Сергей Александрович Менжерицкий
Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье
Как же я тогда обиделся, Шишкин! И сразу поклялся, что с этим хмурым и неразговорчивым типом, который зовётся моим отчимом, я больше не заговорю ни-ког-да! И что отныне он мне ни капельки не интересен, ха-ха… Но вместо того, чтобы следовать клятве, я стал присматриваться к Пал Палычу ещё сильнее и вдруг понял, что мои обиды – смешны, смешны! Ведь что значит: следователь военной прокуратуры? Это значит, что на работу человек уходит в восемь утра, а домой приходит в восемь вечера, и не факт, кстати, что ему дадут отгулять выходные. Это значит, что, как минимум, две недели в месяц он проводит в командировках, а в оставшиеся дни его могут легко поднять среди ночи и вызвать на какое-нибудь ЧП… И ещё это значит, что под вечер его хватает лишь на ужин и просмотр программы "Время", а вот на беседу с подрастающим поколением – уже не хватает…
И я зауважал его ещё больше, Шишкин! А классу к девятому, после одного очень памятного разговора с мамой – даже проникся к нему сочувствием. Потому что мама вдруг рассказала про несчастья, которое ему пришлось пережить в юности. Она рассказала, что у Пал Палыча рано умер отец, известный в Майкопе художник, и что его мать, учительница музыки, осталась с двумя детьми на руках. Про то, что проживали они в отдельной двухкомнатной квартире в самом центре города и, когда с едой было плохо, мама Пал Палыча, Анна Владимировна, сдавала комнату квартирантам и на эти деньги покупала продукты на рынке.
Но вышло так, что в пятьдесят четвёртом году её ставку в школе сократили и взамен предложили место преподавателя в Краснодарском педучилище. И она, конечно же, согласилась, потому что работу по её специальности в Майкопе было днём с огнём не сыскать. Она договорилась с семьёй квартиранта, снимавшего у неё комнату, что те присмотрят за квартирой, взяла детей и переехала с ними в Краснодар, в общежитие педучилища. И проработала там почти год, но потом её снова уволили и Анне Владимировне ничего не оставалось, как вернуться с детьми в Майкоп.
Но, когда они вернулись и попытались войти в квартиру, оказалось, что ключ не подходит, так в дверь был врезан новый замок. И тогда Анна Владимировна стала стучать и требовать, чтобы ей открыли. Но жена квартиранта объяснила через цепочку, что в квартире теперь прописана она и её семья, а семья Анны Владимировны выписана как отсутствовавшая по месту проживания свыше шести месяцев… И Анна Владимировна сразу же кинулась в жилуправление, а оттуда – в милицию, но везде ей сообщили, что ничем помочь не могут, так как всё было сделано по закону. А знающие люди добавляли шёпотом, что её квартирант теперь работает шофёром в горкоме партии и возит на "Победе" первого секретаря, и что жаловаться на него – себе дороже…
Но Анна Владимировна всё-таки пошла к зданию горкома и попыталась пройти внутрь, но милиционер на входе её остановил и потребовал пропуск, а затем выпроводил на улицу, где на чемоданах сидели Пал Палыч и его младший брат Володя. И так они прождали до темноты, пока из ворот горкома наконец не выехала серая "Победа", за рулём которой был их бывший квартирант. И Анна Владимировна вдруг встала прямо перед машиной и стала кричать: "Вор! Вор!! Вор!!!.." Но машина её объехала, а на площадь вскоре прибыли два фургона "скорой помощи", и в один санитары затолкали Анну Владимировну, а в другой – Пал Палыча и Володю с чемоданами. Пал Палыча и Володю отвезли в детский дом и продержали там месяц, а Анну Владимировну отвезли в психиатрическую больницу и тоже продержали месяц.
