Сергей Александрович Менжерицкий
Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье
Глава 35. Плед, кораблик, идиот
Закончив с чаем, он открывает кладовку и достаёт узел с машкиными вещами. Приносит в комнату, развязывает и возвращает все вещи на прежнее место: косметику раскладывает на тумбочке, тапочки ставит возле дивана, халатик вешает на гвоздь у двери. Затем он усаживается за стол, включает лампу и придвигает к себе пластмассовый стаканчик с карандашами. Внезапно стаканчик опрокидывается и карандаши со стуком рассыпаются по полу. Крылов испуганно оборачивается. НО Машка по-прежнему безмятежно сопит, с головой укрывшись пледом… Хо-ро-шо. Он подбирает карандаш с остро отточенным грифелем, кладёт перед собой чистый лист бумаги и задумывается на минуту. Так.
"Пьеро и Коломбина (рассказ)
Я просыпаюсь от яркого солнца и от холода. Ветер раскрыл форточку, ворвался в комнату и шелестит газетами на полу. Я захлопываю форточку и гляжу сквозь стёкла во двор. Внизу – ржавые крыши с остатками снега и льда, чёрные деревья и чей-то балкон с развешенным на веревке бельём. Солнца не было больше двух недель и глаза отвыкли от яркого света, притерпелись к серым мартовским дням – тихим, бесснежным.
Я одеваюсь и выхожу на улицу. Снег на солнечной стороне тротуара почернел и набух талой водой, по Садовому с гулом катит машинный поток и ветер доносит запах гари. Площадь перед метро уже превратилась в слякотную кашу из песка и снега, и в этой каше толкутся люди, что-то покупающие и продающие.
В метро я покупаю три ярко-красных тюльпана в хрустящем целлофане и цветочница приветливо кивает мне. Я поднимаю букет над головой и вступаю в человеческую реку, движущуюся к эскалаторам. Я плыву вниз и чувствую, как люди оглядываются на меня. Они наверняка думают: кто этот рыжий чудак с букетом вызывающе ярких тюльпанов? И зачем он раздражает серьёзных и сосредоточенных людей, спешащих на работу в час пик?
– Я еду к Коломбине! Слышите? – шепчу я в ответ и загораживаюсь от них целлофаном.
На конечной станции уже нет ни мраморных колонн, ни гигантского эскалатора – стены здесь выложены белой кафельной плиткой, а на улицу ведёт простая лестница с каменными ступенями. Я выхожу под ослепительно синее небо и тут же замечаю автобус, подползающий к остановке. Я бегу к нему и едва успеваю вскочить на заднюю площадку. Автобус катит по шоссе среди снежного поля, я смотрю на исчезающие за холмом серые башни Москвы, на знакомую церквушку с золотой луковкой – я еду к Коломбине!
Автобус тормозит у кладбищенского забора. Я вхожу в широко раскрытые ворота и шагаю по асфальтовой дороге, среди бесчисленных оград и обелисков. Над моей головой ненужно горят фонари, под ногами хлюпают лужи.
Наконец я спускаюсь с дороги и вдруг обнаруживаю, что талая вода собралась в небольшое озерцо и затопила могилку Коломбины! Из воды торчит лишь угол металлической таблички и плавают мимозы, которые я принёс раньше.
– Не волнуйся, Коломбина! – говорю я бодро, – Сейчас мы что-нибудь придумаем!
Я оглядываюсь по сторонам и замечаю пустой деревянный ящик. Я мигом выламываю из него дощечку и пытаюсь пробить в снегу водосток. Но дощечка быстро рассыпается, под снегом – толстая ледяная корка, которую так просто не одолеть. По моему лицу ползут солёные капли, я усаживаюсь на ящик и говорю без уныния:
– Ничего, Коломбина! Сегодня я зайду в хозяйственный и куплю стальную лопатку с крепкой ручкой, и завтра мы пробьём здесь замечательный водосток! Потерпи немножко!
Отдышавшись, я отламываю ещё одну дощечку, носовым платком привязываю к ней тюльпаны и спускаю свой кораблик на воду. Он уверенно скользит по воде и причаливает к табличке.
