полная версия
Сергей Владимирович Киреев
Люди идут по дороге
«Он заходит свободно и гордо…»
Он заходит свободно и гордо,
Заступает на вахту в дозор —
Юра, бывший штангист, мастер спорта,
Олимпийский, в натуре, призёр.
Он сидит у стены молчаливо,
Он огромен, и он справедлив.
Пиво пенное, вкусное пиво
Нам даёт тётя Шура в розлив.
Юра брови мохнатые сводит,
Если хамство пускается в ход.
Он встаёт, справедливость наводит,
И обратно садится, и пьёт.
К нам однажды – к простывшим, озябшим,
«Мусора» со свистками пришли,
Руки за спину первым попавшим
Заломили, во мрак повели.
Ой, темно на душе, ой, погано,
Пиво в кружках от злости кипит!
«Мусор» Миша, как свёкла, румяный —
Самый старший, и толстый, и пьяный,
Хочет денег, над ухом хрипит.
Юра встал, развернул свои плечи,
Отобрал у легавых свистки,
Воронок об панель покалечил,
Эполеты порвал на куски.
Он им дал колбасы для прокорма,
Пива дал – чем богат, тем и рад,
И не дал перевыполнить норму
По отлову нормальных ребят.
«Мусора» воронок починили
За полгода, а, может, за год,
Юру брать всей толпой прикатили —
Может, рота, а, может, и взвод.
Вот они перед ним по программе
Вроде мельниц стоят ветряных,
Машут палками, машут руками!
Юра, с кружкой, один против них!
Сеня, друг, подошёл на протезе,
Юру, грозного, треплет за бок:
«Ну зачем ты на мельницы лезешь,
Смелют к чёрту тебя в порошок!»
Было скользко, и Юра споткнулся,
И на них покатился, как ёж,
В воронок под ружьём кувыркнулся,
И исчез, и пропал ни за грош.
Так и ездиют к нам на машинах,
Чтоб людей раскалять добела —
Офицеры, сержанты, старшины:
«Мы его победили, козла!»
Вот за стойкой грустит тётя Шура,
Сеня мечется, в дудку трубя:
«Юрий Юрьевич, Юрочка, Юра,
Мы всё помним, мы пьём за тебя!»
За окном почернела природа,
Соловей на берёзе затих,
И менты над душой возле входа
Вроде мельниц стоят ветряных,
Заливают шары на халяву.
Мы в сторонку отходим, скорбя,
Мы найдем на них, гадов, управу,
Юра, где ты? Мы пьём за тебя…
1992
«Пусть работой и жизнью ушиблены мы и контужены…»
Пусть работой и жизнью ушиблены мы и контужены,
И тоска нам мозги занавесила огненным заревом,
Как средь каменных глыб, меж домов затерялась жемчужина —
Бар, стекляшка вдали – мы зовём это место «Аквариум».
Мы приходим туда. Мы спокойно, как рыбы, тут плаваем.
Мы прокуренный воздух ноздрями хватаем, как жабрами.
Нас за нашу щетину, обувку, одёжку дырявую
Из культурных других рестораций гоняли бы швабрами.
Мне б ещё и ещё
Локоть друга, плечо
Ощущать – и не к стенке вставая,
А за столик, втроём!
Эх, родной мой район,
Эх, любимая наша пивная…
В светло-сизом дыму плющ по стенам ползёт вроде водорослей —
Это нам красоту создала тётя Валя, буфетчица,
Что за стойкой стоит целый день, дама в теле и в возрасте,
И душе хорошо здесь – уютом, теплом она лечится.
Участковый Серёгин внимательно нас инспектирует,
«Водолаз» – его кличка, – он к нам, словно в царство подводное,
Погрузился, глядит: «Как? Чего?» С ним, с весёлым транжирою,
Вместе пьём мы в итоге за дело его благородное.
Всем нам крышка, капут —
Все стекляшки снесут.