А потом им выделили комнату в общежитии консервного завода, но Анна Владимировна после этого стала часто болеть, и Пал Палыч, которому уже исполнилось шестнадцать, перестал мечтать о поступлении в художественное училище и решил поскорее пойти работать, чтобы прокормить её и брата. Он устроился помощником мастера на завод и работал там до тех пор, пока его не призвали в армию. А в армии он решил остаться на сверхсрочную, чтобы дослужиться до офицера и иметь хорошую зарплату. Потом он служил в Средней Азии, под Ашхабадом, потом на Алтае, а в шестьдесят восьмом его перевели в Павлодар, где он закончил заочно юридический институт и стал работать в военной прокуратуре. И всё это время он ежемесячно отсылал Анне Владимировне денежные переводы, а после её смерти постоянно помогал материально брату Володе, пока тот не закончил институт…"
И я скажу тебе: вот такие у меня близкие, Шишкин! Такие, какие есть. Простые и честные труженики, сильно настрадавшиеся в своё время от разных несправедливостей. И добавлю: а ты помнишь, Шишкин, про наш с тобой январский разговор? Когда ты спросила про гарантии, а я тебе тетрадный листок показал, где Пал Палыч расписался? И как ты тогда усмехнулась исказала, что гарантии – не в бумажках, а в людях, которым доверился и которых знаешь – досконально. Так вот, Шишкин: я своих знаю досконально! И ручаюсь за них, как за самого себя. И – вот увидишь! – когда настанет срок разъезжаться, Пал Палыч заведёт свою "Ниву" и перевезёт нас на новую квартиру. А напоследок ещё обнимет и скажет по-отечески: "Живите дружно, ребятки. Ну, а мы с матерью, так сказать, всегда рядом, если что…"
Синева, синева! Яркая, сочная до рези в глазах. Небесная, океанская. Небесная – понежней, повоздушней. Океанская – поплотней и погуще, с переливами в градации чёрного и обратно. С позументами солнечных бликов, вспыхивающих то тут, то там. И – мгновенный переход в бирюзу, за которой…
– Куба! Куба, товарищи!
– Где, где?
– А вон, справа…
– Не вижу.
– Да вот же, вот!
"Ильюшин" услужливо кренит нос. В крыловский иллюминатор, раздвинув тонкую облачную дымку, лениво вползает песчаная отмель с десятками хаотически разбросанных рыбацких судёнышек, а вслед за нею – берег. Изумрудно-растительный, буйный. Испещрённый тончайшими венами дорог и ярко-рыжими рукотворными проплешинами, похожими на оладьи.
Глава 21. GORBY, Буш и Арлекино
И вновь – небо. И океан внизу. И переливы в градации чёрного и обратно. И блики солнца, и туманная изморозь на иллюминаторе, всё более явственная с набором высоты.
– Ну, и как тебе Куба?
– Нормально.
Буртин в нарочитом изумлении морщит лоб:
– Вы хотите сказать, сэр, что, проведя на гостеприимной кубинской земле целых два часа, вы не заметили главного?
– А что я должен был заметить?
– Я же сказал: главного!
– Фиделя Кастро, что ли?
– При чём тут Фидель Кастро?!
– Отвали, Валер.
Буртин не унимается:
– А всё-таки. Вот вызовут тебя через неделю в комитет комсомола и Коля Шмулько тебя спросит: "Ты на Кубе был? Был. Тогда давай отчёт подробный…" И что ты ему скажешь? Тоже – "отвали"?
– Я скажу: на подлёте к аэропорту Гаваны мы с коллегой Буртиным обнаружили мощную свалку автомобилей советского производства, ржавеющих под открытым небом. А в самом аэропорту нас отвезли в транзитный ангар, раскалённый от солнца, и промурыжили там часа полтора. Причём – стоя, так как мест для сидения в ангаре было раза в три меньше, чем пассажиров. А потом вновь погрузили в раздолбанные вагончики, прицепленные к таким же раздолбанным грузовикам "ЗИЛ", и отвезли обратно к самолёту. И перед тем, как войти в самолёт, я оглянулся и сказал себе: "Так вот ты какой – остров Свободы!" Всё.
– Всё?!
– Всё.
– А креолки?!
– Какие креолки?
– Те стройные креолочки с автоматами, которые нас у трапа встречали. И ещё та мулаточка с пистолетом на поясе…
– Ну – и?
– Ты заметил?
– Что именно?
– Как они прекрасны, осёл! Как они божественно прекрасны!
– Не спорю. Девушки фигуристые.
