Сергей Александрович Менжерицкий
Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье
Глава 29. Лом, лопата и роддом
Вдох-выдох, раз-два. Крылов упорно движется сквозь вьюгу, тяжело ворочая лопатой и оставляя за собой полоску чистого асфальта. Пройдя метров двадцать, он выпрямляется: сердце бухает, как сумасшедшее, а к рукам словно гири привесили. За окном почтового отделения пожилая почтальонша уже закончила раскладывать утренние письма и газеты; уже товарищ Сайкин промчался в своей чёрной "Волге", солидно отсверкав мигалками и отбулькав сиреной; уже прохожие длинной цепочкой потянулись к метро; уже небо просветлело, почти сравнявшись серостью с домами – и только он, дворник Алексей Крылов, отстаёт.
Во двор неуклюже вползает мусоровоз. Из него выскакивает коротконогий крепыш в ватнике и начинает хватко ворочать контейнеры: двигает, цепляет, дёргает. Контейнеры по очереди зависают над бункером и опрокидываются, рассыпаясь мусорным звоном. Последний крепышу чем-то не нравится: он оттаскивает его в сторону и в сердцах колотит сапогом по ржавому боку. Затем подскакивает к Крылову.
– Какого х…я, а?! Сказано ж было: жратву в контейнер не валить!
– …
– Чего молчишь?
– Это кафе валит.
– А мне по х…ю, кто валит! Площадка – твоя, отвечаешь – ты! Короче: бери лом и долби. И пошустрей…
Крылов берёт лом и лезет в контейнер. Там он обнаруживает гигантский заледенелый ком, состоящий из картофельных очисток, капустных листьев, луковой шелухи, рыбьих голов, остатков каши и склизлых мясных ошмётков. Ком накрепко примёрз к краям контейнера и закупорил его, словно пробкой. Крылов бьёт и бьёт по нему изо всех сил. Наконец ему удаётся освободить примёрзшие края. Крепыш вновь подцепляет контейнер и благополучно опрокидывает его в машину.
– Кури, студент…
Мусоровоз уезжает, выстреливая напоследок чадным облаком отработанной солярки. Крылов присаживается на корточки: его руки дрожат, перед глазами плывут зеленоватые круги. Он окидывает взглядом кусок тротуара, оставшийся неубранным: тот плотно забит снегом и туманится вьюжными вихрями, долетающими с Садового.
– Медленно, медленно!
Из полумглы проступает щуплая фигура Субботыча. Начальник ДЭЗа идёт через двор, решительно ложась грудью на ветер и разрубая воздух своей клеенчатой папкой. И – с ходу, радостно, прямо в ухо:
– Хреново работаешь, Алексей!
Крылов выпрямляется.
– Снега много, Владимир Иванович.
– А завтра будет ещё больше! И чего тогда – вообще не работать? На боку лежать и бабу гладить?
– Я работаю, Владимир Иванович.
– Ни хер-ра ты не работаешь! Как из Мексики вернулся – на всё начхал. Решил, что раз за границу слетал – теперь пуп земли, что ли? Пусть, мол, теперь другие работают, а я буду только деньги получать и занимать казённую жилплощадь? Так решил, да?
– Нет.
– Ещё раз повторяю: хочешь работать – работай. Не желаешь – пиши заявление и выселяйся. Час тебе на сборы…
– Хорошо, Владимир Иванович.
Субботыч смотрит из-под шляпы – пристально.
– Заболел, что ли? Чего квёлый?
– Всё нормально, Владимир Иванович.
– А чего синяк под глазом?
– Упал.
– Если баба ушла – плюнь. Другая найдётся.
– Что?!
Субботыч усмехается.
– Ты думаешь – я не в курсе? Что у меня на жилсекторе делается? Мне докладывают: жила с Алексеем барышня, теперь не живёт. Я говорю: ну, тогда ясно…
– У меня к вам просьба, Владимир Иванович.
– Слушаю.
– Вопрос с кафе решите, пожалуйста. Они пищевые отходы ко мне валят, а мусорщики ругаются. А я им сто раз говорил…
– А ты им обратно вали. Прямо под дверь.
