Руслан Григорьев
Петля Сергея Нестерова
– Ладно, – нехотя согласился Лебедев, – тебе видней, – и зашуршал бумагами. – Записывай: Кирпичев Григорий Константинович. Телефон нужен? Тогда, пока! Держи хвост пистолетом.
Главврач больницы, мужчина чуть за шестьдесят, высокий, поджарый, энергичный и подвижный, отнесся с полным пониманием и почтением к посетителю, передавшему ему привет от Анатолия Александровича.
– Значит, Ирина Игнатьева? – Прозвучал риторический вопрос, поскольку предмет своего интереса Сергей обозначил сразу. – Вторая терапия, если не ошибаюсь.
Он стал листать справочник, а Нестеров, почувствовав «жареное», спросил:
– У вас много сотрудников в больнице?
– По штатному расписанию триста двадцать восемь. В действительности, конечно, меньше: как и везде, врачей и младшего медперсонала не хватает. – Посмотрев на Сергея, он чуть улыбнулся. – Предупреждая ваш следующий вопрос, сразу скажу, что всех, конечно, не знаю, а фамилия Ирины Борисовны по некоторым причинам у меня на слуху, – листая справочник, он опустил глаза, но, чтобы не показаться невежливым, закончил свою мысль следующей ремаркой: – Вы извините, просто дело это, можно сказать, семейное, не для распространения и вряд ли имеет отношение к цели вашего визита.
– Как знать, Константин Леонидович, как знать? – Нестеров понял, что чутье его не обмануло. – У меня ведь тоже дело семейное. – Главврач удивленно вскинул глаза, а Сергей, отвечая на немой вопрос, продолжил. – Ирина Игнатьева жена нашего сотрудника. Что-то серьезное у них произошло, дело, похоже, к разводу идет, а мы пока не знаем: кто прав, кто виноват…
– Вот как? – искренне удивился Константин Леонидович. – У вас даже такими вещами интересуются? Хотя о чем я говорю, – демонстрируя понимание, он улыбнулся, – ваша ОРГАНИЗАЦИЯ, – он тщательно выговаривал каждую букву, – насколько я знаю, интересуется всем и всеми.
– Не совсем так, но, в общем и целом, правильно. Так что за семейное дело, связанное с Игнатьевой?
– Знаете, Сергей Владимирович, больница – учреждение особенное, со своими правилами игры и жизни. Я не любитель влезать в чужие, тем более интимные дела, но здесь совершенно другой случай. Речь идет о близком мне человеке, сыне моей родной сестры Софьи. – По внешнему виду хозяина кабинета, по тому, как изменилось, стало более строгим и озабоченным его лицо, становилось понятным, что затронутая тема для него болезненна и неприятна. – Он работает здесь, у меня, Сережа Кросовский. Очень способный молодой человек с прекрасным будущем, если, конечно, дров не наломает. До последнего времени все шло хорошо. И вдруг эта Игнатьева! Чем она его приворожила, право слово, не представляю. – Константин Леонидович даже покраснел от досады и обиды за случившееся. – У него ведь жена, ребенок. Знаете, в нашей семье так не принято: жениться, разводиться. О чем он думает и думает ли вообще, я не знаю! Как мальчишка втюрился в эту Игнатьеву, и закрутилось, поехало. Дома ссоры, скандалы. На работе – все кувырком. Хотел поговорить с ним, да и с ней тоже, все откладывал, откладывал, а тут вы как раз… Может, и к лучшему, вам как-то больше с руки…
– Может и так, – подал голос Сергей и подумал, что нивелировать ситуацию в больнице, конечно, не будет, а вот использовать ее в своих интересах, скорее всего, придется. – Вы извините, Константин Леонидович, мне бы побеседовать с Игнатьевой, без свидетелей, конечно. Может, найдется подходящее местечко?