– Это наши могут быть – фигуристые! Да и то, если всю жизнь фигурным катанием прозанимаются. А эти – грациозны, понимаешь? Гра-ци-оз-ны! От природы! Они об этом не задумываются даже, у них всё само собой получается… А эти глаза, пылающие страстью! А губы! А ноздри! А…
Самолёт вдруг начинает трясти. В проходе возникает стюардесса. Она семенит по ковровой дорожке, касаясь пальцами спинок кресел и поочерёдно кивая то вправо, то влево:
– Турбулентность, товарищи! Тур-бу-лент-ность! Волноваться не надо, надо пристегнуть ремни… Да-да, обычное явление. Болтаночка небольшая, скоро кончится… Турбулентность, товарищи, ремни обязательно… Да-да, разумеется. Штатная ситуация, абсолютно штатная. Если летали, прекрасно знаете…Фастен ёр белтс, плиз. Фэн-кью-ююю… Да-да, небольшой атмосферный фронтик. Мы как раз над ним проходим, он нас никак не задевает… Мамочка, ребёнка пристегните, пожалуйста. Да-да, скорее всего… Прессу не желаете? Журналы "Советский Союз", "Новое время", газета "Москоу ньюс"…
Крылов берёт у стюардессы пару глянцевых журналов. Листает, всматриваясь в прыгающие перед глазами заголовки. Вот фото Горбачёва, обошедшее все газеты: он стоит возле машины и высоко держит на руках немецкую девочку. Рядом с ним – улыбающаяся Раиса Максимовна, а чуть дальше – ликующая толпа с транспарантами "DANKE SCHONE, MR. GORBY!!!" и "PERESTROJKA!!!" на фоне Бранденбургских ворот. Вот другое фото, тоже известное: Горбачёв встречается с Бушем. Смеются, руки друг другу жмут…
"…НАВСТРЕЧУ XXI ВЕКУ: ЛИДЕРЫ СССР И США ОБРАТИЛИСЬ К НАРОДАМ СВОИХ СТРАН И ВСЕГО МИРА.
Из обращения М. С. Горбачёва к американскому народу: "Предлагаю превратить 90-е годы в декаду сближения США и СССР на базе общечеловеческих ценностей, освободить мир от страхов и недоверия, от искусственных барьеров между людьми и государствами. 1990 год должен стать поистине переломным в деле ограничения вооружений и их сокращения. Мы со своей стороны будем делать для этого всё!"
Из обращения президента Дж. Буша к советскому народу: "Я встретился с вашим президентом Михаилом Горбачёвым на Мальте. Мы имели с ним весьма полезный диалог. Мы решили удвоить усилия по уменьшению угрозы, исходящей от оружия массового уничтожения. Кроме того, мы договорились о значительных сокращениях обычных вооружений в Европе. Мы обсуждали с ним также возможность прекращения ряда региональных конфликтов…"
…НАША ОБЩАЯ ЦЕЛЬ.
(Из выступления М. С. Горбачева в ООН)
Мы вступили в эпоху, когда в основе прогресса будет лежать общечеловеческий интерес. Осознание этого требует, чтобы и мировая политика определялась приоритетом общечеловеческих ценностей. Очевидно, например, что сила и угроза силы не могут быть дальше инструментом внешней политики. От всех стран мира, в первую очередь наиболее сильных, требуются самоограничение и полное исключение применения силы вовне. Острейшая проблема международного сообщества – внешний долг. Советский Союз готов установить длительный, вплоть до ста лет, мораторий на выплату задолженности наименее развитых стран, а в целом ряде случаев списать её полностью… Теперь о самом главном, без чего никакие проблемы наступающего века не могут быть разрешены: о разоружении. СССР сокращает в одностороннем порядке свои Вооружённые силы. В ближайшие два года они уменьшатся на полмиллиона человек. К будущему году из ГДР, Чехословакии и Венгрии будут выведены и расформированы 6 танковых дивизий, а также десантно-штурмовые и ряд других соединений. Всего в Европе, включая территорию европейской части СССР, советские вооружённые силы уменьшаются на 10000 танков, 8,5 тысячи артиллерийских систем, 800 боевых самолётов. Существенно уменьшаются они и в Азии. Таким образом, мы переходим от экономики вооружения к экономике разоружения. Мы верим, что только на этом пути мы сможем покончить с эпохой войн, конфронтации и региональных конфликтов, с террором голода и нищеты…
…КОНВЕРСИЯ: ПРОБЛЕМЫ И РЕШЕНИЯ.
По приглашению Комитета советских учёных представители американской группы "Карнеги корпорейшн" посетили до недавнего времени одно из самых секретных и закрытых советских оборонно-космических предприятий – завод им. М.Хруничева. Делегацию, возглавляемую Гербертом Окуном, послом по особым поручениям Госдепа США, встречал директор завода, 52-летний Анатолий Киселёв.
