полная версия

Сергей Владимирович Киреев
Люди идут по дороге

«Верка крутит обнову…»

 
Верка крутит обнову,
Обронив невзначай:
«Выхожу за другого,
Хватит, Ваня, прощай!»
 
 
Он ладонь ей понуро
Положил на плечо.
Он любил её, дуру,
Горячо, горячо.
 
 
Посошок – напоследок,
И какой-то барбос
На машине «Победа»
Нашу Верку увез —
 
 
То ли в Крым, то ли в Сочи.
Верка машет рукой:
«Эй, прощай, мой дружочек,
Задушевный такой!»
 
 
Все равно он влюблённый,
Он им танго сыграл
На гармошке с балкона,
И исчез, и пропал…
 
 
Жизнь, как кошка взбесилась,
Как метель в декабре,
И печаль поселилась
В нашем старом дворе.
 
 
Годы мчатся галопом,
Мы на лавках сидим.
По неведомым тропам
Ваня бродит один.
 
 
Ой, берёза согнулась
На ветру под окном.
Вот и Верка вернулась
Восвояси пешком.
 
 
«Ой, барбос мой зазнался,
Он мне больше не мил!
«Он подлец оказался,
Он мне юность сгубил!»
 
 
Верка скачет по кочкам,
Хочет с Ваней своим
Прогуляться – с дружочком
Задушевным таким.
 
 
Эх, зима, вон, всё ближе.
Верка шепчет: «Беда!
«Я его не увижу
Никогда, никогда!»
 
 
Не забыть ей до гроба,
Как из всех своих сил
Он ночами бок о бок
С ней в обнимку бродил,
 
 
Как он новую кепку
Для неё надевал.
Он любил её крепко,
Он ей танго играл…
 

1999

«Ты с утра сам себе варишь кофе и кашу…»

 
Ты с утра сам себе варишь кофе и кашу,
Пол метёшь по причине нехватки родни.
Мама с папой твои за границею пашут —
Дипломаты какие-то, что ли, они.
 
 
Ты душа факультета, весёлый студент-старшекурсник,
Жизнелюб, хлебосол, славный парень, душевный, простой:
От твоих угощений, от сладостей всяческих вкусных
Все девчата твои позитивный имеют настрой!
 
 
Ты друзей и подруг собирал у себя каждый вечер —
Много было их разных, и в каждом надежда жила,
Что всегда здесь нальют, и что праздник у них будет вечен,
И что хватит на всех в этом мире любви и тепла.
 
 
Ты такую гульбу на родительской даче
Развернул посреди родового гнезда,
Что про эти дела весь посёлок судачит:
«Это ж сколько он баб-то привозит сюда!»
 
 
Ты включал иногда олигарха, наследного принца,
Девок мыслями в звёздную даль, в царство грёз уносил,
И дурёха одна из каких-то дремучих провинций
Полюбила тебя до потери сознанья и сил.
 
 
Быстро дело пошло^́ : холоднее, чем зимняя стужа,
Как бы так, она с виду была, но махнула сто грамм
И с утра, в твоих жарких объятьях себя обнаружив,
Заявила: «Я жизнь за тебя, если надо, отдам!»
 
 
Ты фруктовый коктейль отхлебнул из бокала —
Весь красавец такой королевских кровей,
И в рассветных лучах за окошком сверкала
Голубая роса на зелёной траве.
 
 
«Я тебе позвоню, – ты сказал, – а пока будь здорова!
Плотный график. Прости. То да сё, кутерьма, столько дел!»
И с портрета, со стенки придурок какой-то суровый —
То ли граф, то ли князь на тебя с укоризной глядел, —
 
 
Мол, вести сбя с дамой по-честному – это святое,
Как так можно, братишка? И ты ему тихо сказал:
«Если б ты столько бабок на «Сотбисе», сука, не стоил,
Я б в утиль тебя сдал, чтоб зазря тут не пялил глаза!»
 
