Руслан Григорьев
Петля Сергея Нестерова
Игорь в ожидании ответной реакции смотрел на своего друга.
– Думаешь, месть? – неуверенно, с большой долей сомнения спросил Нестеров.
– Месть, дорогой, месть. Я в Афгане с этим столкнулся. – Напряжение отпустило и, продолжая рассказ, он становился прежним Гоглидзе, другом молодости пятнадцатилетней выдержки. – Мы чуть ли не каждый день работали с афганцами, задержанными при проведении войсковых операций. Задача стояла простая – понять, кто враг, кто друг, а кто просто так. Фильтрация называется. Проводили встречи, допросы, изучали через агентуру из местных. Однажды под конвоем привели очередную группу. Я проходил мимо и обратил внимание на мужчину лет пятидесяти. Если спросишь, почему, однозначно не отвечу. Одет, как все, тот же халат, чалма, борода, усы – ничего выдающегося. Но что-то очень трудноуловимое отличало его от всей толпы: как сидит, смотрит, держит дистанцию…
– Властность?
– О, точно! Я знал, что ты мне поможешь, дорогой. Совершенно правильно! Так ведут себя люди, привыкшие командовать, нет, неправильно, повелевать другими! Я приказал привести его к себе, стал с ним разговаривать…
– Подожди! – перебил его Нестеров. – Как разговаривать? У тебя же первый турецкий. На английском, что ли?
– Да нет. В нашей группе переводчик был, мы его на сборах в Краснодаре присмотрели. Замечательный парень, кандидат наук, пушту и дари – как родные, он мне и помогал. Работал виртуозно. Вот что, значит, классный перевод – разговорили мы тогда человека! Оказалось, что этот афганец – один из самых богатых людей в стране, миллионер, ведет торговлю коврами по всему миру, имеет магазины в Америке, Европе, нескольких азиатских странах. Проговорили почти два часа и расстались, как я понял, довольные друг другом. Думаю, помогло, что прислушался, о чем говорит мне внутренний голос, и сразу взял уважительный тон по отношению к собеседнику, старшему меня по возрасту.
На следующий день беседу продолжили, я стал его прощупывать по оперативной обстановке на нашем, кандагарском, направлении. Естественно, не мог не назвать Исматулу – одного из главных командиров соединений моджахедов, действующих в районе нашего оперативного обеспечения. И вдруг я увидел, как что-то дрогнуло в его лице, я не знаю, не могу сказать, что именно. Пусть долю секунды, но это было! «Слушай, – говорю переводчику, – поговори с ним сам, без меня, ты сможешь. Узнай, что у него связано с Исматулой». Он так, с некоторым недоумением, посмотрел на меня, потому что не увидел того, что я заметил, но говорить начал, потом дальше, дальше. Смотрю на них, и по лицу переводчика вижу, что вышли они на очень интересную для меня тему. Выясняется: отец Исматулы, к этому времени уже отдавший Аллаху душу, несколько лет назад казнил его родного брата, и он поклялся отомстить за смерть своего родственника. Не один раз пытался рассчитаться сначала с отцом, потом с Исматулой, но все срывалось: отец – генерал, сын – командир полка, слишком много войск и охраны. Особо не надеясь на успех, я предложил объединить наши силы – враг-то общий. В своем красноречии, кажется, превзошел самого себя. Он взял время на раздумье и согласился на следующий день, рассказав, что через неделю Исматула в отдаленном кишлаке играет свадьбу, вот там его и надо брать. Будет только он и охрана. Я провел рекогносцировку, сделал с вертушки панорамные снимки кишлака, вместе с ним разработали план, как силами нашего спецназа захватить Исматулу. Он еще мне своих людей-проводников предложил. Решили, что работать будем тихо, войсковиков задействуем по самому минимуму. Хотелось, конечно, избежать стрельбы, но верилось слабо. Духи почти в каждом доме, значит, под огонь попадут все: старики, женщины, дети. Думаешь, он не понимал этого? Еще как понимал, но шел на все, чтобы уничтожить своего кровника, даже руками неверных. Вот что такое месть, дорогой!