– Ур-ра! – кричу я и хлопаю в ладоши…"
Ч-чёрт. Пальцы совсем не слушаются. Отморозил, наверное, пока на крыше сидел. Ладно. Фигня. Сейчас разотрём их чуть-чуть – и порядок… Крылов по очереди растирает пальцы и вновь берётся за карандаш.
"…Я спрашиваю у спешащих мимо людей – где найти СУД? Они останавливаются на секунду, удивлённо пожимают плечами и спешат дальше. Наконец какая-то старушка указывает в сторону набережной. У старушки маленькая сухая рука, похожая на птичью лапку.
Я иду вдоль чугунной ограды набережной, по реке движутся льдины, ветер здесь особенно пронизывающий и беспощадный, но мне совсем не холодно, мне даже жарко, это странный жар, от которого кружится голова.
Я останавливаюсь перед серым зданием с колоннами, толкаю дверь и оказываюсь в плохо освещённом вестибюле с широкой каменной лестницей, ведущей наверх.
– Вы опоздали! – вдруг говорит мне человек в погонах, перегораживая дорогу, – Заседание началось!
– Пустите… – тихо прошу я.
Человек исчезает, я медленно поднимаюсь по лестнице, держась за перила. Зал полон, люди стоят в проходах, я пытаюсь подойти ближе, но передо мной – живая стена.
– Смотрите – рыжий! – шепчутся вокруг, – Ры-ыжий!
– Не мешайте! – говорю я и приподнимаюсь на носках, чтобы увидеть – СУД.
Впереди – три высоких кресла с гербом, а справа, за деревянным барьером – человечек в зелёном свитере. Я не вижу его лица! Он сидит сгорбившись и опустив голову, видна лишь бритая макушка и торчащие уши.
– Подними голову, паяц! – тихо приказываю я, – Подними голову!
– Скажите, подсудимый… – вдруг доносится голос из судейского кресла, и человечек поднимает голову. Я чуть не вскрикиваю: вместо лица у человечка – меловая маска с двумя неровными отверстиями, похожими на чёрные лепестки. Паяц – мёртв!
– Скажите, подсудимый – когда-либо ранее вы встречались с потерпевшей? Были знакомы?
– Нет. Никогда.
– Почему вы оказались в тот вечер на лестничной клетке?
– Не могу объяснить. Не помню.
– Что вы ей сказали, помните?
– Нет.
– А она вам?
– Не помню.
– Посмотрите внимательно – это ваш нож?
– Мой.
– Этим ножом вы ударили потерпевшую?
– Наверно…
Я теряю всякий интерес к спектаклю. Ведь паяц уже мёртв и мне здесь делать нечего. Я спускаюсь по лестнице, в голове стучат молоточки, строгий человек в погонах удивлённо смотрит на меня. Я распахиваю дверь и снова оказываюсь на выстуженной ветром набережной.
Быстро темнеет, загораются фонари, я медленно иду вдоль чугунной ограды и думаю лишь об одном – о своей комнате, о стакане горячего чая и о диване, на который можно свалиться и уснуть. Я знаю, что стоит мне хорошенько выспаться – и головная боль отступит, исчезнут розовые круги перед глазами, наутро я встану бодрым и свежим, поеду к Коломбине и расскажу ей, что паяц – мёртв… Но, господи, как же я мог забыть! Ведь завтра талой воды в озерце прибавится и могилку Коломбины затопит окончательно! Этого никак нельзя допустить!
Я оглядываюсь по сторонам и замечаю небольшой хозяйственный магазин в двух шагах от набережной. Я вхожу в стеклянные двери и на минуту останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Мимо движется бесконечная вереница людей с сумками и пакетами, я тоже иду вдоль прилавков, пытаясь отыскать среди разного инструмента стальную лопатку в брезентовом чехле.
Рядом со всякой мелочью – отвёртками, замками и петлями – я вдруг натыкаюсь взглядом на нож с чёрной пластмассовой ручкой. Я мгновенно узнаю этот нож! Точно такой же лежал на столе у судьи!
– Простите, – обращаюсь я к продавщице, – Я хотел бы купить у вас эти ножи!
– А сколько вам нужно?
– Все! Все, какие есть!