 
Всё она наконец поняла, та дурёха,
И к калитке пошла, обронив на ходу:
«Если вдруг тебе станет особенно плохо,
Ты меня позови. Я на помощь приду».
 
 
Ты продолжил гульбу. Чтоб изжить тошноту и изжогу,
Виски лучших сортов постоянно держал под рукой —
Ты сидел у окна и потягивал их понемногу
И смотреться любил в зеркала: типа, вот я какой!
 
 
Полированный стол и стеклянные створки серванта —
Тоже вроде зеркал, ты и там тыщу раз отражён,
Молод, весел, кудряв, и ума в самый раз, и таланта,
И плечист, и красив, майку снять – так вообще Аполлон!
 
 
Ты запомнил её, недотёпу смешную —
Ветер мял лопухи, где-то поезд свистел;
Как кузнечики, капли дождя врассыпную
По крылечку скакали. Ты вслед ей смотрел.
 
 
Дождь три дня колотил по кустам, по раскидистой липе,
Под которой ты рос пацаном. И случилось оно —
Чтоб душою развеяться, ночью на папином «Джипе»
Ты каких-то дурищ длинногих повёз в казино.
 
 
И здоровый КАМАЗ на пути, как гранитная глыба,
Как скала перед вами возник, так уж карты легли.
Дальше – тьма, чернота. Тем ребятам со «Скорой» спасибо,
Что без признаков жизни в больницу тебя привезли.
 
 
Откачали. Очнулся. Два месяца в гипсе.
Вроде жив. «Поправляйся, – сказали, – пошёл!»
Ты смирился с судьбой, ты скукожился, свыкся —
Что теперь твой удел и суров и тяжёл.
 
 
Ты на даче в беседке, за чаем тихонечко сидя,
Получил от папаши звонок: «Будь морально готов!
Намудрил – отвечай! Никаких тебя больше субсидий!
Хрен тебе, а не виски элитных заморских сортов!»
 
 
И дружки твои все, с кем ты пил, как-то враз рассосались,
И девчата, что раньше во всю свою резвую прыть
Отжигали по полной вот здесь вот – с тобою расстались:
«Если праздника нет, то о чём нам тогда говорить?
 
 
Это раньше ты был космонавт, небожитель,
А теперь ты в другой, так сказать, полосе!»
Ты кричать был готов: «Эй, вы, девки, скажите,
Почему вы такие циничные все?
 
 
Где у вас доброта? Растворилась в безудержной злобе!
Где любовь к человеку? Просыпалась, как в решето!
Значит, если я в роскоши плавать уже не способен,
Как в реке крокодил, то и в жизни я больше никто?»
 
 
И казалось тебе, на портрете неведомой кисти
Важный граф тебе жезлом своим золочёным грозит:
Мол, ты сам-то кому что́ отдал, не имея корысти,
Без расчётов там разных? А ну, отвечай, паразит!
 
 
Ты дурёхе своей аж до боли, до крика
Всё хотел позвонить: приходи! помоги!
Только ты её номер куда-то заныкал
И пока вспоминал, изломал все мозги.
 
 
И о том, что с тобою стряслось, невесёлые вести
Ей сорока в её глухомань принесла на хвосте,
Что уже ты не принц, что в тоске, как в трухе нынче весь ты,
И не в жарких страстях, а в печали погряз, в пустоте.
 
 
И она в Подмосковье твоё наудачу рванула.
Вот и станция. Сосны. Автобус. Знакомый маршрут.
Впрочем, нечего ждать, прочь от дыма, и лязга, и гула!
Тут пешком через лес от перрона – пятнадцать минут.
 
 
«Ты очнёшься!» – шептала она всё упрямей
И по узкой тропе, как по лезвию, шла,
И венок из цветов, что росли под ногами,
Непонятно зачем по дороге сплела.
 