– Взяли Исматулу?
– Какое там! – Игорь в отчаянии махнул рукой. – Пока согласовывали, пока получали санкцию, вся свадьба прошла…
Гоглидзе посмотрел на часы и тихо вскрикнул:
– Серега! Времени почти два!
Они одновременно посмотрели в центр зала: на диванчике, сидя, дремала Любаша, а слева и справа, положив головы ей на колени, крепко спали Олег и Оленька.
– Серый, значит так. Я сейчас на машине отправлю вас в гостиницу, завтра, вернее сегодня, заеду за вами в час дня, а в четыре у нас большой обед, все мои родственники соберутся. Давай, поехали потихоньку.
В гостях. Гори. Проводы
Утром Нестеровы проснулись поздно. Быстренько собрались и побежали на завтрак, боясь опоздать и надеясь только на заботу и помощь ресторанного капитана. У входа в зал, как в почетном карауле, выстроились директор, какая-то женщина, видимо, бухгалтер и главный администратор, что выглядело довольно странно. Директор – тот вообще раньше одиннадцати не приезжал. При виде славного семейства руководители административного аппарата приюта туристов дружно заулыбались, источая радость и приветствие. Злющая и худющая тетка на раздаче тоже оказалась смешливой. Один ресторанный капитан не изменил себе: как был, так и остался веселым, обаятельным и добрым. По недолгому размышлению Сергей пришел к выводу, что сказываются положительные последствия визита Гоглидзе, другого объяснения быть не могло.
До приезда Игоря оставалось три часа – дети влились в компанию местных ребят, с которыми познакомились и подружились чуть ли не с первого дня, а старшие Нестеровы устроились вдалеке в теньке на лавочке, наблюдая за своими чадами.
– Ну, как вчера пообщались? Что-то вы, по-моему, и не пили совсем…
– Да не до того было. Игорь Афган вспомнил, я свои дела… – Сергей отвел взгляд в сторону и замолчал.
– Ты что-то скрываешь от меня, любимый. Не пойму только зачем? – Она все про него знала, догадывалась, просто молчала до поры.
Дальше играть и притворяться, сил не было. Стараясь сглаживать острые моменты, убирая подробности, Сергей рассказал о том, что произошло с ним на дамбе и о версии, которую выдвинул Гоглидзе. Пока говорил, смотрел в какую-то точку на асфальте перед собой, стараясь контролировать себя и не ляпнуть чего-нибудь лишнего – тема и без того была жесткой. Закончив рассказ, он повернулся к ней и замер. Не издав ни звука, с окаменевшим лицом, Люба сидела, откинувшись на спинку скамейки, по щекам катились слезы. Наконец, зажав в себе готовые вырваться рыдания, она заговорила;
– Я знала, что произошло что-то ужасное. Ты пришел тогда ночью взбудораженный, весь на нервах. Сразу лег, а заснуть не можешь. Лежишь, глаза в потолок, молчишь, ничего не рассказываешь и все думаешь-думаешь о чем-то. Успокаивала тебя, как могла, и ты, наконец, уснул, будто провалился. Кричал во сне, кого-то убить хотел. Разбужу, ты проснешься, посмотришь на меня невидящими глазами и опять в забытье. – Закусив губу и сжав свои маленькие кулачки, так что ногти почти до крови впились в ладошки, она коротко всхлипнула. – Господи, как я ненавижу твою ужасную работу! На Дзержинке: ни дня, ни ночи. В командировке то же самое. Олежка больной, дети, как чужие, старики больные. А сколько раз убить тебя могли!? Господи, помоги! – Она плакала тихо и безнадежно, как тогда, после роковой встречи с «Грэгом», потом уцепилась за его руку и сжала ее до боли. – Сереженька, прости меня, милый! Я – слабая женщина, я, наверное, ничего не понимаю. Единственное, что знаю, умрешь ты без нее, проклятой своей работы. Иногда проснусь ночью, хочу понять и не могу. Спрашиваю, как помешанная, кого же ты любишь больше: меня, нас или свою работу? – Слезы потихоньку стали иссякать. – Прости меня, любимый. Я больше не буду. Это так, на секундочку. Не сердишься? – и она улыбнулась со слезами на дрожащих ресницах.