Это значит, в кругу коллектива,
На судьбу не ропща,
От души, сообща
Нам с друзьями не пить больше пива.
Сход великих вельмож и вождей, на ходу засыпающий,
Встрепенувшись однажды, из нас понаделает вскорости
И филе, и консервов, и рыбных котлет, но пока ещё
Тётя Валя у стойки стоит – дама в теле и в возрасте…
Им бы просто, вельможам, покрепче вздремнуть, успокоиться.
В нас одно только видится зло, будто в пьяном угаре, им.
И любимая наша страна, как тарелка, расколется,
Потому что сначала снесут наш любимый «Аквариум» …
Эх, Советский Союз,
Козырь ты, главный туз,
Только нет никакой перспективы
У тебя впереди,
Если ты, сам гляди,
Вместе нам не даёшь выпить пива…
2002
««От пьянства люди лечатся», – сказал мне зам. по тылу…»
«От пьянства люди лечатся», – сказал мне зам. по тылу
И щёки свои красные надул, как паруса, —
Бумажку, хрень какую-то суёт мне прямо в рыло:
«Поедешь на лечение! На сборы – полчаса!»
Мне дали в провожатые очкастого майора —
Спортсмен, отличник, умница, наставник, строевик!
А я, бывает, спать ложусь в овраге у забора,
Мне птицы машут крыльями, ко мне патруль привык!
И вот мы покумекали,
Вагон узнали свой,
И он сказал: «Поехали!»,
Зевнул, махнул рукой.
Уселись боле-менее,
Шепчу: «Товарищ, брат,
Махнём за уважение
По двести пятьдесят!»
Он поначалу ёрзал, то да сё, мол, трали-вали,
Согласен грамм на семьдесят, а больше – ни-ни-ни!
И мы по первой приняли, конфеткой зажевали,
И он затрясся: «Господи, спаси и сохрани!»
Сидеть бы нам по-тихому, культурно керосинить,
А он три фляги высосал, – как рыба, рот раскрыл,
В титан полез, обжёгся, ждёт, когда вода остынет,
Часы, погон, кокарду, портупею утопил!
И, пополам согнувшись, мы остались в пополаме,
Зато на кухне плётками гоняли поварих:
«Отход! Подход! Фиксация! Равнение на знамя!
Эй, кто там правой шлёпает? С носка ему, под дых!»
Огни вдали размазаны,
Майор скулит во тьму:
«А с кем, вообще, мы связаны?
И что у нас к чему?»
Вот звякнула, как запонка,
Упала мысль. Я рад,
Что мой внучатый папенька
Прабабке сводный брат.
А я служу на севере,
И, значит, у меня
Троюродные девери —
Ближайшая родня.
Мы к машинистам бегали показывать дорогу,
Парад давали, спорили: «Ну, всё же, кто мы есть?»
По коридору топали, шагали строем в ногу,
Тянули спички, думали, гадали, где нам слезть.
На чём в разведку ездиим – на лошади, на танке,
А, может, мы ракетчики? Спортрота? Ни хрена!
Мадам в пенсне сказала нам, что мы – орангутанги,
И с горя с нами выпила без закуси до дна.
Майор с какой-то выдрою
Затеял хоровод,
В окно махал поллитрою,
Кричал, что всех убьёт!
Потом «Калинку» спели мы,
И в тамбуре, в углу
У печки под шинелями
Заснули на полу.
…Часы над ухом тикают, бегут собаки-стрелки,
Вот проводницын голос мы сквозь дрёму узнаём:
«А если кому холодно, возите с собой грелки!
Вас тут – как кур в курятнике, и всех доставь живьём!»
Мы вздрогнули, прочухались: под боком Дарья с Марьей,
А за окошком вечная, сплошная мерзлота.
Эх, нам бы в Запорожье! Мы попали в Заполярье!
Да кто рулил-то, где он? Гад, скотина, сволота!
