полная версия
Сергей Владимирович Киреев
Люди идут по дороге
«Друг возглавил фирму. Повезло…»
Друг возглавил фирму. Повезло.
Это тёща шанс ему дала.
Он бугор, начальник, не фуфло,
Дебет-кредит, прибыль, все дела.
Он процесс поставил по уму,
Он мастак финансами крутить:
Чтоб на жизнь хватало самому,
Надо людям денег не платить!
Теща – старший в холдинге главбух.
Друг цехами рулит вместе с ней,
Он устал от тостов и опух
В хороводе красок и огней!
Нас в литейке двести человек,
Мы для кранов делаем груза!
Пьянства нету. Нам, как мокрый снег,
Слёзы застят ясные глаза!
Нам в таблице пишут каждый шаг,
Сколько там графита в чугуне,
И рисуют, если что не так,
Сумму штрафа мелом на стене!
Это чтоб детей теперь кормить,
Чтоб нам дуба с голоду не дать,
Значит, надо грядки разводить,
В чистом поле щавель собирать!
Грустно нам – придурок он и псих,
Мы сказать по совести должны:
Если ты воруешь у своих,
Значит, ты объелся белены!
Он у тёщи трётся наверху,
Он у них, как слизь на сером пне,
А ведь был же мастером в цеху,
Пыль глотал со всеми наравне!
Он на эти штрафы за бугор
Тихой сапой хочет соскочить —
Замок строить с видом на Босфор,
Грыжу в Штатах лазером лечить!
Он в Майами был на выходных,
Поглядеть, чего там за дела,
Где какой землицы там у них,
Прикупить на старость, чтоб была!
Фотку с пляжа – в плавках, в неглиже,
Он с сигарой, в шляпе набекрень,
Сбросил Катьке, бывшей протеже,
По фейсбуку, есть такая хрень!
Нам-то что? Порхай себе, как моль,
Не сидеть же дома взаперти!
Только нам мозги не канифоль,
А зарплату вовремя плати!
Он на нас, чумазых, щурит глаз
Из окна по пьяни в Первомай,
Он кричит: «Вперёд, рабочий класс,
Будь здоров, не кашляй, не чихай!»
Что с тобой, любимая страна?
Это жесть, подлянка, беспредел,
Если друг похож на кабана,
Если он от денег одурел!
С ним теперь не выпить и не спеть,
Вот и песни наши не слышны,
Это худо, братцы, это смерть,
Если друг объелся белены!
Жизнь течет, как талая вода,
В ней ни песен звонких, ни весны,
Ничего не будет никогда,
Если друг объелся белены…
2013
«Партнёр мой – Лёнька, мы с ним жбанили до полного улёта…»
Партнёр мой – Лёнька, мы с ним жбанили до полного улёта,
Мы отмечали дебет-кредит, обороты, платежи,
И к нам пришел отряд бойцов – да не отряд пришёл, а рота!
У них у всех глаза под масками, как скользкие ужи!
Облава! Обыск по наколке – им источник просигналил,
Что мы финансами ворочаем сверх меры, чересчур!
И я какому-то козлу по ходу дела водки на́ лил:
«Прими на грудь и отдыхай, у нас отвязка, перекур!»
И вот сохатый, козырной нам лечит крышу: «Руки в гору!»
А мы в ответ: «Чего ты гонишь, дай хоть ксиву почитать,
А может, ты вообще левак и просто шаришь под контору.
Мы выпивали, черт возьми, и будем дальше выпивать!»
«Чего-то думать надо, брат, дела серьёзные, ей-богу, —
Он мне шепнул, швырнув бычок на полированный паркет, —
По штуке с носа – в самый раз, иначе – с нами в путь-дорогу!»
И я сказал ему, глумясь: «Ты извини, но денег нет!»
Они нас каждого прикладами по кумполу урыли,
Мол, нет – так нет. Они рванули прямо к сейфу напролом!