Девушка пожимает плечами и достаёт из-под прилавка картонную коробку.
– Здесь тридцать штук. На девяносто четыре-шестьдесят…
– Хорошо.
Я иду к кассе, плачу деньги и кассирша выбивает мне розовый чек. Я внимательно рассматриваю его. Что-то новенькое. Раньше не было розовых чеков. Девушка протягивает мне коробку и я спрашиваю:
– Теперь у вас розовые чеки?
Девушка смеётся и, отвернувшись, вдруг выкладывает на витрину нож с чёрной пластмассовой ручкой.
– Девушка, я прошу вас – уберите этот нож!
Я говорю медленно, с трудом. Боль в затылке не даёт мне возможности улыбнуться и поэтому мои слова звучат слишком грубо. Продавщица перестаёт смеяться и внимательно смотрит на меня.
– Ты чокнутый? – спрашивает она. – Уходи! Здесь магазин, а не сумасшедший дом!
Я заставляю себя улыбнуться.
– Девушка, милая, я вас очень прошу! Девушка, я умоляю – уберите его подальше! Ведь уже вечер и времени совсем не осталось!
Продавщица наклоняется и так же тихо говорит мне на ухо:
– Если не исчезнешь, я вызову милицию. Слышишь, идиот? Считаю до трёх…
Я торопливо киваю. Молоточки в голове стучат всё сильнее. И вдруг в окне я замечаю пьяного паяца с мутными, бессмысленными глазами, который вихляющей походкой приближается к магазину! Я подбегаю к стеклянному прилавку и изо всех сил бью по нему кулаком. Я слышу, как кричит продавщица, я пытаюсь нашарить среди осколков нож и поскорее спрятать его.
Меня сильно толкают и я валюсь на спину. Из моих ладоней льётся что-то красное и липкое, я вижу над собой несколько испуганных и удивлённых лиц.
– Помогите! Истекаю клюквенным соком! – ору я на весь мир и болтаю ногами…"
Часть вторая. Весёленький маршрут-1999
Глава 1. Дублёр, бычара, шоколадки
"– …Ур-ра! Истекаю клюквенным соком!
– А я – апельсиновым!
– А я – ананасовым!
– А я – абрикосовым!
– А я – банановым!
– …Мы бежим, летим, плывём,
Витамины мы несём,
Лучших фруктов хоровод,
Попадает прямо в рот!
– …Скажи, дорогой: ты не видел, куда подевались мои солнцезащитные очки?
– Я их выбросил, дорогая.
– Как?! Но ведь это фирменные итальянские очки!
– Фирменные итальянские очки, дорогая, продаются лишь в одном месте. Записывай адрес: салон "Белиссимо" в Столешниковом переулке. Весь спектр эксклюзивной итальянской одежды и аксессуаров от Гуччи, Версаче, Джан Франко Ферре…
…Конверсионные технологии на службе вашего здоровья!
Торговая компания "Столыпин" имеет честь предложить оптовые – от десяти тысяч бутылок – партии омагниченной водки! Водка представляет собой продукт особой очистки, прошедший через магнитотроны сверхвысокой мощности на одном из секретных оборонных НИИ… Пьётся отлично и голова не болит!…"
В гостиной забулькал сотовый.
– Да.
– Алло? Это Шамиль Басаев?
– Я дома, Вить. Перезвони на городской.
– Щас…
Звонка всё нет. Выждав немного, Крылов выключает телевизор и отправляется на кухню. Братец перезванивает минут через двадцать.