– Да что вы, Сергей Владимирович?! Располагайтесь здесь. Через полчаса в главном корпусе научно-практическая конференция, а мне еще к выступлению подготовиться надо. Я сейчас приглашу Ирину Борисовну, представлю вас и побегу, если не возражаете. Вы не волнуйтесь, беспокоить никто не будет. Лиза, сестра-хозяйка, в коридоре посидит, покараулит. – Он набрал номер внутреннего телефона и попросил, чтобы Игнатьева зашла к нему. – Приятно познакомиться, Сергей Владимирович! Если что, обращайтесь, телефон вы знаете. Понимаю, понимаю, – с шутливой улыбкой он умоляюще поднял руки. – У вас своя медицина, ведомственная. Но мало ли, чего в жизни ни бывает?! Если что, звоните. Всегда к вашим услугам.
Константин Леонидович стал собирать бумаги, необходимые ему к предстоящему научному собранию, а Нестеров остался наедине со своими мыслями.
Интересно, какая она, Ирина Игнатьева? За два года Колиного кураторства встретиться с ней так и не пришлось, фотографий тоже не видел, хотя, судя потому, что рассказал Толя Лебедев, должна быть разбитная крашеная блондинка с пышными формами и пухлыми губками, эдакая Мирлин Монро тучковского разлива. В дверь несильно постучали, и через секунду порог переступила молодая женщина – полная противоположность тому образу, который только что слепил в своем воображении Сергей.
Невысокая, темно-каштановые волосы аккуратно уложены в прическу а-ля Мирей Матьё, лицо почти без косметики, идеальная фигура, большие серые глаза с поволокой. Белый, подчеркивающий фигуру халат, открывающий легкую темно-коричневую юбку и полупрозрачную в мелкий цветочек кофточку, застегнутую до подбородка на все пуговки. От макушки и до пяточек ничего вызывающего, без намеков на вульгарность и пошлость. А вот изюминка, чертовщинка, завлекаловка, что делают женщину интересной, зовущей и привлекательной для мужчин, безусловно, была! Он на себе это почувствовал.
– Здравствуйте, Ирина Борисовна! – главврач был сух и официален. – Проходите, присаживайтесь, пожалуйста, – он указал на стул за маленьким приставным столиком. – Это товарищ из органов, я, собственно, по его просьбе пригласил вас, – лицо Игнатьевой посерело, стерлось и будто застыло. Обращаясь к гостю, с хорошо отработанной дежурно-официальной улыбкой Константин Леонидович добавил: – Вы располагайтесь, Сергей Владимирович! А я по делам. Если что понадобится, Лизе скажите, она все сделает. – Фразу он завершал, закрывая за собой дверь.
Ирина сидела прямо, не поворачиваясь к Нестерову, занявшему кресло хозяина кабинета. Бледное лицо, губы сжаты, взгляд устремлен в одну точку на противоположной стене, спина прямая, руки спрятаны под столом и сцеплены в замок.
«Чего она так занервничала? – пытался понять Сергей. – Подожди-ка. Как там Константин Леонидович сказал: «Товарищ из органов?». – И тут его осенило: «Да она меня за мента принимает! Думает, я из органов внутренних дел. Точно! Испугалась, красавица, что мусора ее разыскали и опять в свои дела тянут».
Молчание становилось тягостным, нужно было начинать разговор.
– Здравствуйте, Ирина Борисовна! Меня зовут Нестеров Сергей Владимирович, я из Комитета государственной безопасности, с работы вашего мужа.
Что-то дрогнуло в ее лице, оцепенение стало проходить, из комка нервов буквально на глазах началось превращение Ирки Крицкой в Ирину Игнатьеву, женщину, уверенную в себе и своих силах. С полуулыбкой она повернулась к Сергею,
– Я знаю вас, Николай много рассказывал… – голос спокойный, ровный.
– Тем лучше, значит, мне не надо объяснять причину своего появления…
– Ну, почему же? – Преодолевая еще сковывающее ее напряжение, она положила руки на стол. – Объясните, если несложно. Я ведь встречалась с вашим товарищем, Александр Петрович, кажется, все ему рассказала. Вы что-то еще хотите услышать?
