полная версия
Сергей Владимирович Киреев
Люди идут по дороге
«Столбы за окном, как скелеты…»
М. С.
Столбы за окном, как скелеты,
И ветер порывистый, шквальный.
Вдали ни огня, ни просвета.
Стакан залудить – и нормально!
Я в бизнес вписался, как в бездну,
Охрип, и прокурена плевра,
А если я завтра исчезну,
Родня и не чухнется, стерва.
Геройские звёзды на лацкан
Общественность мне не прицепит.
И люди то в форме, то в штатском
Мечтают вогнать меня в трепет.
Смурной и угрюмый, как осень,
Начальник, майор, в ходе шмона
Привычно и вежливо просит
На лапу четыре «лимона».
В Госбанке служивые люди
Беснуются радостным роем:
«Наличности нет и не будет,
Мы всех толстосумов прикроем!»
Пускай мою кровь без возврата
В бокал наливают хрустальный.
Пожалуйста, пейте, ребята,
По сто пятьдесят, и нормально!
Сквозняк ощущаю макушкой.
Извилины в вечных мозолях.
Я помню – «макар» под подушкой,
«Калашников» – на антресолях.
Сосед семенит по аллее,
Пирог пожирает пасхальный,
Кричит мне: «В пивной веселее!
Ребята нальют, и нормально!»
А если я шею и спину
Ввиду воспалённого нерва
Согну и безвременно сгину,
Родня и не чухнется, стерва.
Я за полночь с другом надежным,
С Семёнычем сел капитально.
Гори оно всё, сколько можно?
Стакан залудить, и нормально…
1991
«Под балконом черешня поспела…»
Под балконом черешня поспела,
А людя́м кислород перекрыт:
Здесь инду́ стрия раньше гудела,
А теперь ни хрена не гудит!
Луч змеи, словно тонкое жало,
По заводу скользит тут и там.
Всё крутиться у нас перестало,
Всё вокруг повалилось к чертям!
Петька в воздухе вертит лопатой,
У него и азарт, и кураж:
«Я хочу бить рекорды, ребята!»,
А ему отвечают: «Шабаш!»
Толстосумы над ним пролетали,
За успех выпивали до дна,
Петьке сверху рукой помахали:
«Не сдавайся! Держись, старина!»
Эх, тоска, словно плётка тугая!
Петька с криком: «Вперёд! Победим!»
Транспортёрную ленту тягает —
На разливке, вручную, один!
Толстосумы от счастья гогочут,
Из ружья завалив кабана,
И обратно летят, лясы точат,
Петьке машут: «Держись, старина!» …
1995
«Суббота. Утро. Гомон-крик. Толпа штурмует гастроном…»
Суббота. Утро. Гомон-крик. Толпа штурмует гастроном:
Кашира, Тула, Клин, Можайск, и мы – десант из Костромы,
Мешки, авоськи, рюкзаки, бутылки, банки, пыль столбом,
Москва для нас – не ближний свет, а жрать-то надо, чёрт возьми!
Толкает, жмёт со всех сторон угрюмый, дёрганый народ,
Здесь лица серые у всех, как будто снег в конце зимы,
И каждый местный скалит рот, скулит, ревёт, как бегемот:
«А ну, колхоз, посторонись!» А жрать-то надо, чеёрт возьми!
Нам продавщица овощей кричит: «Придурки, скройтесь с глаз!
Бараны, бестолочи, сброд!», а мы ей: «Дочка, извини!»
И пересортицу, гнильё она сует нам, и на нас
Имеет гривенник с рубля. А жрать-то надо, чёрт возьми!
Я слышу – бабы мне кричат: «Айда на площадь Ногина,
Там колбасы невпроворот, народу нету до семи!»
И мы туда – на трех такси, со всех колёс! Но ни хрена!
Замок. Закрыто на учёт. А жрать-то надо, чёрт возьми!
У трёх вокзалов, вон, снуют проводники, у них аврал,
Скупают всё, везде, у всех. О, Боже, грешных вразуми!
