Соро Кет
Се ля Ви!
Виви может родить лошадку?
Ужин подали в восемь. После того, как Себастьян закончил спич в честь рождественского вечера, перечислил имена всех новорожденных года, он представил Ральфа, как сына, перечислил его успехи в церкви и бизнесе, после чего презентовал миниатюрный фамильный герб из белого и красного золота. Когда Ральф открыл коробочку, у него немного увлажнились глаза.
Граф его обнял. Он так гордился им. Его красотой и его успехами. Он этого даже не скрывал. Как и того, как его разочаровал Филипп.
Сам он, наблюдавший за Себастьяном поверх своего бокала, выглядел равнодушным, – видно уже притерпелся. Фердинанд аплодировал громче всех и садясь, Себастьян ласково потрепал его по плечу. Видно теперь, когда жена разрешила привести подходящего второго сына, ему было легче смириться с ориентацией третьего. Марита, похоже, мыслила в том же ключе: если муж перестанет третировать Фердинанда и намекать, что он – второй сын в семье, а обязательств второго сына пока что не отменили… почему нет? Все лучше, чем после смерти Рене-старшего, расстаться еще и с Ферди.
Близнецы, как подобает подросткам, напустили на себя гордый и независимый вид. Только Рене-младший, который был еще слишком мал, чтобы помнить Ральфа или понимать, кто он, как зачарованный потрогал его за волосы.
– Прямо как у Цезаря, – сказал он, благоговейно распрямив одну волнистую прядь, которая тут же упруго вернулась в форму.
Себастьян развеселился.
– Если бы я был отцом Цезаря, я бы сказал, что состоялся как произ… эээ, ладно. Да! Кстати, Ральф, ты должен видеть моего Брута. Вот это конь! Ты глазам своим не поверишь, когда увидишь!..
– Но ты же не подаришь ему жеребеночка? – заволновался Рене. – Который вчера родился?
И граф, донельзя гордый тем, торжественно заверил:
– Тот – только твой, малыш! Тсс!..
И Рене-младший, торжественный и довольный, взял двумя руками бокал с виноградным соком.
– Ну, хорошо. Тогда, добро пожаловать в семью! – продекламировал он и взглянул на мать. Марита, вздохнув, кивнула.
Хоть какое-то подобие приличных светских манер. Все остальные лишь рассмеялись. Все, кроме близнецов и Филиппа.
После второй перемены блюд Рене поменялся с матерью, которая предпочла сесть с Ферди. И занял место по левую руку от отца. Похоже, он собирался вырасти полной противоположностью того, первого Рене, который терпеть не мог лошадей и был болезненным и хилым подростком. И граф любил его, как когда-то давно, еще в детстве, любил только одного Филиппа.
В свои неполные восемь, Рене был крепенький, розовощекий и безудержный. В холле до ужина мне уже рассказали, что настоящий наследник именно он, хотя об этом пока что не объявляли. Филипп, сидел по правую руку отца, как предписывал этикет, но граф еще ни разу вправо не обернулся. Он весь был поглощен младшим сыном. Похоже, это злило Филиппа гораздо больше, чем присутствие Ральфа.
Рене это видел и ни в чем себя не стеснял.
Он пробовал все, что отец клал себе в тарелку. Он выпросил разрешения выпить разбавленный трижды глоток шампанского. Он решил притвориться пьяным и начал открыто наезжать на Филиппа.
– О, господи, – потрясенно выдохнул Ральф, – вы что-то подмешиваете новым членам семьи, или почему я вижу Филиппа в двух вариантах?
Я фыркнула: даже если бы Рене был не братом, а сыном Филиппа, он не мог бы быть еще более на него похожим!
Под шумок перепало и близнецам.
Близнецы, которые тоже были ершистые, уже ерзали, готовые устроить младшему брату трепку. Не за столом, конечно, но в замке так много мест, куда даже очень дерзким маленьким мальчикам, лучше не попадать. Рене их просто не замечал. Его взгляд горел совсем недетскими чувствами. Графу пришлось два раза одернуть младшенького, который вслух размышлял о том, что будет, если «Джесси умрет, не оставив деток».