– Конечно, хочу.
– Что именно?
– Правду.
По всей видимости, Ирину ввели в заблуждение интеллигентные вид и манеры собеседника: она окончательно расслабилась, откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу.
– Какую правду? Колькину, что ль? Так врет он все, а вы ему верите! Хоть бы раз мужиком себя почувствовал, слизняк несчастный. – В голосе звучало презрение и ненависть.
– Послушайте, зачем вы так о человеке, который ничего плохого для вас не сделал? Скорее, наоборот. По-моему, Николай повел себя, как настоящий мужчина…
– Это Игнатьев-то настоящий мужчина? Да что в жизни, что в постели – ни рыба ни мясо ваш Игнатьев. Все самой, своими руками приходится делать, – заметив, что циничный намек покоробил Нестерова, Ирина удовлетворенно улыбнулась. – Вот, вот. Колька рассказывал мне, какой ты правильный да хороший, как жену свою любишь, детей воспитываешь. – Она специально перешла на «ты», чтобы Нестеров знал свое место, знал, с кем дело имеет. – Только вранье это и показуха сплошная! Все вы мужики одинаковые, и нужно вам только одно – потрахаться вволю, что б челюсть сводило. И ты такой же. Скажешь, нет?
Она откровенно издевалась над Сергеем, и это было плохо. Для нее плохо – она не знала Короткова в гневе и Позднякова, прижатого к стене оперативной необходимостью. А именно эти два человека жили сейчас в Нестерове. Он вышел из-за стола и сел перед ней, говорившей без умолку и чувствующей себя в полной безнаказанности. Это была не та женщина, которая робко входила в кабинет главврача больницы. Перед ним сидела наглая, циничная, расчетливая стерва, не имеющая понятий о совести и морали. Не встречая отпора, дамочка окончательно утратила чувство реальности и стала угрожать уже самому Сергею.
– …прежде чем прийти сюда, ты бы сто раз подумал. Я же не только Коленьку твоего с дерьмом смешаю, но и тебя замажу так, что за три года не отмоешься. Такую «телегу» на тебя напишу…
И тут Нестеров зло и резко перебил ее:
– Это тебя Кирпичев научил «телеги» на людей писать?
– Какой Кирпичев? – изменившись в лице, спросила Ирина, надеясь не услышать то, чего боялась больше всего.
Нестеров поманил рукой, приглашая приблизиться, будто шепотом хотел сказать ей что-то важное, и, когда она, как завороженная, привстала и потянулась к нему, он правой рукой снизу схватил ее за подбородок и сжал так, что Игнатьева вскрикнула от боли.
– Ты что, сука, будешь мне тут потерю памяти симулировать? Григория Константиновича, забыла?!
Она замычала что-то невразумительное, и Нестеров с силой оттолкнул ее от себя. Ирина полетела на стул, не удержалась и по инерции упала на пол, завалившись на правый бок. Не успев опомниться, почувствовала нестерпимую боль – заставляя подняться, за волосы тащил этот страшный, ужасный человек. Игнатьева не поняла, как снова оказалась на стуле. Удерживая за волосы, Нестеров запрокинул ей голову и, глядя сверху, злым свистящим шепотом как огненные гвозди, вбивал в её сознание каждое свое слово.
– Забыла, мразь, с кем дело имеешь? Думаешь, все прошло и мхом поросло? Как тебя там, Катина? Хотя по мне так ты больше гадина, чем Катина! У тебя же мозгов не хватает, чтобы понять, что для КГБ нет проблем вытащить из сейфа Кирпичева твою расписку и фотографии во всех интересных положениях. И пока, – Сергей сделал ударение и полсекундную паузу, – все это лежит у нас. Будешь вести себя правильно, материалы останутся без движения, начнешь глупости делать, дергаться – сдадим со всеми потрохами и Кирпичеву с ребятами, и Кросовскому, что б знал, на ком жениться хочет. Понятно тебе?
– Что я должна сделать? – глухо спросила Игнатьева, низко опустив голову.
