Руслан Григорьев
Петля Сергея Нестерова
Мы слушали каждый час: в семь, восемь, девять часов, десять, одиннадцать, двенадцать… Ситуация не менялась.
Оперативную, шифрованную телефонную связь с Москвой удалось установить только через военно-морскую базу кораблей. В дивизии и у командующего округом была специальная военная засекреченная связь, но она не состыковывалась с нашей комитетской системой. Так что с родным КГБ СССР я мог связаться только через базу кораблей. Хорошо у меня в команде был особист – моряк Карамышев Саша. Я его и отправил туда дежурным на телефон. Он пытался связаться с Центром весь понедельник, но так ничего и не добился. На пульте Управления никого из руководства не было: ни начальника Управления, ни его замов, никого из ответственных лиц. И нашего куратора, заместителя Председателя Леонида Николаевича, тоже не было. Только дежурный сидел и все. А дежурный, он что? Хоть тот же всезнайка Петров? Сидит и как попка-попугай отвечает, что ничего не знает, никаких указаний не получал, руководство отсутствует.
Пошел второй день – двадцатое августа. Антисоветская, антирусская истерия нагнеталась во всех местных средствах массовой информации. Я был вынужден одного опера определить на радиоэфир и фиксировать в журнале, какие радиостанции чего передают. Другого – посадил перед телевизором, и он записывал, что передают из Москвы. Вроде как два информационщика получилось. Остальные – с личным составом дивизии работали, в чувство их приводили, чтобы офицерами и солдатами себя зря не считали. Ну, а Карамышев по-прежнему круглосуточно сидел на телефоне и добивался связи с Москвой, с руководством Комитета.
Моим замом в группе был Сергей Нестеров – заместитель начальника отделения. Он у нас в Управлении начинал, потом его в Первый главк перевели, в командировке какую-то заразу подцепил, списать хотели, но мы Серегу назад к себе вернули. Да ты его знаешь. Нормальный, боевой офицер. И мы с ним в этот день поехали на разведку, по центру города. Посмотрели на телевидение. Здание напоминало осажденную крепость. Из окон торчат мешки с песком и небритые морды, вооруженные винтовками и автоматами. Вокруг телецентра – огромные грузовики, груженные щебнем. Между колесами у них – «Жигули», в которых сидят женщины и дети. Расчет простой: они считали, что мы будем пытаться захватить Телецентр, как источник информационного зла для нас, и в этом случае без крови, конечно, не обошлось бы. Ну, а прольется кровь, значит: «кровожадные русские, несчастный Запад» и все подобающие при этом слезы и сопли.
А мысли по поводу Телецентра витали, честно говоря, всякие и разные. Степан Васильевич Соколов, про которого я тебе уже говорил, старый вояка, вынашивал такую идею: «Что это они там про нас всякое дерьмо несут, давай мы их с тобой атакуем». Я, в принципе, не возражал, но после разведки, что провели в городе, приехал и говорю: «Степан Васильевич, не пойдет это дело. Они такую систему обороны выстроили, что если пойдем на штурм, без жертв не обойдемся, а там женщины, дети. Нам такая атака больше минусов даст, чем плюсов».
– А что ж нам делать, ручки сложить, что ли? – спрашивает Степан Васильевич. – Они вон уже независимость свою провозгласили.
– Давай, подумаем, – говорю.
Взял карту, смотрю, а у них телевизионная вышка, ретранслирующая сигнал, за городом стоит, километров двенадцать будет.
– Надо вышку взять, – говорю. – Рубильник выключить и не будет никакого телевидения, а они пусть охраняют свой телецентр, как хотят.
И тут еще подкрепление прибыло. Своим ходом по шоссе пришел полк воздушно-десантной дивизии из Пескова. Три машины они потеряли на скользкой дороге, в кюветы завалились. Но тем не менее на своей броне пришли. Улетевшие машины потом вытащили, и они тоже подошли. Местные наших десантников нормально встретили, продукты несли, бойцов кормили.