И даже Дарья с Марьей
Рыдают в свой стакан:
«В каком мы полушарии,
Каков меридиан?»
Майор чего-то понял,
И вперёд, вон, на таран
Мы мчимся, словно кони,
Вскачь, галопом на стоп-кран!
Мы из вагона выпали, мы вдаль, по снегу, сами
Пошли заре навстречу через лес наискосок,
Приток по льду какой-то переходим с фонарями,
У нас упадка нету, есть настрой на марш-бросок!
Мы под сосной последнее разлили по стаканам,
Нас местные увидели, попадали с телег,
А мы по назначению стремимся, шаг чеканим —
Хозяева́, начальники лесов, полей и рек!
Вперёд и вглубь, до обморока —
И вот он, этот дом,
Вдоль по забору проволока,
Все двери под замком.
А мы вокруг да около
Гуляем взад-вперёд,
Соображаем, кто кого,
Зачем, куда сдаёт.
Я был во всеоружии, а он – без портупеи,
И свора санитаров – гренадёры, удальцы! —
Его с порога вяжут, держат пальцами за шею
И тащат в процедурную – втыкать в него шприцы!
…В родную часть приплёлся я, заплакал у порога,
Начальство в шашки резалось: «Чего уж там, служи!
Кто лечится – пусть лечится, сегодня с этим строго.
Ступай. Следи за выправкой. Со штабом связь держи».
Один, с тоской во взоре я
Встречаю Новый Год, —
Майор в профилактории
Ушанки, тапки шьёт.
Пишу ему исправно я
И шлю зелёный чай:
«Здоровье – это главное!
Товарищ, не скучай…»
1993
«Во хмелю, в раздумьях горьких…»
Во хмелю, в раздумьях горьких,
Загребая пыль ушами,
Отдыхаю на задворках,
В лопухах, за гаражами.
Свежий воздух, как сладкий компот,
Я глотаю опять и опять,
Я идти не желаю вперёд,
Я в строю не хочу состоять!
К солнцу, к свету, с песней звонкой,
Пусть народ, готовый к бою,
Без меня идёт сторонкой.
Лейся, песня, хрен с тобою!
Рыло рвать мне готов каждый-всяк:
«Ты наш разум в сомнения вверг!
Ты почти что предатель и враг!»
«Врёте, сволочи, я – человек!»
Всем хана – печёнкой чую!
Пусть я пень, сорняк на грядке,
В строй к народу не хочу я!
У меня мозоль на пятке!
Подыхаю под рябиной,
Как скотина, как собака!
А народная дружина
На меня идёт в атаку!
Поросёнком, свиньёй завизжу,
Когда скажут: «Стоять! Руки вверх!»
Но, пока под забором лежу,
Знаю точно, что я человек…
1988
Баллада о свободном выборе
В начале 90-х годов XX века многие россияне неожиданно столкнулись с проблемой: они получили возможность выбирать местную власть. Расклады иногда выходили самые диковинные – на высоких должностях могли появиться как бывшие, так и действующие нарушители закона – со специфическими для своей среды навыками решения оперативных и стратегических задач. Так что обычным нашим людям вдобавок ко всем жизненным трудностям пришлось ещё и учиться делать свой выбор, а потом за него отвечать. К вопросу «Кто во всём виноват?» прибавился вопрос: «А сами-то мы кто?»
Они дворцы воздвигли, и всё до фонаря им,
У них гулянка-пьянка все ночи напролёт,
А мы свои шесть соток граблями ковыряем
И воду пьем из крана, когда она течёт.
У них от нас шлагбаумы, овчарки и ограды,
Туда и не подъехать с гармонью на козе,
Они за Русь святую лакают до упада
Под музыку Вивальди коньяк «Курвуазье».
Им весело и сыто —
Тут и пляски и пиры, —
Верхушка, блин, элита,
Не хухры тебе мухры!
Их раньше в автозаках
По судам возил конвой,
Теперь они во фраках
Пьют коктейли под луной.