Мы встали грудью. Пусть не до́ смерти, но мы их завалили,
Так будет с каждым, кто придет сюда не с миром, а с мечом!
Мы даже маски с них сорвали в том кромешном балагане,
Да, наших дедов без проблем хозяин ставил у стены,
Но мы другие, чем они, у нас «капуста» на кармане,
И на ходу стальные кони, и стволы припасены!
Что ж, мы нарезали винта, мы переехали на Мальту.
Улёт был полный, жаль, конечно, рвать с землёй родимой нить!
Зато легавка с бодуна не возит рожей по асфальту,
И можно денег подработать, чтобы се́мью прокормить.
Мы раскрутились в семь секунд, мы сразу стали основными,
Сидим, вон, в тапках на балконе, в СССР маляву шлём,
Что кто с мечом сюда придёт, то у того мы меч отнимем,
И об колено поломаем, и сдадим в металлолом!
Ну что ещё мне вам сказать? Закон один: трудись, работай,
И снизойдёт на всех и каждого господня благодать!
Мы с Лёнькой жбанили на отдыхе до полного улёта
И будем дальше в час веселья жбанить, квасить и кирять!
…Но вот какая хреновня, оно потом всё разъяснилось —
Они и вправду были ряженые! Весь их маскарад
Продуман так был «от и до», что Станиславскому не снилось,
Они косили под легавых точка в точку, в аккурат!
Вернуть бы, братцы, всё назад, башкой подумать, да куда там!
Какого хрена торопиться рвать с землёй родимой нить?
Тесна нам Мальта и мала. Им вот сюда бы, тем ребятам,
И я их старшего узнал, он стал народным депутатом,
Он нам по телеку втирает, как преступность победить…
Товарищ, верь, взойдёт она, звезда не эта, так другая!
В Москве, в Подлипках, в Воркуте, во глубине сибирских руд —
Россия будет вдаль, вперёд лететь, как тройка удалая,
И пусть нам ветер хлещет в харю и дожди по рылу бьют!
И, кстати, этот депутат мне новый паспорт изготовил,
Пришлось потратиться, конечно, я и Лёньку подучил —
Пусть даже дома иногда из нас попьют немного крови,
Зато какие перспективы, если есть избыток сил!
Да, заграница не для нас, хоть мы срубили крупный куш там,
Пока в ней в ней жили-поживали. Бизнес был, и хрен бы с ним!
Короче, есть он, этот факт, что нам на Мальте стало скучно.
Мы с Лёнькой заново родились. Мы на Родину летим!
1991
«Мы со Светкой – на новом этапе…»
Мы со Светкой – на новом этапе
Нашей светлой любви. Ну, дела!
И она меня маме и папе
И гостям показать привела.
Предо мной, расплываясь, маячат
Рожи красные, как кирпичи.
Мне положено водку хреначить.
Моё дело – сиди и молчи!
Я народ уважаю, Русь.
Я предстал бы во всей красе,
Только как? Я за правду бьюсь.
Я дебил. Это знают все.
Вот, пузатый и важный, как жаба,
Мне налив под завязку бокал,
Перспективный полкан из генштаба
По загривку меня потрепал.
Нам вручают подкову на счастье,
Нам дают от квартиры ключи,
И Светланка меня по запястью
Гладит пальцем: сиди и молчи!
Я поджал в уголочке хвост,
Я, как белка, грызу орех,
И полкан произносит тост:
«Мы сильны! Мы замочим всех!»
Я в селёдку нарезал укропу,
Я не вытерпел и предложил
За свободную выпить Европу,
Я же честно сказал: «Я дебил».
То, что мы всех на свете умнее —
Это сказки, и вот мой наказ:
Пусть народы живут, как умеют:
Хочут с нами, а нет – так без нас.
Светка смотрит за мною в оба —
Пальцем – щёлк! И уже родня
Про камыш затянула, чтобы
Как глушилкой, глушить меня!