Закончив с тротуаром, Крылов возвращается к мусорной площадке: выравнивает контейнеры, подбирает рассыпанное кругом тряпьё, бумагу и битые бутылки. Потом, как обычно, проходится по двору: чистит ступеньки перед подъездами, прокладывает дорожки к скамейкам. Доделав последнюю, он вдруг замечает угловатую фигуру в старомодном пальто и шапке-ушанке с кожаным верхом. Фигура отделяется от подъезда и медленно движется прямо к нему, периодически выбрасывая вперёд палку с массивным набалдашником. Приблизившись, она застывает, грозно опершись на палку, и издаёт то ли хрип, то ли кашель:
– Кхххр-ррр…
Перед Крыловым – старик лет восьмидесяти. Худой, носатый, с лицом, похожим на иссохшую морковь. С кустистыми бровями, сведёнными к переносице. И с неподвижным взглядом желтоватых зрачков, в глубине которых – ненависть.
– Кхххр-ррр…
Крылов озадаченно вслушивается, пытаясь понять. И вдруг – догадывается.
– А! Так это – вы?! Гражданин Абросимов Кузьма Пантелеич, почётный чекист и член партии с одна тысяча девятьсот тридцать пятого года? Который на меня постоянно доносы в КГБ строчит? Здрасте вам, Кузьма Пантелеич… Слушайте, а почему вы так жаждете меня посадить? Неужто лишь за то, что я к вашему царственному выходу не успеваю дорожки почистить? Всего навсего? И ради такой мелочи вы готовы уничтожить человека?… Ну-ууу, Кузьма Пантелеич. Это мерзко. Это подлость с вашей стороны. Хотя… Я вас отлично понимаю! Ведь это была ваша любимая работа, правда? Вынюхивать, выслеживать и сажать. Вы ведь всю жизнь из кожи вон лезли, лишь бы отличиться. Чтоб взамен: оклады, премии, усиленный паёк. Должность в Москве, квартирка в центре. Почётная старость с прогулками на свежем воздухе… А теперь получается, что я вам заслуженный кайф обламываю, да? Ради которого вы стольких людей уморили… Слу-у-ушайте, Кузьма Пантелеич: а вам не кажется, что это – глубоко неправильно? Когда ради почётной старости одного засранца у тысяч людей отнимают их молодость, любовь, жизнь?
– Кхххр-ррр…
– Знаете, гражданин Абросимов – плевать я хотел на вашу почётную старость. И на вашу героическую юность. И на ваши дебильные доносы в КГБ – тоже плевать. И на вашу страну тупорылую, которая таких, как вы, делала начальниками. Так в сегодняшнем доносе и напишите: "Дворник Алексей Крылов открыто и демонстративно плюёт на меня, на органы и на всё советское государство в целом…" Вы чего хотели-то: напугать меня до смерти? Чтоб я сразу в обморок падал при вашем появлении? Так поздно уже. Ушёл поезд. Я уже целый месяц ничего не боюсь, понимаете? Во-об-ще. Раньше – да, боялся. Поскольку – было что терять. А теперь мне терять нечего! У меня всё отняли: дом, любимую. Такие же засранцы, кстати, отняли, как и вы. Ба-альшие любители красивой и почётной старости…
– Кхххр-ррр… Мррр-разь!
Старик вдруг замахивается палкой. Крылов инстинктивно делает шаг назад и выставляет лопату перед собой. Кромка лопаты оказывается точно на уровне стариковской переносицы. Палка бессильно повисает в воздухе, опускаясь всё ниже, пока не утыкается в снег. Старик разворачивается и ковыляет к подъезду, хрипя, плюясь и припадая на левую ногу.
Из-под арки показывается татарка Малика с метлой под мышкой. Её щёки пылают радостным румянцем.
– Слюшай, Алёша! Иди! Зарплату дают!
– Так вроде завтра обещали…
– Сейчас дают!
ДЭЗовский коридор заполнен народом. В основном, татарами – круглолицыми, приземистыми. Они стоят вдоль стен в своих аккуратных ватниках и что-то быстро обсуждают по-татарски, поигрывая чётками. Иногда проскальзывает знакомое: "наряд", "расценки", "снеговые". Крылов занимает очередь. Потом он подписывает ведомость и бухгалтерша отсчитывает ему сто четыре рубля. Он спрашивает – и это всё?! А где же его снеговые? Почему ему не начислили снеговых?! Ведь у него очень сложный и ответственный участок: на правительственной трассе, с почтой, с кооперативным кафе, с большой контейнерной площадкой, с безумным ветераном НКВД… Бухгалтерша лишь пожимает плечами: все вопросы, пожалуйста, к начальнику. Только он распоряжается, кому и чего начислять.