Мы раньше с нашей властью бодались в жёстком клинче —
На митингах, на сходках любили горло драть,
А в девяносто третьем, сегодня то бишь, нынче,
Мы можем, кого хочем, свободно выбирать.
Вот мы и выбираем. Свобода – это круто!
Тут можно самых разных делов нагородить,
Вот мы их и городим. Безумных, шибанутых,
На трон сажаем сами, чтоб век под ними жить.
Вот он сидит на троне,
Рожа пьяная крива —
Везунчик Сашка Пронин,
Городской наш голова.
Он соскочил с этапа
По амнистии, и вот —
В бюджете шарит лапой
И указы издаёт.
Воскресла, возродилась Россия молодая,
Бюджетные потоки повсюду бьют ключом,
Они в конечном счёте в карман к нему впадают,
К дружкам его по зоне, и всё им нипочём.
Но грянет час расплаты, чего ему не грянуть,
И будет небо в клетку, и ровно в шесть подъём,
Их ласково и тихо преемники помянут,
Глотая в уголочке водяру с вискарём.
Отправят, стопудово,
Самых борзых лес валить,
Да сколько ж, как корову,
Можно родину доить?
«А столько, сколько нужно —
Тут сомнений даже нет!» —
У них весёлый, дружный
И простой для нас ответ.
Они, расправив когти, над картами колдуют,
Куда ещё вписаться и где чего отжать,
Беда не в том, ребята, что все они воруют,
А в том, что им не стыдно сверх меры воровать!
Студент, пацан соседский, вопрос решил поставить,
Что слово есть «дилемма» – ну, в смысле, хрен поймёшь,
Самим свой выбор сделать, кому над нами править,
Или забить по полной – кумекай, молодёжь!
Ну где ещё, ребята,
Я скажу вам, да нигде
Жестокий век проклятый
Бьёт дилеммой по балде!?
Расклад, признаться, новый —
Хоть какой ты умник, спец,
И выберешь – хреново,
И не выберешь – …ц!
Под вишней на задворках за столиком дощатым
Сидим и выпиваем, дискуссию ведём —
Мол, даже денег нету цветы дарить девчатам!
«Кто рулит и что делать?» – вопрос у нас ребром.
«Россия, птица-тройка, галопом резвым, скорым
Куда она летит-то, какие чудеса
Там, впереди, за лесом?» – под самогонку спорим,
Бычки в траву бросаем и смотрим в небеса.
Венера виноградиной
Повисла. Хочешь – рви,
А хочешь – право дадено —
Сачком её лови!
В любого бога веруй
И хоть с кем води родство,
А можешь выбрать мэра!
Мы и выбрали его.
Лукич, совхозный сторож, стакан поставил с краю:
«Ребята, а ведь Сашка у нас тут лично был!
Чего-то я такое сейчас припоминаю —
Он водку нам в машинах, в КАМАЗАХ привозил.
Он закусь раздавал нам, девчат была орава,
Он в микрофон орал нам, что нет дороги вспять,
И мы ему, я помню, ещё кричали «Браво!»,
И за него наутро пошли голосовать!
По жилам кровь бежала,
Точно в паводок река!
Гармонь свиньёй визжала!
Мы плясали гопака,
По полной жгли, бухая
Возле клуба из горла́ .
А, кстати, неплохая
Водка Сашкина была!»
А ровно через месяц в простом и чётком стиле —
Куда нам надо съехать – спокойно, не спеша,
Нам парни со стволами культурно объяснили —
Уж больно тут для Сашки природа хороша!
Нас вытурили в шею – легко так, между делом.
Теперь тут заповедник, косули, кабаны,
Их валят из винтовок с оптическим прицелом
Дружки его в наколках, когда они пьяны!
Набьют добычи вдоволь,
И – по новой пировать!
А что зверя́м хреново,
Им на это наплевать!