Я куриную кость вместо кляпа
В рот засунул себе и застыл.
Светка – к папе бочком: «Тихо, папа!
Он же честно сказал: он дебил!»
«Миру – мир!» – понесло меня, братцы,
Я на папу в упор поглядел:
«Хватит, папа, борзеть и бодаться
С белым светом! Долой беспредел!»
И полкан рапрямил плечо,
Молодую расправил грудь,
Рюмку взял и сказал: «Ты чё?»
У Союза – особый путь!»
Я погряз во хмелю, словно в яме,
Я сказал ему: «Парень, прости!
Слишком много костей под ногами,
Много хруста на этом пути!
Я берёзки, луга заливные
Очень даже люблю, но притом
Кто мы есть, извиняюсь, такие,
Чтоб ходить этим самым путём?»
Гриб солёный неся ко рту,
Папа с рюмкой в углу застыл
И вцепился руками в стул,
И шипит на меня: «Дебил!»
Светка в ванной от слёз погибает,
Папа тихо сидит, как сурок,
То сгибает, а то разгибает
Палец свой, будто жмёт на курок.
Самолётик сложив из салфетки,
Притворившись тем самым, что пьян,
Он ключи от квартиры у Светки
Цапнул, сволочь, и сунул в карман!
Совесть чувствую, боль в душе,
Сотку выпил за вечный бой
И почти что в бреду уже
Светке в ванну стучу: «Открой!»
Светка, нежная, как незабудка,
Вышла, руки прижала к груди:
«Ты скажи им, что всё это шутка,
И нормально, и дальше сиди!»
Да, я пьян, самому неприятно,
Но я правило в голову вбил:
Никогда не идти на попятный!
Я же честно сказал: я дебил!
Кто-то, бешенством доверху полон,
В чёрном фраке кружит надо мной.
Отвяжись, не кружи, чёрный ворон!
Я ещё поживу, я не твой!
Строй фигур у стены – типа шахмат.
Я за жизнь опасаюсь свою,
Вот сейчас они вилками звякнут
И заколят меня, как свинью.
Всё! Линяю! Пора. Ноги в руки!
Вот хватают меня за пальто.
И смеются вдогонку мне, суки:
«Мы завалим тебя, если что!»
Ивы всякие машут ветвями.
Ночь, зараза, чернее чернил.
И Светланка бренчит, вон, ключами
И орёт мне с балкона: «Дебил!»
Никакой моей мочи нет
Этот чёртов терпеть бедлам,
И гуд бай! И какой-то бред,
То, что Светка осталась там.
…Годы мчатся, как поезд порожний,
Я с ребятами бизнес завёл.
Светкин папа, начальник таможни
К нам за первым откатом пришёл.
Мы ему откатили не хило.
Он восторг ощущает в груди:
«Это ты притворялся дебилом!
Это ты к нам ещё приходи!»
Я стараюсь дышать ровней.
Жизнь летит под откос, к чертям!
Смысла нет никакого в ней,
Если Светка осталась там!
1992
«У них опять путч, а у нас любовь…»
Песня представляет собой пейзажную зарисовку: Москва, осень, ночь. Комендантский час (только что закончился октябрьский путч 1993-го года). Двое – мужчина и женщина – стоят в обнимку посреди Тверской улицы, на проезжей части, на разделительной линии. Им ни до кого нет дела.
У них опять путч, а у нас любовь.
Мы в обнимку стоим посреди Москвы.
Полночь. Серый туман. Силуэты столбов.
Город пуст. Фонари мертвы.
Ты со мной. Эх, живём! Эх, гуляет душа!
Эх, сейчас я пойду по асфальту в пляс!
Мы друг друга греем впотьмах, чуть дыша,
А у этих козлов комендантский час!
«Мусора» на «моторах» калымят, бомбят,
Им сегодня лафа, куролесь – не хочу!