Выйдя на улицу, он сворачивает к ближайшему таксофону и звонит Стасу. Трубку берёт Оксанка и напряжённым голосом просит подождать. Крылов ждёт. В трубке слышатся смех, возня и ритмичные шорохи, плавно переходящие в приглушённый стон. После минутной паузы наконец возникает расслабленный голос Стаса:
– Н-даааааааа…
– Привет, Стас. Я насчёт гонорара. Ты мне сто рублей…
– О, Лё-о-ош… Всё помню, всё знаю. Ты в Москве?
– Да.
– Подъезжа-ай…
Крылов возвращается к себе в комнату. Переодевается, заваривает чай покрепче. Пока чай стынет, включает телевизор. Крутит ручку, перескакивая с канала на канал.
"…конечно, это будет шашлык! Для начала через харьковских знакомых достаём молочного поросёнка. Потом режем так, чтоб не слышали голодные соседи. Потом разделываем и варим из костей бульон. Потом бульон выпиваем, чтобы набраться сил для дальнейшей готовки. Потом через ташкентских знакомых достаём лук, специи и перец. Потом всё добытое помещаем в просторную посуду, добавляем уксуса с водой и даём настояться. Потом надеваем на шампуры и… Что это вы на меня так смотрите, товарищ?!
…влияние благоприятное – Солнце в тригоне с Плутоном. Успех и удачу вам могут принести новые дела и новые поездки, в том числе в зарубежные страны. Сегодняшний день благоприятен для духовных занятий и умственной работы, для оккультных и сокровенных наук, для новых открытий и вообще всего, что несёт перемены и изменения, переломы и преодоление всего старого и отжившего в пользу нового и прогрессивного. Интимной близости избегайте с 10.30 до 13.45. и с 20.45 до 24.00…
…попытки ввести в оборот нашего искусства эротику выглядят убийственно жалкими. Какая, к чёрту, эротика, если в стране – по пять квадратных метров жилплощади на человека?! Давайте скажем честно и прямо: у нас напряги с хатой, граждане! Вчера напряги с хатой, сегодня напряги с хатой, завтра напряги с хатой. Куда, к примеру, податься сексуально активным организмам после просмотра фильма "Маленькая Вера"? А наша вечная толкотня в автобусах и изнуряющее стояние в очередях? Тут уж не до любви, сами знаете. Побыстрее в койку и спать, так как завтра снова на работу с двумя пересадками и пятью нервотрёпками…
…в этом новом голливудском боевике Мэл Гибсон выступает в роли обаятельнейшего торговца наркотиками Дэйла Маккьюзака, который устал от своего весьма прибыльного, но крайне хлопотного бизнеса и решил предаться радостям тихой семейной жизни в союзе с эффектной и одинокой хозяйкой итальянского ресторанчика Джо Энн, в роли которой предстаёт блистательная Мишель Пфайфер. Но фильм, разумеется, не ограничивается лишь любовным треугольником. Здесь и последняя многомиллионная сделка Дэйла с мексиканским наркобароном Эскаланте, которого сыграл Рауль Хулиа, и захватывающая слежка ФБР за главными героями. В конце концов Маккьюзак своим благородством, честностью и добротой влюбляет в себя Джо Энн и, обойдя все препоны, достигает поставленной цели…
…да-ааааа! Какой неожиданный сюрприз преподнёс нам Стив Шумовски! Многолетний опыт ветерана боёв без правил пока явно превалирует над амбициями его более молодого соперника. Вы только посмотрите, что творится на арене! Что творится!!!.."
На экране телевизора – площадка, забранная металлической сеткой. В её углу один полуголый человек сидит верхом на другом полуголом человеке и размеренно молотит его увесистыми кулаками. Затем вдруг вскакивает и, подпрыгнув, с размаху врезается лежащему коленом в лицо. Раз, другой, третий. Но здесь вмешивается судья: он оттаскивает победителя в сторону и склоняется над лежащим. Тот безуспешно пытается встать, мотая чёрной кляксой вместо лица….
Кто-то стучится в дверь: негромко, но настойчиво.
– Да?
Дверь приоткрывается. В проёме возникает Оля со своим огромным животом, выпирающим из-под расстёгнутого халата. Её волосы спутаны, вокруг глаз – тёмные обводы. Она стоит, одной рукой упираясь в дверной косяк, а другой поддерживая живот.
– Начинается, Лёш. Надо в роддом звонить…
Крылов выхватывает у неё из пальцев листок с телефоном и бежит на улицу. У ближайшего таксофона, как назло, вырвана трубка. Он бежит дальше, к Садовому, и там находит исправный таксофон.