Командовал подразделением полковник Стрельцов Серега. Хороший такой, боевой офицер, афганец. Мы с ним сразу подружились, общий язык нашли. С их прибытием у нас уже ударная сила была, и мы могли штурмовать чего угодно и кого угодно. По этому поводу Степан Васильевич сразу крылья распушил.
Решили отправить на вышку взвод десантников, три машины. Это – немного, десантников двадцать. Я послал с ними опера своего, Сашку Сосновского, который бывал в таких ситуациях и знал, что к чему прикладывать.
Через 30 минут, как уехали, докладывают: рубильники отключили.
Спрашиваю: «Как прошло?»
«Нормально, – говорят. – Пришли, тут охрана. Правда, из оружия всего один пистолет на двенадцать человек. Они, конечно, все сразу сдались, пистолет отдали. Поднялись мы на лифте. На каком-то там тридцатом этаже вышли, смотрим, валютный бар и четыре проститутки. Мы их вниз, а бармена заставили, как вы приказали, все закрыть, своей печатью опечатать кассу, бар, чтобы к нам претензий потом не было. Он даже поблагодарил нас: «Спасибо, – говорит, – что не ограбили». Каждому десантнику по пачке американских сигарет «Мооре» дал, черные такие.
Вывели мы всех субчиков за территорию, построили в колонну по двое: идите, куда хотите, маршируйте хоть в столицу. Очень они обиделись на нас, эти охранники с проститутками, и говорят: «Может, вы нас хоть подвезете на вашем бронетранспортере?» Ну, мы им, конечно, хрен с редькой показали – пешочком идите, не спеша, и песни пойте. На том и расстались.
Охранение выставили, Владимир Андреевич».
Я их похвалил за грамотные действия и приказал: закрыть все так, чтобы никто на вышку не смог пройти, особенно туда, где пульт управления.
Потом мы со Степаном Васильевичем смотрим: чего бы еще такого сделать? Увидели, что вдоль моря два каких-то ретранслятора идут. Я говорю: «Степан Васильевич, давай и их отключим. Это же связь? Связь. Нам эта связь нужна? Не нужна. Отключаем!»
Послали еще два БТРа: один – на первый ретранслятор, другой – на второй. Ну, где-то, через час–полтора докладывают: отключили и первый, и второй.
В это время раздается звонок в дивизию из правительства: «Ой, ой, ой! У нас телевизоры не работают, это ваши ребята отключили?». Они-то сначала, когда телевидение перестало работать, не поняли, в чем дело. До той поры, пока сводный отряд охранников и проституток «не допилил» до города, а шли они где-то часа два или три, вот только тогда им стало понятно, как их телевидение перестало функционировать. И они, дорогие, звонят комдиву: мол, так и так, хотим сесть за стол переговоров. Ну, что же, думаем: «Переговоры – дело хорошее».
Мы делегировали двух генералов: комдива и заместителя командующего округом. Они поехали на переговоры, в правительство, а мы сидим и ждем, что будет. Часа через два приезжают, довольные такие. Правительство готово пойти на любые уступки, договорились встретиться еще в четыре часа, чтобы сформулировать и передать им наши требования. А меня уже забрало, азарт захватил. Говорю: «А давайте мы им еще одну угрозу сделаем, мы их дерьмом затопим. Я тут нашел по карте подземных коммуникаций, где можно два крантика завинтить под землей. Закроем их, и весь правительственный квартал в дерьме утонет. Он же на горе, наверху стоит, и, если трубы перекрыть, дерьму деваться будет некуда».
Послал на разведку ту же комендантскую роту, не всех конечно. Приходят довольные такие, докладывают: «Все можно сделать, товарищ полковник, ключи у нас, мы их отобрали и теперь владеем всем городским подземельем».
Ты понимаешь, мы могли все что угодно сделать, хоть русских под ружье поставить – им только скажи.
Вот поэтому я и говорю нашим переговорщикам: «Степан Васильевич, вы им втолкуйте: если будут несговорчивые, мы ведь телебашней не ограничимся, дальше пойдем. Сначала в дерьме утопим, потом электроэнергию отключим, потом еще чего-нибудь сделаем. С нами так шутить не надо. Ишь ты! Разбушевались тут, всякие гадости про нас говорите, независимость объявляете».