Мчатся, фарой моргают: «Поехали, брат!
Денег нет? Дальше стой, даму гладь по плечу!»
Вот пол-третьего ночи, никто не везёт.
Мы глотнули, согрелись. У нас теперь страсть!
Значит, так: ангажирую Вас на фокстрот!
Разрешите, мадам! Раз-два-три, понеслась!
Ты осенний лист прицепила ко мне,
Как медаль, как звезду. Всё, я маршал, герой!
Я главней «мусоров». Ой, губам горячо!
Ой, ещё, ну, давай! Ну, быстрей, Боже мой!
Солнце встало, прочухалось, рот до ушей,
Нам сигналят, гудят: «Прочь с дороги, эй, вы!»
К чёрту всех! Сами прочь! Мы давно тут уже!
Мы в обнимку стоим посреди Москвы!
Пусть антенна торчит, как могильный крест,
Но в трубу водосточную за ночь сто раз
Ветер вальс исполняет, трубит в нашу честь,
И плевать, что сержант нас глазищами ест,
Что у них патрулей и постов не счесть,
Что у этих козлов комендантский час!
1993
«Наш товарищ Шура, блудный сын Арбата…»
Наш товарищ Шура, блудный сын Арбата,
Молодой советский дипломат,
На работу ездил в город Улан-Батор,
Кайф ловил в отрыве от ребят.
Он теперь в отставке, он пришёл, понурый,
Он в углу прокуренном увяз.
Мы сидим на кухне с нашим другом Шурой,
Водку пьём и слушаем рассказ.
«Братцы, я сорвался, я увлёкся пьянкой, —
Шура бьёт по сердцу кулаком, —
И притом сошёлся с юной англичанкой,
И дурак остался дураком!
Я ходил к ней в гости – та ещё оторва,
Зазвала на коржики, на чай:
«То, что мы коллеги – это просто здорово,
Не стесняйся, Шура, наливай!»
Братцы, я влюбился с первого фужера,
На контакт пошёл, как на костёр,
А она прекрасна, как звезда Венера,
На меня бросала нежный взор.
Мы с ней трое суток предавались страсти,
Это буря, смерч и ураган,
Как, примерно, Галька из военной части,
Что с поста влекла меня в туман.
А потом мы виски в кабаке хлестали
С дружбаном, с военным атташе.
Я ему конкретно излагал детали,
И звенели скрипки на душе.
Он мне ром ямайский лил в коньяк и в воду,
Он меня омарами кормил,
А к утру проспался и начальству продал,
С потрохами, сука, заложил!
На ковре у шефа в состоянье шатком
Я в окно смотрел на горизонт,
И, трясясь от злобы, два урода в штатском
Брали меня внаглую на понт!
«Ты чужой разведке передал секреты,
Ты в тайник записку положил,
Брат, скажи нам правду, и вопросов нету,
Что ты прибыль в фунтах наварил!»
И, глотая воздух, как пескарь на суше,
Мой дружбан, войдя, мотал башкой:
«Мы живём для долга, ты его нарушил.
Ты не друг мне больше никакой!»
Я сказал им: «Хватит, на хрена всё это?
Режь меня, копытами дави,
Мне ваш долг до фени, если дружбы нету,
И на кой мне служба без любви!»
Мне сказали: «Сволочь!», а потом, в подвале
Продержав неделю взаперти,
Два кило печенья на дорогу дали:
«Будь здоров, счастливого пути!»
От дождя, от снега, от судьбы паскудной
На душе у Шуры грусть-печаль.
И сосед Виталик, корефан приблудный,
Льет ему на рожу спирт «Рояль».
Может, он Андрюха, но не в этом дело.
Может, он вообще Смирнов Степан.
Главное, не дрогнуть в ходе опохмела,
Руку не обрезать об стакан!