– Это роддом? Пришлите машину, пожалуйста. По адресу…
– Все машины на вызовах. Оставьте заявку.
– И сколько ждать?
– Часа полтора.
– Но тут схватки, понимаете…
– Если схватки – везите сами.
– У меня нет машины…
– Нет машины – ловите такси. Что за беспомощность-то, папаша?!
Он возвращается в квартиру и помогает Оле собраться: укладывает вещи в сумку, подаёт пальто, застёгивает молнии на сапогах. Потом осторожно ведёт её по лестнице, делая передышку на каждом этаже.
Они выходят на улицу и встают у самой кромки проспекта. Крылов усиленно машет перчаткой, пытаясь остановить такси. Но все машины с шашечками беззастенчиво катят мимо, не желая связываться с беременной. Тогда он прячет Олю в подъезде и на его поднятую перчатку мгновенно откликается жёлтая таксишная "Волга". Он наклоняется к дверце:
– Нужно женщину в роддом отвезти.
– Извини, командир, но…
– Я вдвое заплачу. Пожалуйста.
Пауза, щелчок зажигалки.
– А женщина где?
– В подъезде.
– Ладно. Зови.
Они движутся по завьюженному проспекту – медленно, словно наощупь. Таксист – грузноватый мужик с красными мясистыми ушами – чертыхается на каждом светофоре. Говорит, что такого апреля в Москве не было давно. Когда ночью плюс пять и воды по самое брюхо, а с утра минус пять и снег, как в феврале. А под снегом – лёд.
Во дворе роддома разрыта траншея, из неё густо валит пар. Рядом, уткнувшись ковшом в свежую земляную гору, застыл бульдозер. Крылов расплачивается с таксистом и спрашивает: есть ли у того ещё час времени? По тому же двойному тарифу? Таксист отвечает, что – есть.
Крылов провожает Олю до приёмного покоя.
– Всё будет хорошо, Оль. Только не волнуйся, ладно?
– Ладно.
– А перед выпиской позвони Субботычу. И мы тебя заберём – либо я, либо Мунку.
– Спасибо, Лёш.
Крылов выходит во двор и садится в машину. Таксист вновь щёлкает зажигалкой:
– Жена?
– Соседка.
– Во как! А муж где?
– Муж её бросил на последнем месяце. Ушёл к другой женщине.
– Во как! Теперь-то куда?
– Малая Бронная. Потом – Востряковское.
– Кладбище?
– Кладбище.
Таксист усмехается.
– Что это у тебя сегодня, парень: то роддом, то кладбище?
– Вот так.
Глава 30. Тыры-пыры, рэкет, дыры
А вот и знакомая арочка, эхом возвращающая шаги. А вот и дверь в полуподвальное стасово хозяйство. Только вместо деревянной и обшарпанной теперь красуется железная, ещё пахнущая краской. На пороге его встречает Оксанка в наброшенной на плечи кроличьей шубке.
– Проходи.
В кабинете Стаса сильно натоплено. Стас, как обычно, полулежит в кресле, забросив ноги на резного слона. На нём сегодня чёрное шёлковое кимоно с золотым шитьём. А на ногах, вместо излюбленных ковбойских сапог – замшевые турецкие тапочки с длинными мысками.
– Лё-ош! Привет горячий. А чего фингал под глазом?
– Упал.
– Понял. Кофе будешь?
– Нет. Такси ждёт.
– Понял.
Он достаёт из кимоно две пятидесятирублёвки и протягивает Крылову.
– А вообще, Лёш – давай-ка сотрудничать плотнее. Твой сержант Дудоладов пользуется успехом. Народ звонит, жаждет продолжения… Ты как?
– Я подумаю.
– А чего думать? Бери и пиши. Я уже место забронировал в майском номере… Да, кстати. Есть заказ суперсрочный. Как раз для тебя.
– Заказ?
– Ну да. Тут одна кооператорша решила собственный журнал издавать. Цветной, для домохозяек. И ей не позже завтрашнего вечера требуется рассказик страничек на пять. Что нибудь… э-э-э… поэлегичней. Любовь, там, чувства, тыры-пыры… Платит четыреста. Если берёшься – стольничек прямо сейчас.
– Я подумаю, Стас.
– Надумаешь – звони. Крайний срок – завтра…
Выйдя из-под арки, он останавливается.
