Соро Кет
Се ля Ви!
Реальность вс. Внутренний мир
Когда ты любишь кого-то в воспоминаниях, растешь болтая с ним в своей голове, живой человек уже не помещается в образ. Мой отец был совсем не таким, как я его представляла. Прежде всего, он не возвышался над миром, словно гора, увенчанная солнцем. Теперь был выше всего на голову. Даже не на всю. Моя макушка кончалась на уровне его губ.
Его голос был похож на голос Маркуса, а выражался он, как Себастьян. А то и покрепче. И его мускулы совсем не напоминали горы. Он был накачанный, но не больше, чем Филипп или Ральф.
Когда он только вернулся, мы общались много и часто. О нем, о Грете, обо мне, его жизни после отъезда и том, как я жила без него. Он прятал нос в мои волосы, садил к себе на колени, и годы, казалось, не тронули наших чувств.
Отец рассказывал мне веселые истории. О том, как активно ездил верхом, ходил в зал, играл в теннис, футбол, много плавал и катался на горных лыжах. А я была немного разочарована. Мне рисовались более величественные образы. Вроде Ричарда Чемберлена, который ронял молитвенник, тоскуя по своей Мэгги. Или, своего собственного «Аида», который опускался перед алтарем на колени, а сам все время тосковал обо мне.
Теперь мы больше не говорили, не шутили и не смеялись.
Сперва держаться поодаль было необходимостью. Никто на свете не может быть так близок со своим дядюшкой, который отсутствовал десять лет. И мне казалось, эта натянутость – из-за сиделок и сменяющих друг друга гостей. Но поток чужаков иссяк, а стена осталась, и я не знала, как ее проломить.
– Я тебя разочаровала? – спросила я, однажды, застав его одного. – Я что-то не так сказала? Чем-то тебя обидела?
Отец усмехнулся и глаза стали влажными. Он качнул головой.
– Ты просто напоминаешь мне Джессику.
– А ты мне – Аида! – сказала я.
Портрет, написанный Маркусом. Священник, доберман на полу и маленькая вампирша, хозяйским жестом стиснувшая бедро Папочки. Теперь он вернулся в оригинале, но толку от него было примерно столько же.
– Прости меня, Виви, я знаю, что ты соскучилась, но мне сейчас очень плохо. Нет сил… даже на тебя.
Я покивала. Он выглядел много лучше, чем сразу же после выписки, но все-таки не настолько хорошо, чтобы все мы могли облегченно перевести дух.
Я знала, что врачи рекомендовали ему отправиться в санаторий и закончить выздоровление там, но он все не уезжал. Считал, что частные сиделки помогут ему не хуже, чем санаторные. Может, так бы и было, если б не этот холл. Если б не память, что воскрешала Джесс на перилах почти так же часто, как моя собственная…
– Пап, – сказала я, наконец. – Я знаю про санаторий.
Он как-то странно обмяк, словно сил не осталось чтобы продолжать притворяться.
– Лизель говорит, я должна убедить тебя поехать туда, но я не знаю: есть ли у меня право указывать, что ты хочешь делать… Я знаю, ты постоянно ходишь туда, но Джесс уже ничем не поможешь. Все кончено. Она умерла.
– Считаешь, я должен выбросить все из памяти, как вы выбросили ковры? Забыть и жить дальше? Забыть, что все это случилось лишь потому, что я не послушал вас и привез ее?
– Я говорила тебе, насколько хорошей актрисой она была, но я сама повелась, когда ее здесь увидела. Не знаю, что она тебе наболтала, когда вы были наедине, но все это было очередным враньем! Она хотела, чтоб ты винил себя в ее смерти, хотя могла прекрасно жить без тебя. Я знала Джессику много лучше, чем ты! Она никого и никогда не любила кроме самой себя. Если б она любила, она бы смогла тебя отпустить…
– Откуда ты это знаешь?!