– Вот бумага, ручка, – и то, и другое Нестеров взял со стола главврача. – Пиши. В правом верхнем углу с большой буквы: «В партийную организацию войсковой части, – дальше цифрами, – 21963, – с новой строки, – от Игнатьевой Ирины Борисовны, проживающей по адресу, – домашний адрес, как в паспорте, по прописке. Написала? Дальше, с красной строки, посередине. Уважаемые товарищи – восклицательный знак. С красной строки: Хочу сделать следующее заявление. С Николаем Сергеевичем Игнатьевым я познакомилась в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, мне было тогда всего девятнадцать лет. Возникло чувство, мне показалось, что я влюбилась в этого молодого человека, и мы поженились. Через год родился сын Виктор. Николай всегда был и остается прекрасным, заботливым и внимательным мужем и отцом, но изменилась моя жизнь. Я встретила человека, которого по-настоящему полюбила и с которым хочу создать новую семью. Николай ни в чем не виноват, это целиком и полностью моя вина. Я не знаю, что со мной произошло, и зачем обвинила его во всем происшедшем, зачем наговорила всякие гадости про него своим родителям. Он совсем не такой. Наверное, хотела себя оправдать. Но сейчас я понимаю, что поступить так, не могу, потому что Николай – прекрасный отец и замечательный человек, достойный хорошего будущего».
Нестеров смотрел, как она старательно под диктовку выводит буквы на бумаге и понимал, что точно также она писала агентурные донесения Кирпичеву – не то, что было на самом деле, а то, что ему было нужно.
– Теперь с красной строки, – продолжил Сергей: «Прошу учесть данное заявление при рассмотрении вопроса о причинах нашего развода. Все мои предыдущие высказывания недействительны. – С красной строки. – С уважением – запятая. – Ниже, подпись. – Рядом, в скобках, фамилия, инициалы и ниже, сегодняшнее число».
Нестеров взял заявление, перечитал, поднял глаза на Ирину, отрешенно и безучастно смотревшую прямо перед собой.
– Еще раз предупреждаю: никаких глупостей! Что-нибудь выкинешь, найду тебя в любой точке земного шара. Поняла? – Игнатьева коротко кивнула. – Разговор наш я записал на спецтехнику, так что ничего исказить ты не сможешь. И последний вопрос: кто отец твоего ребенка?
Ирина подняла голову, посмотрела на него и скривила губы в злой усмешке,
– Не Колька. Больше ничего не скажу.
– Пошла вон, мразь поганая! – Сергей резко встал, и она все поняла…
Дверь без стука закрылась. Нестеров, тяжело переступая, каждое движение давалось с трудом, прошел за стол главврача. Сел, еще раз перечитал заявление Игнатьевой и спрятал его между страниц свежего номера «Литературной газеты». Документ все-таки, материал, а не сплетни нашего двора, внешний вид должен быть аккуратным. Прислушался к себе: победные фанфары молчали, душевное пространство без остатка заполняли черные чувства: от брезгливости до презрения, в том числе и к своей персоне. Что поделаешь, такую работу в белых перчатках не делают. Зато Колька жить будет.
Боль
Информация, как вода, тоже имеет способность утекать. Неведомыми путями в отделе узнали, чьими стараниями Игнатьев остался в строю. Не владея деталями, молодежь сочиняла были-небылицы про «подвиги» Нестерова, преувеличивая в неимоверное количество раз его оперативные возможности, включая в число друзей полковников и генералов из контрразведки. Постепенно история с Игнатьевым стала забываться, но шлейф из слухов и домыслов о высоких связях Нестерова в центральном и периферийном аппаратах контрразведки остался. За советом и помощью и не только по оперативным, но и житейским вопросам к нему стали обращаться сотрудники и, в первую очередь, конечно, молодежь.