Нестеров сидел оглушенный и растерянный. Чего-чего, а такого он от нее не ожидал. «Надо выходить из ситуации, – твердил он себе. – Не останавливаться, сделать вид, что не заметил. Это нервы, нервы, все пройдет…».
– Прости меня, Любушка. Тогда не хотел говорить и сейчас жалею, что сказал, но сделанного не вернешь. Ты же знаешь, как мало у меня людей, которым веришь, с кем можно посоветоваться и не бояться, что тебя за сумасшедшего примут. – Он увидел, что жена уже взяла себя в руки. – Любовь моя, ты со мною все прошла, все испытала, скажи: неужели Игорь прав и такое возможно?
– Сереженька, ну что ты от меня хочешь? Чем я, неразумная женщина, могу помочь тебе, мой дорогой и самый умный на свете человек? Лучше сам подумай: если сможешь найти другое объяснение, значит, оно и будет правдой. Только я вот еще что хочу сказать. Конечно, новый резидент не подарок, заносчивый, по-моему, человек, но думаю: он прав. Не надо никому рассказывать о том, что произошло там. Не поверят тебе, да и резидента подведешь. А ваши, я знаю, мне говорили, такого не прощают.
В половине первого они пошли одеваться. Игорь приехал за ними в этот раз без водителя. Самые модные в этом сезоне «Жигули» шестой модели белого цвета стояли в ожидании долгожданных пассажиров у парадного входа в гостиницу. Он повез их в Тбилиси. Это был его Тбилиси, его город, который любил и знал Гоглидзе. Игорь привез их на левый скалистый берег Куры к Метехскому храму, который они видели с высоты птичьего полета, когда поднимались по канатной дороге на гору Мтацминда. Потом они оказались в улочках-закоулочках старого города, увидели и узнали, что такое серные бани, оттуда рванули на известный им проспект Руставели и, наконец-то по-настоящему, познакомились с двумя мужиками на постаменте – Чавчавадзе и Церетели, симпатичные и прогрессивные были мужчины. Гоглидзе рассказывал обо всем и вся так, с таким непередаваемым чувством юмора, разбавляя свою речь грузинскими и русскими анекдотами, что увлек даже младших Нестеровых. К тому же, за время экскурсии не обошлось без мороженого, пирожного, вкусностей и сладостей.
К четырем часам они подъехали к особняку, окруженному высоким забором. Все было еще дореволюционной постройки. Как объяснил Гоглидзе, это – дом их дальних родственников, в прошлом известных революционеров и выбрали его потому, что в другом месте трудно собрать всех желающих принять участие в этом празднике. Каком празднике? Ты, мой самый близкий друг, из Москвы отдыхать в Тбилиси приехал, у тебя жена-красавица, дети-артисты, опять же пятница сегодня. Вообще, праздников много.
Собралось, наверное, человек шестьдесят, если не больше. Сергей думал, что среди многих людей он вряд ли встретит знакомого. Родители Гоглидзе были на Кубе, в долгосрочной командировке, а больше он никого и не знал. Он так думал. Оказалось, ошибся. Навстречу, широко распахнув руки, как гора, шел родной дядя Игоря по отцовской линии, теперь декан филологического факультета Тбилисского университета, отец двух замечательных мальчишек-близнецов, выросших, как сказал не отходивший от них ни на шаг Игорь, в прекрасных молодых людей. Он, как родного, обнял Сергея, познакомил с хозяевами большого дома, с незапамятных времен живущих в Тбилиси, представил целую вереницу родственников рода Гоглидзе. Никто не акцентировал на Нестеровых внимания, ни за столом, ни в перерывах, но они всё время чувствовали любовь и ненавязчивую заботу. Дети под небольшой оркестр национальных инструментов устроили танцы и, к всеобщему восторгу, Оленька танцевала вместе с другими девочками. Прекрасный вечер переходил в ночь, и пора было завершать застолье, когда встал старый знакомый Сергея, дядя Игоря.