Хлеб-соль и весь другой товар в утробу хищную вобрал
Вагон «Москва – Владивосток», там тоже люди, чёрт возьми!
В «Новоарбатский» гастроном, как в Мавзолей, очередя,
А сбоку – тайные ходы, исчадье ада, царство тьмы.
Сейчас туда из чёрных «Волг» нырнут и нас опередят,
Чего хотят, то и берут. А нам что делать, чёрт возьми?
Товарищ важный подкатил и нам с три короба наплёл:
«Кальмаров, карпов, осетров, балык, шашлык могу достать!»
Он с нас собрал по пять рублей, ушёл и больше не пришёл,
Наверно, место позабыл, где мы его остались ждать!
Сержант нас гонит по домам, как вошь тифозная, пристал,
Но мы упёрлись: не уйдём, хоть режь, расстреливай, казни,
Нам говорили, здесь у всех душа и совесть – как кристалл!
Тот человек, что деньги взял, придёт, мы верим, черт возьми!
Мы на скамейках будем спать, а завтра утром – снова в бой!
Со свежих глаз сумеем все – и грудью встать, и лечь костьми!
«А ну, мешочники, подъём!» – нам крикнет утром постовой.
Москва для нас – не ближний свет. А жрать-то надо, чёрт возьми…
1985
«Я – кукла…»
Я – кукла.
Я мордой кулак принимаю хитро́ .
Опухло
Моё от пинков и ударов нутро.
Со мною
Мой ангел-хранитель, палач и партнёр,
Он роет
Копытами грязь – славный парень, майор.
С моей подрасстрельной статьёй я от вышки, от пули
Отмазан. Я куклой служу вот при этих ребятах,
Им ветры горячие душу прожгли и продули,
Они – моя высшая мера, мой крест и расплата.
За шею
Железный захват! Мне командуют: «Бей!»
Темнеют
Рубцы и мозоли на роже моей!
Он лупит
И слева, и справа, в охотку и всласть!
Он любит
Подсечь и добить. Я не должен упасть!
В Анголах, Афганах ему куковать, мне – на досках, на нарах,
А нам бы с девчатами рвать васильки в чистом поле!
Соперник силён, но и я далеко не подарок,
Мы рубимся насмерть! Он честный, он всё мне позволил!
Сквозная
Дыра вместо сердца с душой у него.
Я знаю:
Мой шанс на побег – ноль, всего ничего.
Он в норме —
Глаза как репьи, и оскалена пасть,
Он сдёрнет
Три шкуры с меня. Я не должен упасть!
Ещё полминуты! Я пойман на ложном замахе.
Тройной апперкот! Задыхаюсь, и солнце потухло!
Держусь! Устоял! На плечах голова, не на плахе!
День прожит, и шанс мой со мною. Я кукла…
1993
«Ты бывший морпех, ты теперь городской глава…»
Ты бывший морпех, ты теперь городской глава,
Ты мэром назначен и тащишь свой тяжкий груз.
С секретной войны ты когда-то, живой едва,
Из Африки в гипсе вернулся назад, в Союз.
Пустыня отпела оставшихся там ребят,
И новое, юное племя, служивый люд —
Коллеги, что вместе с тобой за столом сидят,
Тебя, только свистни им, сукам, живьём сожрут.
Тыща вёрст до родного села.
Ты, как в детстве, летаешь во сне
Над рекой, где прозрачна вода и светла —
Каждый камешек виден на дне.
Ах, как ты нырял в неё, помнишь? – крутой обрыв,
Песчаный пригорок, – девчонки, разинув рты,
Глядят и галдят: «Берегись!» Ты летишь, летишь,
И брызги уже, словно пули, секут кусты!
Ты вырос. Ты в низких поклонах не гнул хребет, —
И честь, словно шпагу, чтоб ни было там, хранишь.
«Да где ж ты видал-то её?» – говорят тебе,
А ты только молча зубами в ответ скрипишь.