– Джесси оставила деток, – сорвался, в конце, Филипп. – Если Джесси умрет, я женюсь на Виви, понятно тебе, маленький говнюк? Она будет рожать мне детей, пока у нее матка не вылетит.
Последнее явно предназначалось Ральфу, но все за столом просто онемели. Больше всех, Марита, которая лишилась матки после последних родов. Только Рене ничего не понял.
– У Виви нет матки! – заявил он с вызовом, явно имея в виду кобыл с жеребятами. – И сам ты говнюк!
– Молчать! – оборвал отец и я не до конца поняла: кому он это. Умолкли оба. И Филипп, и Рене-младший.
– Еще одно слово, Рен, и ты пойдешь в постель без подарков.
– Но, папочка!..
– Никаких но! Вы все воспитаны хуже, чем бешенные собаки! А ты?! Ты думаешь, что несешь, Фарринели чертов?! Мало того, что грызешься на равных с этим щенком, еще и мелешь такое!
Филипп дернулся, сжав салфетку. Потом усилием воли расслабил пальцы.
– Извини, – процедил он в сторону матери.
– Верена же не может родить лошадку? – громким шепотом уточнил Рене у отца.
– Нет, – фыркнул Себастьян и ласково посмотрел на меня. – Если б она могла, я бы сразу ее в завод поставил…
Я поджала губы: очень смешно.
– Уже повстречалась с папой?
– Нет.
Порой я чувствовала взгляд епископа, порой я видела, как на меня посматривает Филипп. И сердце откликалось на взгляд одного, совсем, как тело на взгляд другого. Я размышляла о том, что у меня нет гордости, раз я вновь и вновь возвращаюсь к мысли о том, как уехала однажды в гостиницу. Аккурат из этого дома.
И о том, как писала корявыми буквами письма, которые Ральф обещал отослать отцу. Когда официальная часть закончилась и все разом разбрелись «пудрить носики», я потеряла обоих из виду.
Ральфом завладел Себастьян.
Марита разговаривала со своими родственницами, Фердинанд настраивал скрипку, близнецы были сопляки, к тому же, планировали убийство. Только Рене сидел рядом с графом и молча слушал, держась рукой за его колено.
Я тоже так часто сидела в детстве. Вцепившись в ногу отца. И сердце снова заледенело, оборвалось. Теперь мне уже казалось: я неправа, решив избегать его. И очень зря на него набросилась, как бешенная собака…
Кто-то протянул мне бокал, я не глядя взяла и лишь потом узнала кольцо Филиппа. Алый рубин в серебре. Старинный, почти ритуальный, перстень наследника.
– Я должен извиниться, – сказал он. – Маленький выродок меня просто вывел… Я ляпнул, не подумав.
– Принято, – неохотно бросила я.
После всего, что он сделал летом, эта тирада была сущей мелочью. К тому же спор можно было продолжить лишь в диалоге, а я не особенно хотела с ним говорить. Когда он был рядом, я хотела лишь одного… сама себя презирая.
– Это она прислала мне те бумаги? – спросил Филипп, помолчав. – Та женщина? Стелла Как-то Там?..
– Да, – сказала я. – Было мило, что ты прислал их в Баварию и дал показания. Это здорово помогло.
– Меня заставил отец. А про бумаги ты сама ему рассказала.
– Но это ты ведь мне позвонил, чтобы обозвать потаскухой, – диалог уже шел, можно было и поругаться. – Так что спасибо!
Я поднялась было, но в зал вернулся епископ и я вновь села. Филиппа я ненавидела много меньше.
– Я взревновал, – буркнул он. – Сам не знаю, чего я так дергался… Верность на самом деле, такая блажь. Физическая не стоит и цента, если моральной нет. А как проверить, верна ли женщина в голове?
Он обернулся, заметив, что я не слушаю и тут же понял, на кого я смотрела.
– Неужто, я сравнялся с Самим пресвятым отцом дядей Фредди? Ты игнорируешь только нас двоих.
– Отстань, а? – процедила я еле слышно. – Не заставляй меня вечно жалеть о том, что ты не в тюрьме.
– Уверен, ты в самом деле жалела… Нос вверх, Цукерпу! Я ведь буквально запихал тебя в постель к Принцу. Сам он чересчур много рефлексирует, чтобы просто взять кого-то и опрокинуть… Но его деньги никуда теперь не уйдут. Тут я даже не сомневаюсь. Никакой другой вертихвостки! – Филипп внимательно посмотрел на меня.