– Ну, блин, ну извини. Тут какая-то бабель прозвонилась из агентства. Насчет съемок, естесссссно. Пятьдесят гринов. Ну, ты понимаешь – тоже деньги. Я ж пока не такой крутой, чтоб ко мне очередь стояла… Слово за слово, то сё. Короче, уже обсудили съемку гринов на двести. В перспективе. А через час зашарашим портфолио…
Девочки из агентств – витькин хлеб насущный. Он еще в родительской квартире на Новокузнецкой завесил одну из комнат синей материей и постоянно щёлкал кого-то своим стареньким "Киевом", срабатывающим через раз. А уж когда перебрался в собственную "двушку" в Измайлове – забурел не на шутку. Обзавелся фирменным "Кэноном", укрепил связи с дюжиной странных заведений, обучающих девочек непонятно чему – то ли бл…дству, то ли макияжу – и пошло-поехало. На витькином новоселье все ходили по стеночке, чтоб, не дай бог, не опрокинуть его бесценные штативы, лампы, зонтики и прочий фотореквизит. Какая-либо мебель, за исключением пары шатких табуреток на кухне да продавленной софы в спальне, в братниной квартире вызывающе отсутствовала. Зато на всю гостиную раскинулось алое полотнище, в центре которого струились фальшивые меха и торчали венский стул с бронзовым канделябром. Соответственно, по подоконникам пылились пачки фотографий, представлявших вариации на тему девушек, мехов и канделябров. Девушки были как на подбор – страшненькие…
Это – что касается хлеба. Что касается масла, то тут пока системы не сложилось. Последние год-два брата все чаще звали, как он сам выражался, "трубадурить". Была в 70-е такая поп-группа – "Трубадуры". Ну, само собой: хайр до плеч, декольте до пупа, розовые клёши с блестками и голоса на три октавы. С их лидером Харисовым Витька закорешился ещё лет десять назад, когда всерьёз собирался поступать на эстрадное отделение Гнесинки по классу гитары. "Трубадуры" к тому времени уже сильно пожухли и целиком переключились на ресторанные заработки. Обычно Харисов звонил брату в случае, если кто-то из основного состава вдруг выбывал по житейским обстоятельствам: "Витёк, срочно дуй в "Сказку". У Илюхи внук родился, нужна замена…" Братец экстренно мыл голову, напяливал малиновый пиджак, хватал гитару и с грохотом скатывался по лестнице, минуя лифт…
В девяносто пятом, когда прихлынула первая волна крутой советской ностальгухи, ветераны вовремя подсуетились и напели кассету "Мелодии сердца", куда забили все самые известные хиты 70-х. И – попали в струю. Их вдруг резко захотели все – от банкиров до бандитов. "Климакс откладывается!" – с подъемом констатировал Харисов…
А за месяц до нынешних декабрьских выборов, когда пришла пора всерьёз окучивать партийные кассы и бюджеты, он железной рукой разбил коллектив на два состава – вооруженных, впрочем, одной и той же "фанерой". Основной, ведомый самим маэстро, летал агитировать за светлые капиталистические дали – так как в этом случае, как минимум, гарантировались приличная гостиница и фуршет. Дублерам же выпало бомбить города и веси "красного пояса", вдохновляя на классовые битвы коммунистический электорат. Витька, "естесссссно", прочно закрепился в дубле. Со всеми вытекающими…
– Как Воронеж? Нормально отыграли?
– Какое, блин, нормально! Слышишь, как хриплю?! От Воронежа еще пилили километров сорок на "пазике". Дорога – сам понимаешь. Не хайвей. В "пазике" дыры такие, будто его из гранатомета зашарашили. Пока ехали, внутри сугроб надуло… Короче, слушай: селят в гостинице. Типа – бывший монастырь. Комнатки два на три, решётки на окнах, холод собачий… Но батареи-то, блин, в гостинице должны работать?! Тёплая вода из кранов должна течь?!! Слушай дальше. Приходит завхоз козлиного вида, прям как из фильмов про революцию и гражданскую войну. Рассказывает, что истопник – в запое, а посему он предлагает рефлекторы. Как для особо ценных гостей. Типа VIP, блин… Ладно. Берем эти рефлекторы, расходимся по кельям. Выступление – через час. Голову артисту надо вымыть?! Ты ж меня знаешь, я с грязной головой на сцену не выйду… Ладно. Нашел тазик, согрел воду на электроплитке, кое-как макнулся. Сушиться времени нет. В местном ДК – такой же колотун. В зале – одни пенсионеры в пальто. На сцене – гипсовый Ленин с протянутой рукой. Тоже в пальто. Кошмар какой-то… Ладно. Появляется наш кандидат. Смотрю: конкретный бычара. Весь в коже, загривок дыбом, из-под мышки кобура торчит. Я думал, таких уж нет… Ну, вылез он на сцену, раскинул пальцы, рассказал, каким он будет клёвым депутатом. Потом мы: отработали программу, спели про "наш адрес не дом и не улица, наш адрес – Советский Союз", получили свою штуку баксов – и в "пазик". Вечером меряю температуру – тридцать восемь и три! Бли-иин! А наутро нашего кандидата конкретно грохают, прикинь?!!! Прям рядом с офисом, из "калашникова". Бли-иин! А если б он с нами расплатиться не успел, представь?!!! А?!!! Ужас!!! Но – обошлось, слава богу… Слушай, я вот чего звоню: ты Новый год, вообще, как?