– Потому что я тоже любила и так же бешено, как она! Но мне никогда бы не пришло в голову бросаться с перил, чтобы наказать кого-то из моих ребят. Когда ты любишь по-настоящему, ты не ненавидишь. Когда появляется ненависть, любви уже нет. Она все делала, как она хотела. И этот последний шаг – спланировала она. Потому что прекрасно знала, как ты отреагируешь. Потому что знала, как сильно ты будешь винить себя.
– Ви, ты пыталась заморить себя голодом, чтобы наказать Ральфа.
– Думаешь, я любила его в тот миг? Да я его ненавидела всей душой. Холодной, добела раскаленной ненавистью. Его и Фила, и Маркуса, вообще – всех. Мне было шестнадцать, и все распоряжались мною, как табуреткой. А Джесс могла уйти в любой удобный момент. Она все время была свободна. Не сравнивай!
– Могу я тебя спросить? Я слышал, ты помогаешь им по хозяйству?..
– Пока Марита не подыщет прислугу и домработницу.
– Поцелуи закончились, стряпня нет…
– Мне тоже плохо, ладно? Не начинай.
– Так откажись от него!
– И что дальше? Когда ты меня оставил, ты мне сказал, что когда-нибудь, я пойму что значит наша семья и как важно сохранить свое место в ней.
– Я ошибался, Виви. Важней всего ты.
Я покачала головой.
– Неправда. Важней всего для тебя была Джесс. Была и останется. Никто не может конкурировать с мертвой. Теперь вы все очень скоро забудете, какой она была и выдумаете по-новому. Как ты сделал, как они сделают…
Отец сжал зубы.
– Прошу тебя, прекрати это, хорошо?
– Хорошо. Прекращу, если ты уедешь. Пожалуйста, не бросай нас всех из-за Джесс… Снова. Поезжай в санаторий.
Он молча кивнул, но не обнял. И, тем более, не поцеловал.
ЧАСТЬ 8.
Разрыв
Грант ушел другой фирме.
Это стало известно как раз в тот день, когда отец уехал в санаторий на Побережье. Маркус и я как раз рассматривали готовые иллюстрации двадцати двух старших Арканов, когда в холле загрохотал звонок.
Мария с Лизель сидели в малой гостиной, решая хозяйственные вопросы, Михаэль повез папу, остальные слуги занимались уборкой с перетряхиванием матрасов в гостевых комнатах, – в общем, гостей мы не ожидали.
– Пойду, открою, – сказала я.
За дверью стояли мои ребята.
– Вы бы хоть позвонили, – сказала я, хотя и видела, по их лицам, что они звонили, просто я не видела телефон. Удалив Инстаграм, я очень редко про него вспоминала. – У нас уборка и все вверх дном… Мне даже завести вас буквально некуда.
– Мы на минутку, – ответил Ральф. – Хотели тебя поблагодарить за все, что ты сделала. Грант у нас увели прямо из-под носа, но это на самом деле, не так уж важно, поскольку проектом заинтересовались и финансирование, думаю, мы под него найдем. Так что, все было не совсем зря.
– Круто! – сказала я. – Вам больше не нужно, чтобы я приезжала, или?..
– Вообще-то, мы хотели пригласить тебя в ресторан, – подал голос Филипп. – Отец сказал, Фредерик уехал. Не хочешь пойти развеяться?
Я улыбнулась, покачав головой.
– Мы с Маркусом работаем над одним проектом, и я нужна ему в мастерской.
Это было вранье, – мы собирались просто пересмотреть наброски перед тем, как Маркус поедет на встречу с редактором. Но правда была бы гадской на вкус. Единственное, что мне было нужно от них, – обоих сразу, или по очереди, – было то, чего они не могли мне дать. Точнее, могли бы, но не хотели.
А я не хотела кончить, как Джессика, оттягивая момент ухода. Лизель сказала, что я свободна и я хотела уйти.
– Мне нужно кое-что вам сказать… Точнее, тебе, Фил. Ты очень подло меня подставил с помолвкой. Теперь молва пошла по семье и то, что ничего не выйдет за стены Штрассенберга, это не утешение. Я сама за них почти что не выхожу.