 
Вот уже и твой дом. Нет звонка, отключён. Что за мода?
Это ты так решил. Ты жестоко обижен на баб,
Что когда тебе дали костыль, пусть всего на полгода,
И на лбу твоём шрам, ты для них лишь прошедший этап.
 
 
Но калитка открыта – и вот уж она осторожно
Заглянула, вошла: «Постучу, подожду, и назад —
Десять, двадцать минут, полчаса, ну, а что, сколько можно?
Если он не откроет, то всё, значит, он мне не рад».
 
 
И шептала она «Ну, почувствуй же, выйди!»
Ты с бокалом скучал у камина, в тепле.
Ты не видел её. Ты не мог её видеть.
Ты смотрел на своё отраженье в стекле.
 
 
Истекли полчаса. Ты её у порога не встретил.
Всё, конец. Нет её. Ну, а ты, сам себе командир,
Что сошлись твои звёзды сейчас вот и здесь – не заметил, —
За поллитрою пива ворчал, как жесток этот мир.
 
 
И туман всю округу накрыл покрывалом пушистым,
И она свой венок на крыльцо, как спасательный круг,
Положила тебе: «Ну, плыви же, ты, чёрт, ну, держись ты!»
И вдали где-то замер вагонных колёс перестук.
 
 
Что потом? Ничего. Тяжело и угрюмо
Стены давят тебя, как стальные тиски.
Вот она, твоя жизнь – ни веселья, ни шума, —
Одиночества омут, трясина тоски.
 
 
И часы тебе бьют: «Где тут жизнь, может, разве во сне лишь?
Душу режет и рвёт на куски этот дьявольский звук, —
Спета песня твоя, если ты разглядеть не умеешь
Даже пусть из цветов полевых свой спасательный круг».
 
 
Ты картину с тем графом покрепче к стене присобачить
Захотел, но не стал – вроде вновь он беззвучно орёт:
«Если нет ничего за душой, кроме папиной дачи,
То и круг никакой эту душу уже не спасёт!»
 
 
Ты укрыт от ненастья под каменной крышей.
Ты с бокалом в закатной сидишь полумгле.
«Просыпайся! Очнись!» – бьют часы. Ты не слышишь.
Ты глядишь на своё отраженье в стекле…
 

2018

«Я всегда по жизни был (я начну от печки)…»

 
Я всегда по жизни был (я начну от печки)
С госпожой Фортуною в корешах, в родстве.
Я однажды в «Лексусе» покатил по встречке
Со своей красавицей по ночной Москве.
 
 
Я летел, выписывал кренделя и петли,
Я врубил «сто семьдесят», хохоча взахлёб,
И какой-то хрен со мной аж на красном «Бентли»
Не сумел разъехаться. Мы столкнулись в лоб.
 
 
Хоть мы оба выжили, я ему не ро́ вня,
Это факт доказанный, а не мелкий вздор —
Что родной отец его – генерал-полковник,
Ну, а мой – всего-то лишь генерал-майор.
 
 
Вот и суд недолог был, да ещё, вон, папа
Подмогнул, спасибочки, восемь лет – мой срок —
Вместо трёх. Он всё ж таки не старлей, не прапор —
Был услышан, машет мне: «Посиди, сынок!»
 
 
…Звёзды в тучах спрятались, расползлись, как мыши.
Ветер, сволочь, носится по сырой листве.
А моя красавица, пацаны мне пишут,
С тем козлом катается по ночной Москве!
 
 
Чем ходить стреноженным, да в тугой уздечке,
Лучше воля вольная, лучше жизнь, чем смерть!
…Если ты с красавицей покатил по встречке,
Не врубай «сто семьдесят», а нормально едь!
 

2017

«А нам бы с ней чай потихоньку хлебать из блюдца…»

С. В.

 

 
А нам бы с ней чай потихоньку хлебать из блюдца,
А нам бы ей розы дарить при любой погоде…
Кусты и деревья под ветром холодным гнутся,
Кончается лето, и Светка от нас уходит.
 