Я не ответила: похоже, Лизель тогда немного перестаралась и он поверил, что я стану тайной мирской женой священника, который на семь миллионов больше миллионер, чем он.
– Он даже умудрился закрепить за мной деньги Джесс, – отозвалась я и Филипп подавился собственным ядом.
У меня появилось неприятное чувство, что за время что мы не виделись, Филипп отупел. И еще одно, еще более неприятное: что он всегда был таким, я просто не замечала.
– Да брось ты, – сказал он. – Я знаю, ты с ним не спишь. Похоже, ему надо ненавидеть женщину, чтобы у него хоть на сантиметр встало. Ну, или собираться с духом два месяца.
– Тогда ты сам понимаешь, как я зла на тебя. За все, что ты натворил, решив, будто сплю…
– Судя по запаху, – сказал Филипп грубо, – ты зла из принципа, а сама течешь. Я пойду к себе, задолбался… В свою старую комнату. Если хочешь, то поднимайся, нам больше не нужно прятаться и ехать в отель.
Он вышел. Я посмотрела вслед. Еще никогда я не хотела его так сильно, как в этот вечер. Еще никогда так сильно не презирала себя. Однажды, я чуть не уморила себя голодом. Просто на дисциплине. Без секса обходиться было сложней…
Себастьяна отвлекли, – какая-то молодая пара, смутно знакомая, – подвела к нему мальчика… По традиции Себастьян и Марита были крестными всех сразу штрассенбергских отпрысков. Рене насупился, я тут же уцепилась за Ральфа.
– Мне нужно, чтоб ты пошел со мной. Немедленно!
Он пошел.
Бесценно!
Лицо Филиппа, в тот миг… Когда он увидел, что я пришла не одна и уж не мог взять назад все то, что сказал мне, когда я открыла дверь. При виде Ральфа он онемел.
– Вот, ты теперь сам слышал! Он пристает в сексуальном плане и всяко разно терроризирует, – сказала я Ральфу. – Ты мой опекун, ты должен предпринять какие-то меры!.. Вот, предприми!
Ральф тоже скис. Он-то думал отделаться малой кровью, думал, я начну к нему приставать, а он откажет, сославшись на полный дом родственников. Ну, может, поцелует разок-другой… Фила он не учел.
Вид у них обоих был жалкий.
Филипп был не в той позиции, чтобы переть на Ральфа. Ральф только-только вошел в семью и не просек, что тут сейчас происходит. Я тоже не до конца это понимала, – меня же не было почти год. Я уловила главное: Филипп не в фаворе. Осталось только выяснить, почему.
Какое-то время, они молчали. Потом Филипп потер ладонью макушку и заявил:
– Тебе не кажется, что ты перегибаешь с принципиальностью? Да, я ступил тогда, когда подписал бумаги после того, как нанюхался. Но мать твою, много лет прошло!.. Может, уже как-то переступишь через свои долбаные принципы? Та земля сильно выросла в цене. Утроилась!
Ральф очень дорожил принципами, но после Филиппа и Хади, так и не смог завести хороших друзей. Не говоря уж, о деловых партнерах. Поэтому он вздохнул и признался:
– Да, я перегибаю… И насчет твоего бывшего партнера, я долго думал, но все-таки решил не иметь с ним дел.
– Почему? – удивился Филипп.
Искренне.
Ральф поморщился.
– Потому что на нашей ссоре зарабатывают все, кроме нас с тобой! – сказал он. – Я сам уже давно хотел с тобой встретиться и поговорить. Но думал, ты злишься из-за… – короткий взгляд на меня. – Я знаю, что ты подавал заявку… Что если мы снова объединимся и попробуем взять грант? Вдвоем у нас больше шансов. И лучше мы поделим прибыль с тобой, чем с Джеком или кем-то еще. Мы ведь братья с тобой теперь… По крови, не только дважды молочные.
– Уррод, – прошипела я.
Филипп закусил губу, словно в самом деле раздумывал, а не рвался броситься Ральфу в ноги и слезно благодарить. Я чувствовала себя дурой. Но все равно, в глубине души, где-то глубоко-глубоко, была рада, что они помирились.