«Главное, чтоб дружба в людях оставалась! —
Это Шура тост нам прокричал, —
Чтоб душа горела, и земля вращалась,
И скворец на ветке щебетал!»
…Мы на Север Гальке в часть письмо послали,
Чтоб опять в туман его влекла!
Вот уже с ней Шурка все забыл печали,
У него на роже взор орла!
«Мне сто лет не нужен город Улан-Батор, —
Там у них сквозняк из всех углов.
Вот же оно, счастье, – Галька, дом, ребята,
Жизнь, Россия, Родина, любовь!!!»
1989
«Ой, время нынче подлое, лихое…»
Ой, время нынче подлое, лихое
Кувалдой колошматит по башке.
Бригада не вернулась из забоя.
И нет у нас ни мира, ни покоя
В шахтёрском захудалом городке.
И, чтобы нам чихать от чёрной пыли
Без лишних слёз, вожди родной земли
Похорона по полной оплатили
И пива две цистерны привезли.
И мы сидим во дворике продмага,
И тётя Зина встала на розлив,
И пес Полкан, заморыш, бедолага,
Нас охранять приплёлся, еле жив.
И мы бежим за воблой к бабе Варе,
Глаза горят на рожах, как угли,
Она в кредит нас оптом отоварит,
Она всё знает: пиво привезли!
Его сюда сто лет не привозили
И тыщу лет ещё не привезут,
И шо́ фер Федька едет к нам на ЗИЛе,
И бабы с коромыслами бегут!
И старикан Антоныч выгнул шею,
И побросал в крапиву костыли,
И покатился с горки: так быстрее!
Пошло всё к чёрту! Пиво привезли!
И машинист от Бога, друг наш Колька,
На переезде бросил паровоз,
И прибежал на шум, и пляшет польку,
И пиво пьёт, и по хрену мороз!
Он от колёс, от шпал воротит рыло,
Душа поёт под стук людских сердец:
«Спасибочки, товарищ Ворошилов!
Спасибо, Сталин, наш родной отец!»
Нам машет лапой заяц на опушке,
На нас гудит гружёная баржа́:
«Я б тоже с вами вмазала по кружке,
Но путь далек, и нету куража!»
И комсомолец Васька – жук, проныра,
Ведро наполнил: вот оно, ура!
Какой там, к чёрту, марш во имя мира,
Какой там, на хрен, уголь «на гора»!
У воробья вираж заложен криво,
И журавлиный клин вошёл в пике:
«Курлы-бурлы! – кричат, – мы хочем пива
И жить не хочем в грусти и тоске!»
А Кольке пятки чешут ради смеха
И чешую за шиворот суют.
Он никуда сегодня не доехал,
Он болт забил на график и маршрут!
А за рекой великие просторы,
Там тоже люди русские живут,
Там лопухи, полынь и мухоморы,
И нет дорог, и пива не дают!
Колян кричит: «За тех, кто спит в могиле!
Скорби и плачь, Сибирь, родная мать!
Их не за счастье наше положили,
А чтоб в продмаге выручку собрать!»
И ветер зол, жесток. На кружках наледь,
И пиво на исходе. Кончен бал.
И шахта нам сиреною сигналит:
«Пора на смену, чёрт бы вас побрал!»
И котелок, вон, пуст у Николая,
Он глазом вертит красным и кривым:
«Отговорила роща золота!
И жизнь прошла, как с белых яблонь дым!»
И нам туда, где сумрачно и сыро.
Закат холодный замер над землёй.
И тучи в небо впились, как вампиры.
И пива нет. И мы идем в забой…
1993
«Очнувшись от сладких снов…»
Очнувшись от сладких снов,
Пожрав из кастрюли корм,
Мой друг Федосей Ершов
Дудит в пионерский горн —
С последнего этажа,
С балкона на Млечный Путь,
Впотьмах, под дождём дрожа,
Дудит, надрывая грудь.
Секретный сотрудник служб,
Он в норах торчал, как крот.