 
И ветви в решетку сплелись, кабинет – как клетка.
«Я всё отдала здесь – она у окна вздыхает, —
Хоть раз бы когда похвалили, сказали: Светка,
Устала, ошиблась – держись, ничего, бывает!»
 
 
Берёзы озябли под небом сырым и блёклым.
А дел было много, и праздники были редко —
Почти никогда. Даже дождь, вон, стучит по стёклам:
«Работай, работай, работай, работай, Светка!»
 
 
И сердце у Светки бездомным дрожит котёнком,
Свои вроде рядом, а ты – словно в чёрной чаще.
А доброе слово – как пламя свечи в потёмках,
Когда ты свой воз вверх и вверх до упада тащишь.
 
 
Да как-то неважно у нас со словами, братцы,
И катится жизнь, улетает шальной монеткой,
А нам бы с гитарой хоть раз у костра собраться,
Да как-то ни слов и ни песен. Прости нас, Светка,
Да как-то ни роз, ни ромашек, прости нас, Светка,
Удачи тебе, мы тебя не забудем, Светка…
 

2010

Раздел II

 
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдёт минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм.
 
 
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
 
 
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
 
 
И т. д.
 

Пушкин А. С.

Это одно из самых моих любимых пушкинских стихотворений. Говоря о его содержании, готов подписаться под каждой строкой. Но, прожив немало лет, я в какой-то момент захотел дополнить текст Пушкина своими рассуждениями. Учёные критики назвали бы это перекличкой поэтов. Я мало с кем из поэтов согласен перекликаться, Пушкин – один из них, я его безмерно люблю и уважаю, но всё же не удержался от некоторых дополнений по существу.

«Хоть и движемся мы строго порознь…»

 
Хоть и движемся мы строго порознь,
Эй, поэты, кто начал свой путь,
Перспективная юная поросль,
Старших слушай, усваивай суть!
 
 
Столько будет всего впереди там,
Столько будут глупцы вас клевать…
Это нам уж, седым и маститым,
Тыщу раз на толпу наплевать.
 
 
Мы-то древние как бы такие —
Я, Гомер там, Петрарка, Шекспир,
Тот же Пушкин. Но вам, молодые,
Я скажу, как непрост этот мир.
 
 
Ну чего там неясно с глупцами?
Не хочу никого обижать,
Только лучше всего огурцами
Им на рынке идти торговать.
 
 
Так ведь нет – не желают, и всё тут,
Им бы глотку скорей промочить
И под собственный гогот и топот
Нас азам и основам учить —
 
 
Мол, вот здесь ты пошёл против правил,
А вот здесь не сумел устоять
И словцо непечатное вставил,
А ведь мог бы его не вставлять.
 
 
Да и ладно. Мы сами с усами.
Нам бубнёж их унылый не впрок,
Всё же мы, как-никак, с небесами —
Со Вселенной ведём диалог.
 
 
Я певец и поэт, весь такой из себя острослов,
И, внимая великим, различных учёных ослов —
Знатоков, типа, критиков с речью их скучной, убогой
Ну, никак не приемлю. Пошли они все! И притом
Сам себя иногда вдруг таким ощущаю ослом,
Что в пивную к друзьям за советом иду, за подмогой!
 
 
Вон, Андреич, мой друг, ты смотри-ка! —
Трезвый, чёрт! Я с вопросом к нему:
«Есть в мозгу у меня закавыка,
Даже странно порой самому —
 
 
Вот помру я, а как же иначе? —
Всё живое когда-то помрёт, —
И такой вот нюанс, незадача,
Типа камешка в мой огород:
 
 
Кто потом-то меня прочитает,
Над строкой моей пустит слезу?
И, выходит, затея пустая,
Что свой воз я по жизни везу,
 
 
Что от рифм голова моя пухнет,
Отзвенели там все соловьи, —
Словно камера смертников, кухня,
Где творю я шедевры свои!»
 