– Дорогие друзья, дорогие гости! Десять лет назад, нет, – перебил он себя, – слушай, больше! Игорь, я правильно считаю? – Правильно, дядя Мераб! – Я и говорю: пятнадцать лет назад я имел счастье познакомиться с прекрасным молодым человеком по имени Сергей. Не могу сказать, что сейчас он постарел. Нет, что вы! Он стал зрелым, настоящим мужчиной, отцом, воином. Мои дети, Мамука и Арчил, до сих пор помнят приемчики, которым он их научил. – Говорил он чисто, без всякого акцента, не так, как при первой встрече. – Время бежит быстро, мы стареем, они идут вслед за нами, не меняется, Слава Богу, одно – дружба между нашими народами. Я иногда, чтобы не забывали славной истории нашей Родины, читаю студентам строки стихотворения, написанного еще в прошлом веке Акакия Церетели:
«И знали отцы, что последняя ныне
Приносится жертва во имя свободы,
Что станет Христова завета
твердыней
Навеки союз двух великих народов,
Что этот союз нерушимым
пребудет,
«Грузинский и русский народы, вы
братья!
А кто это братство предаст и
забудет,
Достоин позора навек и
проклятья».
Что в Грузии нету безумца такого,
Кто смел бы нарушить союз этот
тесный
Любви и единства и братства
святого,
Украсивших землю росою небесной».
Давайте же хранить заветы наших отцов, дедов и прадедов, беречь и умножать братство грузинского и русского народов, скрепленное кровью, пролитой в боях за свободу и счастье нашей родины!
В гостиницу Нестеровы приехали опять за полночь, а вставать надо было рано – в девять в Гори уходил микроавтобус, который взял на работе Гоглидзе. Божинские почему-то решили ехать отдельно, на своей машине и в рафике было свободно. Дети, каждый по себе, заняли места у окошек, Люба ушла в конец салона, а Игорь с Сергеем сели впереди, напротив друг друга, что б удобнее было разговаривать.
– Игоряха! Как же здорово было вчера. Такое чувство, что мы пришли в гости к своим, а не к твоим родственникам. Слушай! Я никак не могу понять и представить: как все это происходит? В первый раз встречаешь человека, а уже через несколько минут он тебе, как родной. У вас что, секрет какой-то есть?
Гоглидзе рассмеялся.
– Конечно, есть, дорогой! Мой друг сейчас кандидатскую пишет, правда, говорит, что на самом деле докторская будет. Тема, – Игорь поднял указательный палец вверх, – «Грузинское гостеприимство, его роль и значение в мировой культуре». Я одним глазком заглянул в его научные изыскания. Так вот, мой друг Илия утверждает и доказывает, что грузинское гостеприимство – это не один из искуснейших способов принимать гостей, а совершенно уникальное явление – таинство, искусство и философия, основанное на трепетном отношении к гостю, почтении и уважении к нему. Так говорит наука, но я тебе, как сын своего отца, еще другое скажу. – Он чуть подал корпус вперед. – Гость для грузина – это посланец Господа! Слышишь, Господа Бога! Это в крови у нас. «Стумари Гхвтисаа!» – «Гость от Господа!» – мы все с детства слышим эти слова в доме своих родителей… Вот так, дорогой! Ты думаешь, почему столько людей вчера собралось? Я о вашем приезде сказал только дяде Мерабу, которого ты знаешь, и все! Он через час, пока я был на работе, звонит мне и говорит: «Дорогой, родственники спорят друг с другом, кто первым будет принимать у себя московского гостя – лучшего друга нашего Игоря». Я говорю: «Какие споры, какая очередь? Они через два дня уезжают!». Тогда