– И ты поможешь мне все уладить с Джесс?
– Джесс – овощ. Не такой вареный, как притворяется, но все равно – далеко не в лучшей из своих форм. Раджа считает, у нее начались необратимые изменения интеллекта. Если комиссия это подтвердит, Джесс вообще уже не будет проблемой.
– А что насчет нее? – спросил Филипп.
– На нее ты тоже что-то переписал?
– Ты издеваешься?!
– Я не издеваюсь. Я просто знать хочу, о твоих проблемах.
– Нет, но отец настаивает на браке, чтобы сгладить то недоразумение, а бабуля открытым текстом сказала «нет». Что все награбленное… ну, то есть, заработанное ею в законном браке, она доверит только тебе. В комплекте, разумеется, с внучкой.
Я сделала покер-фейс, притворившись, будто сама шокирована. Ральф, который об этом не знал, закатил глаза.
– Эта «бабуля» сейчас на лыжном курорте. Осваивает скейтборд. Она мне еще очень-очень нескоро что-то доверит, – ответил он. – Кроме того, не забывай: я священник, хотя и считается, будто отстранен. Как вновь признанный сын твоего отца, я не могу снять сан. Второй сын в семье. Ну, ты помнишь. Сам мне рассказывал. Вряд ли Лизель сказала это всерьез. Даже она не станет делать из Ви наложницу. Она – Ландлайен, не Борджиа.
Филипп перестал считать деньги Лизель и широко ухмыльнулся. Совсем как раньше, когда ему было шестнадцать лет, а Цезаря еще не было и для Себастьяна существовал только он один.
– Помнишь?.. – Филипп указал на какие-то фотографии в черных рамках и Ральф, присмотревшись, расплылся в той же улыбке.
Это была та самая фотография, что висела у него в кабинете. Себастьян, Филипп и Ральф. Все трое держат в руках охотничьи ружья и улыбаются, словно своего стоматолога представляют. Все тридцать два зуба напоказ. Странно, что я никогда не замечала их с Филом сходства.
– У меня она в кабинете висит.
– Что, прям со мной?
– Ну, у тебя ведь тоже со мной.
Филипп пожал плечами: это уже много лет была не его комната, но Марита из чистой сентиментальности, сохранила все в первозданной целостности. Книги, диски и фотографии.
– То были времена!.. – мечтательно сказал Филипп и я подумала, что ни он сам, ни Ральф уж не помнят, каково это было на самом деле.
Боль, страсти, ошибки, слезы, любовь… А может, это я пока что не понимаю и взрослые проблемы куда болезненнее. К тому же, судя по Стелле, влюбиться по уши можно и в пятьдесят.
– У тебя до сих пор остался CD-проигрыватель? – Ральф шагнул, забыв про меня и я ревниво шагнула следом, чтобы они не успели захлопнуть дверь.
Филипп мягко преградил путь.
– Прости, но нам нужно поговорить, Верена. Наедине…
Ральф обернулся, опустил голову, кусая губу. Мое лицо, наверное, надо было видеть… Бесценно!
Призрак из Прошлого
Сидя в каком-то потайном уголке, я пожинала плоды содеянного. Хотелось выть от ярости, хотелось жечь и стрелять… хотелось умереть от обиды. Как они смеют так поступать со мной?! Все, что они сумели, они сумели только благодаря мне!
Не будь меня, ничего бы не было!
Я понимала, что не совсем справедлива, понимала, что лишь накручиваю себя, но ничего не могла поделать. Ярость была моим способом пережить боль. Плакать я никогда толком не умела. По крайней мере, красиво, как могла Джесс.
На миг мне почудилось, что на Галерее качнулась тень. Я замерла и прислушалась, но шагов не услышала. Тогда я набралась смелости перевести дыхание и высморкать нос. Я все еще этим занималась, когда чья-то фигура встала передо мной.
– Верена!?
– Папочка? – машинально пискнула я.
Годы взвились между нами как снежный вихрь; потом растаяли.
– Верена, – сказал он шепотом и опустился передо мной на колени. – Господи, я думал, ты никогда меня не простишь…
Я дернулась, прижавшись к стене. Рука, протянутая ко мне, упала. Он был уже не таким огромным, как я запомнила, но все равно высокий, крепкий, широкоплечий. Очень похожий на Маркуса и в то же время, абсолютно другой.