– В смысле?
– Где встречаешь?
– В Мехико. На пирамидах Солнца и Луны.
– Блин, я серьезно…
– И я серьёзно. В столице Мексиканских соединенных штатов городе Мехико. Население – двадцать миллионов человек. Государственный язык – испанский. Вылет – послезавтра. Как раз собираю чемодан.
– Погоди… Сто-оп! Ты ж там был вроде?
– Ну да. В марте девяностого. От института. А сейчас – так. От балды.
Витька озадаченно сопит.
– С Настей летишь? Или с этой… как её?
– Один, брат. Совсем один.
– Всё, о-кей, я понял. А чего не на Кубу?
– На Кубу?!
– Ну да. Там мулатки по пять долларов. А если поторговаться – вообще за три. Харисов рассказывал: едешь на машине, а за тобой несётся табун шоколадок. Говорит, были б лишние бабки, он бы оттуда вообще не вылезал. Попросил бы у старика Фиделя сексуального убежища… Слушай, а ты мне ключи от дачи не оставишь, а? Я бы Светку взял и у камина, под шашлычок…
– Я б с удовольствием, Вить. Но туда уже человек вписался.
– Что за человек?
– Нужный человек. Такой нужный, что отказать – нереально.
– А на старый Новый год?
– Без проблем.
Братец удовлетворённо хмыкает.
– Ладно, брателло! Созвонимся… Ба-ай!
Глава 2. Транш, ёлочка, верблюд
Бай, брат. Крылов поспешно одевается. Ровно в полшестого – как штык! – он должен стоять у Центрального телеграфа и ловить некую секретаршу Аню на белой "тойоте". А потом, разумеется, топать на Патриаршие и с оптимизмом звонить в дверь собственной квартиры. За которой теперь – Майкл.
На Комсомольском поспекте Крылов решает было тормознуть частника, но, всмотревшись в густое шевеление огней у эстакады, сворачивает к метро…
– А ты – не шизанешься?
На соседней эскалаторной ступеньке плывёт парочка: девушка в серебристой куртке "Southpole" и парень в чёрном пальто с поднятым воротником. Девушка теребит парня за рукав:
– Нет, давай уж до конца. Значит, тебе можно, так? А Пете – нельзя. А то – шизанётся… Я тебя правильно понимаю?
– Петя – исполнитель.
– То есть – грязь?…
Секретарша Аня опоздывает минут на пять. Притормаживает возле декоративного ящика с пластмассовой елочкой и, помахав Крылову рукой, приглашает сесть в машину. Крылов устраивается на переднем сиденьи и торопливо раскрывает папку с бизнес-планом.
– Вот эти цифры – по Москве, а эти – по России. Можно, конечно, сделать ещё дешевле, если делать не шестнадцать полос, а восемь. Но это – нежелательно. Или цветность…
Аня захлопывает папку, не давая Крылову договорить, и энергичным жестом отправляет её на заднее сиденье.
– Спокойно, сэр. Не частите. Мое дело – передать. А уж Вадим Сергеич сам разберется, что желательно, а что нежелательно. А ваше дело – ждать отмашки… Чего скуксились? Хотите, раскрою служебную тайну? В принципе, ваш проект нравится. Это всё, что я пока могу вам сказать. Ну, а остальное узнаете после Нового года. И больше никуда не ходите, слышите? Ни-ку-да. Андерстэнд?
– Йес.