мы и решили собрать всех вместе, что б никого не обидеть. Что происходит с людьми, когда они приходят к нам в гости, садятся за общий стол, мне трудно сказать, я в такой роли не был. Знаю, очень часто бывает так: один вечер проведет с нами уважаемый человек, а дружба остается на всю жизнь. А как говорят люди? Сколько выдумки, юмора, артистизма вкладывают в свои застольные речи. Да что я тебе говорю, сам прекрасно все знаешь. К нам недавно приехала американская делегация общества анонимных алкоголиков. Сенатор возглавлял, клялся, что последние восемнадцать лет капли алкоголя во рту не было. Слушай, тоже нашел куда приехать? Вечером прием. Тамада – начальник отдела внешних сношений Министерства здравоохранения Грузии, большой и талантливый специалист в области налаживания и укрепления международных связей. Он им с медицинской точки зрения, без переводчика на чистом грузинском языке объяснил, что они себе жизнь и здоровье портят. Я тебе скажу: американские алкоголики с пользой провели вечер и все остальное время тоже, пока у нас в гостях были. Правда из общества вышли. А русские, что хуже грузин? Ты помнишь, как вы меня водку учили пить?
Они стали вспоминать давно прошедшие дни, друзей и однокурсников по Высшей школе, и так увлеклись, что, если бы не реплика водителя, не заметили, как въехали в Гори.
Остановились на центральной площади, собственно весь городок, как показалось Сергею, и концентрировался вокруг этого места. Игорь куда-то убежал, вернулся минут через пять и передал их с рук на руки экскурсоводу, женщине лет пятидесяти, с большими, карими, печальными глазами, а сам ушел, как он сказал, по делам. Экскурсия началась с того места, где они находились. Напротив, через площадь стоял памятник Сталину, а за его спиной – довольно большое здание райкома и горисполкома. Слева, в тени деревьев, в глубине парка – домик, в котором провел свое детство Сосо Джугашвили. Божинские и Нестеровы, как гусята за гусыней, пошли за экскурсоводом к музею, дети по дороге стали баловаться, но, переступив порог домика почему-то притихли. Смотреть там особенно было нечего: стол, накрытый белой скатертью, скамейка, зеркало, самовар. Все не просто скромно, а скорее аскетично. Да и откуда у сапожника, отца Сосо, возьмутся деньги на какие-то излишества. Сам музей, где располагались основные экспозиции, начинался с мраморной лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой, в конце которой стоял еще один памятник Иосифу Виссарионовичу. Под монотонный заученный рассказ экскурсовода они переходили от одной экспозиции к другой. Стенд, рассказывающий, как Джугашвили, он же Сталин, уходил от преследований царской охранки, а она его все равно хватала и отправляла в ссылку; весьма скромный рабочий кабинет – от кресла хозяина до стула посетителя; личные вещи – шинель, побитая молью, сапоги, фуражка. Самыми шикарными были подарки от иностранных граждан и государств, которые после вручения сразу сдавались в Гохран, и вагон-пульман, отделанный внутри красным деревом и доставшийся вождю народов «по наследству» от Николая II.
Нестеров слушал экскурсоводшу и что-то его не устраивало. Нет, говорила она правильные вещи, только не вязалось все это с тем, что они изучали по истории КПСС касательно культа личности и ликвидации его последствий. Сергей стал вспоминать, что он сам лично, не из учебников, знает о Сталине.