"…Теперь вопрос: где купить цветы? Вопрос, кстати, непростой. Можно, конечно, прямо здесь, на Патриарших. Вон у того азербайджанца усатого. У него и розы имеются, и гвоздики с хризантемами. И вполне бодрые, кстати, поскольку он их грелкой согревает и в одеяло кутает. Только вот цены у мужика – ломовые. Гвоздики, кажется, рубля по два, а розы – вообще по семь… Можно, конечно, рискнуть и доехать до кладбища. И там, в официальном павильончике перед главным входом, попробовать взять цветы по госцене. Но не факт, кстати, что павильончик будет открыт. А если даже будет открыт – не факт, что цветы там будут. А цветы мне нужны именно сегодня! Поскольку завтра они мне уже на фиг не…"
Крылов покупает у азербайджанца двадцать пять роз – тёмно-бордовых, почти чёрных. Тот аккуратно обёртывает их в хрустящую целлофановую плёнку и перехватывает снизу золотым шнурком. А края плёнки дважды скрепляет степлером: щёлк! – щёлк!
– Удачи, дарагой…
– И вам.
Крылов садится в такси. В салоне жарко и пахнет колбасой. Таксист неспешно дожёвывает бутерброд, обёрнутый в фольгу.
– Поехали?
– Поехали.
Патриаршие, Вспольный, улица Качалова. Череда особнячков с зашторенными окнами, чугунные ворота с завитушками. Мимо, мимо, мимо. А теперь направо, к Садовому. И постоять, дожидаясь, пока гаишник не включит "зелёный". Минут пять или семь. И смотреть, смотреть не отрываясь. На туманный контур высотки на площади Восстания, рассекающий небо. Иззубренный, как ацтекский нож.
Таксист щёлкает клавишами радиоприёмника:
"…народные депутаты СССР сейчас, пожалуй, самые популярные люди в стране. У некоторых из них мы сумели взяли блиц-интервью…
Борис Патон, президент Академии Наук Украинской ССР.
– Какое решение Второго съезда народных депутатов вы считаете наиболее важным?
– Принятие правительственной программы экономического развития страны. Программа предоставляет огромные права республикам, регионам, отдельным предприятиям…
– А что вас больше всего беспокоит в реализации программы?
– То, что отдельные предприятия, перешедшие на хозрасчёт, сразу забывают о дне завтрашнем и начинают думать лишь о сиюминутной выгоде, отказываясь вкладывать деньги в модернизацию производств. А это явно противоречит нашим долговременным целям…
Ольга Баранникова, студентка Тульского политехнического института.
– Какая проблема студенчества, на ваш взгляд, сейчас наиболее острая?
– Проблем много. Назову лишь одну: у нас в стране не хватает 520 тысяч мест в студенческих общежитиях…
Борис Ельцин, председатель Комитета по вопросам строительства и архитектуры.
– Какие задачи для Верховного Совета СССР являются, на ваш взгляд, первоочередными?
– Скорейшее принятие законов о собственности…"
Щёлк! – щёлк!
" —…под именем "рэкет". Ещё несколько лет назад широкой публике это явление представлялось чем-то экзотическим, приметой исключительно западного образа жизни. Ныне, выходит, оно взросло и на отечественной почве. Или оно существовало и прежде, просто мы его замалчивали и "засекречивали"? С этим вопросом мы обратились к замначальника следственного управления ГУВД Москвы Валерию Харченко.
– В целом, конечно, проблема не новая. Однако суть не в том, что её замалчивали. Просто она бытовала в иных формах, в ином обличии. Да, факты шантажа отмечались и в прошлом. Но специфическая форма особо наглого бандитского вымогательства, которая в международной криминалистической терминологии обозначается словом "рэкет", лично мне в прежней следственной практике встречать не приходилось. И, думаю, не случайно. Потому что кто мог раньше стать потенциальным объектом шантажа? Лишь мелкий спекулянт, взяточник или иной расхититель народного добра. Сейчас же, в эпоху бурного развития кооперативного движения, у нас в стране возник значительный слой людей с высокими и даже сверхвысокими по средним меркам доходами, полученными вполне законно. Разумеется, резко увеличилось и количество людей, жаждущих эти доходы присвоить. Причём любыми доступными способами, в том числе и самыми жестокими…
– Сколько дел этой категории сейчас в вашем производстве?
– Около трёх десятков.
– Три десятка на восьмимиллионный город? При том, что число состоятельных кооператоров уже измеряется тысячами? Не кажется ли вам, что столь мизерная статистика не отражает истинного положения дел?
– Вы правы, действительный уровень преступности эта статистика не отражает. Но ведь мы можем возбудить дело лишь после того, как жертва шантажа обратиться к нам. А обращаются, как видите, пока единицы. Остальные, кто подвергся давлению рэкетиров, предпочитают уступить…
– Страх?
