Семен Венгеров
Причины гусситско-таборитского движения

Все это очень важно, чтобы показать, что закон Владислава не заключал в себе никакой вражды к евреям и имел целью отменить в стране рабство. И действительно, «в XIII столетии о классе лично и имущественно несвободных людей осталось в Чехии и Моравии одно воспоминание»^[26].

Таким образом мы видим что о рабстве, как об одном из факторов гусситско-таборитского движения, не может быт и речи: рабство и это движение разделены между собою тремя столетиями.

Нам остается рассмотреть крепостничество.

«В конце XII и в особенности в начале XIII столетия в Чешско-Моравском государстве исчезает рабство в тесном смысле слова и появляется крепостное право в чрезвычайно мягкой форме – под видом отдачи себя под опеку, под власть главы семейства. Оно проявляется в неспособности самому представлять свою личность и в невозможности самому заработывать хлеб. В такое отношение часто добровольно становились ремесленники и другие свободные люди. Одни это делали из уважения к известной личности, другие – чтобы легче добыть средства к жизни»^[27].

Более подробные сведения находим мы в трактате д-ра Браунера: «lieber die Robot und Robot-Ablösung». Praga. 1848.

«Крепостное право (robot) возникло в Богемии следующим образом. Владельцы больших земельных поместий, не будучи в состоянии обрабатывать свои поля при помощи одних своих слуг, отдавали их другим, неоседлым еще, людям в вечную или наследственную аренду, под известным обязательством арендной платы. Арендная плата эта состояла: в хлебе, деньгах, живности, яйцах и т. п., а затем в личной работе (отсюда самое обозначение крепостного состояния – которая нужна была владельцам для обработки своих собственных полей и угодий, как-то: для посева, жатвы, выкорчевания лесов, ловли рыбы и т. д. Таким образом произошло название для крестьянских дворов „dwory kmetci“ и их владетелей „kmeti“, что на языке югославян еще и теперь значит то же самое, что на чешском „sedlak“ (селянин). Господские дворы назывались „dwory popluzni“».

Возникновение крестьянских дворов у древних чехов тем отличалось от обычаев немецкого права, что чехи не платили помещику самой стоимости участков и дворов, а ограничивались тем, что вносили известный оброк, соответствовавший ежегодному доходу. И хотя чешские крестьянские дворы не покупались оброчными арендаторами, однако же пользование ими не было только пожизненных, но переходило, как вечная аренда к наследникам. Если случалось, что такой, лично-свободный и состоявший в известных обязательствах к помещику только по отношению к своему участку, крестьянин умирал и оставлял после себя наследников или, с согласия землевладельца, передавал обладание участком другому, то преемник его вступал в те же самые обязательства. Но если он умирал без наследников, то крестьянский двор возвращался в землевладельцу, который снова отдавал его кому-нибудь и, конечно, уже на других условиях, какие ему всего более подходили.

При короле Премысле-Оттокаре II, во второй половине XIII столетия, в Богемию начинает проникать немецкое право. Это было причиной установления новых отношений в крестьянском землевладении. Многие помещики перестают уже отдавать свои земли в вечную аренду, но продают их с условием верного оброка, причем выговаривают себе барщину (robot) и другие повинности. Кто покупал землю на таких условиях тот имел право продать ее другому. Возникшие на таких основаниях крестьянские участки назывались эмфитевтическими или окупленными.

Землевладелец не имел при этом никаких судебных или административных прав^[28] над сельским населением. Эти права принадлежали исключительно королю и осуществлялись при помощи особых судебных и административных органов^[29].

Из этого сжатого очерка мы видим, что относительно очень мягкия формы крепостного права возникли в Чехии путем добровольного соглашения и что даже в этой мягкой форме оно не было явлением общим для всей страны, а только спорадически существовало в феодальных поместьях. Таковых же при очень позднем водворении феодализма в Чехии (не раньше XIII в.) сравнительно было весьма немного.