Надо было деда видеть: довольный, грудь расправил, силу нашу почувствовал. Все время говорил: «Вова, ты мое спасение!».
А в это время из Москвы показывают, что какой-то генерал перешел на сторону восставших. Думаю, что это за генерал такой, предатель какой-то, засранец, расстрелять бы его сразу. А перед этим, девятнадцатого, показывали гэкачэпистов, Янаева… У него руки трясутся, значит что-то не то… Гена – старый воин, огни, воды и медные трубы прошел. Думаю: чего это он так распереживался? Явно что-то нечисто…
А связи с Москвой у нас как не было, так и нет. Вторник, целый вторник, двадцатое число проходит – ничего, никого нет. Какие указания, чего нам делать?
К вечеру звонит начальник соседнего военного округа, потом командующий другим округом. Оказывается, мы ретрансляторы выключили и прервали связь между нашими войсками и соседними округами. Как только мы со Степаном Васильевичем узнали, сразу же включили и все заработало. Перестарались немножко. Бывает, сам понимаешь.
И еще один момент – это относится опять к понедельнику, к девятнадцатому числу, самому началу. Я говорю: «Надо выяснить, где штаб националистической вооруженной организации, боевиков этих, которые нам гадости всякие делают?». Дали задание своим в городе. Прошло часа два, появился человек и сообщил, что в настоящее время штаб-квартира находится по такому-то адресу.
Тогда Степан Васильевич вызывает командира комендантской роты и говорит: «Пошли туда человек пять, машину возьми в дивизии, не надо никаких танков. Пусть придут и всем, кто там будет находиться, дадут по шее, как следует. Окна разбить, мебель переломать, а на главном столе, где начальник их заседает, кучу наложить. Понял?» «Понял, товарищ генерал!».
Правда, замыслу нашего деда, фронтовика, не суждено было сбыться. Когда пришли по адресу, там уже никого не было. Наверное, их кто-то предупредил. Но ты представляешь, как надо было «достать» ветерана, чтобы он такие приказы отдавал? А что? Сам подумай! Он же со своей дивизией их от фашистов освобождал, друзей погибших там хоронил, а они его дерьмом обливают, оккупантом, захватчиком называют! Вот, брат, значит как.
Начиная со второй ночи, мы уже ночевали в казарме, вместе с солдатами срочной службы. Хотя некоторые офицеры шумели: «Что мы тут будем со срочной службой, с солдатами?!». Я им говорю: «Вот что, товарищи офицеры, если хотите нормально жить и работать, делайте, как я вам говорю». Ты знаешь, я оказался прав на сто процентов!
Наша первая опергруппа ничего не придумала лучше, как поселиться в гостинице. Не знаю, что там у них с особистами не заладилось, только после их заезда, на следующее утро, все газеты были в заголовках: «Прибыли московские чекисты!», «Зачем приехали чекисты из Москвы?», «Что будут делать в нашей столице московские чекисты?» За ними тут же установили самое плотное наблюдение, им прохода вообще не было. Так что, всю операцию свели к нулю.
Мы, командиры групп, по телефонам периодически переговаривались между собой, но связь была открытая, поэтому говорили на птичьем языке.
Старшим по всему региону был Саша Ветров. Я ему рассказываю:
– Саша, у меня ситуация более-менее положительно развивается.
– А ты знаешь, – говорит он в ответ, – в Москве-то что творится? Там вообще завал, кто за Союз проигрывают.
– Ну и что, давай отделимся и установим здесь советскую власть – у меня тут все нормально.
Шутка, конечно, хотя не до смеха было.
– А куда нам возвращаться, Володя?
– А, зачем возвращаться? Привезем сюда детей, жен, будем тут жить.
Шутники, понимаешь. А что еще оставалось делать? Ни инструкций, ни приказов. Вообще, непонятно: в какую сторону грести?
В среду, двадцать первого, мы с Серегой Нестеровым опять поехали в город на разведку и решили зайти в нашу контору. Позвонили Холмогорову Федору Ивановичу, первому зампреду местного КГБ, тот вышел на улицу, провел нас к себе. Вот там я в первый раз сам добрался до комитетской спецсвязи. Звоню в Москву. Боже ты мой, начальник Управления на месте!