Кажется, и сегодняшний день не станет исключением, поскольку уже несколько минут по кабинету нарезает круги Алексей Барсуков, сын большого человека из МИДа. Вместе с папой и мамой, старавшихся везде и во всем создать для единственного долгожданного ребенка комфортные условия, он большую часть своей молодой жизни прожил за рубежом. В силу этих и еще многих других причин Алеша плохо разбирался в реалиях современной жизни, но отличался большой самоуверенностью, не особенно вникая, что есть такие понятия, как деликатность и такт.
Обращаясь ко всем разом, Барсуков рассказывал, как на заправке недалеко от дома залил в бак своих «Жигулей» некачественный бензин. Машина, естественно, сразу стала чихать и кашлять, потеряла в приемистости и скорости. Барсуковские вопросы, что делать и как с этим бороться, остались без ответа и повисли в воздухе – народ знал: стоит только отреагировать, пристанет, как репей, и до вечера не отстанет. Но Алексей не сдавался, ходил от одного сотрудника к другому и расспрашивал: кто, где заправляется, большие там очереди или нет, какое качество бензина, когда лучше приезжать, до обеда или после. Чтобы не приставал и не отрывал от дела, ему прозрачно намекнули, к кому надо обратиться. Нестеров в это время с головой погрузился в изучение дела оперативной разработки, присланного из Киева. Народ в большом кабинете затих, ожидая, что будет – все знали, что Сергей терпеть не мог, когда его без веских оснований отрывали от дела. Не спрашивая разрешения, Барсуков уселся на стул, который стоял вплотную к столу Нестерова.
– Сергей Владимирович, – обратился Алексей веселым, заигрывающим тоном. – Уж вы-то точно знаете, где можно заправиться хорошим бензинчиком. Правда?
Когда Барсуков только направлялся к нему, но еще не садился на стул, Нестеров по привычке, бросив закладку, закрыл дело и перевернул его титульной стороной вниз, а после прозвучавшего вопроса, поднял голову и внимательно всмотрелся в незваного гостя.
– Встать! – жестко прозвучало вместо ответа и, видя, что Алексей от неожиданности не понял, повторил: – Встать! Теперь два шага назад. – Сергей окинул его взглядом с ног до головы. – Тебя не учили, товарищ Барсуков, что подходить к столу оперативного сотрудника, работающего с секретными документами ближе, чем на метр, категорически запрещается? Нет? А от чего, в таком случае, происходят провалы нашей агентуры за рубежом, знаешь? Я тебе скажу: от таких, как ты, в частности, которые ходят и в чужие оперативные дела заглядывают. – Барсуков надоел всем, как горькая редька, и пора было внести изменения в устаревшую конструкцию. – Плохо, очень плохо. Недоработка. Ничего, сейчас мы ликвидируем этот пробел. Как там твоему начальнику, Шестопалову, звонить?
Нестеров потянулся к аппарату оперативной связи, но не успел снять трубку – Барсуков взмолился, как провинившийся школьник:
– Пожалуйста, не надо, Сергей Владимирович! Я все понял! Клянусь, больше не повторится! Никогда не повторится! – Алексей даже руки как в молитве сложил.
– Ладно, – смилостивился Нестеров. – Иди, на первый раз прощаю! – И вдруг «вспомнил»: – А ты зачем приходил, чего хотел?
– Да так, ничего существенного, – зачастил Барсуков.
– Но зачем-то ты приходил?
– Спросить хотел, – голос был робкий, нерешительный.
– Спрашивай, раз прервал рабочий процесс. – Нестеров хоть и закопался в материалах дела, но, по привычке, все, что происходило вокруг, наматывал на подкорку. У него и ответ был готов для Барсукова.
– Сергей Владимирович, а вы не знаете случайно, где можно заправиться, что б в очередях не стоять и бензин нормальный был?
– Почему не знаю, знаю, конечно, – последовала секундная пауза, Барсуков напрягся. – На заправках для машин наружного наблюдения и автотранспорта спецназначения.
– Разве есть такие?
