ему было далеко, тем не менее, двор гордился им и прочил в чемпионы мира. Выигрывали у него в этих сеансах редко, – он не любил проигрывать. Его авторитет среди взрослых, естественно, распространялся среди ребят и девчат разного возраста. Наверное, каждая девчонка от первого класса и выше призналась ему в любви. Эти девчачьи признанья отражали уважение его взрослыми, которые восхищались им в кругу своей семьи, а их дети это слышали. Но любовь девочек он отвергал сходу и навсегда и даже смеялся над ними, доводя их до слез. Но, увы, жизнь имеет обратную сторону. Он сам неожиданно влюбился.
Двор, где он жил, был своеобразным. Это было несколько восьмиквартирных, двухэтажных деревянных домов. В то время квартиры отапливались дровами и углем, газа еще не было, и длинные ряды сараев придавали неповторимый городской колорит их двору. Жили все соседи дружно, как бы одной семьей, хотя все бывало в дворовых отношениях. Но то, что каждый знал о другом всю подноготную, – несомненно. Может быть, это и сближало жильцов. Дворовые тайны надо хранить. Если уж доверять их, то только самым надежным знакомым и по совершеннейшему секрету. А надежнее, чем сосед, как известно, никого в мире нет. И сокровенные секреты обсуждались всем двором, за исключением носителя этой тайны.
Его семья жила на первом этаже такого дома, а на втором жила восьмиклассница Катя, или просто Катька. Они учились в одной школе. На старшеклассницу маленький Колька не обращал внимания: играли вместе, ходили всем двором купаться на Амур, который находился за два квартала от их двора, и ничем ни примечательная Катька, к тому же старше его более чем на год, не могла поразить его воображения. Были более красивые девчонки, которые объяснялись ему в любви, а Катька так – если не пустое место, то обычная соседка.
Но в то лето, вернее, в начале его, на школьном вечере, посвященном окончанию учебного года, он увидел совершенно иную Катю. Она, со сцены школьного актового зала, наизусть читала «Анну Каренину». Это была сцена встречи Анны с сыном. Читала удивительно вдохновенно и прекрасно, и Коля, прочитавший к тому времени почти всю классическую литературу, был покорен ее необыкновенным внутренним миром и неподдельным сопереживанием с героиней романа. Казалось, что это не Анна, а она сама встречается с сыном. Толстой и она были как бы неразделимы. Он не ожидал от соседки такого театрального таланта и искренности чувств. Будто впервые увидел ее – Катю, а до этого просто знал, как соседку.
С этого школьного вечера он, в прямом смысле, потерял покой. Несколько дней не давал шахматных сеансов: ходил ли по улицам, плавал ли в Амуре, прятался ли в сарае, чтобы уединиться – все мечтал о Кате. Он понял, что влюблен не на шутку, а всерьез и на всю жизнь. Надо было объясниться по этому поводу. Несколько дней он собирался с духом и, наконец, подкараулив Катю в коридоре дома, под лестницей, просто и прямо сказал ей:
– Катька! Я тебя люблю! – и слезы мужской гордости потекли из его глаз.
Катя, как ни странно для него, – а он готов был к отказу и готов был дальше страдать по своей неразделенной любви, – не рассмеялась, не прогнала его – моложе и меньше ее ростом, а также просто ответила:
– Ты мне тоже нравишься.
Может быть, на ее быстрый положительный ответ повлиял его авторитет во дворе, – он так и не узнал никогда. А тогда просто не догадался спросить Катю об этом. Следующие дни прошли у него, как в тумане – может, действительно влюбленные становятся как бы слепыми и никого не видят, кроме самих себя. Все время он был вместе с Катей. Засиживались на скамейке в палисаднике до поздней ночи, пока ее мама – учительница начальных классов – не зазывала дочь домой.
Тот вечер он запомнил на всю жизнь, и всю жизнь старательно пытался его не просто забыть, а стереть из памяти.
Солнце клонилось к горизонту и он, как уже повелось несколько дней подряд, сидел с Катей на скамейке в палисаднике своего дома. В этом же палисаднике за деревянным столом, врытым ножками в землю, сидел вечный пенсионер дядя Паша и играл сам с собой в шахматы – он был их заядлый любитель, но играл слабо. Дядя Паша уже несколько раз предлагал Кольке сыграть с ним, но тот отказывался, – он не мог даже на минуту бросить свою Катю. Вот и сейчас, выиграв очередную партию у самого себя, дядя Паша окликнул Кольку:
– Коль! Давай сыграем?
В этот раз маленький Колька ответил ему сурово.