– Здрасьте, – говорю, – Владислав Петрович, я уже соскучился без вас.
Смотрю, чего-то он на мои шутки не реагирует, грустный такой. Я опять в том же духе.
– У нас тут все нормально: телевышку без всякого шума взяли, телевидение отключили, связь военную, правда, ненароком вырубили, но восстановили, переговоры второй день ведем – все как бы в нашу пользу складывается. Мы договорились вплоть до того, что они президента своего поменяют. Он уйдет в отставку, и будут новые выборы. От независимости своей тоже откажутся. Вот такие положительные, продвинутые переговоры у нас. Я думаю: все это потому, что избалованные они очень, в первый раз хоть какой-то отпор получили, а до этого ничего подобного не было. Здесь ни один партийный товарищ не выступил на митинге, никто не оскалился – без боя, шаг за шагом, сдавали позиции. Какая-то ненормальная ситуация была. Мы всего-навсего телевизор у них отключили, а они уже во всем на попятную идут, а если…
И вдруг начальник Управления перебивает меня и говорит буквально следующее.
– Все, что вы сделали, хорошо, молодцы. А теперь слушай меня. Значит так! Вышку сдать, переговоры прекратить, через три часа у вас будет председательский самолет, всем погрузиться и лететь в Москву. Понятно? Это – приказ!
«Ни хрена себе, – думаю, – полный финиш». Расстроился, сидим у Холмогорова, обсуждаем ситуацию. А одеты мы были, как отдыхающие, вроде в санаторий или дом отдыха приехали, ковбойки, джинсы. Правда, оружие у нас с собой, конечно, было. Я пистолет на заднице спрятал, под брюками. И надо же такому случиться, когда обо всем уже переговорили, стук в дверь и входит Председатель КГБ Республики. А он меня хорошо знал, поскольку я готовил материалы на Коллегию по борьбе с террором. Это была первая такая коллегия и его вместе с еще одним генералом назначили оппонентами. Они должны были и в хвост, и в гриву критиковать выработанное нами решение, чтобы, значит, родилась истина. Они, вроде как критикуют, а союзный Председатель со своим заместителем стоят, как скала, на страже истины. Коллегия на «ура» прошла, вот почему он знал меня, как облупленного.
Увидел меня, удивился слегка или сделал вид, что удивился.
– Владимир Андреевич, здорово! Какими судьбами?
– Да вот, отдыхать приехал.
– А чего же не позвонил, я б тебя встретил.
– Да, – говорю, – у меня Федор Иванович ответственный за отдых, я ведь его лет двадцать знаю, еще с младших оперов.
– Ну, давайте кофейку у меня попьем, – говорит Председатель.
Сели у него на диванчик, сидим, пьем кофе и вдруг чувствую, у меня пистолет вываливается из штанов. Там, оказывается, перетерлась у кобуры лямка, которая ее держит на брюках, и он у меня раз – и вывалился. Хорошо, я сидел в углу дивана и там его задницей в угол вмял. Сижу, все уже встали, прощаются, а я сижу, как кот обделывавшийся, как я могу встать? Потом, когда все стали уходить, кое-как исхитрился, встал и пошел за ними, а сам угол держу, чтобы не видно было пистолета. Думаю: «Это же скандал может быть. Кто же на отдых с оружием ездит?». Но, вроде, ничего, обошлось, никто промашки моей не заметил.
С Холмогоровым договорились, что через три часа он подъедет в аэропорт, а мы к этому времени должны быть уже там.
Вернулись в дивизию, пришел я к Степану Васильевичу, а фронтовик наш, генерал, такой окрыленный, энергичный.
– Владимир Андреевич, мы сейчас выйдем на переговоры, я им еще врежу.
– Степан Васильевич, а у меня команда: возвращаться в Москву.
– Как? Не может быть?
– В Москве, говорят, ситуация очень плохая.
– Да не может этого быть, Володя! Вот только что из Москвы прибыла рота спецназа, прилетели или на поезде приехали, уж не знаю как, но добрались – они же к нам на помощь пришли. У них приказ: развивать все достигнутые нами положительные моменты.