Приветствуя гостей, он сказал: "С 1965 года мы, в частности, производим "Протон", наиболее мощную и надёжную ракету-носитель в мире. Другое направление нашей работы – создание орбитальных станций: сначала "Салют", потом "Мир", который летает вот уже четыре года. В рамках разворачивающейся сейчас в стране конверсии мы стали производить продукцию и более приземлённого назначения: детские велосипеды "Дружок", лыжные алюминиевые палки, кастрюли, туристские палатки, наборы кухонной мебели. Руководством страны нам поставлена задача: за пять ближайших лет сократить выпуск оборонной продукции до половины от общего объёма производства. А теперь, господа, добро пожаловать в наш главный сборочный цех…"
…СКОЛЬКО НАС, КАКИЕ МЫ.
В СССР опубликованы итоги Всесоюзной переписи населения, проведённой в январе 1989 года. Численность населения Советского Союза на 12 января 1989 года составила 286 миллионов 717 тысяч человек, из них 135,5 млн. мужчин и 151,2 млн. женщин. В городах живут 188,8 млн. человек, на селе 97,9 млн. человек. Городское население за последние десять лет увеличилось на 25,2 млн. человек…
…ГОРОЖАН ВСЁ БОЛЬШЕ. А ЖИЛЬЯ?
Царская Россия оставила нам в наследство крайне убогий жилищный фонд. Первая мировая и гражданская войны нанесли ему непоправимый урон. Позднее, когда по темпам индустриализации Советский Союз обогнал страны Запада и миллионы крестьян превратились в городских рабочих, жилищная проблема обострилась ещё больше. Огромные потери жилого фонда страна понесла в годы Отечественной войны 1941–1945 гг. Были разрушены 1710 городов и посёлков, без крова остались двадцать пять миллионов человек. В послевоенные годы горожане жили скученно, большинство в бараках и коммунальных квартирах. Но в середине пятидесятых был принят на вооружение принципиально новый подход к жилищному строительству – ускоренные индустриальные методы. Сейчас в СССР ежегодно строится свыше двух миллионов новых квартир в год. Темпы стабильны. На 27 съезде КПСС была поставлена задача: к 2000 году обеспечить каждую советскую семью отдельной квартирой или домом. Для выполнения этой грандиозной программы в стране будет построено свыше 36 миллионов новых квартир…
…АРАЛЬСКОЕ МОРЕ: МЕДЛИТЬ НЕЛЬЗЯ…
…ХРОНИКА КОНТАКТОВ…
…ПОЧТА.
Лю Чан, молодой китайский рабочий: "Пристально слежу за ходом перестройки в СССР. Она, без сомнения, носит всемирно-исторический характер. Хотелось бы, чтобы ваш журнал побольше писал об этом процессе."
Кресто Петрович, социалистическая республика Югославия: " Мой интерес и любовь к вашей стране растут по мере развёртывания в ней революционного процесса перестройки. Интересно наблюдать, как расширяется у вас атмосфера гласности, как встречают инициативы Михаила Горбачёва граждане СССР и всего мира. События, подобные 27 съезду КПСС и 19-ой Всесоюзной партконференции возрождают ленинский подход к решению проблем, стоящих перед страной. Я уверен, что советский народ и партия достаточно сильны, чтобы осуществить задуманное. Это будет способствовать и мощному развитию мировой системы социализма в целом, и делу гуманизма и демократии на планете."
…ГОД В НЕВЕСОМОСТИ…
…СЭВ: НОВАЯ КОНЦЕПЦИЯ…
…КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК – ЛИЧНОСТЬ…
…РАЗУМ ДОЛЖЕН ВОСТОРЖЕСТВОВАТЬ.
Тревогу вызывает обстановка, сложившаяся в Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР и вокруг неё. Активизировались действия сепаратистских и националистических объединений. Организуются массовые беспорядки, разжигаются национальная рознь и вражда. Минируются дороги и мосты, обстреливаются населённые пункты, захватываются заложники. В Баку и ряде других населённых пунктов дело дошло до убийств, грабежей и попыток насильственного изменения конституционного строя. Учитывая сложившуюся ситуацию, Президиум Верховного совета СССР принял 15 января 1990 года Указ "Об объявлении чрезвычайного положения в Нагорно– Карабахской АО и ряде прилегающих районов…"
…СИЛЬНЕЙШИЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ ПОСЛЕДНИХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ.