Крылов провожает глазами "тойоту", канувшую в облако морозного пара, и шагает вверх по завешенной электрическими гирляндами Тверской. У гранитного цоколя он замечает фигурку клоуна с ярко-красным шариком на носу. Тот подбрасывает в воздух булавы, обернутые фольгой. Булавы кружатся и сверкают в воздухе, словно спицы.
"…Ладно, расслабимся. Вроде клюнуло. Главное, чтобы дело завертелось, а там уж можно будет и щеки надуть: гоните, типа, средства на развитие… Дать ему стольничек, что ли?"
Он бросает в коробку, стоящую перед клоуном, сторублёвую купюру. Порыв ветра сдувает её в сторону и кувыркает по тротуару. Клоун бросается следом. Догоняет, прячет в карман. И оборачивается, щерясь беззубой старческой улыбкой.
Уже пересекая площадь, Крылов вспоминает про звонок. Это условие Майкла: непременно звонить от "Пушкинской". Уведомлять. Типа: так, мол, и так, высокоуважаемый мистер Донован. Это, мол, я иду, Крылов Алексей Александрович, ваш верный арендодатель. А не какая-нибудь там русская мафия. И к получению декабрьского транша практически готов.
– Привет, Майкл. Это – я.
– Хеллоу, Алекс. Через тридцать минут. О-кей?
– Ладушки.
– Сорри?
– О-кей, о-кей…
Народ уже густо валит в метро, выдыхая хлопья морозного пара. Крылов движется наперерез людскому потоку, сквозь шарканье, кашель и шелест целлофановых пакетов. На каменных ступеньках, ведущих из перехода на улицу, выстроились женщины, торгующие всякой всячиной. Вот эта, молодая, с обожженным лицом, зимой обычно продает сигареты, а в остальное время – самодельные букетики дешевых сезонных цветов: ландышей, нарциссов, астр. Вот эта, пожилая, уже много лет подряд обнимает коробку с котятами. А эта… "Ужики, кролики, черепашки… Ужики, кролики, черепашки…"
От угла здания к нему устремляется плотная женская фигура с раскинутыми, как невод, руками и жирно обведённой улыбкой. Она доносит улыбку до Крылова и сквозь нее, мягким хохлацким говорком, тараторит:
– Мужчина, девочку взять не желаете? Девочка чистенькая, стройненькая, нерожавшая. Школьница, только что от мамки. Не пожалеете. За двух – скидка…
– Вас как зовут?
Улыбка мгновенно оплывает, превращаясь в алую подковку.
– Меня? Софи Лорен. А что?
– Вы мне, Софочка, вот чего скажите: почему именно я? Передо мной три мужика шли, вы их пропустили. Я выхожу – есть контакт. У меня что, на лице написано, что я школьниц кушаю?
Подковка вздрагивает.
– Ну, ты парень упитанный. Одет нормально. Видно, что бить не будешь. Не оторвешь девочке, чего не надо. Такие дела…
Миновав "Макдональдс", Крылов сворачивает направо и вскоре оказывается в Малом Козихинском переулке. Он любит идти этим извилистым руслом с чернеющими подворотнями, в конце которого волшебным призом вспыхивают Патриаршие. А внутри приза – букеты цветов в хрустящем целлофане, сиреневые колбы фонарей, парочки на скамейках, дети на коньках, собаки, музыка и запах жареных котлет из торговой палатки "Steff".
Крылов смотрит на часы: ему предстоит ещё как-то убить пятнадцать минут. Он покупает горячий сэндвич с кофе и, держа перед собой дымящийся стаканчик, неспешно направляется к ближайшей арке. За аркой открывается двор с детской площадкой и строем высоченных тополей. Крылов подходит к качелям, садится и неспешно жуёт, поглядывая на окна собственной квартиры.