– Не хочу. Вы мне все равно проиграете, дядя Паша.
– Сначала выиграй, а потом хвастайся, – недовольно проворчал дядя Паша. – А ты со мной сыграй без ферзя, а не как всегда – без ладей.
И тут в богатую фантазиями голову Кольки пришла шальная мысль, и он сказал Кате:
– Хочешь, я сейчас дам сеанс одновременной игры, и если у твоего папы выиграю первым из всех, то ты останешься со мной? Мы будем вместе всю ночь, – пояснил он. – Я не хочу с тобой расставаться.
– Не будем спать и не расстанемся? – ее глаза удивленно раскрылись, но в них ясно было видно одобрение этой затеи.
– Да. Если выиграю у него первым.
Ее папа работал инженером на лесозаводе, и считался во дворе приличным по силе шахматистом.
– Но ты не выиграешь у моего папы первым, он сильно играет, не как дядя Паша, – приблизительную игровую силу любителей шахмат, благодаря Кольке, знал весь двор. По нему определяли ранг дворовых шахматистов. – У него ты не выиграешь первым!
– Спорим? Если я выиграю первым у него, то тогда не пойдем домой ночевать, а останемся вместе на всю ночь. Ты будешь у меня сегодня, как приз.
– Приз? – еще более удивленно спросила она, пока не понимая смысла их спора. К тому времени Колька привык, что за победы ему дают грамоты, а то и кубки. И вот сейчас он придумал себе экзотический приз. Но уже не игрушечно-неодушевленный, а живой, и готов был за него сразиться. – Но ты проспоришь. Я согласна на спор!
Они вложили ладонь в ладонь правые руки, а левой Колька разбил их спор.
– Смотри, не струсь и не обмани, – подчеркнул он Катьке. – Договор дороже денег.
– Не обману и не струшу, – пообещала Катя.
– Эй, дядя Паша! – крикнул он одинокому шахматисту. – Собирайте команду, я дам сеанс!
Жильцы домов к этому времени вернулись с работы, поужинали и теперь выходили во двор поговорить с соседями, полюбоваться заходящим солнышком, подвести итоги дня. В это время, ближе к вечеру, обычно Колька и давал сеансы, на которые стекались жильцы соседних домов их двора: участники и болельщики. Всем было интересно посмотреть, как малыш крушит взрослых, подсказать лучший ход играющему – это разрешалось дворовыми правилами, и просто поболеть. Как позже Николай понял, он своей игрой сглаживал житейские невзгоды жильцов, давал им разрядку, настраивал их на хорошее, доброе отношение друг к другу, создавал во дворе атмосферу взаимного понимания и всепрощения. Но это он понял, к сожалению, поздно, будучи взрослым.
Дядя Паша не заставил себя долго ждать. Быстро обежал дома, приглашая любителей шахмат на сеанс, – как он называл, с «гроссмейстером Колькой». Через полчаса собрались участники игры со своими шахматами и решили начать – уже вечер – нечего ждать опаздывающих. Кто не успел войти в игру, тот будет болельщиком – надо помогать другим игрокам. Всего набралось двенадцать досок, в другие вечера бывало участников и побольше. На столике в палисаднике все не разместились. Жильцы его дома вынесли табуретки и стулья, получилось что-то типа буквы «П», как в настоящем сеансе. Это было обычное размещение в сеансе и все к нему давно привыкли – так лучше наблюдать за игрой. Подходили болельщики – взрослые и дети. Их собиралось обычно достаточно много. Так было и сейчас – вечер уж больно хорош. Отец Кати успел занять место за столиком. В этом рабочем дворе он считался интеллигентом – сам инженер, и жена учительница. Он был спокойным и рассудительным человеком, пользующимся уважением двора. И у него Кольке предстояло выиграть в первую очередь. Решали, кому и каким цветом играть – черными или белыми. Решили, как всегда – кто каким цветом хочет. Отец Кати, как сильный игрок, не позволял себе в сеансе играть белыми, предоставляя это право сеансеру.
Пока собирались игроки, до Кати стал доходить страшный смысл происходящего – она стала не человеком, а призом. Катя была умной и впечатлительной девочкой, остро чувствующей несправедливость и ложь, к тому же старше Кольки на полтора года.
– Коля? – умоляющим голосом вдруг попросила она его. – Не выигрывай у моего папы первым?
Но Колька был настроен бескомпромиссно. Упрямство было одной из главных черт его характера, которое сейчас перешло в жестокость.