Во-первых, похороны. В этот день в районе, где они жили, загудели на предприятиях ревуны и остановился весь транспорт – машины, автобусы и троллейбусы встали у обочин. Ребята-малолетки, и он в том числе, поначалу обрадовались, выскочили на шоссе, но кто-то из мужиков закричал на них и они быстренько смылись. Ему тогда только-только пять лет исполнилось. Потом, через три года, в пионерском лагере «Снежинка» под Можайском в одну ночь произошла странная трансформация памятника. Перед столовой на высоком постаменте стояла скульптурная композиция: «Ленин и Сталин в Горках». Вожди сидят на скамейке, в полуобороте друг к другу, нога на ногу и обсуждают нечто насущное. Их было видно почти из любого угла территории. И вот как-то утром шли они с пионерской линейки в столовую и видят, что композицию очень аккуратно и художественно распилили. Сталина убрали, а на его место, чуть продвинув вперед, перед Лениным поставили отдающую салют пионерку, одетую в школьную форму последнего фасона, в фартуке и с галстуком на шее. Скульптура девочки раньше стояла прямо у линейки. Зачем они поменяли Иосифа Виссарионовича на пионерку, никто объяснить не мог. Потом, правда, взрослые говорили о ликвидации последствий какого-то культа личности, но вскользь и неактивно. Еще жена ему рассказывала, как отец в праздники брал ее с собой на демонстрации на Красную площадь и, когда они проходили перед мавзолеем, сажал к себе на плечи и, показывая на трибуну, говорил: «Смотри, дочка, запомни: это товарищ Сталин!». А тесть, как в свое время установили кадровики Управления контрразведки, получил десятку в тридцать втором и половину срока отпахал, прокладывая Байкало-Амурскую магистраль, но большего сталиниста, чем он, Нестеров не знал. Размышления-воспоминания прервал голос Гоглидзе, объявивший, что после осмотра города их ждет обед в ресторане «Интуриста». Предложение было встречено на «ура», так как все уже изрядно проголодались. Вместе с экскурсоводом они быстро обежали город и сели за шикарный, накрытый как для иностранной делегации стол. Кипельно-белые скатерти, накрахмаленные салфетки, хрусталь, фарфор, закуски, вина, коньяк. Гоглидзе, как мог, создавал настроение: шутил, рассказывал всякие побасенки, не трогая города и человека, который родился и рос на этой земле. Никто не мог устоять перед обаянием, дружелюбием и теплотой Игоря, даже Владислав Казимирович растаял. Но облачко грусти перед завтрашним расставанием все равно захватило почти всех, дети и то вели себя намного сдержаннее, чем обычно.
Обратно ехали все тем же порядком, расселись на старые места. Нестеров задумчиво смотрел в окно рафика, хотя за окном ничего интересного не было, к тому же начал накрапывать дождик. Небо и без того не очень светлое совсем посерело, быстро стали собираться сумерки.
– Ты что задумался, дорогой? Тревожит что-то? – Гоглидзе опять уловил настроение своего друга, а Нестеров, собственно, и не собирался от него скрывать причины своего состояния.
– Я вчера рассказал Любе про дамбу, не хотел, но, как черт за язык дернул. Идиот, честное слово! Хотя, может, и к лучшему. Она ведь догадывалась, была уверена, что со мной произошло что-то страшное, смертельно страшное. Знала, но молчала, все в себе держала. Если б ты видел, как она плакала. Да я голову готов себе отрубить за ее слезы. Слушай! – Он еле себя сдерживал. – Ты скажи: им-то, женам нашим, за что все это? Ладно, мы! Знаем, на что идем, для того и служим, в конце концов. А они? Маленькие, хрупкие! Зачем?
Игорь взял его за кисти рук и сжал до боли.
– Успокойся, дорогой, успокойся. Я сам не раз об этом думал, вся жизнь наша с тобой заставляет думать об этом. Помню, в Кандагаре приехала жена к командиру полка. Мужик – красавец, тридцать восемь лет, вся жизнь впереди, а его в тот же день прямо на наш аэродром вертушкой убитым привезли. Как же она рыдала! Я никогда больше ничего подобного не слышал. Ребята говорили, что это причитания по погибшему мужу. Вроде она из Вологды, откуда-то. Сережа, она плачет и рассказывает, как они познакомились, как он ее первый раз за руку взял, как с друзьями знакомил, всю жизнь рассказала. Мне тогда так страшно стало, только подумал, что с Кети будет, если меня убьют. А утром пошли на операцию. Я, как только из БТРа прыгнул на землю у кишлака, где духи засели, и забыл про все. А по-другому как?