– Я не…
– Помолчи. Ты подставил меня еще год назад, даже если ты этого не хотел, все равно подставил. И ты прекрасно знаешь, что значил бы для меня наш брак. Но вместо того, чтобы прямо это сказать, ты доломал меня, заставив делать уборку. Я сама дура, знаю, но я надеялась…
– Ви, – начал Ральф. – Филипп не может жениться… Он сам не может иметь детей и…
– Уходите оба! Пожалуйста! – перебила я. – Уходите и никогда больше не возвращайтесь! Я буду ненавидеть вас, пока не умру!
Эра Герцога
Герцогу было два года, когда я его нашла. Самый расцвет для собаки. И хотя его рассвет омрачался глухотой и «постом» в лесу, пес умудрился оправиться и от худобы, и от воспаления легких. Шерсть с него слезла, до смерти напугав нас всех, но Кристиан объяснил, – это не лишай, а лишь побочка от одного из лекарств. И чувствовал Герцог себя прекрасно.
Когда отец, – посвежевший и крепкий вернулся из санатория, его встретил крепкий и посвежевший пес.
Гулять по улице с ним было нельзя: он абсолютно не реагировал на команды и пер, как танк, что с его ростом и весом было просто опасно для человека, на том конце поводка. Но папа научил его носить мяч и купил пушку, стреляющую шарами для тенниса, чтобы Герцог побольше двигался. Даже Маркус, который признался мне, что ему стыдно изменять памяти Ланселота, – сдался и приходил поиграть. Он говорил всем, что не может перешагнуть себя, полюбив другую собаку, однако, все мы не раз и не два замечали, как он крадется в ночи, как Дракула, чтобы посетить псарню.
Казалось, Герцог стал тотемным животным в доме. И все, включая новеньких горничных и помощников Николая, тайком таскали ему собачьи лакомства с удовольствием наблюдая, наблюдали как он оправляется от болезни. Как наливаются силой тугие мышцы, как сероватые заплешины зарастают новой блестящей шерсть и, как в конце концов, Герцог пытается компенсировать свою глухоту, научившись постоянно смотреть на своего Человека.
Человеком, естественно, был отец.
Собаки мыслят иначе, чем человеки. Он вряд ли соображал, кто его привез и кто выходил. Герцог искал Хозяина, вожака человечьей Стаи. Им здесь по праву был Фредерик. И пес ему подчинялся, а на меня клал лапы, как Грета и норовил облизать лицо. И я была счастлива, пока Маркус не объяснил, что пес считает будто он главный. Я не поверила, попробовала обнять Герцога, но пес среагировал точно так, как предрекал дядя. Уклонился и резко встал, оттолкнув меня задом.
– Ублюдок неблагодарный! – взвизгнула я, едва не упав в камин. – Как он смеет меня отталкивать! Если бы не я, его бы в этой семье и близко не было!
И Маркус, сидевший с шерри в глубоком кресле сказал миролюбиво:
– Она говорит о собаке.
За моей спиной, в сутане и коловратке, стоял отец Ральф, стопроцентно подходящий под описание.
– Что ты здесь делаешь?
– Я секретарь епископа.
Онемев, я уставилась на вошедшего с ним отца.
– Серьезно?! Ты издеваешься?!
– Он сюда приехал, как мой помощник!
– Да, действительно! Я-то кто такая? Всего-то-навсего твоя дочь!
В тот день ничто не предвещало беды
В тот день, когда я решила покидать мячик, ничто не предвещало беды.
Каркали в лесняке вороны. Черная кошка, сидевшая на воротах, мыла лапкой розовый рот. Герцог носился по заднему двору, изогнув шею, как жеребец. Кошка брезгливо следила за ним поверх блестящей смоляной лапки… Я даже успела подумать: видимо Герцог спокойно относится к кошкам.