Мозги скребёт и сверлит
Им один, но жирный штрих,
Что их спихнёт и свергнет
Тот народ, что выбрал их!
Студент пургу метёт нам, что всё расставит время,
И про свободный выбор мы сами всё поймём,
Ну, а пока мы ходим, не чуя ног, под теми,
Кто баб, как рыб, пускает в элитный водоём!
Для них всегда готовы палаты и покои —
Не где-нибудь на нарах в СИЗО и в КПЗ, —
Да нет, они лакают напротив, за рекою
Под музыку Вивальди коньяк «Курвуазье»!
У них для гольфа парки,
Дачи, клячи, нет пути,
Да чтоб вас, ёлки-палки,
Ни проехать, ни пройти!
Трясёмся мелкой дрожью —
Нам пятнадцать вёрст домой
В обход по бездорожью
Лесом, полем, стороной
В бурьяне пробираться.
В общем, Сашка – сволочь, псих!
Ну и на кой мы, братцы,
Выбирали их таких?
Туман густой, как творог,
Наши выселки накрыл.
У Сашкиных шестёрок
Сколько надо средств и сил —
Гуляют, руки в брюки,
Фу ты, ну ты, нечем крыть!
Они забыли, суки,
Что скромнее надо быть!
Мы сами их создали,
В голове темным-темно —
Вот нам свободу дали,
Это, типа, как оно?
Прогресс или упадок,
Хренота или …ц?
Нам до зарезу надо
Разобраться наконец!
В нас беды и печали
Бьют в упор, наверняка,
Но мы ж тогда плясали
Возле клуба гопака!
Выходит, в нас он, корень,
А не в ком-нибудь другом,
Что вор сидит на воре,
И кругом у нас облом,
И что не будет рая,
Что сгорело всё дотла!
…А всё же неплохая
Водка Сашкина была!
…«Лети же, тройка-птица!!» —
Вот такой им наш ответ.
Россия возродится,
Тут сомнений даже нет!
1995
«Их туда увезли, где война…»
Их туда увезли, где война.
И оркестр на перроне продрог.
И шептала, шептала она:
«Возвращайся скорее, сынок».
Поезд в ночь, громыхая, влетел,
В гиблом мраке пробил колею,
И пролязгал, подлец, просвистел
Сумасбродную песню свою.
Жизнь бежит с переплясом лихим.
И полгода без писем, и год.
Вот она по дорогам чужим,
Горный воздух глотая, идёт.
Город по́ уши в пепел зарыт.
Спит земля под засохшей травой.
«Эй, вы, люди, очнись, кто не спит!
Он был с вами, он здесь, он живой…»
Ей усталый солдат дал ответ:
«С нами ужас, и бред, и беда,
А кто помнил его, тех уж нет,
И не будет уже никогда».
День и ночь, от села до села,
С фотографией старой, без сна,
По земле, что сгорела дотла,
И петляет, и кружит она.
«Пей же, пей свою чашу до дна,» —
Встречный ветер ей песню поёт.
«Он живой,» – тихо шепчет она,
И идёт, и идёт, и идёт.
Воздух горем и смертью пропах,
Только страх, вон, один, дым и чад,
Только женщины в чёрных платках
Смотрят, смотрят ей вслед и молчат.
Псы голодные рвутся с цепей,
Обезумев, у каждых ворот.
«Эй, сынок, возвращайся скорей», —
Шепчет, шепчет она и идёт —
Вновь и вновь, от села до села,
Оступаясь на скользких камнях,
По земле, что сгорела дотла,
С фотографией старой в руках…
1996
«Ах, этот август! Бред. В Москве войска…»
И. Г.
Ах, этот август! Бред. В Москве войска.
И друг мой Игорь, мирный программист,
Чуть по́ днял кисть, курок как будто взвёл.
Ему крутили пальцем у виска,
А он, хоть и не резок, не речист,
На баррикады взял, да и пошёл.
И людям вмиг сковало холодом сердца.