«…я же не знала, как та же фактура смотрится на тестостероновом движке!» – рассмеялся в голове голос Джессики.
– Я не простила, – сказала я, накрученная туже пружины. – Я просто не сразу поняла, что несу. Какого черта тебе от меня понадобилось?
– Опять из-за них страдаешь?
– А ты бы хотел, чтоб из-за тебя?
Отец поджал губы, глубоко вздохнул и поднялся, хрустнув коленями.
– Так и не определилась, кто тебе больше нужен? – спросил он ровно, словно не понимал, что я зла.
– Это не так уж важно, – сказала я, не в силах не отозваться. – Я никому из них не нужна. Говорят, что девочка всегда влюбляется в «папочку»… Даже странно, что они оба еще не смылись вместе с тобой!
Епископ даже не изменился в лице.
Он посвятил много лет служению и сталкивался с более изощренными собеседниками.
– Я уехал не по своей воле. Теперь я здесь.
– Я таааак рада! – сказала я. – Что ты здесь делаешь? прячешься от меня?
– Не хочу разговаривать с Себастьяном, – сказал он коротко и сел рядом, прислонившись спиной к стене и положил руку на колено.
Снова защипало в носу. Да, я почти что его не помнила. Лишь по портретам и фотографиям, что наделал Маркус, когда Аида писал. И эта поза была настолько знакома по фотографиям, что мне почудилось, будто бы у его ноги лежит Грета.
– Ты еще разводишь собак?
– Нет, – сказал незнакомец, бывший моим отцом. Потом помолчал. – Верена…
Голос сорвался, он так и не заговорил.
Я покосилась на маленький белый шрам на его ладони. Между большим и указательным пальцем. Перехватив мой взгляд, епископ потер ладонь. То был стигмат на память о встрече с чайками. Я машинально вскинула руку, дотронувшись до виска. Крики чаек словно в магнитофонной записи, резко вспыхнули и затихли.
– Почему ты не позвонил мне?! – всхлипнула я. – Тогда, когда ты знал, что Джесс тебе больше не повредит! когда я была в Баварии, лежала в больнице?!
– Верена…
– Ты всех на свете обзвонил! – перебила я. – Лизель, Ральфа, Маркуса!.. Всех, только не меня!.. Одного лишь твоего слова было достаточно, чтоб я немедленно перестала…
Отец повернулся. Его лицо утонуло в черной густой тени.
– А почему ты никогда не звонила сама?
– Куда?!
– Ты не умеешь гуглить? Ты много лет, как не маленькая и видит бог, в мире не так уж много священников с моим именем! В любой стране, где бы я ни был, я всегда оставлял распоряжение для секретаря, на случай если ты попытаешься, – его голос опять сорвался, он шмыгнул носом. Коротко спросил: – Почему?!
– Потому что ты от меня уехал.
– Я уехал от Джесс.
– Ты этого не сказал!..
Мы снова умолкли, прислушавшись к голосам внизу.
Себастьян с домочадцами и обслугой занимал всю центральную часть замка и Восточное крыло. Западное в котором сидели мы, давно не использовалось. Марита не желала вкладываться в ту часть истории, что бросала тень на ее семью. Три сотни лет назад, граф Рихард пристроил Западное крыло для своей любовницы Кунигундэ, родившей для него сыновей. Себастьян происходил от старшего сына любовницы. Марита – от одной из дочек законной жены.
Ребенком я часто прокрадывалась сюда на спор со своими кузенами и кузинами. Став старше, я бывала здесь с Филом.
– Я не смогла бы связаться с тобой, даже если бы я осмелилась, – сказала я глухо и опустила голову, чтоб папа не видел слезы. – Джесс постоянно за мной следила. Все мои телефоны, компьютер, истории поиска… У меня на каждом приборе стоял контроль. Она не отпускала меня ни на день. Мой телефон всегда оформлялся на ее имя и она в любой миг могла взять распечатку звонков.
– Я это подозревал… Но я следил за тобой… В Инстаграме.
– Почему ты не написал мне туда?!