 
К нам на шум, словно катер, подчалил
Мой старинный товарищ, Васёк,
Мне «Зубровки» для бодрости на́лил:
«Я хочу, чтоб ты чётко усёк —
 
 
Никакой ты, братишка, не смертник!
Почему? А как раз потому,
Что поэт – он для вечности сверстник,
Пусть и плачет петля по нему.
 
 
Даже пусть его пуля находит.
Это мелочи всё, ерунда —
Если стих твой известен в народе,
Значит, ты не умрёшь никогда!»
 
 
И, пивка отхлебнув, я идею нутром осознал:
У поэта, когда он один, прост и скучен финал —
Он во мраке веков одинокой снежинкой растает.
Раз уж взялся писать, я скажу, то дружи с головой,
Пусть проносится время, летит наугад – ты живой,
Если живы другие, кто любят тебя и читают.
 
 
Так. Не зря я сюда заявился.
Я им Пушкина, кстати, прочёл —
Тем, кто слушать меня согласился.
Я бутылку поставил на стол.
 
 
Комментарии были конкретны:
«Ты за подвиг награды не жди,
Будь ты хоть патриот беззаветный,
Хоть в трубу боевую дуди!
 
 
Знай, поэт, что нельзя по-другому —
Хоть в какие шагай ты края,
Есть простая, как пень, аксиома,
Что тебе не дадут ни …!
 
 
Хоть пройди ты весь путь до упаду
С земляками в едином строю,
Не похвалят тебя – очень надо! —
За геройскую доблесть твою.
 
 
Если даже получишь по роже
Или ранят тебя из ружья,
И внезапно ты голову сложишь,
Всё равно не дадут ни …!
 
 
Скажут, был он отважный и дерзкий,
Вот и нету её, головы,
Но в любом производстве издержки
Существуют. И будут правы».
 
 
Да, согласен я. Нет перекоса
В этих тезисах. Как ни крути,
От такой постановки вопроса
Никакому творцу не уйти.
 
 
Эй, поэт, будь готов ко всему и хлебало не хмурь!
Ждать при жизни каких-то там бонусов – полная дурь.
Быть соперником космосу – вот она, доля твоя,
Ты же сам себе космос. А, значит, расслабься, поэт,
На кормушку с халявой глаза не коси, смысла нет,
Потому что тебе всё равно не дадут ни …
 
 
А вдобавок любому поэту
Я сказал бы простые слова:
Знамо дело, дружок, спора нету,
То, что ты сам себе голова.
 
 
В путь пошёл? Молодец! Ать-два левой!
Спать охота? Ложись! Баю-бай!
Но при этом в режиме припева
День и ночь про себя повторяй:
 
 
«Есть в России нормальные люди,
Кто способен слова понимать,
Кто умеет, и хочет, и будет
Из развалин её поднимать,
 
 
Кто за нашу великую землю
Грудью, насмерть стоит, до конца,
Не придуркам из телека внемля,
А работая в поте лица!
 
 
Будь с народом, с людьми, в самой гуще,
Как столовая ложка в лапше.
Пусть он даже немного и пьющий —
Тот народ, что тебе по душе.
 
 
Если что-то чего у тебя там
Сикось-накось, не в склад и не в лад,
Ты иди за подмогой к ребятам,
Ты совета спроси у ребят.
 
 
И по жизни шагай полным ходом,
Да с улыбкой, чтоб рот до ушей!
И один не живи. Будь с народом —
С тем, который тебе по душе!»
 
 
Эй, творец, это всё несущественно – царь ты, не царь!
Хренотой, ерундистикой сам себе мо́ зги не парь,
И вообще – композитор, художник, поэт, да хоть кто ты,
Спесь, гордыню – долой! И чего о тебе говорят —
Очень даже полезно послушать нормальных ребят —
Есть такие, я видел. Не все же вокруг идиоты!
 