– Может, мне проиграть? – вопросом на вопрос ответил он. – Мы с тобой уже поспорили, менять ничего не будем. Может, я еще проиграю спор. Сумеет он продержаться дольше других, значит – я проиграл, не сумеет – я выиграл наш спор, а значит – и тебя. А я хочу выиграть!
Он даже не допускал мысли, что может проиграть, – таков был спортивный, а может, и любовный настрой. Он никогда, даже в детстве, не искал для себя легких путей – ставил перед собой оптимальные задачи и потом решал их. Выиграть у Катиного папы раньше, чем у других, было сложной и рискованной задачей. Но он шел на риск – риск испытания себя. Он жаждал сегодня победы, как в никакой другой день.
– Но я не приз! Я человек! – испугалась Катя. – А человека нельзя выигрывать. Не делай этого? Давай разорвем наш спор? Я останусь с тобой на всю ночь, только не выигрывай первым у моего папы? – она как-то сникла и тихонечко, чтобы не заметили соседи, вытерла слезинку в краешке глаза.
– Мы поспорили, и я хочу выиграть приз – тебя! Мне поддавков не надо! – жестко ответил Колька.
Суть ее просьбы он окончательно осознал спустя много лет, когда стал взрослым. Женским чутьем она боялась быть выигранной, а значит – остаться на всю жизнь униженной. Но он был безжалостен и не понимал ее состояния.
– Если выиграю у твоего папы первым, значит – выиграю. И спор наш будет иметь силу только в этом случае. Если ты не хочешь выполнять условия спора, то я не буду сейчас играть и расстанусь с тобой навсегда!
Он говорил жестоко, не понимая тогда человеческой сути. Может быть, оттого, что он был в высшей степени честным человеком, и если бы такое случилось с ним, он бы выполнил условия спора, даже с ущербом для себя. Поэтому он не мог понять Катю. А ей не хотелось расставаться с ним. Она незаметно вытерла еще одну слезинку и обречено кивнула головой – согласна выполнять условия спора.
Катя прошла за столик, встала рядом со своим отцом и устремила немигающий взор на Кольку. Она старалась заворожить его своим взглядом и не дать ему выиграть спор. Но Колька не видел ее магических глаз. Во время сеанса он редко поднимал голову от шахмат и не смотрел на окружающих. Они, как и шахматные фигуры, были для него неодушевленными предметами. Сейчас для него игра была не просто спортивным делом, а ставкой, где королевой была Катя. Может, поэтому он чувствовал внутреннюю легкость и жажду победы над всеми и, в первую очередь, над Катиным отцом
Он быстро прошел по рядам, почему-то взглянул в глаза Катиного отца и увидел его встречный взгляд. Возможно, ее папа почувствовал, что сегодня игра пойдет не просто в шахматы, но, видимо, до конца не понял внутренний смысл происходящего. Мал еще Колька для серьезных дел. Но он ошибался.
Играл Колька стремительно. С отцом Кати он разыграл любимый им ферзевый гамбит, где оба не успели развить фигуры. Когда черные сделали рокировку, Колька смело пошел крайней пешкой на два хода, потом точно так же другой пешкой на его короля. Нет, он не затягивал партии с другими, чтобы выиграть первым у Катиного отца, он играл вдохновенно, и удача сама шла ему в руки. И взрослый человек дрогнул перед пацаном, совершил ошибку. Немедленно Колька пожертвовал коня за пешку, двинул крайнюю пешку еще дальше и разменял ее. Вывел ферзя на последний удар, снова пожертвовал, но уже ладью за слона. Кажется, Катя поняла, что отец проигрывает первым, несмотря на явный материальный перевес, и на глаза ее навернулись слезы. Она уже не магически, а страстно, как затравленный зверек, умоляла глазами Кольку не выигрывать первым у ее папы. Но он не видел ни ее унизительного взгляда, ни отчаявшихся глаз, ни ее бессильных слез. Через два хода после жертвы ладьи он поставил мат черному королю.
Отец Кати пожал руку победителю, собрал шахматы в доску и стал наблюдать за игрой других. Колька был неумолим, выигрывал и белыми, и черными. Он еще не понимал, что выиграл спор. Сеанс продолжался, и надо было играть.
Вечерело. Солнце ушло за горизонт, подкрадывалась тьма. Оставалось четыре или пять незаконченных партий. Взрослые мужики хмурились, недовольные своей игрой. Но они не знали, что сопротивляться Кольке сегодня бесполезно. Отец Кати, видимо, раздосадованный своей игрой, взял шахматную доску подмышку и сказал дочери:
– Катя, пошли домой, уже поздно.