Потом мир дрогнул. Испустив драконий, оглушающий рык, Герцог бросился на нахалку и… в длинном прыжке преодолел полутораметровый забор! Я видела, как кошка легкими длинными прыжками, словно издеваясь над умственно-отсталым, неповоротливым псом, взлетела на дубовую ветку. Герцог с размаху, яростно лая, уперся лапами в дерево.
Какое-то время он прыгал, разрываясь от ярости, потом поднял лапу, яростно швырнул задними пару горстей земли и затрусил прочь, в сторону Бланкенезе. Наверное, осматривать знаменитые старинные лестницы.
Я не была одета для выхода в свет, но что оставалось делать?
Схватив поводок, я перелезла через забор и бросилась вслед за Герцогом.
Он двигался неспеша, красивым легким галопом. Туристы расступались пред ним, как море пред Моисеем. И я, задыхаясь и чуть не плача от своего бессилия, бежала следом, сильно уступая Герцогу в скорости, легкости и длине прыжка.
Кричать и звать его было бесполезно. Японские туристы дружно щелкнули камерами своих телефонов, когда он промчался мимо, словно Пегас. Какая-то женщина завизжала. Какой-то ребенок крикнул:
– Ошадка!
Какай-то мужик бесстрашно вышел вперед и когда Герцог ласково повилял хвостом, схватил его за ошейник.
– Господи! – выдохнула я. – Господи, спасибо!
– Тсс! – улыбнулся он. – В этом воплощении я – Эрик. Не выдавайте никому, что я бог…
– …Эрик? – переспросила Элизабет, перебирая жемчужины у себя на шее. – Хм… Быть может, это тот нувориш, что купил старое поместье Линкштайнеров. – Какой он из себя?
Я пожала плечами.
– Обычный. Высокий. Крепкий подбородок. Он был в пуховике.
– Если у него есть челюсть, значит он точно не аристократ, – хихикнула Лизель.
Я промолчала. У Штрассенбергов был подбородок, но Штрассенберги разводили сами себя. Старинные фамилии часто отличались скошенными лицами, где нос переходил в адамово яблоко. И плохими зубами.
– Зубы есть? – не унималась Элизабет.
– Виниры. Сейчас у всех обычно, стоят виниры.
– Это даже лучше, – заверила душевная бабушка. – Если ему их выбьют, он знает, где их восстановить… Мало того, что этот никчемный пес убежал, он еще и привел тебя к никчемным знакомствам.
– Герцог не никчемный у него есть свои достоинства, – сказала я и почесала Герцога за ухом. Тот умиленно разинул в томной улыбке пасть, откинулся на спину и задрал вверх лапу, подставляя живот.
Лизель снисходительно покосилась на герцогские достоинства.
– Прости, – в сотый раз повторила я. – Я боялась, что он опять вырвется и попадет под машину, или еще куда. Я просто не соображала, что я несу, пока он не начал уточнять адрес.
– О, Маркус будет в восторге.
– Он будет в опере, – я стала чесать выпуклую, как бочка, собачью грудь.
Герцог вывалил язык и откинул голову. В таком виде он был и правда похож на кретина.
– Скажи мне: почему ты была так ужасно одета?!
– Я гуляла с собакой!
– И что с того? Ходила в экспедицию по заповедным болотам?
Лизель упорно не понимала, что нельзя играть с такой большой и сильной собакой на каблуках и в чем-то приличном. На обратном пути мы встретили зайчика, и я проехалась по мокрому снегу, как водный лыжник.
Спасибо, хоть на ногах.
– Себастьян как-то умудряется стильно выглядеть, когда он ездит верхом.
– Он ездит верхом, как ты и сказала, а не волочится вслед за своим конем на спине.
– Ладно, – сказала она и ткнула пальцем на мои волосы, скрученные в узел. – Я ненавижу говорить «в мое время», но в мое время, трусы носили поверх лобковых волос.
Я охнула и ухватилась за голову. Дурацкая привычка затягивать волосы при умывании собственными трусами…
Эрик оказался так же хорош, каким показался.