Как мы дальше увидим, крепостное право было настолько спорадическим явлением в Чехии, что чешские юристы начала XV века не знают его иначе, как институт чешского общественного права. Но, тем не менее, мы ничуть не намерены отрицать того, что незадолго до гусситского движения, по мере того, как короли для усиления своей власти увеличивают число своих ленников, – по мере того, следовательно, как увеличивается число не столь уже свободных, как в старину, земледельцев, – в Чехии подготовляется почва для экономического неудовольствия, появляется известное экономическое стеснение. Мы только настаиваем на своем праве мягко говорить об «известном стеснении», так как сравнительный материал покажет нам, как бесконечно хуже было тем, например, крестьянам, которые чрез сто лет после таборитов подняли знамя социального восстания в Германии. В напечатанном уже нами очерке болгарского богомильства (1879 г., кн. 4) мы провели параллель между социально-экономическим положением болгарского крестьянства и французского и показали, что уровень благосостояния болгарского крестьянина был относительно сносен, между тем как французский Жак Боном, подобно бессловесному скоту, работал исключительно для обогащения своего господина. Это сопоставление и дало нам основание назвать жакерии чисто-экономическим протестом, а в богомильстве видеть главным образом стремление свободного духа восстановить попранную правду и справедливость.

Точно также и теперь мы сравнением экономического положения чешского народа и соседнего немецкого постараемся показать, что гусситско-таборитское движение и крестьянские войны ни в каком случае не могут быть подведены под одну категорию. В Германии больше десяти веков неслыханного угнетения привели во взрыву, в Чехии же сто лет несравненно меньшего стеснения привели в еще более сильному протесту. Вот почему протест этот нельзя назвать экономическим. Быстрота его и сила показывают, как сильно было в чешском народе развито чувство равенства и справедливости, как сильно было стремление жить при порядках, которые ничем не оскорбляли бы чувства человеческого достоинства. Тут, следовательно, на первом плане не то, что чешскому народу, как немецкому, затянули горло, так что протест был явлением неизбежным и почти рефлективным. Об этом в Чехии, по единодушному отзыву исследователей всех оттенков, не было и речи. Вот почему мы и в праве сказать, что окраску гусситско-таборитскому движению дает не слабое экономическое неудовольствие, но совсем другие движения народной души. Несомненно, что важнейшую часть таборитского учения составляют его экономические требования, его протест против всякого экономического порабощения. Но, выдвигая эти принципы, табориты исходили не из существующих фактов, а из чисто-нравственного требования, чтобы все люди были братья между собою.

Подтвердим свое уверение еще некоторыми фактами.

Насколько слабо было экономическое стеснение, насколько внове было в Чехии крепостное право около времени гусситских войн, видно из той робости, с которою оно практиковалось. Основным признаком понятия о крепостном праве является несомненно запрещение покидать обрабатываемую землю. У нас в России крепостное право считается с того дня, когда Борис Годунов издал такой указ. В Чехии не только не было издано такого указа, но, напротив того, существовал специальный закон Варла IV-го, изданный несколько десятков лет до начала гусситских войн, которым всякому крестьянину дозволялось оставлять землю, им обрабатываемую^[30]. Стеснение же заключалось в том, что были установлены известные формальности, которые несколько затрудняли свободный переход. Так, наприм., в 1380 г. в Моравии был издан закон, запрещавший давать приют тем крестьянам, у которых не было полного рассчетного листа с землевладельцем^[31]. Таким образом мы видим, что усилившаяся власть господ не осмеливается открыто выступить против народа и старается обделывать свои дела с помощью мелких, незаметных, придирок. Поэтому нет ничего удивительного, что современники, сравнивая чешский народ с другими, считают его вполне свободным. Так, например, один чешский писатель XIV столетия утверждает, что несвободные люди известны в Чехии только из истории^[32] (намек на уничтоженное Владиславом I рабство). Знаменитый чешский философ XIV ст., Фома Штитный, с ударением говорит: «Swobodit' jsu lidéjestlit' pané dêdina, clovêkt' jest Bozi^[33]. (Все люди свободны, если поместья и принадлежат господам, то человек все-таки принадлежит одному Богу.)