1970 – Перу – 67 тысяч жертв
1976 – Гватемала – 23 тысячи
1976 – Китай – 243 тысячи
1978 – Иран – 15 тысяч
1985 – Мексика – 5 тысяч
1988 – Армения (СССР) – свыше 30 тысяч…
…ДЕВОЧКАМ И МАЛЬЧИКАМ.
Загадка.
У одного старика спросили, сколько ему лет. Он ответил – сто лет, но дней рождений у меня было всего двадцать пять… Может ли такое быть?
Разгадка.
Может, если он родился 29 февраля. То есть день рождения у него бывает только раз в четыре года…"
Самолёт перестаёт трясти. Гул моторов, ещё минуту назад казавшийся напряжённо-вибрирующим, вновь обретает басовитую внушительность. Крылов откладывает журналы и улыбается. Уж с чем-чем, а с днём рождения у него – полный порядок. Двадцать третье февраля всё-таки. Гарантированный праздник. День, когда все дома, все выспались и думают только о приятном. О том, к примеру, чем бы вкусненьким стол накрыть…
– Алёша, подойди-ка сюда, сыночек!
Крылов заходит в комнату, ещё месяц назад бывшую комнатой бабы Нюры. Здесь теперь очень пусто и ярко из-за пола, покрытого лаком, и новых обоев. Нет ни малинового абажура с бисерной бахромой, ни круглого стола с ножками, похожими на львиные лапы, ни комода с ангелами, задумчиво склонившими лица. Нет кровати с бронзовыми набалдашниками, нет шкафа с овальным зеркалом, нет этажерок с книжками и лупоглазым телевизором КВН, нет бабнюриного кресла с высокой резной спинкой, украшенной замысловатым орнаментом. Даже запах пропал, который Крылову так нравился: сладковатая смесь валерьянового настоя, книжной пыли и чего-то ещё – невыразимо уютного и родного. Но Крылов понимает: так надо. Ведь бабу Нюру не вернёшь и бабу Свету не вернёшь. Так говорит мама. К тому же их вещи не исчезли совсем. Их просто временно выставили в коридор, впритык к стене, и укрыли газетами.
Мама стоит у окна и держит в руках новую штору, изукрашенную огненно-рыжими петухами. Над ней, на железной стремянке, возвышается отчим. Он держит такую же штору и, размеренно перебирая пальцами, цепляет её к пластмассовым крючкам на карнизе. Закончив, он оборачивается к маме:
– Давай.
Мама отдаёт ему штору и, присев на корточки, обнимает Крылова.
– Скажи друзьям, что мы ждём их в семь.
– В семь?!
– Мы же должны подготовиться, правда? А ты пока иди на катке покатайся…
Она что-то вкладывает в крыловскую ладонь, потом целует его в макушку и подталкивает из комнаты: шагом-марш. В коридоре Крылов раскрывает пальцы: на его ладони серебрится рубль! Новенький, юбилейный, с портретом Ленина и изображением крейсера "Аврора" в прожекторных лучах. Он мигом обзванивает Димыча, Толика и Валерку и сообщает, что празднование дня рождения сдвигается на семь. Но! Зато у них есть рубль, который можно классно потратить на катке…
Уже минут через двадцать вся компания, гремя коньками, переброшенными через плечо, дружно топает привычным маршрутом: мимо Шаболовки и Донского монастыря – прямиком к Ленинскому проспекту, а уже от него, по серпантинам Нескучного сада – вниз, в самую парковую гущу. К манящей и сверкающей огнями набережной, увешанной электрическими гирляндами. К ледяным дорожкам, где под громкую музыку беспрерывно скользят и кружатся пары. К широким деревянным скамейкам, на которых можно удобно переобуться. К сугробам, в которые можно классно зарыть ботинки и сэкономить гривенник на раздевалке. К ларькам с вывеской "Соки-воды", за запотевшими стёклами которых так соблазнительно дымятся громадные алюминиевые чайники и громоздятся свежеиспечённые песочные кольца и слоёные язычки.
"…Ах, Арлекино, Арлекино,
Надо быть смешным для всех,
Арлекино, Арлекино,
Есть одна награда – смех…!"