– Без сомнения. И знаете, по-человечески этот страх можно понять. Представьте, что к вам приходят парни, которые, как выясняется из первого же разговора, давно следят за вами, знают ваши повседневные маршруты, знают, где работает ваша жена и учатся ваши дети…
– Если шантажируемый всё-таки отважился обратиться к вам, вы гарантируете безопасность ему и его семье?
– Всем, кто к нам обратился, защита была обеспечена. Они здравствуют до сих пор, так что повода для паники нет. Но, с другой стороны, милиция, разумеется, не всемогуща. И приставить к каждому круглосуточную охрану мы не в состоянии…"
Щёлк! – щёлк!
" —…четыре с половиной миллиарда лет назад. Кора уже остыла, из атмосферы начинает осаждаться конденсат и превращаться в первобытные моря. По суше беспрерывно гуляют грозы и вымывают соли из горных пород. Соль смешивается с водой и получается роскошный химраствор, подогреваемый солнышком. И примерно миллиард лет спустя, уже в раннем археозое, после всех встряхиваний, взбалтываний и разогреваний, в этом химрастворе заводятся…
– Хомо сапиенсы?
– Молекулы первичного белка, дубинушка! А на их основе – одноклеточные протоорганизмы. Потом на мелководье возникают колонии многоклеточных и жизнь разделяется на животное и растительное царства. Потом со страшной силой размножаются сине-зелёные водоросли и выбрасывают в атмосферу огромное количество кислорода. И уже на следующем витке развития, в протерозое, мы наконец-то видим…
– Хомо сапиенсов?
– Да погоди ты, торопыга! Дойдём и до них. Сначала нужно понять, как эта биосферная машинка раскручивалась… Так вот: за счёт свободного кислорода количество органики в морях резко увеличивается. Кроме водорослей там теперь резвятся всевозможные кольчатые червячки, а также простейшие моллюски и ракообразные. И не просто резвятся, а, в полном согласии со стариком Дарвиным, мутируют и усложняются. А заодно, кстати, готовятся к экспансии на сушу… И эта подготовка потребовала – как думаешь, сколько лет?
– Не знаю.
– Ну, примерно?
– Ну… сто миллионов.
– Больше.
– Триста.
– Больше.
– Сдаюсь.
– Мил-ли-ард! И только примерно пятьсот миллионов лет назад, в самом начале палеозоя – ур-ра! Амфибии, ближайшие родственники древних кистепёрых рыб, вдруг вооружаются лапками и храбро пересекают полоску пляжа, отделяющую их от ближайших папоротниковых зарослей. И уже двести миллионов лет спустя мы наблюдаем в этих зарослях стаю мелких ящеров, а ещё миллионов через сто, в середине мезозоя – орду динозавров, которым недостаток мозгов природа постаралась компенсировать максимально возможной массой… Ты слушаешь?
– Да.
– Так вот: рептилии. Возьмём, к примеру, известный шедевр эволюции под названием тиранозавр рекс. Красавец неописуемый! Длина – пятнадцать метров, боевой вес – десять тонн, челюсти – как у экскаватора, скорость – полста кэ-мэ в час… Но природа, заметь, на собственных шедеврах никогда не зацикливается. И вот она одной рукой плодит рептилий, а другой, ещё в триасе, производит на свет весьма убогих на вид зверушек под названием млекопитающие. У которых не было ни гор мускулов, ни экскаваторных челюстей, но зато были две хитрые эволюционные изюминки. А именно: теплокровность – раз, плюс способность вынашивать потомство внутриутробно – два. И вот когда они возникли, эти зверушки, они почти весь остаток мезозоя прожили – тише воды, ниже травы. Размножались себе потихоньку, зубки точили и мозги совершенствовали… Прекрати зевать!
– Я не зеваю. Я удивляюсь.
– Ладно. Едем дальше. Лет пять назад в "Науке и жизни" была дискуссия. Собрались башковитые мужики и обсуждали версии гибели динозавров. Первая – астероидная. Смысл её в том, что шестьдесят миллионов лет назад на Землю шлёпнулся гигантский астероид. Ну, понятно: эффект ядерной зимы, солнечный свет до поверхности не доходит, резко падает температура и начинается массовый глад и мор… Только вот в чём загвоздка: при таком ударе большая часть животного мира вымирает максимум за год, а динозавры вымирали хоть и быстро по геологическим меркам, но всё же не год и даже не сто лет, а сотни тысяч лет! То есть логика хромает, согласись… Другая версия – тепловые колебания. Вулканы якобы стали извергаться активней и превратили Землю в климатические качели, где резкие похолодания то и дело сменялись потеплениями. Динозавры пытались к этим качелям приспособиться, но потом сломались и – привет…
– А на самом деле…
– А на самом деле их просто скушали. Грубо и цинично.