У него была модная стрижка из барбер-шопа, белые винировые покрытия, ухоженная кожа и подчеркнутая одеждой мускулатура. Даже Герцог, которые редко обращал внимание на кого-то, кроме отца, напрягся и подтянулся на передних ногах. Напряженно вытянул шею, рассматривая гостя, но… взгляд у него стал недобрый.
Как у Филиппа.
– Он не укусит? – опасливо спросил Эрик. – На улице он выглядел дружелюбнее.
– Вы не собачник, правда? – тут же завела беседу Лизель.
– Нет, – он нервно рассмеялся и покосился на ее сиськи. – Я больше люблю людей.
– Я к тому, что вы здорово помогли Верене, – уточнила она.
– На улице он в самом деле выглядел дружелюбней, – сказала я, но все-таки встала и пересела к Герцогу, чтобы успокоить его.
Мне очень не нравилось его поведение. Герцог никогда себя так раньше не вел. Ему нравился отец, нравился Маркус, нравились Николай, Хадиб, Ральф. Он был открыт общению с Филиппом и Себастьяном. И наши горничные бегали к нему на псарню фотографироваться, – настолько он был огромный, – всех Герцог привечал.
Отец говорил: собаки чуют больше, чем люди. Если кому-то не нравится их хозяин, собака это поймет.
Герцог явно чуял что-то не то.
Он перестал подрагивать рыком в сторону Эрика, посмотрел на меня и решительно мотнув головой, отодвинул меня за спину. Это было бы мило и трогательно, но за его спиной опять был камин. Вспомнив рассказы Маркуса о главенстве, я взяла Герцога за ошейник и решительно выдворила из гостиной.
Пока я этим занималась, в гостиной что-то произошло. Что-то, от чего температура понизилась.
Эрик показался мне неприступным и абсолютно чужим. Лизель, которой он тоже явно не нравился, что-то говорила о спорте.
– Горные лыжи! – ответил он без запинки. – Недавно я купил себе домик в Альпах.
– Чудесно, – сказала Лизель. – Наши мужчины, по большей части ездят верхом. Хотя, молодежь стала увлекаться яхтингом. Вы знаете, как это происходит: стоит одному из них купить яхту, яхты начинают покупать все.
Я тихонько присела на край тахты.
Эрик опасливо подобрался на своем месте, скосив на меня глаза.
– Я пилотирую вертолет, – сказал он с гордостью. – Чтобы была возможность сесть за штурвал и махнуть в Альпы.
– Как интересно, – сказала Элизабет. – И вы собираетесь парковать эту штуку здесь?
– Нет, нет, – испуганно сказал Эрик. – Я не собираюсь покупать личный!..
Я как раз размышляла, как умно и ловко Лизель раскрутила парня на откровения, когда Эрик спросил вдруг:
– Могу я поговорить с вашей внучкой наедине?
– Естественно, – Лизель поднялась. – Было приятно узнать вас, Эрик.
Он пожал ей руку.
Лизель ушла.
Каминные часы пробили ровно шесть тридцать. Я рассмеялась, уловив в этом знак. Эрик взял меня за руку. Он был уверен в себе и очень жалел меня.
– Послушай, – сказал он, – я, видимо, не так тебе объяснил. Мне, правда, хотелось побывать в Штрассенберге. Увидеть своими глазами один из этих домов, но… Я понимаю, что ты испытываешь. Я тоже когда-то был молод и влюблялся, очертя голову. Я, правда, не хотел подавать надежд.
Не найдя слов, я прокашлялась и нервно сжала пальцы между колен. Лизель говорила мне, что парней нельзя брать за яйца и класть на матрас. Надо дать им время опомниться и настроиться. Что это бред, будто у них все время стоит. Что современные женщины еще хуже средневековых доярок. Что, мол, доярки хотя бы ласково беседовали с коровами и мыли им вымя прежде, чем начать доить. А женщины сразу хватают парня за член и возмущаются, если тот от страха становится еще меньше.
Но я не брала этого дурака за член! Я даже не собиралась! Он напросился в гости, я не нашла повода ему отказать. И пригласила в дом, когда ушел Маркус.
