Семен Венгеров
Причины гусситско-таборитского движения
От верховной власти перейдем к другим частям государственного тела древнейшего периода чешской истории.
В IX столетии «все члены государства были свободны и не было наследственных сословных перегородок. Глава семейства был естественный судья и правитель своего потомства. Эти главы семейств, называемые starosti (от starost – забота, starotise – стараться), из которых некоторые в качестве и отправляли и жреческие обязанности, совещались в открытых собраниях и решали вопросы большинством голосов»[12].
Внутренняя жизнь семейств до очень позднего времени была настроена на искони лавянских общинных началах.
«Владение землею было основано на общности имуществ всех родичей. Dedina (дедина), что равнозначуще bastin'е (баштима от batsha = ded) или otcin'е (отчина), составляет наследственное общее имущество. Дедина кормит всех родичей, которым она принадлежит только в качестве временного владения и от них без всякой особой передачи переходит к следующему поколению. Доходы сообща орабатываемой дедины, состоящие в хлебе (zbozi) и скоте (statek, dobytek), представляют собою имущество общины. К дедине, само собою разумеется, принадлежала земля, на которой, были выведены деревенские постройки, откуда произошло то, что в Моравии еще до сих пор деревня называется „дедина“. На общем землевладении основано средневековое славянское наследственное право (dedictvi)»[13].
При таком, устройстве бедность являлась исключением. «Каждая семейная, община была настолько самостоятельна, что имела прямую, возможность удовлетворить обычные потребности, своих сочленов. Поэтому в народе бедных не было. Бедным и без состояния мог быть только тот, кого община исключила за пороки. Отсюда происходит, что слово chudy (худы), означающее теперь (по-чешски) „бедный“, когда-то, означало, „злой“ и что словом lichy одинаково обозначалось понятие, „нехороший“ и „оставленный, вытолкнутый“ (listi, lich = derelinquere)»[14].
Такое равноправное семейное устройство, поддерживало идею политической равноправности и мы видим, что «до короля Оттокара II (конец XIII ст.) в Чехии не было сословий, как их теперь, понимают»[15] и еще у́же понимали во всей средневековой Европе.
Этой всеобщей равноправности, по-видимому, противоречит то обстоятельство, что в Чехии, были рабы и крепостные. Но противоречие тут совершенно мнимое, только на первый взгляд, если не познакомиться ближе с положением вещей. На самом деле рабство и крепостное состояние в Чехии были совсем отличны от этих же институтов в общественном праве других стран Европы. Мы остановимся на этом предмете несколько подробнее, так как для нас чрезвычайно важно доказать, что оба эти вида несвободного состояния не были факторами гусситско-таборитского движения: мы покажем, что 1) рабство, и то в очень мягкой, существовало в Чехии только с IX столетия по XII; – следовательно, к началу XV о нем осталось только отдаленное воспоминание, – и 2) что крепостное состояние утверждается в Чехии не раньше XVII века, т. е. после Белогорской битвы, когда волна австрийско-католической «культуры» смывает все национально-чешское и в том числе старую славянскую свободу.
II
Поговорим сначала о рабстве.
Рабство не было институтом славянского права. В то время, как другие народы делали всех своих военнопленных рабами, славяне требовали от них только известного числа лет служения. После этого они предоставляли им на выбор: «или откупиться и возвратиться на родину, или остаться у них в качестве свободных людей и друзей»[16]. Слова в ковычках принадлежат византийскому историку – императору Маврикию, которого в пристрастии к славянам упрекнуть довольно трудно. Поэтому они дают твердую почву для характеристики отношения славян к лишению людей свободы, и притом почву тем более твердую, что сам же Маврикий подчеркивает это отношение славян в рабству и прямо говорит, что оно было не такое, «ut apud gentes alias» (как у других народов). В нем значит было нечто чисто-славянское.
С течением времени отношения меняются. «Именно те, религия которых клеймит рабство и крепостничество, то есть христиане, научили славян, что ничего нет дурного в том, чтобы торговать человеческою свободой и продавать в рабство свободных людей вместе с их женами и детьми. Оттоны (германские) раздаривали славянские семьи точно стада скота и впервые ввели крепостничество и рабство в земли полабских славян и по всей Померании. Отсюда рабство перешло в Богемию, Польшу и Россию»[17].
Произошло это никак не раньше IX столетия[18]. Как институт чужеземный, противоречащий всему строю славянской жизни, рабство в Чехии было явлением исключительным. Рабами становились только пленники (plennici) и преступники.
«Рабство являлось в Чехии только в виде наказания и не представляло собою особого сословия, как это было у немцев. Чехам вообще было совершенно непонятно немецкое разделение на множество общественных ступеней и в частности разделение рабов на множество разрядов различной ценности»[19].
Рабство в Чехии не только не выделяло несвободных людей в отдельное сословие, не только не было наследственным, но оно даже не было всегда пожизненным. Раб приобретал свободу, если «его принимали в семейную общину, если его допускали к общему очагу». Это ясно из значения слова огнищанин (т. е. допущенный к общему «огнищу»), встречающегося в России и в Чехии. В «Mater Verborum»[20] слово это прямо поясняется так: «cui post servitium accedit libertas» (человек, которому после рабства возвращена свобода[21].
Но даже в этом относительно легком виде рабство просуществовало в Чехии не более трех столетий. Народная совесть не могла с ним помириться. Это видно из того, что в легендах о высокочтимых чешских святых, Св. Войтехе и Св. Вячеславе, предание заставляет их выкупать рабов на свободу. В более поздние времена, в XII столетии, польская королева Юдифь, родом чешская княжна, тоже прославилась своим сострадательным отношением в рабам[22]. Наконец, в 1124 году Владислав I издает такой указ, которым в Чехии рабство прекращается совершенно. Дело в том, что главными владельцами рабов и единственными торговцами ими были евреи. И вот Владислав I издает закон, «чтобы ни один христианин не служил еврею»[23]. Этим самым рабство перестало существовать в Чехии. Характерно, что Козьма, говоря о законе Владислава, называет его лучшим поступком герцога. Не следует думать, что тут играла роль ненависть христиан к евреям, – такое заключение было бы совершенно неверно. В XII веке евреям жилось чрезвычайно хорошо в Чехии, и когда первые крестоносцы по пути в Святую землю хотели испытать свои силы на пражских евреях, епископ пражский не допустил их до этого. Крестоносцы силою хотели окрестить евреев и несогласных избивали. Так было в Венгрии. Но в Праге епископ поставил на вид, что «вера Христова должна распространяться любовью, а не насилием»[24]. Даже полтораста лет спустя, т. е. в самый разгар преследования евреев, Оттокар II издал целый ряд постановлений, которым евреи были совершенно уравнены в правах с христианами.
«Еврей и христианин были равны пред судом; еврейская присяга столько же значила, как и христианская присяга; за убиение еврея так же наказывали, как и за убиение христианина. Оттокар II подтвердил старые привилегии евреев и дал им определенное юридическое положение в государстве, не насилуя их убеждений»[25].