Из всех парковых динамиков разносится песня про Арлекино, который то смеётся, то плачет, но, поскольку парк огромный, слова разлетаются по нему с опозданием и получается, будто Арлекино сам себя передразнивает: "ах, ах, ах…!" и "смех, смех, смех…!" – отчего Крылову становится ещё веселее и радостней на душе. И эта радость подхватывает его и заставляет с невиданной ловкостью резать лёд своими новенькими "канадами", заточенными под желобок – р-раз-два, р-раз-два! И сердце колотится в такт – р-раз-два, р-раз-два! И виражи он выписывает – просто на зависть: лихие и точные, как у Валерия Харламова. И спиной вперёд он уже ездит почти по-мальцевски, а если б ему сейчас дали клюшку, то он бы запросто щёлкнул по шайбе в стиле Петрова или Балдериса.
Но и без клюшки – тоже классно. В конце концов, ведь можно поиграть и в обычные салочки. Собраться, посчитаться ("…Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить, всё равно тебе водить!…), а потом рассыпаться в разные стороны и кружить, кружить под самым носом у водящего, хитря и изворачиваясь всем телом.
Вдоволь набегавшись и насалившись, они причаливают к ларьку "Соки-Воды". Крылов замёрзшими пальцами извлекает из кармана свой новенький рубль и протягивает его продавщице:
– Четыре кольца и четыре кофе, пожалуйста!
– Кольца творожные?
– Песочно-ореховые.
– Так и говори, мальчик: песочно-ореховые…
Продавщица ворчливо комкает губы и, вооружившись широкими никелированными шипцами, выуживает с лотка четыре румяных колечка, усыпанных жареным арахисом. Затем, слегка встряхнув чайником, разливает в стаканчики дымящийся кофе.
– Не ошпарься…
– Ага.
Друзья уже оккупировали ближайшую скамейку и, взобравшись на неё с ногами (вернее, с коньками), в нетерпении шмыгают носом. Крылов раздаёт каждому по стаканчику с кольцом, а затем и сам пристраивается на свободное место. Горячая сладость быстро разливается по кишкам. Носы перестают хлюпать, а щёки вспыхивают так, что снежинки тают на них, едва успевая коснуться.
Допив кофе, Димыч ставит пустой стаканчик на коленку, а затем резко бьёт по нему ладонью. Стаканчик сплющивается, в воздухе раздаётся восхитительный по громкости хлопок, напоминающий выстрел. И тут же – заливистый свисток, и три дружинника в алых повязках, выкатывающие из-за главной аллеи. Но от дружинников удрать – легче лёгкого! Стоит лишь рассыпаться в разные стороны, как они отстанут и лишь посвистят вдогонку в свои пластмассовые свистки.
Крылов сходу вваливается в телефонную будку, промерзшую до хрустального сияния. Он набирает номер и аккуратно опускает в прорезь телефона-автомата двухкопеечную монетку.
– Ма-ам!
И почти тут же слышит ответный мамин голос, перекрикивающий телевизор:
– Да-да, Алёша. Приходите. Мы готовы…
А парковое радио поёт, перекрикивая маму:
"…Если снова
Над миром гр-р-рянет гром,
Небо вспыхнет
Огнём,
Вы нам только шепни
Те,
Мы на по
Мощь
При
Дём!.."
Крылов опускает трубку на рычажки, но из будки выбираться не спешит. Он вслушивается в песню из любимого фильма и мигом представляет его финальные кадры: огненно-алый диск заходящего солнца, на фоне которого – четыре кавалерийские фигурки в будённовках, медленно едущие к горизонту. На этом месте он всегда замирал, потрясённый, а его горло перехватывало отчаянное чувство зависти и обиды: как же так? Почему ему, Алёше Крылову, не повезло родиться в те далёкие и героические времена, когда неслись тачанки и красная конница рубила и гнала белых по всем фронтам? Ведь и он сумел бы так: лететь, скакать и рубить направо и налево. Ведь и ему было бы по силам стрелять на ходу из пулемёта и уходить от погонь. Он даже был бы не прочь пасть смертью храбрых в бою за какую-нибудь стратегически важную высоту! Он лежал бы на ней, широко раскинув руки, сжимающие маузер, а над ним склонились бы его боевые товарищи и торжественно клялись бы отомстить за него. А небо было бы сплошь затянуто дымом пожарищ и отблески пламени играли бы на суровых лицах бойцов. И отовсюду бы слышалась его любимая песня из "Неуловимых":
"Гр-р-ромыхает гражданская война,
От темна до темна,
Много в мире тропи
Нок,
Только прав
Да
Од
На!.."