– А ты как думаешь? – ответил Нестеров и заметил, что народ в кабинете вместо того, чтобы работать, с интересом прислушивается. Плохо, конечно, но иногда и разрядка нужна, а то мозги закостенеют. – Представь себе, – продолжил Нестеров. – Работает в городе наружка за объектом, бензин на исходе, ты что, будешь заправляться где попало? А если машина начнет чихать или вообще встанет и объект наблюдения уйдет к чертовой матери? Вот на этот и другие случаи крайней оперативной необходимости и сделали сеть комитетских АЗС. То же самое и с другими машинами спецназначения. Понял теперь?
– Понял, – Барсуков даже лицом просветлел. – А вы сами тоже так заправляетесь?
– Ну-у, – протянул неопределенно Нестеров, не отказываясь и не соглашаясь. – Тебе-то зачем?
– Я тоже так хочу, – загорелся Алексей.
– А ты где живешь?
– Да здесь, недалеко. В Ясенево, Соловьиный проезд.
– Тогда тебе не подойдет.
– Подойдет, подойдет. Заправка где?
– Я знаю только в Медведково, недалеко от своего дома. – Нестерову надо было выходить из всей этой истории.
– Никогда там не был, но ничего, я на карте посмотрю.
«Неужели поедет? – подумал Сергей. – Это ж другой конец города, километров пятьдесят в один конец, если не больше, бензина сожрет, мама дорогая! Но чем черт не шутит, надо, на всякий пожарный, страховочку сделать». Он вспомнил странную заправку, мимо которой каждое утро проезжал на автобусе. На въезде из Отрадного в Медведково у трамвайных путей стояла АЗС на три колонки: дизтопливо, семьдесят шестой и девяносто третий бензин. С трассы к ней вела маленькая пешеходная дорожка, другого прохода, а тем более подъезда не было – вокруг траншея в полметра шириной и глубиной. Рядом с закрытым окошком диспетчера – старый, но еще в приличном состоянии «Москвич». Станция, естественно, не работала.
– А где там, в Медведково, Сергей Владимирович?
– Пересечение Полярной и проезда Шокальского. Если из Отрадного ехать, с правой стороны.
– Ладно, найду, не маленький, – почти с гордостью заявил он. – А там как? По удостоверению бензин отпускают?
– Алексей, ты соображаешь или нет? Удостоверение КГБ! Да у наружки сроду его не было. Чему вас только учат? Нет, конечно! – Сергей сменил гнев на милость. – По паролю.
– Какому паролю? – В дальнем углу кто-то прыснул.
– Ты что, не знаешь? Есть пароль и отзыв. – Нестеров был серьезен, как никогда. – Позывные на каждый день свои.
– А на завтра есть пароль и отзыв?
– Есть, конечно. Ты что, поедешь? С работы будешь отпрашиваться?
– Не-е, я до работы…
«Ничего себе, – подумал Нестеров. – Это же ему в пять утра надо встать, чтобы такие концы отмахать!».
– Тогда подожди. – По городскому телефону на глазах тщательно следившего за его действиями Барсукова он набрал комитетский коммутатор – двести двадцать четыре, стал набирать дальше, и «сбился» – внимание следящего ослабло. Чертыхнувшись, повторил попытку, не добрал одну цифру, но Барсуков не заметил. Нестеров сделал вид, что дождался ответа и заговорил вежливым служебным тоном. – Аппаратная! День добрый! Шестьсот шестьдесят третий на проводе, мой номер городского телефона, последние четыре: сорок восемь, двенадцать. Пароль и отзыв на завтра не подскажете? Актюбинск – Вена?! Спасибо, всего доброго.
Сергей положил трубку и, обращаясь к Алексею, спросил:
– Все понял? – Барсуков радостно закивал головой. – Ты все-таки подумай хорошенько: ехать или нет? Не ближний свет, противоположный конец Москвы…
Но Барсуков со счастливой улыбкой был уже на выходе.
– Ничего, ничего, я пораньше выеду.
В кабинете стояла тишина. Первым подал голос Володя Мацюк, прикомандированный к отделу начальник отделения из Львова.