Он никогда не звал до этого дочь домой, это делала мать. Может быть, он хотел проверить свою догадку, что сегодня вечером должно произойти что-то необычное и он участник этого необычного? Но какова была его роль? Видимо, какое-то чутье подсказывало ему, что сегодня состоялась не просто шахматная игра, а нечто большее. Почему-то плачет Катя, неистовствует Колька, и он проиграл так быстро и бездарно.
И здесь произошло то, что навсегда вошло событием в историю двора, а в Николая на всю жизнь, тогда радостной, а позже мучительной болью.
– Не пойду! – ответила Катя ломким голосом.
– Уже поздно, – строго повторил отец.
– Ты проиграл первым, и я сегодня не пойду домой! – дрожащим, высоким до фальцета голосом, уже выкрикнула она.
На них стали обращать внимание зрители. Только Колька ничего не видел и не слышал, он добивал оставшихся шахматистов.
– Ну и что? Проиграл, – спокойно ответил отец.
– А то, что ты проиграл меня! А Коля выиграл меня, и я с ним останусь на всю ночь! Вдвоем! – закричала она, и слезы полились из ее глаз.
– Я не понимаю, – отец был строг, но справедлив, и действительно не до конца понимал случившееся. – Почему не пойдешь домой?
– Я проиграла ему спор, а ты не смог защитить меня!
Догадка Катиного отца была верной – это были не просто шахматы. До него дошел смысл происходящего, безмерная ценность сегодняшней партии и почему он потерпел быстрое поражение. А он же в шахматах далеко не слабейший среди участников! Но сдержать яростный напор пацана он сегодня не смог – почему-то не хватило духа. Как интеллигентный человек, он попытался сгладить щекотливую ситуацию.
– Спор? А в чем он заключается?
– Если ты проиграешь первым, я останусь с ним до утра! Я, я его приз!!!
Болельщики притихли и смотрели уже не за шахматной игрой, а вслушивались в непонятный пока им диалог отца и дочери. Наконец и до Колькиного сознания дошло, что происходит что-то необычное и он в нем – вторая главная фигура после Кати. Он оторвался от шахмат и подошел ближе к Кате и ее отцу. Отец пытался мягко урезонить всегда послушную до этого вечера дочь:
– Катя! Каждый спор – это всего лишь шутка.
– Нет! Не шутка!
Отец стал заметно злиться. Он сурово посмотрел на подошедшего Кольку.
– Что случилось? – строго спросил он его.
Но тот был не в силах включиться в происходящее и молчал.
Зрители, затаив дыхание, уже ждали не итогового результата сеанса, а захватывающего финала психологической развязки. Даже игроки, не закончившие партии, подняли головы от досок. Тогда отец решил применить более убедительные доводы, чтобы уговорить дочь и сделать ее как всегда послушной, принизив личность победителя. Он был спокоен, голос звучал ровно:
– Катя! Посмотри на него. Он младше тебя и он еще маленький!
И здесь у Кати крупные слезы просто брызнули из глаз на шахматную доску соседнего игрока.
– Он вырастет! – отчаянно закричала она. – Он вырастет!!
Она порывисто обежала вкопанный в землю стол и встала рядом с Колькой. Победно взглянув на отца, она сквозь непрекращающиеся слезы, четко произнесла:
– Я сегодня остаюсь с ним. Он выиграл спор! – и взяла его за руку.
Отец больше ничего не сказал дочери, только пожал плечами и пошел домой. Недаром их семья считалась интеллигентной. Но он уже точно знал, что проиграл не партию в шахматы, а что-то большее – дочь.
– Я с тобой! – сказала она Кольке на глазах у онемевших соседей. – Пошли отсюда?
– А шахматы? – только и смог произнести он. Кажется, его единственного не потрясла эта сцена. – Я не доиграл…
– Ты выиграл! – твердо ответила Катя. – Выиграл! Остальное – не важно!
И только тут до его мозга, забитого шахматными ходами и комбинациями, дошел смысл происходящего.
– Ты будешь со мной сегодня? – тихо спросил он. – Всю ночь?
– Да!
Он не забывал даже и в этот высокий момент самопожертвования Кати о шахматах и своих соперниках. Обращаясь к ним, громко сказал:
– Остальные партии я сдаю!
Никто не возразил, никто не потребовал доигрывания, все были потрясены и поражены случившимся, необычностью положения и его трагической красотой. Они его уважали – взрослые мужики пацана Кольку, – он всегда играл красиво, мог удивлять не только неожиданными шахматными ходами, но и поступками. Происшедшее сегодня не для всех казалось странным. Это – Колька, кумир и гордость их двора! А кумиру прощается все, даже самое непонятное для окружающих.