– Кто скушал?!
– Млекопитающие позднемелового периода, оф корз. Те самые скромные зверушки, про которых я тебе рассказываю… Ведь динозавры больше ста миллионов лет подряд были доминирующим видом. Их самки даже яйца в песок не зарывали, настолько были уверены в собственной неуязвимости. А к концу мезозоя вдруг возникли проблемы. Ты представь: откладывает самка тиранозавра свои яйца в песочек и идёт водички попить. А когда возвращается, то видит, что часть кладки разбита, а оставшуюся часть доедают какие-то рыжие полукрысы. И наш самый мощный сухопутный хищник в истории Земли, естественно, впадает в ступор. Поскольку он отлично умеет охотиться на стегозавров и трицератопсов, но что делать с этой плотоядной мелочью – он понятия не имеет… Во Франции, кстати, недавно раскопали залежи динозавровых яиц. И выявили странную закономерность: скорлупки более ранних периодов выглядели абсолютно гладкими и нормальными, а скорлупки из позднего мезозоя оказались сплошь в бороздках и дефектах… Это о чём говорит?
– О чём?
– О том, что самки динозавров, живших в конце мезозоя, испытывали постоянный стресс. А проще говоря, всё время кого-то боялись. А теперь представь: бродят наши бедные динозавры по свету и ищут местечко поспокойней, куда можно было бы свои яйца пристроить. И везде натыкаются на одни и те же рыжие оскаленные морды… Стресс?
– Стресс.
– Ещё какой! И в результате даже те детёныши, которые выживали, вылуплялись хилыми. А от хилых динозавров рождались ещё более хилые динозавры. И всего за несколько сотен тысяч лет от прежних хозяев мира остались только рожки да… Нет, вру. Остались черепахи с крокодилами, умевшие хорошо закапываться. И ещё птицы, конечно. Как прямые потомки археоптериксов, строивших гнёзда на деревьях…
– Так что с хомо сапиенсами?
– Теперь перепрыгиваем в кайнозой, в самый конец третичного периода. Это где-то пять миллионов лет назад. Тогда уже завершилось разделение приматов на широконосых обезьян Южной Америки и узконосых обезьян Старого Света, от которых, собственно, и протянулась линия к австралопитеку афарскому…
– А если сразу к хомо сапиенсам? Без посредников?
– Пожалуйста. Вид хомо сапиенс возник примерно сто тысяч лет назад в Центральной Африке и распространялся по свету со скоростью один километр в год. Через пять тысяч лет он добрался до Европы. Ещё через десять обжил Азию и Дальний Восток. Потом пересёк Берингию и попал на Аляску, откуда расселился по обеим Америкам. Попутно он пережил несколько ледниковых периодов, но при этом не только не снизил активности, а, наоборот, действовал всё напористей и агрессивней. Более того: в какой-то момент он даже разделился на два противоборствующих подвида – хомо сапиенс сапиенс и неандертальцев – и десятки тысяч лет провёл в междоусобных стычках, пока последний неандерталец не пал смертью храбрых под дружным натиском новейших кремниевых топоров. И, когда он пал, планета столкнулась лицом к лицу с новым доминирующим видом… При-чём! Как биологическая особь человек на редкость жалок. Смотри: мышечная масса смешная, ручки слабые, зубки мелкие. По деревьям скакать не может, шерсть облезла давным-давно. Оставь его в зимней тайге одного, голого, он и суток не протянет. Либо сам загнётся, либо звери сожрут… И при такой физической ущербности – абсолютное видовое превосходство. Вопрос: за счёт чего?
– Издеваешься?
– Просто спрашиваю.
– Это банально.
– Раз банально – скажи.
– Ну, мозги…
– Мозги, мозги… Мозги и у верблюда имеются. И у бегемота со слоном. Уточняю вопрос: в чём главный эволюционный козырь человека?