Ты закроешь глаза в тишине
На секунду, и снова с тобой
Золотые берёзы в закатном огне
И костёр над рекой голубой.
Твой шеф, твой хозяин, ворюга, подлец и скот,
Что может любого в упор наповал сразить
Звонком куда надо, тебя в кабинет зовёт
И мордою будет об стол битый час возить.
Мол, как-то ты мало доходов в казну принёс,
Бюджет, не бюджет, поглядим, вот сюда ложи!
Ну, ладно, солдат, ну, чего ты воротишь нос?
Что честно, что нет, дома мамке своей скажи!
…Хуже пьяной трясучки тоска
Сердце рвёт. А в родной стороне
Ждут тебя. Там светла и прозрачна река —
Каждый камешек виден на дне…
2005
«Я хожу…»
Я хожу
по степи в печали,
Огоньки
светятся вдали.
Вот меня
девки повстречали
И в забой,
в шахту привели.
Там – ещё
четверо приблудных
Спят в углу.
Клавка им орёт:
«Вас – лихих,
смелых, безрассудных,
В бой, в прорыв
Родина зовёт!»
Мрак в окне.
Клавка, словно кукла,
Вдаль глядит,
и в глазу – восторг:
Мол, рекорд
по добыче у́ гля
Будет бить
Сашка, наш комсорг!
Вы ему
малость подмогнёте,
Будто он
выдал десять норм,
И у нас
будете в почёте,
И иметь
крышу и прокорм.
Мы в забой
после двух бутылок,
В ночь пошли,
мутные уже,
Кто-то вслед
мне шепнул с носилок:
«Эй, братан,
будь настороже!»
Клавка мне
спела панихиду,
Подмигнув
глазом голубым:
«Если ты
станешь инвалидом,
Мы тебе
грамоту дадим!»
Мне назад
больше нету хода.
Ой, хрустит
шейный позвонок!
На меня
рушится порода,
И стоит
в стороне Санёк.
Я лежу.
Сашка, злой, суровый,
Мне в карман
сунул три рубля:
«Ты шахтёр,
а не хрен моржовый!
Встань, воспрянь,
дай стране угля!»
Мы впотьмах,
впятером, зверея,
Грызли пласт
из последних сил.
«Эй, вы, там,
гаврики, быстрее!» —
Веселясь,
Сашка голосил.
Нас наверх
вынесли из шахты.
Все бегут
Сашку поздравлять:
«Есть рекорд!
Счастье! Ух, ты, ах, ты,
Брат ты наш,
Саня, так держать!»
Ой, ой, ой,
бедный я, несчастный!
Сашка – трус,
гнида и сморчок,
А ему
вымпел дали красный
И на грудь
вешают значок!
Мне дают
серебром полтинник:
«Пиво пей,
кушай винегрет!»,
А ему —
именной будильник,
Патефон
и велосипед!
На дворе —
праздник Первомая.
Я вошёл
в штопор и в пике,
Я вразнос
с девками гуляю,
Водку пью
в красном уголке!
Я башкой
вдарил по баяну,
Мне тоской
челюсти свело!
Клавка, тварь,
мне бинтует рану:
«Ты чего?
Всё идёт по плану,
Лес рубить
время подошло!»
Я бегу
вдаль во тьме кромешной,
Клавка вслед
машет мне рукой:
«Не споткнись,
друг ты мой сердешный,
Ты прости,
Сашка – мой герой!»
Ой, ой, ой,
синий, как из морга,
Лик луны
замер над землёй,
Ой, ой, ой,
я избил комсорга
На углу
около пивной!
Вот меня
в «воронок» сажают,
Ой, суров,
грозен мой конвой,
Мне в пути
косточки считает
Экипаж
машины боевой!
Ой, ой, ой,
слёзы прямо на пол
Ой, ой, ой,
падают со щёк!
Я в тайгу
еду по этапу,
А ему
вешают значок!
Ой, скрипят
кости на морозе,
И вообще —
полная хана!