Вот раздвигаются занавески и смуглая рука в браслете приоткрывает форточку. Класс. Значит, Десанка тоже здесь. И, следовательно, он напрасно жрёт эту ватную котлету. Поскольку Десанка, руководствуясь чувством славянского братства, его без ужина точно не отпустит. Конечно, если б Майкла не было дома, она б наверняка поленилась и обошлась бы бокалом минералки. Но, коли уж он дома, то – дело другое. Пусть знает, змей натовский, как у славян принято встречать своих. Мы за ценой не постоим…
Десанка возникла в крыловской квартире сразу после Джейн. Ну, а Джейн, естественно, возникла с Майклом. А Майкл возник ещё в апреле, когда Крылов, закруглившись с ремонтом и перебравшись в съёмную "двушку" у метро "Фрунзенская", методично обзвонил все риэлторские фирмы, работающие с иностранцами: сдаются, мол, апартаменты на Патриарших. Евростандарт, на длительный срок и те-пе…
Недели две после этого его методично будили по утрам и требовали показать товар лицом. Крылов послушно вскакивал и, протирая глаза, мчался в свою преображённую квартиру. Там он распахивал все двери и уединялся на кухне. Минут пять гости ходили по комнатам, двигали ящики в шкафах и задумчиво стояли на балконе. Затем таинственно улыбались и исчезали, оставляя шлейф тончайших парфюмерных ароматов. Промаявшись в пустой квартире еще какое-то время, Крылов спускался в арку и встречал очередных соискателей. И снова маялся, поглядывая на часы…
К исходу второй недели перед истерзанным Крыловым предстал стопроцентный американец Майкл. В потертых джинсах, ковбойской рубахе и стоптанных кроссовках фирмы "Nike". Невозмутимый и ясный, как День Независимости. И эта ясность решила всё.
– Он готов платить столько-то, – кисло сообщила агент.
– Чёрт с ним, – сдался Крылов, – Он бедный. Давайте договор…
Ни джинсов, ни рубахи, ни стоптанных кроссовок он больше не увидел. Майкл оказался менеджером крупнейшей американской корпорации, только начинающей завоевывать Россию. Бедный легионер внезапно обернулся бравым центурионом, неизменно щеголяющим в ослепительно-белых сорочках и строгих галстуках. И умеющим походя отбить у неприятеля пару-тройку сотен долларов в месяц.
Слегка освоившись, Майкл завёл себе боевую подругу Джейн. То есть гёрл-френд, на мускулистые плечи которой он рассчитывал опереться во всех тяготах и лишениях, которые ему сулила зимовка в центре русской столицы. Иначе как "солдатом Джейн" Крылов её про себя не называл. Это была девушка спортивная и мыслящая экспансионистски. Она мгновенно заполонила собою весь жизненный объем, ей предоставленный. То есть перевезла на Патриаршие все свои тренажеры, роликовые коньки и полки, набитые глянцевыми журналами о моде и здоровье. Попутно ею были приобретены спутниковая антенна для просмотра CNN и кондиционер, за которые Крылову был тут же выставлен счёт. Он едва взглянул на длинную бумажку с размытым штампом и вернул Джейн.
– Я не буду платить.
– Но, Алекс! Мы же произвели существенные улучшения! В договоре написано… Пункт четыре-семь…
– В договоре не написано, что это можно делать без ведома самого Алекса. Позвонили б, спросили. Кстати, вы грубо посягнули на мое право выбора. Я, например, всю жизнь в восторге от марки "Фунай". А вы навязали мне какую-то "Тошибу"…
Фраза про посягательство повергла солдата Джейн в ступор. Потом пришёл и напрягся Майкл. В итоге бурного обсуждения стороны постановили, что, учитывая понесённый моральный урон, Крылов оплатит лишь половину расходов. И впредь любые квартирные апгрейды, пусть даже самые лучезарные, будут строго согласовываться с ним.
Стопроцентная американская идиллия накрылась одновременно с началом миротворческой акции НАТО на Балканах. Джейн как раз отлучилась в Штаты, дабы проведать родителей, а скучающий Майкл забрёл на презентацию одной из модных пейджинговых компаний. И, оторвав взгляд от глянцевого проспекта, внезапно увидел Десанку – это прелестное дитя Белграда, бойко щебечущее про льготы для корпоративных клиентов…
Явившись за сентябрьским траншем, Крылов уже не обнаружил и следов Джейн. Зато в кресле перед телевизором, слегка покачивая туфелькой, полулежала элегантная комета с неправдоподобно роскошным хвостом. И наблюдала прямую трансляцию CNN о натовских бомбардировках Югославии.
– Мать твою. Т-твою американскую мать, – цедила она, уставившись в экран.