– Ну и чё?!
В будку нетерпеливо просовывается голова Димыча. Валерка с Толиком ожидают снаружи, прижавшись расплющенными носами к стеклу.
– Идём!
Они извлекают из сугроба свои спрятанные ботинки – стылые, будто камни. Переодевшись и кое-как завязав шнурки, они возвращаются домой тем же маршрутом: по дорожкам Нескучного сада, через Ленинский проспект и сквер Донского монастыря, густо разлинованный лыжными колеями. И уже в конце сквера на ум Крылову приходит совершенно потрясающая идея. Он оборачивается к приятелям:
– Вы "Пионерскую правду" читали? Вторничную?
– Не-а.
– Там написано, что в Минске, во Дворце пионеров, есть кружок юных следопытов. И там много лет занимались трое неразлучных друзей. И после школы, когда им надо было идти в армию, они попросились служить на одну пограничную заставу. И так получилось, что они вместе задержали иностранного агента, который был заслан, чтобы разведать наши военные секреты. И все трое потом получили медали "За отвагу"…
– И чего?
– Как это – чего? Нам тоже нужно пойти и записаться в кружок следопытов. И тогда мы тоже сможем попроситься на одну пограничную заставу. И, если повезёт, поймаем шпиона.
– И чего?
– И нас наградят медалями!
Димыч задумывается. Валерка зевает. Толик выпячивает нижнюю губу:
– Я в армию не пойду. Я в пищевой институт пойду…
Гарь, гарь, гарь. Такая, словно бумаги жгут, или тряпьё старое. Как раз у них во дворе жгут, на площадке возле мусорных контейнеров. Площадка здесь большая, удобная. На ней часто деревянные ящики сваливают из ближайшего пункта приёма стеклотары. Дворники их ломают и жгут по утрам. И ещё картон жгут, и листья осенью. А ребята здесь любят бомбочки взрывать. Покупают несколько спичечных коробков, запечатывают в фольгу и бросают в огонь…
А вот и дым – густой и плотный. И искры взвиваются – россыпью, будто кто-то костёр ворошит. Они сворачивают под арку и машинально ускоряют шаг. Огонь, разгорающийся в углу двора, волнует и притягивает их, как магнит. Быстрее, ещё быстрей! Крылов почти переходит на бег. За ним, гремя коньками на плечах, торопятся приятели. Эх, успеть бы! Подбежать, найти какую-нибудь коробку, доску или ветку и тоже – поучаствовать. Метнуть их в самое пекло, в жар, в огненно-рыжие переплясы – и отпрыгнуть назад, чтоб не обожгло. И потом смотреть во все глаза, как разрастается пламя, и как снег, лежащий рядом, вдруг начинает темнеть, опадать и вскипать пузырями…
– Тащи-и-и!
Это Фофа командует. Крылов узнаёт его нагловатую фигуру с болтающимся шарфом до колен. Его друзья тащат из темноты какой-то массивный предмет. Предмет описывает в воздухе короткую дугу и, перевернувшись, застревает прямо посреди потрескивающей огненной кучи. Его словно подсвечивают прожектором и Крылов вдруг видит кресло с резными ручками и высокой спинкой, обитой тёмно-коричневой кожей. Пламя проворно обхватывает кресло со всех сторон и бежит по его изгибам, свиваясь в колечки.
Крылов цепенеет: ведь это бабнюрино кресло! И ещё днём, когда он уходил на каток, это кресло вместе с другими бабнюриными и бабсветиными вещами спокойно стояло в коридоре его квартиры и было укутано газетами! Крылов растерянно всматривается в темноту, сгустившуюся за костром. На ней, словно на фотобумаге, проступают хорошо знакомые очертания: вот бабсветино пианино, скособоченно торчащее из сугроба. Вот шкаф с резными ангелами, лежащий на боку. Вот этажерка с нотами: половина их выпала и рассыпалась в снег. А вот, кажется…
Кто-то выдёргивает ящики из бабнюриного комода и переворачивает их ногой. Из ящиков вывыливаются туфли, платья, какие-то воротнички с крючочками, ночные рубашки с линялыми панталонами, застиранные покрывала и скатерти со следами чернильных пятен. Следом летят в снег стопки носовых платков, кружевных салфеток с вышивкой, пачки писем, туго перевязанных тесьмой, и пара деревянных иконок.