По прямой
вдаль меня увозят,
Там, вдали,
нету ни хрена!
Парни, вон,
встав на перепутье
Возле рельс,
выпили, поют.
«Эй, – кричу, —
бдительными будьте,
Если к вам
девки подойдут!»
2003
«Ты напрасно его не трогай…»
Ты напрасно его не трогай,
Пусть он просто помашет вслед.
На скамейке сидит Серёга —
Мой товарищ ушедших лет.
Колбасу тесаком кромсая,
Он опёрся о край стола,
И от ножика тень косая,
Словно шрам, на висок легла.
Он башкою трясёт лохматой,
Он листву со скамейки смёл.
Он физтехи кончал, мехматы,
Он за школу играл в футбол.
А теперь он – мрачней могилы —
Под холодной кривой луной
Водку пьёт и воротит рыло
От любимой страны родной.
Он окурок бросает в урну —
Весь в трухе с головы до пят,
Он салют отдаёт Сатурну:
«Я тебя уважаю, брат!
На просторах твоих печальных
Мразь людскую поди увидь, —
Только скалы и лёд. Нормально!
Я хочу там до смерти жить!»
Злые ветры снуют проворно,
Воздух смертной тоской пропах
В этих дебрях дремучих, чёрных,
В этих старых глухих дворах.
И, шагать не желая в ногу,
Ровным строем по горло сыт,
На скамейке сидит Серёга
И клыком об стакан скрипит.
«Всё пропало, – он шепчет, – братцы!
Всё летит под откос, к чертям!
Я хочу в лопухах валяться,
Чем ходить по чужим костям!
Чем тебя, как барана шлёпнут,
Лучше водки налить в стакан, —
Лучше в ней, чем в крови, утопнуть, —
Вот поэтому я и пьян!»
Он не видит меня, хоть тресни,
Хоть ты сдохни, он всё забыл.
Он играл на гитаре песни,
Он у девок в почёте был.
А теперь изнутри изжога
Сердце, грудь ему, глотку рвёт.
…На скамейке сидит Серёга,
Смотрит в небо и водку пьёт…
1988
Баллада о 1986 годе, когда в СССР издали указ о борьбе с нетрудовыми доходами
Всем бизнесменам страны Советов той поры посвящается эта песня.
Я в Крыму выходные провёл.
Море синее. Рай. Благодать.
Я в «Берёзке» добро приобрел,
Чтоб в краю кипарисов продать.
А в Уваровке мент тёте Маше клешнёй козырнул,
«Прочь, мамаша, с перрона, – сквозь зубы ей – внятно и кратко, —
Уберите укроп, здесь не рынок, кончайте разгул,
И прошу вас пройти на предмет составления акта!»
…Пульс, как дятел, стучит у меня,
Рожа белая, как простыня.
Я швейцарские франки, штук сто,
Сдуру, спьяну просыпал на стол.
Мой сосед по купе подмигнул: «Скоро еду в Париж»,
Я молчу пока – кто его знает, на что намекает?
«Может, надо чего?» – он пристал, я ответил: «Шалишь!
Я аванс получил, тридцать восемь рублёв, мне хватает».
Вот я в тамбур иду покурить,
Там шатание в массах, разброд,
Люди шепчут: «Как дальше нам жить?
Отбирают последний доход!»
В Малой Вишере мент заявился на хлебозавод,
Дядю Мишу свинтил после смены с буханкой ржаного:
«Ты не нас, – говорит, – обокрал, – весь советский народ!
Будет строг приговор и суров, помяни моё слово!»
Я в столице значительный чин.
У меня на лице сто морщин
В виде букв образуют узор,
Знак на роже: не пойман – не вор!
Брат-полярник мне пишет письмо: «Ты фарца, спекулянт!»
«Называй хоть горшком, только в печку не ставь!» – я ответил
И гуляю хожу, весь в раздумьях, по отчим полям,
Из червонцев бумажного змея пускаю на ветер.
Вот туристы залезли в вагон
И душевную песню поют.