В Тбилиси въехали поздним вечером, попрощались с Божинскими и поехали к гостинице. Люба уложила детей, собрала вещи и сидела с ними почти до утра у мангала, где их кормил шашлыками заботливый Сосо.
Долгие проводы – лишние слезы. Началось еще с гостиницы, куда Игорь прислал за Нестеровыми машину. В половину двенадцатого Сергей загрузил вещи в багажник. Стали прощаться с Сосо, ресторанным капитаном, директором гостиницы, горничными, администратором и прочим людом, вышедшим их провожать. Народу набралось много. В это время из-за угла появилась Оленька в сопровождении своего верного четвероногого друга – американского кокера-спаниеля, с которым познакомилась в первый же день. Взаимная любовь у них вспыхнула с первого взгляда. Девочка назвала своего нового друга почему-то Васильком, и забавный веселый пес с удовольствием откликался на эту кличку, беспрекословно выполняя все приказания своей маленькой «хозяйки». Подойдя к машине, Ольга скомандовала своему любимцу: «Сидеть!» и, наклонившись, стала уговаривать его, чтобы не скучал без нее, слушался старших и не очень лаял, когда они поедут на вокзал. Кокер, склонив голову набок, внимательно слушал наставницу, а потом подошел и без стеснения лизнул ее прямо в нос. Наконец все устроились, и машина, прибавляя скорость, пошла к воротам. И тут собака начала скулить, а потом со всей скоростью, на которую была способна, громко лая, бросилась за машиной. Оленька, стоя на коленях на заднем сидении, увидев своего друга, не выдержала, вскинула руки и закричала: «Василек, Василек! Не надо, не надо, останься!». Рыдания, рвущие сердце, и слезы ручьем, каждая с крупную горошину, продолжались почти до вокзала. На перроне их ждали старшие и младшие Божинские и, конечно же, Гоглидзе. Для приличия поговорили ни о чем, но, как ни старались растянуть время, момент расставания все-таки наступил. Люба не смогла сдержаться и всплакнула первой, а жена Божинского, вторя ей, не стесняясь, заплакала в голос, будто прощалась с близкими родственниками.
Под нестройный аккомпанемент женских всхлипов и рыданий Нестеров от всей души по русскому обычаю трижды чмокнулся с Владиславом Казимировичем, а с Игорем обнялся с той же силой, как недавно при встрече.
– Игоряха! Сын своих родителей! Дай слово, что, как приедешь в Москву, сразу позвонишь!
– Даю, дорогой! Сами приезжайте к нам, только надолго, не так, как сейчас. Раз и все! Хорошо?
– Ладно, приедем. Ты когда в Москву?
– В следующем году должен быть.
– Ну, до встречи!
– Давай, дорогой!
Еще раз обнялись, и Нестеров стал подниматься в вагон, хотя в голове невольно крутилось: «Когда мы еще встретимся с тобой, дорогой мой дружище?».
В Гаграх все было замечательно: теплое ласковое море, солнце, набережная, белые зонтики, загорелые отдыхающие – просто сказка! А кормили как? Пограничники, вернее их повара, продуктов не жалели, одной порцией двух человек можно накормить. Дети две трети не могли съесть, и не потому что много, просто в Тбилиси готовили вкуснее. Если б не эта ерунда, лучшего и пожелать нельзя. И все-таки что-то саднило в нестеровской душе, не давало угнездиться чувству покоя и равновесия. Он никак не мог понять причины своего состояния, пока однажды не услышал в номере плывущий из динамиков чарующий голос Нани Брегвадзе:
Расцветай под солнцем, Грузия моя,
Ты судьбу свою вновь обрела.
Не найти в других краях твоих красот,
Без тебя и жизнь мне не мила!
Защемило сердце, и вспомнились семь дней, пролетевших, как одно мгновение, всего-навсего семь дней в Тбилиси…