В это время открывается дверь, входит крепко сложенный человечек и представляется: майор такой-то, командир роты спецназа ГРУ.
Спрашиваю:
– Сколько человек?
– 30 спецназовцев.
– А указания какие?
– Указание одно: порвать всех националистов в клочья.
– А у меня, – говорю, – приказ: вышку сдать, переговоры прекратить и сматывать удочки. Вот так, мужики.
– Ничего себе.
Они просто тихо «припухли».
Тут еще приунывший Степан Васильевич добавил:
– Я из Генштаба тоже ничего вразумительного не могу получить. Каждый сам в своем котле варится, а они, крысы штабные, молчат.
Приходит комдив. Как узнал новости, так вообще раскис.
– Чего мы без тебя, Владимир Андреевич, будем делать, вы нас бросаете в самую трудную, можно сказать, решающую минуту. Мы же вон каких успехов добились.
– Ну, хочешь, – говорю, – позвони нашему начальнику Управления и скажи, что он не прав.
– Да чего я буду звонить? Там, наверху, видимо, уже приняли решение.
– То-то и оно, он же не от себя говорил, не просто его правая нога так захотела.
А тут мне еще доложили результаты контроля эфира, и я понял, что все проиграно.
Приехали в аэропорт, у нас же рейс специальный, такого в расписании нет. Пошел я в диспетчерскую. Там сидит мужик пьяный вдупель, и вокруг него штуки три, наверное, сильно поддатых женщин. Празднуют чей-то день рождения. Торт стоит, коньячок недопитый, вот такой праздник души. Я им говорю: «Товарищи женщины, товарищ мужик, вы не знаете, когда тут самолетик должен из Москвы прибыть?» Как же они тогда сказали, «неучтенный», что ли? Какое-то у них слово такое есть, специальное, летное, вроде как неопознанный летающий объект. Вот он это слово и говорит: «Этот что ли, из Москвы?»
– Этот, этот.
– А, он только что вылетел из Внуково и курс у него пока другой.
Ни хрена себе, думаю, так это пока он туда допрет, потом за второй группой и только потом за нами, еще часа три–четыре пройдет, не меньше.
– Ладно, – говорю, – а когда он прилетит, как мы на поле выйдем?
Диспетчер, парень русский, вроде подвести не должен. Пьяный, правда, в сосиску.
– Ты нас на поле выведешь? – спрашиваю.
– А бутылку поставишь?
– Поставлю. Даже две.
– В этом случае, без вопросов, выведу. – А сам еле языком ворочает.
– А ключи где?
Он показывает на ящик.
– Тогда, – говорю, – смотри: ключи никому не давай. Понял?
Он кивает, а понимает или нет, пьяная морда, ни фига не ясно.
Пришел, рассказал все ребятам и говорю:
– Будем ждать самолет и смотреть телевизор, это наш единственный источник информации.
И вот мы три часа сидели и смотрели на экран этого ящика. Выступает министр иностранных дел, фамилия его еще на «К», Козлодоев какой-то. Такую ахинею нес и всем задницу лизал и все такое прочее. Ну, я понял, что дела в Москве не очень хорошие. А Холмогоров, зампред, хоть и обещал, но так и не приехал.
Зато, где-то, наверное, часам к семи вечера подходит ко мне сержант милиции и говорит:
– Вы Владимир Андреевич? Я от Федора Ивановича. Вот ключ, я его у диспетчера взял, сам выведу вас на поле.
Я хоть взбодрился немного.
– Спасибо тебе, дорогой. А то на этого диспетчера надежды никакой.
Сержант – нормальный парень, толковый.
– Чтобы здесь не болтаться, я на втором этаже в комнате милиции буду.
– Хорошо, – говорю, – все понял.
Огляделся. Можешь себе представить, какое зрелище мы представляли: четырнадцать здоровых мужиков, ни одной женщины, с огромными сумками, морды небритые и все трезвые, как стеклышки. Еще те курортники. В аэропорту народу практически нет, все напуганы этим ГКЧП. И мы, конечно, как бельмо на глазу. Я уже говорю своим: «Рассредоточьтесь по залу, где три человека, где четыре, где пять». Но это же, как мертвому припарки, никуда особо не скроешься. Зал маленький. Но, слава Богу, в конце концов, прилетел наш самолет.