– Мать-мать, – соглашался Майкл, с невероятной нежностью поглядывая на точёную ножку в черной замшевой туфле. Туфля раскачивалась всё сильнее.
– Козлы вонючие. Вонючие американские козлы. Глобальные вонючие козлы.
– Козлы-козлы, – убито поддакивал Майкл…
В арку вползает грузовая "Газель" и, сбив снег с наклонившихся веток, встаёт прямо напротив крыловского подъезда. Из кабины выпрыгивают двое рабочих в синих комбинезонах. Домофон свистит, потом щелкает.
– Да?
– Славик, это мы.
Раскрыв дверные створки, грузчики ловко стопорят их деревянными клиньями и исчезают в подъезде. Минут через пять они возникают снова, сгибаясь под тяжестью старинного шкафа с резными ангелами. Крылов перестаёт жевать. Он узнаёт этот шкаф.
– Стоп, мужики.
– А что?
– Да ничего. Хочу знать, что вы делаете в чужой квартире. К тому же опечатанной.
– Ну, была опечатана. А теперь распечатана. Тебе-то что?
– Я – сосед.
– Тогда не к нам. Наше дело – грузить-возить… Ты к Славику поднимись. Славика знаешь?
Выйдя из лифта, Крылов останавливается. Соседская дверь с потёртой коричневой обивкой распахнута настежь. От неё веет горьковатым запахом лекарств, настоянным годами. Из глубины коридора доносятся по-хозяйски громкие голоса и шум сдвигаемой мебели. Поразмыслив секунду, он проходит дальше и звонит к себе.
Ему открывает раскрасневшаяся Десанка с золотой гирляндой в руке. Конец гирлянды теряется где-то в гостиной. Из спальни слышится неспешный голос Майкла, разговаривающего по телефону. Десанка жестом приказывает Крылову не снимать ботинок и тащит смотреть ёлку, купленную Майклом на Арбате. Ёлочка оказывается живая, пушистая и почему-то из Дании. За двести долларов. Десанка говорит, что это – не ёлка. Это – диагноз. Так как вчера она видела точно такую же, но русскую и за двадцать… Крылов охотно с нею соглашается. Минуту спустя он уже сидит на кухне, а Десанка достаёт из микроволновки дымящуюся пиццу и пилит её напополам.
– Ешьте, Альоша. Она свежая. Майкл только что приньос.
– А Майклу?
– Перебьотся…
Майкл возникает в тот момент, когда они гадают, плеснув кофейную гущу на блюдца. У Десанки выплескивается верблюд, который дружно истолковывается как поездка в Шарм-эль-Шейх. У Крылова выплёскивается клякса, которую он, подумав, предлагает не разгадывать.
Потом повисает долгая пауза, после которой остаётся лишь забрать деньги и отчалить. Эту деликатную процедуру Крылов называет про себя – танец с веером. Из-за пижонской привычки Майкла с подчёркнутой тщательностью отсчитывать стодолларовые купюры, а потом говорить "спасибо-спасибо!" и жать руку. Ну да. Еще б не "спасибо-спасибо". Такую хату – и за такие сравнительно умеренные деньги…
– Как батареи? Нормально? Горячие?
– Да-да, сейчас всё очень-очень!
– Краны не текут? Унитаз, ванна – о-кей? Фурычат?
– О-кей, да.
Крылов привычно проходит по квартире: проверяет вентили на кухне, щупает батареи, подкручивает шланг у стиральной машины, заглядывает в электрощиток.
"…Так. Ладно. Пока – тьфу-тьфу! – вроде без терактов. Если, конечно, не считать одной отлетевшей плитки в ванной. Интересно, как же надо было трахаться… Ну, плюс пятьсот киловатт за сентябрь, когда ребятам, видимо, пришлось кондишеном обогреваться. А, в общем – копейки и полная фигня…"
Майкл, стоя в дверях, приобнимает Десанку за талию. Десанка чмокает Крылова в щёчку и энергично машет рукой: "Be happy, Альоша! С Новым Годом тебья!" Чмок – и тоже ручкой: "Be happy too…"
Прощание славянки. Новая версия.