Их не топчет судьба сапогом,
Дым костра создаёт им уют.
У меня с собой тоже рюкзак, там чудес невпрогляд,
Там не шило, не мыло, не соль, не сушёное мясо,
Я везу «Джи-ви-си семь шестьсот», неплохой аппарат,
И в кассетах кино, двести штук, для шахтёров Кузбасса.
От легавых почет мне и честь,
Будто я заместитель какой, —
Наша дружба крепка. Стимул есть.
Мой бумажник всегда под рукой.
А в Сухуми, я лично видал, милицейский патруль
Паралитика снял с раскладушки, и мордой – в крапиву:
«Топай лесом, браток, твой хозяин – кулак и куркуль,
Гад, подлец, – честь и совесть за прибыль отдал, за наживу!»
Власти рвутся в атаку, в прорыв,
Вредный сектор громят в пух и прах.
Я смеюсь: мой наличный актив
Два «лимона» в советский рублях.
Я прораб перестройки – в саду своём лямку тяну,
В жаркий полдень сок манго ведром достаю из колодца.
…А в Уваровке мент объявил тёте Маше войну,
В Малой Вишере мент дядю Мишу в браслеты закоцал…
1987
Раздел V
Бабушкины сказки
Две мои бабушки, Ольга Андреевна и Ксения Ивановна, много рассказывали мне о прошлых временах – о революции 1917 г., о дореволюционной жизни в деревне, о войнах, в которых участвовали их отцы и деды.
Рассказчицы они были замечательные, умели заворожить, и многое из услышанного от них стало складываться у меня в рифмованные тексты. Я спрашивал у бабушек: «А вам что ваши бабушки рассказывали о той жизни?», они вспоминали вслух то, что не забылось, так, что у меня оно перед глазами стояло – конкретнее некуда. И все эти сказочные Иваны-дураки, скоморохи, вся эта голь перекатная, эти мои солдаты, вернувшиеся в родные сёла с разных войн, все персонажи давно минувших дней – они у меня как-то в крови, с детства. Казалось бы, где они и где мы сегодняшние, но мне всё равно, сколько лет прошло с тех событий на русской земле, которые меня волнуют. Для меня очевидна связь между тем, что было, и тем, что сейчас, поэтому я и включил в книгу этот раздел.
«Глухомань дремучая давит, мучает…»
Глухомань дремучая давит, мучает,
Вот оно, поехало, понеслось!
В чащу непролазную, в темень тьмущую,
Наугад, без сил тащусь, на «авось».
Голого да босого, меня бросила
Вся честная братия, сдох мой конь,
Нет друзей-товарищей, но пока ещё
Глотка есть лужёная да гармонь!
Про житьё-бытьё пою,
Гоню беду,
По болотам шлёпаю,
Иду-бреду.
Никакой надёжи нет
На светлый путь,
Каждый рад-радёшенек
Мне рот заткнуть.
Вот раскрыл по-скорому в мою сторону
Челюсти скрипучие водяной, —
Захотел отужинать, чёрт контуженный,
Чем-то свежим, новеньким, в общем, мной.
Дети его малые, годовалые
«Папа, – воют, – миленький, жрать хотим!
В списках он не значится, что с ним нянчиться,
Мокрые, в аду потом не сгорим!»
Местным не перечь ты,
Эх, на кой я ляд
После пьянки с печки
Слез, пошёл гулять?
Всей толпой насели —
И азарт, и прыть!
Разобрался. Мне ли
Тихим, робким быть?
Рядом ведьма лешего брагой тешила,
Наливала горькую через край,
Я к ним – не с советами, а с куплетами,
«Эй, – кричу, – компания, подпевай!»
Резануло по уху зверю-олуху, —
Лучше пить без продыху, сладко спать,
И за корку лишнюю глотку ближнему,
За пятак, за гривенник разорвать!
Ведьма в ухо лешему
Хрипит навзрыд:
«Ну чего ты, врежь ему,
Поставь на вид!