– Что я должен был написать тебе там? – вспылил он в ответ. – «Оденься!»
Я покраснела в спасительной темноте.
Свой Инстаграм я рассчитывала на Ральфа, Антона, Андреаса… На Филиппа, в конце концов. Что это может видеть мой папочка, я никогда не думала. Мне вдруг отчетливо припомнились ряды фотографий и допустимые ракурсы, в которых я показала грудь.
Инстаботы имеют что-то ужасно личное против женских сосков.
Отец вдруг поморщился и чуть слышно ахнул, вскинул руку к груди.
– Все хорошо? – испугалась я.
– Да, ничего. Изжога… Слушай, Цуки, я не хочу после стольких лет сидеть тут и ругаться с тобой. Если ты злишься только из-за того, что я обзвонил кого угодно, кроме тебя… Я не осмелился. Я думал, ты давно про меня забыла. Я думал, я не имею права звонить тебе и что-то там говорить. Клянусь, любимая, если бы я знал, что я по-прежнему имею значение, я позвонил бы тебе. Я клянусь тебе!
Я подалась вперед и встав на колени, обняла его. Положила, как в детстве, голову на его плечо.
– Ты моя любовь, папочка! Ты – моя любовь.
Ничего не ответив, отец прижал меня еще крепче к себе и поцеловал в голову. От него пахло одеколоном и каким-то лекарством, но я не обратила внимания.
Внизу как раз начинали вручать подарки.
По старому обычаю, после этого матери с детьми разъезжались по домам, а гости постарше оставались веселиться по-взрослому. Я еще помнила, хоть и слабо, собственный опыт. Со мной всегда уезжал отец, а Джессика с Маркусом оставались. На этот раз я сама была взрослая и участвовала в игре «Тайный Санта». Родственники тянули бумажки с именем и покупали подарки. Вообще, подарки от Святого Николауса, в Германии вручали шестого декабря, а на Рождество подарки раздавал Младенец Иисус, но американская традиция пришла к нам и пришлась очень кстати. В такой огромной семье, как наша, дарить и получать подарки всем сразу могло бы стать разорительным.
Роль «младенца Иисуса» исполнял граф.
Белобрысые темнобровые мальчики, одинаково раскрасневшись от возбужденного ожидания, ждали, пока выйдет граф и начнет вручать им подарки. Девочки в семье были редкостью и слишком разбросанные по возрасту, они держались маленьким испуганным косяком.
– Кто тебе достался? – спросил отец, когда мы спускались с лестницы под радостный ор мальчишек, которые словно дикари скакали у елки.
– Тетя Кларисса, – сказала я и закатила глаза до самого мозга. – Не знаю, зачем ей все еще что-то дарят? Ей все равно ничего не нравится… Ты помнишь тетю Клариссу?
– Еще бы! – сказал он, закатывая глаза. – Что ты подаришь ей?
– Я заказала ее портрет маслом у одного из друзей Мариты. Жду не дождусь, как она на это отреагирует, – сказала я и передразнила: – «Это полностью вульгарная безвкусная вещь! Смотреть противно!»
Отец рассмеялся, погладив мою ладонь, которую я не на миг не снимала с его согнутого локтя.
– А тебе кто достался?
– Я вообще не собирался сюда идти, пока не выяснил, что ты тоже будешь… – папа остановился, развернувшись ко мне.
По телу снова прошла волна: любовь, восторг, обожание. Словно и не было этих лет. Лишь я стала ростом выше.
– Ты такой красивый, – сказала я, погладив его подбородок кончиками пальцев.
– Не сочиняй, – покраснел отец.
Быть может, так говорила Джессика.
– Ты – вылитая мама, – сдавленно прошептал он, рассматривая меня.
И волшебство закончилось.
– Если ее известкой облить, – обрезала я. – Тебя долго не было, и ты ничего не знаешь. Мы с Джессикой теперь – кровные враги. Я понимаю, что ты, возможно, любил ее. Но если так, тебе лучше вернуться к ней.
Он глубоко моргнул и кивнул:
– Ты очень красивая. Так – пойдет?
Помедлив, я выжала улыбку.
– Давай, уйдем отсюда? – сказал отец. – Так понимаю, «Принц» возражать не будет.
ЧАСТЬ 4.
Верена.