– Владимирыч! Не очень круто? Он же возьмет и поедет, с него станется. – В голосе тревога и беспокойство за Нестерова. – И куда он с этим паролем? Его ж турнут со всеми позывными…
– Володь, ты заметил: я его отговаривал. Правда, мужики? Может, он еще и передумает…
– Не передумает, – подал голос сотрудник из молодого пополнения. – Я его знаю, учился с ним вместе. Барсуков не передумает…
Разговор прервал вошедший секретарь парторганизации.
– Товарищи коммунисты! Напоминаю: в семнадцать тридцать партсобрание, обсуждение материалов внеочередного пленума ЦК КПСС и Постановления ЦК, – он заглянул в бумажку и прочитал: – «О долговременной программе мелиорирования, повышения эффективности использования мелиорированных земель в целях устойчивого наращивания продовольственного фонда страны». Докладчик – я. Готовьте выступления в прениях.
Дверь закрылась, и наступила тишина, каждый уткнулся в бумаги, переваривая сообщение парторга, особенно озвученную тему, которую сходу и не выговоришь.
В назначенное время в кабинете отсутствующего начальника отдела открылось партийное собрание. Парторг, не мудрствуя лукаво, зачитал выдержки из доклада Председателя Совета Министров и процитировал отдельные положения постановления ЦК, что заняло не более десяти минут. Как все понимали, но не афишировали, уложиться надо было в полчаса, чтобы успеть добежать до остановки служебных автобусов. После доклада, как положено, председательствующий задал традиционный вопрос:
– Кто хочет выступить?
В ответ – молчание.
– Товарищи, попрошу активнее. Сами себя задерживаем.
Но желающих опять не нашлось – трудно все-таки связать задачи ведения политической разведки за рубежом с эффективностью использования мелиорированных земель в целях устойчивого наращивания продовольственного фонда страны. Пауза затягивалась до неприличного. Выручил поднявшийся отец Александр, который в свойственной ему неторопливой манере сказал:
– Секретарь нашей партийной организации достаточно полно представил основные положения доклада Председателя Совета Министров. Считаю, что проведение дискуссий и обсуждений по данному жизненно важному для народного хозяйства страны вопросу излишним и неуместным, – и без остановки продолжил. – Предлагаю: безропотно одобрить постановление нашего Центрального комитета и проголосовать.
Все дружно подняли руки и собрание закрылось. Нестеров хотел остаться поработать, но увлеченный общим людским потоком оказался в автобусе, а потом и в вагоне метро. Он давно не приезжал домой сразу после окончания рабочего дня: то с друзьями отмечали их приезд или отъезд, то складывалась аварийная ситуация и приходилось задерживаться, чтобы подготовить к отправке почту в резидентуру. Хотя, если говорить откровенно, домой не хотелось – любимые женщины так и не смогли найти общего языка, и с каждым днем пропасть между ними становилась все глубже и шире. Он никак не мог понять: в чем кроется главная причина непримиримых противоречий в их отношениях? Ведь каждая любит его по-своему, и каждая желает ему только хорошего. А что здесь хорошего, если вместо улыбок и радости его встречают ежевечерние тихие причитания, жалобы и слезы матери и непробиваемая замкнутость жены. Кто из них прав, кто виноват – разобраться в этих жизненных коллизиях было выше его возможностей. За философскими, житейскими размышлениями Нестеров незаметно для себя приехал на свою родную станцию «Бабушкинская». Поднялся наверх. На автобусной остановке, как всегда в это время, столпотворение, а метрах в пятнадцати – стекляшка с пивом, там народу меньше. Он взял две кружки. После первой, которую выпил залпом, в голову ударило так, будто на голодный желудок стакан водки врезал без закуски. Эту особенность, хмелеть после первой же рюмки, он заметил несколько месяцев назад, но не придавал значения, считая