 
За искусство, за жизнь превентивно пол-стопки приняв,
Чтобы пиво потом лучше шло, я скажу: «Пушкин прав
(Умный был человек), я хочу лишь дополнить немного:
Будь весёлым, поэт, беспокойным, царя не включай,
А уж коли кручина-печаль полоснёт невзначай,
Скрутит в узел тебя, ты к ребятам иди за подмогой…»
 

2018

Раздел III

В этом разделе – несколько песен о спорте. Продолжаю дружить со спортсменами разных времён и не могу о них не писать песен и стихов.

«Подъём. Двое в связке – сильны ж они, черти, ей-Богу…»

 
Подъём. Двое в связке – сильны ж они, черти, ей-Богу!
Меня высота превратила в полено, в бревно.
Я знать их не знал, но они мне пришли на подмогу.
Теперь только спуск, вот такое вот вышло кино.
 
 
Снегом склон занесло
В пять секунд, так бывает в горах.
Вот и солнце зашло,
Вот и сумрак в башке, вот и страх
 
 
Лёг на грудь, как удав.
И, судьбу втихомолку кляня,
Зубы до́ крови сжав,
Эти двое тащили меня.
 
 
Я звал их к каким-то русалкам – да вон они, братцы, —
Чего-то весёлое хором галдят вразнобой!
Давайте туда! Мне сказали: «Не смей отключаться!
Пока ты хоть как-то стои́ шь ли, идёшь – ты живой!»
 
 
Я в сугробах увяз,
Я завял на корню и зачах,
Я ступал через раз,
Я болтался у них на плечах.
 
 
Мимо трещин наш путь —
Всё смешалось, ни ночи, ни дня, —
Сквозь кромешную муть
Эти двое тащили меня!
 
 
Я взять собирался вершину с налёта, с наскока,
Я лез, как баран, на неё, и теперь вот – антракт,
Тягучий и злой, и какая-то хмарь, поволока
В башке у меня. Я куда-то уплыл, это факт.
 
 
Полубред, полусон,
Карусель, свист и скрежет в мозгу,
Лунный свет полосой
Зыбкой, мутной, дрожал на снегу.
 
 
Образ в мозге мелькал —
Дом, застолье, гармошка, родня,
И по льду, среди скал
Эти двое тащили меня!
 
 
Пурга накатила. Нам ветры все уши провыли.
«Не спи, не тупи, – мне сказали, – картина ясна.
Чего там лукавить? Теперь это гонка навылет —
Вот этот наш спуск. Шевелись, а иначе – хана!
 
 
Лёг, свалился – ползи!»
…Нас не тронул ледовый обвал,
Хоть и грохнул вблизи,
Видно, Бог мне в пути помогал,
 
 
И берёг, и хранил,
Где вокруг – ни жилья, ни огня,
Потому что они,
Эти двое, тащили меня!
 
 
Мы к лагерю вышли. Они меня в нужные руки
Отдали: ну, всё, тренируйся, дружи с головой,
С гармошкой к русалкам своим заявись – руки в брюки,
Башки не теряй там. Пока ты в уме, ты живой!
 
 
Им наверх ещё лезть,
Им обратно идти на подъём:
«Всё, пора, время есть!
Мы ещё до вершины дойдём…»
 
 
Им из термоса чай —
На дорожку дают посошок,
И во сне, невзначай
Я шепчу: «Да поможет вам Бог…»
 

2017

«Мы были молоды, сильны и бесшабашны…»

 
Мы были молоды, сильны и бесшабашны,
А он – чуть старше, молчаливей и мрачней.
И на маршрут, как на прогулку, как на пляж мы
Пришли в тот год – гора сложна, и хрен бы с ней!
 
 
О судьбах мира, матерь божья,
О надежде, о мечте,
Под ледопадом, у подножья,
Привыкая к высоте,
 
 
Мы за стаканом, час за часом,
Про начало всех начал
Который день точили лясы,
Только он один молчал.
 