И в последнюю очередь выпадает альбом: тот самый, в тёмно-красном бархатном переплёте, содержимое которого Крылову известно почти наизусть. Ведь он столько раз листал его под присмотром бабы Нюры! И повторял за ней старательно, водя пальцами по блёклым фотокарточкам: "Это – папина мама, Анна Лазаревна. А это – папин папа, Илья Михайлович, твой дедушка. Он тоже был медиком и помогал людям… А это твой прадедушка, Михаил Михайлович. Видишь, какой у него геройский вид? С саблей, с крестами. Потому что он воевал против турок за освобождение болгарского народа…"
Крылов бросается к альбому и ухватывает его за корешок. И тут же сталкивается лбом с Фофой, который, оказывается, тоже нагнулся за альбомом. Крылов, не обращая внимания на резкую боль, вцепляется в реликвию обеими руками.
– Это мой альбом!
– Ага. Жди.
– И все эти вещи – тоже мои!
– Это с какой-такой радости?
– Это моих бабушек вещи! Из нашей квартиры!
– А зачем тогда выбросили?
– Кто выбросил?!
– Твои мамаша с отчимом.
– Врешь!!!
– Зуб даю!
Фофа остро чиркает пальцем по переднему зубу и Крылов вдруг понимает, что – нет, не врёт. И сразу чувствует, как его горло перехватывает невидимой леской, а в глазах что-то щиплет предательски. Он отворачивается, словно загораживаясь от дыма.
– Толенька, это ты?
На краю освещённого круга возникают две коротконогие фигуры в дублёнках. Та из них, которая пониже, держит под руку ту, которая повыше. Крылов узнаёт толиковых родителей: Андрей Сергеевич работает директором кулинарии на Шаболовке, а Полина Глебовна – завскладом на фабрике "Ударница", и мама периодически достаёт через них всякий дефицит: гречку, рис, говяжью вырезку, красную рыбу, наборы шоколадных конфет "Вечерний звон" и сливочную помадку.
Полина Глебовна вглядывается в Крылова:
– Ой, и Алёшечка здесь! И Валерочка с Димой… С днём рождения, Алёшечка. Здоровья тебе и успехов в учёбе… Ой, а чего это жгут-то?
Крылов пытается ответить, но леска вновь сжимается, и он лишь беззвучно, по-рыбьи, разевает рот. Ему на помощь приходит Толик:
– Это его бабушек вещи. А Фофа их сжечь хочет.
Полина Глебовна оборачивается к мужу:
– Ты представляешь, какое безобразие?!
Андрей Сергеевич солидно откашливается и машет в сторону Фофы толстым дублёночном рукавом:
– Брысь отсюда!
– А чё я сделал-та?!
– Брысь, говорю!
Фофа отступает в темноту, за ним отступает вся его мигом притихшая орава. Андрей Сергеевич деловито обходит вещи, лежащие на снегу. Он разворачивает их, обстукивает, обмеривает и даже обнюхивает, и при этом что-то непрерывно мяучит себе под нос: "…Креслице неплохое… Крепенькое… Стульчики ничего… Комодик, если подреставрировать… Секретерчик как раз в угол пойдёт… Шкафчик на дачку… " В последнюю очередь он подходит к бабсветиному пианино и поднимает крышку, но крышка вдруг вываливается у него из рук, а вслед за ней на снег высыпаются десятки чёрно-белых клавиш. Андрей Сергеевич досадливо морщится: "Вот шпана голозадая! Угробили инструмент…" – и аккуратно возвращает крышку на прежнее место.
Потом он идёт куда-то звонить и минут через пять во дворе появляется рубщик мяса из кулинарии, одетый в белый халат, перепачканный кровью. Он легко подхватывает даже самые громоздкие вещи и относит их квартиру толиковых родителей, а Крылов, Толик, Димыч и Валерка ему помогают, то есть носят вещи помельче. И Крылов обнаруживает, что невидимая леска, стянувшая горло, понемногу слабеет. И он уговаривает себя, что всё не так ужасно, как кажется. Ведь они с Толиком дружат с детского сада и он, Крылов, всегда сможет придти к нему в гости и запросто посидеть в уютном бабнюрином кресле…