Забитая в тишь да глушь,
Душа всё равно поёт!
В душе объявилась боль,
В душе разошёлся шов.
Тоскует, берёт бемоль
Мой друг Федосей Ершов.
До слёз, до разрыва жил,
Как скот ломовой в хлеву,
Мычит Федосей: «Я жил!
И даже сейчас живу!»
Он хочет к честной братве
Подвинуться на вершок.
С людьми хочет быть в родстве
Крутой музыкант Ершов!
И пятна лиловых лиц
Из окон, как из могил,
В пейзаж свысока вплелись,
И свет над землёй уныл.
Из пыльных глухих щелей
Во мглу, как на кол, на крюк,
Случайных ночных людей
Зовёт заунывный звук.
Сбиваются ноты с ног,
Как психи, как псы в бегах,
И вот уже – прыг да скок —
Попрал сапогом порог
Сержант со свистком в зубах.
Сожрав вместо хлеба кляп,
В прохладу, как в чёрный ров,
В полёт из железных лап
Ушёл Федосей Ершов!
Сбивая с пространства спесь,
В пути из последних сил
Он людям играет песнь
Про то, как он жил и был…
1990
«Я со всех постов смещённый, я собрался в даль степную…»
Я со всех постов смещённый, я собрался в даль степную,
Вышел с горя из горкома и пошёл,
От меня отцы и дети, как от чёрта, врассыпную,
И кабан летит галопом, и козёл.
Скука, холод в чистом поле, сквозняки свистят, как пули,
Но, пробравшись через травы-ковыли,
Мне совхозные девчата руку дружбы протянули,
В пункт приёма стеклотары привели.
И сказал начальник пункта: «Безнадёжных нынче нету,
Даже если ты – ЦК КПСС!
Нас не бойся, мы не будем привлекать тебя к ответу,
Коль от скверны душу выскреб и воскрес!»
Я всё понял, я вписался, я от жидкости лечебной
Позабыл свои чины и должностя.
И плевать, что градус крепок, и что транспорт мой служебный
Переве́ден на запасные путя.
Широка душа у шефа, как река, примерно, Волга,
Он сказал: «Ты план составь и курс наметь.
Чтобы Родина воскресла, наше дело – первым долгом
К человеку уважение иметь!»
Пьём во имя человека, стаканы́ сдвигаем стоя,
На пейзажи, на окрестности глядим,
Балагурим с комсомолом: «Здравствуй, племя молодое,
Заходи сюда, подлечим, похмелим!»
Комсомол на нас очами из-под зонтиков сверкает,
Ноги в руки: надо взносы собирать!
Комсомол воротит рожу, перегаром вдаль икает:
«Одобряем, блин, и будем одобрять!»
Принимаю стеклотару, для ребят внедрил новинку:
Четверть суммы сухарями выдавать,
И народ бежит в обнимку под берёзку, под рябинку
Угощения на ящик накрывать.
Вася, вечный посетитель, войлок вытащив из уха,
Душу словом поразил мне, как копьём, —
Спотыкаясь об окурки, подошёл, сказал: «Братуха,
Мы тебя за человека признаём!»
Я вождей не уважаю, их снимают, мне не жалко,
В гордом нищенстве не сдохнуть никому,
Я вождей хочу направить в люди, в жизнь железной палкой,
Пусть бутылки собирают, я приму!
Может, завтра нас в натуре приспособят для расстрела,
Но сегодня у народа путь прямой —
В пункт приема стеклотары, в храм искусства опохмела,
К свету, к дружбе, не в рудник и не в забой!
Где-то гордый буревестник громовым сражён раскатом,
Хочет клюв в пучину моря погружать.
«Эй, – кричим ему, – товарищ, к нам рули, к своим ребятам,
Будем вместе стеклотару принимать!»
1986
«Я певец и плясун, мне везло и везёт…»
Я певец и плясун, мне везло и везёт,
Я служу гармонистом в элитном полку.