Ножичком немножечко
Поковыряй,
Каблуком под ложечку —
И к Богу в рай!
Хватит дурня миловать, вразумили ведь:
Время твоё кончено, сукин сын,
Разлетится надвое голова твоя,
И дружки не вступятся, ты один!
Отгулял весёлый сброд кочевой,
Всех в овраги, в омуты побросали,
Вроде как и не было ничего,
Вроде и не пели здесь, не плясали!»
Хоть шею мне намылили,
Кричу опять:
«Подпевайте, милые,
Кончайте спать!
Вам ли с вашим норовом —
Да по углам
Киснуть? Выше головы!
Бог в помощь вам!»
У болотной шушеры дыбом волосы:
«Эй, браток, заказывай костыли!
А чужому голосу не житьё в лесу,
Тиной мы и плесенью заросли!
Умный – за ушко́ тебя да солнышко,
Шустрый – так стреножат, чтобы в землю врос!
Буйные головушки – вон, на колышках,
Да ещё, вон, катятся под откос!»
Ветер, пьяный всмятку,
Мне намял бока.
У меня с устатку
Набекрень башка.
Страх на сердце скользкий —
Словно мох на пне.
Вот и смерть по-свойски
Подошла ко мне.
Подошла и пламенно обняла меня:
«Ты сюда к нам, выпивший, сам не свой,
Словно рыба в сети лез, вот и встретились,
Напоследок что-нибудь выдай, спой!»
Что ж, не ссорюсь с местными – тропы тесные,
Подыхать – так с песнями, слушай, тварь!
И с разбойным присвистом переливистым
Я ей спел, как раньше здесь пели встарь!
И у смерти волчий
С губ слетел оскал:
«Ты подумай, сволочь,
За живое взял!
Даже у меня, вон,
Грусть-печаль-тоска,
Эх, хорош ты, дьявол,
Что ж, гуляй пока!»
На судьбу не сетую. Что, вообще-то, я
В этих дебрях делаю, не понять,
Самому не верится – я проветриться
Просто вышел по́ лесу погулять.
Скукотища лютая – где тут люди-то?
Хоть бы кто откликнулся, чёрт побрал!
Всё вокруг повыжжено, эх, не вижу я,
С кем бы я на пару здесь спел-сыграл!
Пусть вокруг беснуются твари-чудища,
Пусть в лесу пути мои вкось и вкривь,
Звуки-то какие-то подаю ещё —
Значит, не в могиле я, значит, жив!
…Я к папане ро́ дному
Есть лапшу
Восвояси, до́ дому
Не спешу.
Здесь я к свету вылезу,
Здесь пробьюсь,
Нет пути мне из лесу.
Остаюсь…
1985
«С картой меченой в колоде…»
С картой меченой в колоде,
С песней, с посвистом
Горе-горькое гуляет, бродит
По́ свету.
Вот оно с кривою рожей
Лунной полночью
Мне пришло ломать, корёжить
Жизнь разбойничью.
Ох, ненастное вокруг,
Лихое времечко.
Налетели лучший друг
И два брательничка.
Намудрили, наплели,
Накуролесили.
За три метра от земли
Меня повесили.
Хоть мою проворно, ловко
Душу вынули,
Второпях петлю-верёвку
Не намылили!
На суку висеть, болтаться
Неудобно мне.
Помогите развязаться,
Люди добрые!
Старцы-странники прошли,
Посторонилися,
Побросали костыли,
Перекрестилися:
«Мы злодействами такими
Взбаламучены,
Но развязывать узлы мы
Не обучены!»
Девки мимо пробегали
В лес с корзинами,
Мои пятки щекотали
Хворостинами.
Говорили: «Мол, поплачет
Пусть его жена.
А хрипит в удавке, значит,
Так положено!»
Мне б хоть в землю, в прорубь, в клетку.
Боже, смилуйся!
Услыхал – гнилая ветка
Обломилася!
Я с бедою не в ладу,
Ох, дайте времечко, —
Друга лучшего найду
И двух брательничков!