Герцог яростно царапал лапой дверную ручку. Краем мозга, я поняла, что Маркус убьет его, или нас обоих, когда увидит. Но сил не было встать. Мимо пробежала горничная.
– Выпустите собаку, – пискнула я ей вслед. – Он двери испортит.
Девушка с размахом перекрестилась, словно я ей велела освободить дракона.
– Что… что происходит? – уточнил Эрик.
Тут Герцог сам сумел зацепить ручку и орудуя головой, как домкратом, отодвинуть дверь в сторону.
– Самара мама! – вскричала горничная, встав на лестнице и уставилась на него, крестясь с такой скоростью, что Герцог испугался и тоже встал, свесив голову. Его брыли раздувались на каждом вдохе. Лоб сморщился, глаза смотрели наивно и широко.
Лизель громко свистнула. Герцог каким-то образом улавливал высокие звуки. Он развернулся и тяжело потрусил на зов. Это было почти смешно.
– Ты сто раз на дню таскаешь ему сухарики, – вызверилась я. – Какого черта ты вдруг решила начать бояться его?
– Ну, знаете, фройляйн Виви, – фамильярно сказала горничная. – Так страшно он еще не рычал ни разу! Не все тут с детства привыкли к собакам больше себя.
Она была чертовски права: я еще в жизни не видела Герцога таким.
– Да, ты права…
Мне тоже было не по себе от этого рыка.
– Как мотор в пустой бочке, да?
– В бочке с привидениями…
Эрик прокашлялся, намекая на то, что он не договорил.
Я вздохнула и повернулась.
– Эрик, пожалуйста, я тебя прошу! Уходи!
Наверху, глухим басом залаял Герцог.
– Верена! – закричала Лизель. – Он чует Фредерика… О, черт!
Дом задрожал, когда пес ринулся вниз по лестнице и нетерпеливо, затанцевал у двери. Эрик дрогнул.
– О, черт! – сказала я, запоздало. – Тебя увидят!..
Мне было стыдно. Эрик все продолжал.
– Я не ищу жену в ближайшее время, – выдохнул он.
Я встала с открытым ртом.
Жену?
Не зная, как объяснить ему, ни разу при этом не заорав, я лично сбегала в гардеробную и принесла его пуховик. Унижение не подлежало измерению в баллах.
– Все, сил моих нет. Сгинь, придурок!
Эрик это явно принял за неумение принимать удары судьбы.
– Мы еще станем замечательными друзьями, – заверил он. – И вместе надо всем посмеемся.
– Убирайся! – я ухватила Герцога за ошейник, пытаясь одновременно справляться с истерикой и с собакой. – Пшел вон отсюда! Немедленно, пошел вон!
Отец уже шел к дому, в сопровождении сразу двух своих личных секретарей. Ветер трепал подолы черных сутан и когда все трое ускорились, услышав, как я ору, мне захотелось разбить себе голову о бетон.
Потом, как Эрик и обещал, мы все над этим смеялись. Но в этот миг, при Ральфе, мне не было ни капли смешно!
– Кто это? – спросил отец.
– Расходимся: он не хочет жениться.
– Я позвоню тебе через пару дней! – сказал, увенчанный своим величием Эрик. – И мы…
– ПОШЕЛ ВОН!
И он пошел. Священники расступились. Ральф отошел последним, словно невзначай оказавшись с гостем лицом к лицу. Он не имел в виду своей внешности и комплексов, что та вызывала у посторонних, но Эрик чуть стушевался и покраснел.
– Ральф, – укоризненно произнес Хадиб и тронул его за локоть. И лишь тогда, Ральф нехотя отодвинулся, а Эрик довольно быстро пошел к воротам.
– Серьезно, отец фон Штрассенберг? – спросил епископ и встал перед Герцогом на колено. —А кто мой хороший мальчик? Кто мой хороший мальчик?
Сидя, откинувшись всей спиной назад, Герцог радостно улыбался, яростно стуча по земле хвостом и пытался давать отцу то левую, то правую лапы.