– Ну…
– В способности к созданию биосоциальных машин, дубинушка! А биосоциальная машина, пусть даже самая примитивная – это козырь покруче любых клыков и бивней. Ты представь на секундочку: племя людей ледникового периода. Всего лишь жалкая кучка приматов, спасающихся от холода в пещерах. Но у них уже есть копья с костяными наконечниками и есть вождь, который, как обычно, вычертит на песке план завтрашней охоты и подробно распишет, кто и как должен нападать. А значит – они уже не стадо, понимаешь? Они – первичная машина коллективного выживания, внутри которой у каждого имеется своя определённая функция… Вот нам с тобой раньше объясняли, что историей движет классовая борьба. Ладно, допустим. Но ведь в первобытном обществе не было классов, правда? И, значит, классовой борьбы тоже не было. А развитие – было! Причем – беспрерывное, на протяжении десятков тысяч лет. Но если теория классов не приложима к самому долгому отрезку человеческой истории, значит, главный источник развития кроется в чём-то другом, согласен?
– И в чём?
– Как бы это тебе понаглядней… Берём, к примеру, то же самое племя ледникового периода. Единственный способ выжить для него – это добыть мамонта. И охотятся эти ребята всегда одинаково: выслеживают мамонтов, ранят копьями самого слабого, а потом крадутся за ним и ждут, когда он отстанет и истечёт кровью. Потом то мясо, что могут унести, уносят с собой, а остальное – бросают… А теперь представь, что по соседству живут другие ребята, которые охотятся совершенно иначе: сначала выкапывают здоровенную ямину, а потом всякими хитрыми уловками заманивают туда самого крупного мамонта. И когда мамонт гибнет, они засыпают тушу кусками льда, а сверху ещё укрывают ельником. И получается целый продовольственный склад, который экономит им уйму времени и сил. А излишки времени и сил они тратят… Ну, допустим, на строительство более прочных жилищ. Или на пошив одежды с обувью. Или, к примеру, на изобретение лука. И когда между племенами вдруг вспыхнет свара – а она обязательно вспыхнет, поскольку мамонты имеют свойство заканчиваться! – то с одной стороны выйдет драться кучка босых и голодных, а с другой – шеренга сытых и обутых, да ещё и с боевыми луками впридачу… Исход ясен?
– Более-менее.
– Да не более-менее, а – ясен! Потому что на самом деле тут не люди сшибаются, сшибаются созданные ими машины выживания. И побеждает та, которая эффективней, вот и всё. И вся история человечества – с тех пор, как оно встало на задние ноги – из этого и состоит. Из беспрерывного рождения, сшибки и поглощения одних биосоциальных машин другими. А какие уж там попутно возникали обстоятельства – классовые или неклассовые – дело третье… Но поглощение не есть примитивное уничтожение, понимаешь? Оно есть форма синтеза, универсальный способ передачи эстафетной палочки тому, кто сильнее. Вот греки, к примеру, создали передовую культуру городов-полисов и покорили полмира. Потом пришли римляне и покорили греков, и восприняли их лучшие достижения. И на этих достижениях выстроили собственную империю, на порядок более могущественную. Или те же испанцы… Вот представь – Средиземноморье. Тут – Гибралтар, тут – Иберийский полуостров. В четвёртом веке до нашей эры сюда пришли кельты и смешались с иберийцами. Потом этот новый народ – кельтиберов – пытался покорить Карфаген. Пытался, наверно, лет сто, пока его самого не покорили римляне. Римляне провозились с кельтиберами полвека и в конце концов учредили на их землях две провинции: Испания Дальняя и Испания Ближняя. И за пятьсот лет жизни под римлянами испанцы получили… Раз! Глубоко укоренившуюся бытовую культуру. Два! Все права и свободы полноценных граждан империи. Три! Навыки организации власти и знание римского военного дела… И даже потом, когда их завоевали вестготы, они по духу и укладу жизни всё равно оставались римскими гражданами. Ну, вестготы пожили с ними, присмотрелись, а потом объединили свои кодексы законов с испанскими. И уже где-то к седьмому веку слились с завоёванными в общий народ… Дальше. В начале восьмого века на полуостров вторглись мавры, то бишь берберы с арабами, и на семьсот лет установили свои порядки. На семьсот лет! И всё это время испанцы упорно продолжали оставаться самими собой. Более того: они переняли у мавров массу полезнейших вещей! Они научились их системе орошения, которую арабы использовали тысячи лет. Они усвоили их математические знания. А в военном отношении это была просто революция! Арабы показали, что кавалерия может быть ударной силой, выигрывающей сражения. Арабы первыми завезли в Испанию порох. Арабы строили каравеллы, умевшие ходить против ветра. Арабы…"