Вывел нас сержант на поле, построил я всех в колонну по два, сам, как всегда, замыкающим и бегом марш на самолет. А его далеко, собаки, поставили – метров, наверное, пятьсот или шестьсот от здания аэровокзала. Наверняка, диспетчер пьяный постарался. И вот мы бегом туда со здоровущими сумками, а там оружие, патроны. Все как положено, это же боевой вылет. Загрузились. Смотрим, а самолет полупустой. Спрашиваю: «А где народ-то?». Оказывается, у первой группы какие-то проблемы возникли и самолету сесть не дали. Он покружился над полем и полетел дальше, забрал вторую группу и к нам. Спрашиваю: «А как же Ветров с ребятами, там, что ли, остались?». Потом уже выяснилось, что их поддерживал полк десантуры, и группа выходила на броне аж до самого Пинска. Они на этом еще сутки потеряли и уже оттуда в Москву на поезде приехали. Ну, а мы, когда сели в самолет и наши летчики рассказали, что творится в Москве, сразу поняли: арестовать нас могут прямо в аэропорту, как заговорщиков, гэкачепистов.
В самолете с нами летел генерал Розанов из военной контрразведки. Этот еще там начал выступать по полной: «Я – генерал, начальник…», ну и весь остальной «выпендреж». Я ему говорю: «Вы генерал там, а здесь я командую, я – командир опергруппы». Слава Богу, он не у меня был, а во второй группе. Они потом еще с ним нахлебались.
Знаешь, на все время, пока в командировке были, я ввел «сухой закон». Пока, думаю, боевые действия, пить нельзя. Ну, а когда мы взлетели, у каждого мужика оказалось по одной–две бутылки водки. В командировку же всегда берешь. Закуска тоже нашлась, еще летчики добавили. И мы сзади, в хвосте, накрыли такой обалденный стол, закачаешься. И вот, пока полтора часа летели, мы все эти запасы уничтожили. В веселом таком, приподнятом настроении садимся во Внуково. Я смотрю, значит, в окошко и говорю: «Приготовить оружие! Будут арестовывать, просто так не сдаваться. Понятно? А сейчас ведем наблюдение через иллюминаторы, поглядим, что нам Родина готовит». Смотрим: оцепления, вроде, нет. Стоит наш автобус ПАЗик и еще к трапу самолета подкатывает черная «Волга». Я думаю: «Чей же такой лимузин?».
Оказывается, это генерал Розанов вызвал свою машину. Идет по салону самолета важный такой. Я говорю: «Ребята, расступитесь, дайте генералу пройти». А он весь надутый, все всерьез воспринимает. Не прощаясь, сел в свою «Волгу» и укатил. Говорю командиру второй группы: «Толь, мог бы и тебя пригласить, как-никак вместе были, опять же два начальника». А Толя в сердцах сказал, как отрезал: «Да пошел он, козел!».
Сели мы в наш ПАЗик, все нормально. Даю команду: «Оружие зачехлить!» И покатились понемногу. Доехали до улицы Миклухо-Маклая, до перекрестка, практически до моего дома, и я попросил остановиться. Попрощался с ребятами, с каждым обнялись, и я им, значит, говорю: «Все, больше я вам не командир и каждый может поступать, как считает нужным. А я снимаю свои полномочия». Вышел из автобуса и остановился. Сердце, знаешь, чего-то защемило. Никогда такого со мной не было, даже задохнулся. Дошел до дома пешком. Вокруг ездят милиционеры, но меня ни разу не остановили, хотя время было двенадцать ночи. Тогда ведь в Москве ввели комендантский час. Я шел с большой сумкой, в которой пистолет с патронами валялись, так что можно было бы и пристать. Но обошлось как-то.
А в полдевятого утра двадцать второго я уже поднимался в свой кабинет.
Вот такое, брат, ГКЧП у меня было».