 
И каждый вечер – нам казалось, что не кстати —
Он нас учил суставы, связки разминать,
И был вопрос в его глазах вполне понятен:
Мы кто вообще, чтоб не по делу тут болтать?
 
 
Бывают умные спортсменки,
И у нас такая есть —
Мозгов полно у нашей Ленки,
Чтоб саму латынь прочесть!
 
 
Она прочла: «Молчи и делай» —
Всё. И больше ничего —
Наколку Ленка углядела
На запястье у него.
 
 
Мы заползли на шесть пятьсот и там застряли,
Мы на красоты рты устали разевать.
Мы в жарких спорах больше время не теряли,
Вопрос один был: как нам дальше выживать?
 
 
Сквозняк холодный ёрзал в пузе —
Что-то как-то не того!
Нас высота скрутила в узел —
Всех подряд, но не его.
 
 
Лежим. Вершина высока.
Он нас с утра в печаль поверг:
«Вы отдохните здесь пока,
Я просто сбегаю наверх».
 
 
Металась, нервничала, дёргалась природа,
Сезон дождей был на подходе, на носу.
А он взошёл на восемь сто без кислорода —
Взбежал, взлетел, пока мы чухались внизу!
 
 
У нас над ухом смерть свистела,
Камни падали со скал,
А он пахал – молчал и делал —
Шёл, рубился, рисковал.
 
 
Мы травим байки втихомолку.
Не взошли. И что с того?
Но помним, помним ту наколку
На запястье у него!
 
 
И красно солнышко, как овощ с огорода,
Подлюга ветер утащил за перевал.
А он взошёл на восемь сто без кислорода,
А после нам ещё спускаться помогал.
 
 
У нас палатки снег засыпал,
Глянь вокруг – белым-бело.
Нас, злых и вялых, с недосыпа
Било, глючило, трясло.
 
 
Эх, где ты, базовый наш лагерь?
Холод, ночь. Пропала связь.
Эх, нет живительнее влаги
Той, что там рекой лилась!
 
 
Мы ухайдоканные в ноль. Конец походу.
Нас ветер странствий уморил и умотал.
А он взошёл на восемь сто без кислорода —
Он свой баллон каким-то «чайникам» отдал.
 
 
Как будто чёрт когтями чиркал,
Ветер тёрся возле щёк,
А он нас каждого за шкирку,
Спотыкаясь, вниз волок.
 
 
У нас у всех оно впервые —
То, что ноги не идут.
«Ну ни хрена себе? Живые!»
Он довёл нас. Всем салют!
 
 
И если жизнь свою, братишка,
Ты не хочешь продолбать,
То и шуметь не надо слишком —
Надо делать и молчать.
 
 
И чтоб душа дружила с телом,
Чтобы свет не гас в ночи,
Молчи и делай, делай, делай,
Делай, делай. И молчи!
 
 
…Вот мы напитки бросим пить, —
Суставы, связки разомнём,
И снова будем лёд рубить,
И снова вверх на штурм пойдём…
 

2017

«Чёрных елей угрюмый конвой…»

 
Чёрных елей угрюмый конвой
Нас у входа в каньон стережёт,
И в обнимку с последней листвой
Первый снег закрутил хоровод.
 
 
Сушим вёсла. Закончен маршрут.
Пой, Серёга, всю ночь до утра.
Звездопад – как прощальный салют.
Мы с Серёгой сидим у костра.
 
 
Сердце скачет и бьётся в груди,
И тоска, словно бритва, остра.
Наш убийственный спуск позади.
Мы с Серёгой сидим у костра.
 
 
Нам стократ перемкнуло мозги.
«Мы вернёмся сюда, – шепчет он —
Мы реке отдадим все долги,
Мы пройдем этот чёртов каньон».
 
 
С вольным ветром, с высокой водой
Нам до лета прощаться пора.
Вьюга воет над горной грядой.
Мы с Серёгой сидим у костра…
 

1996