И еще долго двор обсуждал, – что же случилось? Рассказывали другим, пытались найти ответ, – все же, что произошло? И у каждого была своя версия происшедшего – от констатации факта, до восхищения. Но никто не осуждал ни его, ни Катю.
Это была удивительная, напоенная неземными ощущениями и ароматами ночь. Они сначала бродили по улицам города, запорошенного первым тополиным пухом. Такого мягкого и легкого пуха он больше никогда не видел у тополей других городов. Они были неподвластны ночи, которая взяла в свои объятия город. Звездам, которые слали им холодный, но благожелательный свет. Дольке бессмысленной луны, которая сделала ночь непроглядно темной. Они наслаждались чистотой Вселенной, и космос словно настроил гармонию их душ и сердец на любовь, запретил злым силам разрушать их идиллию. Они прикоснулись к самой светлой тайне на Земле – любви. Это было действительно так. Даже близкие земные силы – родители Кати – не звали ее в тот вечер домой. Понимали, что их любимая Катюша переступила только ей видимый порог жизни, и не надо запрещать ей жить в новом мире.
Когда потянуло влажной свежестью с рек, а летние ночи в тех местах прохладные, а они были одеты для жаркого летнего дня, то зашли в сарай Матвеевых, где он прикрыл ее старыми одеялами, обнял обеими руками и грел. Они не знали взрослой любви и только целовались – как в кино. Здесь же они поклялись всегда быть вместе, и что никто их никогда не разлучит, что они никогда не будут делать друг другу плохого, даже не будут говорить грубых слов. И тогда же Катя взяла с него честное слово – больше никогда не играть на призы, тем более живые.
Но уже той ночью, видя слезы и самопожертвование Кати, Колька понял, что он совершил что-то некрасивое и подлое в своей короткой жизни, несоответствующее его романтической, тогда еще чистой душе. Он выиграл не главный и бесценный, а самый страшный, последний приз на всю оставшуюся жизнь. Он проиграл себя. И это чувство виноватой ущербности в нем стало расти и расширяться, и тем больше, чем становился он старше. Он осознал, что сделал что-то очень плохое, сломал Катю как человека и личность. После этой ночи Катя полностью подчинялась ему, хотя была старше его более чем на год… и он это видел, но не радовался такой любви. С тех пор униженность человека стала унижать и его. У него была все-таки легкоранимая и честная душа.
С этого вечера он больше не давал сеансов одновременной игры в шахматы. Как ни просили его об этом мужики двора, он им решительно отказывал. Более того, ему вообще больше не хотелось играть в шахматы. Внутренне он понимал, что они являются виной его душевного разлома. Но тогда еще была красивая любовь, которая переполняла его и не давала углубиться чувству вины.
Но вскоре все закончилось. В августе его семья покинула этот приветливый и тихий городок – город его первой любви. Катя, со слезами на глазах, умоляла писать ей письма с нового места жительства, видимо, чувствовала, что их любовь должна закончиться с его отъездом. Он написал ей одно письмо, получил в ответ три. Написал второе – получил в ответ, кажется, пять. Отправил третье – пришло в ответ, наверное, десять. Больше он не писал Кате писем и не пытался побывать в том городе и встретиться с ней. Его душу грыз стыд. Он использовал свои сильные качества для унижения человека.
Два года спустя он пошел работать, потом служил в армии, в боевых частях, учился в вечерней школе. В шахматы практически не играл, как и в карты и другие азартные игры. Если случалось ему в поезде, – а он ездил много, – играть в шахматы, чтобы скоротать время, и против него садился играть пожилой или удрученный жизненными невзгодами человек – он старательно проигрывал ему. От шахмат у него осталась великолепная память и цепкий аналитический ум, а также никому не видимая душевная боль.
Он стал много пить. В выбранных специальностях быстро достигал уровня опытных рабочих. В своих мотаниях по стране выбирал самую тяжелую работу – то лесоповал, то донбасские шахты. У него было много женщин, но женат был только один раз. Закончив институт, он выбрал научную стезю, где также добился успехов…
Он часто задавал себе вопрос: когда и как он сломался в этой жизни? Когда увидел первую смерть в армии своего товарища или задавленного породой шахтера в лаве?.. И приходил к выводу – он сломался в детстве, на шахматах. Вернее, не на них, а на призе от шахмат, когда выиграл чистую и хрупкую душу девочки… прошлое из детства преследовало его всю жизнь.