1982
«Вася первым парнем был…»
Вася первым парнем был
на деревне,
Девкам на завалинке
песни пел:
«Вы мои красавицы,
королевны!» —
Вася ловок с девками,
весел, смел.
Нынче он ушибленный,
весь в печали.
Тихо. Был да кончился
свет в ночи.
Девки, вон, без пряников
заскучали,
Сонные, валяются
на печи.
Кто проснулись – сгорбились,
Как старухи.
Вася на забор залез,
Вскинул руки.
Горло драть не лень ему:
«Я вам к чаю
Пряники с печеньями
Обещаю!»
Васю ветром вынесло
в чисто поле,
Во чужую сторону
за сто вёрст,
Мёрзлый, перепал
ему хлеб без соли
Да кулич с объедками,
горек, чёрств.
Вася девкам пряники
в дальних далях
С фонарём, с собаками
отыскал.
Мужики разок ему
по лбу дали,
Ветер тыщу раз его
с ног сшибал.
Вася, стиснув челюсти,
Поднимался,
От разбойной нечисти
Отбивался,
Ел кору и жёлуди.
Снегом талым
Раны тёр на холоде,
Шёл, плутал он.
Как на Васю сумерки
опустились,
Пьяные урядники
по нему
На телегах с песнями
прокатились,
Унеслись, опухшие,
прочь, во тьму.
Вася по обочинам,
пыль глотая,
Кости собирал свои
до утра,
Наконец, опомнился:
«Мать честная,
Засыхают пряники,
в путь пора!»
Эх, душа пропащая! —
Вот идёт он
Лесом, чёрной чащею
По болотам, —
Латаный да штопаный,
Рваный, мятый,
Весь в репьях, да чтоб ему!
Стой! Куда ты?
Голова-головушка
да ой, хмельная,
Он сто раз в реке тонул,
Боже мой,
Кувыркался в омутах,
поднимая
Пряники медовые
над водой!
Он катился кубарем вниз
под горку,
Он почти ползёт уже.
Не беда!
Окна, вон, знакомые.
Друг Егорка
Машет, машет издали:
«К нам! Сюда!»
Дуб, дождём израненный,
В небо впился.
Вася до окраины
Дотащился.
Руки-ноги целы,
Мама ро́ дная,
«Девки, блин горелый,
С вами, вот он я!»
Девки были тощие,
словно стебли,
Скучные, как только что
из петли,
Съели сладких пряников
и окрепли,
На глазах поправились,
в пляс пошли.
Со скамеек спрыгнули
Маша с Дашей,
Вася шепчет в сторону:
«Нет, не зря
Я бродил, корячился.
Девки пляшут!
Нету в них отчаянья,
страха, зла!»
Свечи. Утварь всякая,
Чашки-ложки.
Петька польку брякает
На гармошке.
За окном морозная
Ночь глухая,
Вот и осень поздняя
Подступает.
Дождь уже от стужи стал
Злей, проворнее,
В сером небе кружатся
Листья чёрные.
Девки в погреб спрятались
от метели,
Ковыряют пальцами
в бочках мёд:
«Мы горячих бубликов
захотели,
Вася постарается,
принесёт!»
Девки смотрят в сторону
очумело:
«Съели мы, повыпили
всё подряд,
Нам для жизни хочется
опохмела.
Вася, мы уставшие.
Сбегай, брат!»
Парни, протрезвевшие,
на подмогу
Встали, трое, четверо,
и пошли,
Костылями грохая,
в путь-дорогу,
Чтоб в дороге выбросить
костыли.
Ливень, ночь холодная,
чёрт бы с нею,
Резвый, лёгкий на ногу,
заводной,
Вася впереди идёт,
крест на шее
И котомка тощая
за спиной.
Он морковкой хрумкает:
«Это дело,
Что сидеть над рюмкой вам
Надоело.
Если вместе по́ миру
В путь пошли вы,
Значит, вы не померли,
Значит, живы!»
1992