Зал приёмов. Стою, исполняю фокстрот,
Чтоб заморскому гостю развеять тоску.
Танцы в холле. Камин. Я гляжу из угла,
Как плешивый полкан, пучеглазый пенёк,
Верку, рыжую падлу, у края стола
Африканскому другу пихает под бок.
Ох, хорош после бани рассол из бадьи,
Ох, крепка медовуха на званом пиру!
Друг журнал ей даёт: «Вот министры мои,
Ногтем ткни, в кого хошь, я любого сожру!»
«Съешь их всех, сволочей», – Верка шепчет ему
И хохочет взахлёб, и свеча на столе
В сизом сумраке тонет, в сигарном дыму,
И бульдог возле двери хрипит, как в петле.
Верка водку лакает, и жрёт винегрет,
И серьгу золотую роняет в стакан:
«Это всё ерунда, то, что он людоед,
Я полштуки за час получу на карман!»
Он даёт ей десерт, и язык её злой
В земляничном сиропе увяз, как в крови.
Слышу крик: «Ну давай, гармонист молодой,
Жми на кнопки, играй о душе, о любви!»
В клетках горло дерут соловьи, снегири,
Верка в рыло суёт мне серебряный грош:
«Ну чего ты так смотришь, козёл, не смотри,
Выдох – вдох! Будь готов! По щелчку запоёшь!»
Он, узорчатый стул оседлав, как коня,
В чьи-то чёрные тени метает ножи,
И куском колбасы Верка манит меня:
«Ну, давай же ты, гад, сучий потрох, служи!»
Нету сил, нету слов. Я, дрожа, окунул
Африканского друга хлебалом в салат.
И в окошко, в рассвет от греха сиганул,
И забор перелез, и несусь наугад.
Первый луч по церковному пляшет кресту.
И Серёга, старлей, пальцем жмёт на курок,
Мажет, лупит по шишкам, палит в пустоту
И вдогонку мне шепчет: «Спаси тебя Бог!»
…Верка спит с африканцем, увяв от тоски.
Я в бегах. Я промёрз на ветру и продрог.
Снова ночь. Я один под луной у реки.
Сон смотрю, как они меня рвут на куски,
И Серёга мне шепчет: «Спаси тебя Бог!» …
1997
«Слышишь шорох дождя, слышишь ветра протяжное пение……»
Слышишь шорох дождя, слышишь ветра протяжное пение…
Ты одна на перроне. Закат золотой, словно сон.
И в серебряных сумерках кружатся листья осенние,
И войны вроде нет. И увозит солдат эшелон.
Вон, один, на подножке, за поручни держится ржавые, —
Он на танцах вчера ещё был целый вечер с тобой, —
Он букет васильков тебе бросил: «Счастливо, кудрявая!
Нам сегодня в дорогу, а завтра – за Родину, в бой!»
У шлагбаума берёза, как кость, пьяным ветром обглодана,
И ты стебли ломаешь, и шёпот застыл на губах:
«Ну опомнись, постой, подожди, ну какая там Родина?
Ну какая там жизнь в этих чёртовых чёрных горах?
Прыгай, прыгай сюда, дни и ночи у нас будут длинными,
Видит Бог, заживём, да и ладно, что грудь не в крестах».
Но безмолвно несжатое поле, покрытое инеем,
Но колёса стучат, и колосья колышатся в такт.
И уносится поезд, и двери вагонные заперты,
И впотьмах, обезумев от стужи, кричат журавли.
Ты под серой луной на перроне стоишь, как на паперти,
И гудок, бесконечный и злой, завывает вдали.
И сквозняк ледяной вяжет рот, словно вишня неспелая,
И какая-то тварь завывает в дремучем бору,
И колёса, колёса, колёса стучат ошалелые,
И колосья, колосья колышатся в такт на ветру…
1996