И он своим махнул: айда со мной, кто хочет!
И с ним пошли. Три дня без продыха, три ночи
Они стояли до победы, до конца.
Десантные машины на ходу
Колёсами курочили асфальт,
И вот уже пошёл погибшим счёт,
И люди на прицеле, на виду
У тех, кто ошалел и впал в азарт,
И на Садовом кровь рекой течёт…
А баррикады – словно в сумраке причал.
Куда нам плыть и с кем – решалось – или-или!
И женщин гнали, но они не уходили,
Спасибо Игорю за то, что там стоял!
Солдатики штыками на броне
Копчёную кромсали колбасу,
Что люди им в авоськах принесли.
Дома оцепенели, как во сне,
И штурм – уж вот он, скоро, на носу,
И танки – словно жабы на мели.
Как будто ворон в небе крылья распластал —
Над Белым Домом тучи чёрные висят, вон.
Сто лет живу – не верю россказням и клятвам,
А верю Игорю, который там стоял.
А что потом? В упор, вприщур на общий бал
Глядела власть, а после лавочку прикрыла.
Затвором – щёлк! И людям крышу посносило,
Но ведь была жива страна, ведь было, было —
Свобода, совесть, ум и разум, страсть и сила,
Спасибо Игорю за то, что там стоял!
1998
«В старом саду третий месяц затишье…»
В старом саду третий месяц затишье,
Люди в штатском ушли на обед.
Дедушка Фирс отдыхает под вишней,
Сторожит оборонный объект,
Скрюченной кистью в кустарник вцепился,
Чтобы крепче на вахте стоять.
Вишни поломаны. Дедушку Фирса
Позабыли с поста снять.
Бейся, воюй с каждым,
Будь здоровей, злее,
Глупых гоняй граждан
Грязной метлой в шею!
Граждане, шустрые, как тараканы,
Пробираются в парк по грибы,
Вредную дрянь наливают в стаканы,
Лбами сносят стволы и столбы.
Дедушке Фирсу фиксировать лишних
Знамо дело – опять и опять!
Дедушка Фирс потайной свой булыжник
На три метра умеет кидать!
Люди идут скопом:
«Эй, ты чего, чудо?»
Фирс начеку: «Кто там?
Стой! Убивать буду!»
Рухнул объект и зарос лопухами,
Но не падает дедушка Фирс,
В люди шагнул, приучился с парнями
По утрам принимать антифриз.
Слёзно скорбя, скособоченный некто
Морщит рожу: «Ступай, хватит, дед!
Все разошлись, больше нету объекта,
Нету нас и тебя нет!»
Низкие вдаль тучи
В чёрную мглу мчатся.
Фирса трясёт, глючит:
«Где же мы все, братцы?»
Люди идут, людям по уху ветер,
Развесёлая ломится рать,
Люди в дырявые стены не верят,
Не желают объект уважать.
Злую печаль ощущая в печёнках
И хрипя, что делов невпродых,
Дедушка Фирс у забора в потёмках
Из рогатки подбил пятерых!
Дали доской сзади —
Держится, нет крена!
«Хватит стоять, дядя!
Где там твоя смена?»
Рухнул объект, поднялась скотобаза,
Дело в шляпе, скули не скули.
Фирсу взгрустнулось. Ребята два раза
Вынимали его из петли.
Ночью и днём палкой ломаной, лыжной
Отгоняя тоску, боль и бред,
Дедушка Фирс отдыхает под вишней,
Сторожит оборонный объект,
Ногтем скребет стену,
Тянет лицо к свету,
Мёрзнет, зовёт смену.
Где там она? Нету…
1990
Баллада о том, как ветерану труда Ивану Лукичу Зайцеву, нарушившему общественный порядок в городе Ленинграде в 1990 году, нечем было, на первый взгляд, платить в отделении милиции за своё освобождение, и чем это закончилось
Ломовую чувиху с понтовым фэйсом
Снял на точке в сквере заморский хрыч.
А в сторонке брёл по трамвайным рельсам
Старый перец в шляпе – Иван Лукич.
Он подгрёб, подчалил, надрал ей уши, —
В меру трезв, он стряхнул с нее дурь и спесь:
«Эх, за что я пахал!» – он ей смял, нарушил
Чумовой прикид и понтовый фэйс!
Он хрычу пол-рыла расквасил в кашу!
Вот его в ментовку везёт конвой.
Опер вкрадчив, хитёр: «Как же так, папаша,
А ведь в шляпе весь из себя такой!»
Вот его трясут: «Ты хоть понял, где ты,
И куда все отсюда ведут пути?
Эх, попал ты, брат, если денег нету!
Если есть, гуляй, но сперва плати!»
Орден Ленина есть на груди у Вани,
Лысаком на винте этот знак зовут.
Денег – ноль, ни копья. Мусора по пьяни
Веселясь, из Вани верёвки вьют!
Он мурло кривит, клонит тыкву набок,
И с него, опухнув от сладких вин,
Лысака на винте взял заместо бабок
Толстопузый хрен – лейтенант Кузьмин!
Он наутро, ханью замазан густо,
Сквозанул на Невский. Она стоит —
Бабки, сука, считает! Хрустит «капуста»!
И лысак на винте на груди горит!
«Это мой лысак!» – он к ней волком, зверем,
А она: «Хорош тебе, сукин сын!
Мы с тобой бухнём, мы туман развеем, —
Норги, финики, шведы башляют зелень,
Лысака забашлял лейтенант Кузьмин!
Он вчера ко мне приставал в участке,
Денег жаль козлу, он в награду мне
Лысака-то и дал за любовь, за ласки!
Я взяла, я знаю: лысак в цене!»
Бьёт кондратий Ваню, шиза ломает!
Он грызёт мозоли, скулит, вопит,
А она смеётся, «грины» считает, —
Шнобиль кверху, оглобли торчат, как сваи,
И лысак на винте на груди горит!
1992
«Что с тобою случилось, родная земля…»
Что с тобою случилось, родная земля?
Я своих потерял. Были люди – и нет.
Время вспять понеслось. Жизнь даёт кругаля.
Снова явь за окном, как бред.
Хам повылез из всех щелей.
Всё, как раньше, в который раз.
Снова кровь, как смола, как клей, —
Кровь связала, скрепила нас.
В стаю сбились сородичи, в радостный хор,
Мне урок помогают усваивать впрок:
«Кто не с нами, тот мёртв, вот и весь разговор,
Заруби на носу, дружок!»
У меня на плече гармонь
И в кармане столовый нож,
Ты гармошку мою не тронь
И меня самого не трожь.
Я шепчу сам себе: «Терпи!»,
И аккорд невпопад беру,
И в какой-то глухой степи
«Земляки, отзовись!» – ору.
Земляки подступают с обоих боков,
Одинаковы все, здоровы, вроде пней:
«Мы верны, кому надо, а ты кто таков?
Ближний? Наш? Так давай, налей!»
Я оглобли направил вспять.
Я на ближнего болт забил.
Я хочу на трубе сыграть
Отходняк от опухших рыл.
Я природе шепчу: «Замри!»
Я про дружбу читаю стих.
Я стою посреди земли.
Я хочу отыскать своих.
Ветер воет, как пьяный псих.
Ветер душу вгоняет в дрожь.
Я хочу отыскать своих,
Улыбнуться и бросить нож.
Я в тумане ищу просвет.
Я отбился от цепких рук.
Люди, где вы!? Ответа нет.
Я один. Никого вокруг.
Кто речист был и смел – все сомкнули уста.
Вор, подлец правят бал на просторах родных.
…Даль степная безлюдна, черна и пуста,
Кожа, кости при мне, и гармонь, и мечта —
Бросить нож и найти своих…
1990