совпадением двух жизненных факторов: усталостью от работы и нервотрепкой дома. Сергей переждал головокружение, на что понадобилась не одна минута, и вторую кружку начал пить не торопясь и без особого удовольствия. За стол попросились двое мужиков рабочей закваски, как оказалось не пустые, а с бутылкой водки. Предложили поддержать компанию, и он не выдержал: согласился на символические пятьдесят грамм. И снова удар, еще сильнее, чем прежде, даже мужики заметили. Чтобы не развезло окончательно, Нестеров, не допив пиво, быстро попрощался, и вышел на улицу. Декабрьский морозец пошел на пользу, и пока ждал автобуса и ехал домой, показалось, что полностью отрезвел. Но как только Сергей открыл дверь и зашел в прихожую, Люба из кухни с Ольгой на коленях, взглянув на него, в отчаянии закричала:
– Господи, опять! Ну, сколько же можно? На этот-то раз что? День рождения, приезд–отъезд, медаль, орден? И опять напился, еле на ногах стоишь…
– Кто напился? Чего ты сразу? Я только две кружки пива выпил…
– Ты это кому-нибудь другому расскажи: две кружки пива?! Еле языком ворочаешь. В зеркало на себя посмотри, на кого ты похож. – Она сняла Ольгу с колен и встала. – Есть будешь? Хотя какая тебе сейчас еда? Ты уже наелся. Вот что. Пока Олег на тренировке, раздевайся и в койку – не хватает, чтобы он еще раз увидел отца в таком виде.
– А мама где? – Сергея качнуло, он схватился за вешалку и чуть не упал вместе с ней. С трудом ворочая языком, повысив голос, все-таки повторил вопрос. – Я спрашиваю: где моя мама?
– Уехала твоя мама к кому-то из родственников. Наслушается от них, как жить надо, вернется и будет меня учить…
– Слушай, Люб! – Он перебил ее и, не раздеваясь, шагнул на кухню. – Ну почему вы не можете жить по-человечески, что вы все время собачитесь, что делите? Меня? А может, хватит? Оставьте меня в покое! Когда же все это кончится? Не могу больше так! Житья от вас нет! Ненавижу! Всех вас ненавижу!
Нестеров не видел себя со стороны. Это был не он, совершенно другой человек. Пьяный, расхристанный, злой, агрессивный, кулаки сжаты так, что косточки побелели, казалось еще секунда, и он ударит ее.
– Папа, папочка, любимый! – высоко и пронзительно закричала Оленька, оказавшаяся между ними. – Не надо! Пожалуйста, не надо!
Сергей остановился, смутно понимая, что происходит. Внезапно он обмяк, ноги не держали, и, если бы не Люба, наверное, завалился бы здесь же, на кухне, в пальто и зимних ботинках. Жена подхватила и еле-еле дотащила его до спальни, уложила на кровать, раздела и накрыла одеялом. Вернулась на кухню, села за стол и заплакала, обняв прильнувшую к ней Ольгу.
Утром следующего дня смутно помнящий вчерашний вечер Нестеров шел по коридору к своему кабинету, внезапно его резко повело в сторону, и он едва удержался на ногах, опершись о стену. Навстречу шли сотрудники соседнего отдела, и один, не стесняясь, громко сказал другому:
– Это надо же так напиться, чтобы еще и на утро хватило!
От стыда заполыхало лицо. В кабинете Сергей сел за стол, разложил документы и сделал вид, что работает, а сам начал вспоминать, анализировать происходившее с ним за последнее время.
Стала ухудшаться речь – не сразу, но медленно и уверенно. Сначала не выговаривал или проглатывал отдельные буквы, теперь, все чаще, хочет и знает, что сказать и вдруг впадает в ступор, не может даже слово произнести, язык не ворочается. С координацией движений плохо, равновесие теряет, шатает, как на палубе корабля. Руки дрожат, почерк испортился, даже расписываться стал с трудом. Все чаще срывается на крик, что на работе, что дома, а с алкоголем – вообще беда. Пятьдесят–сто грамм и готов, а раньше бутылку выпивал и нормально себя чувствовал. Нет, надо что-то делать, дальше так жить нельзя. А что можно сделать? Идти в свою поликлинику – смерть, запишут в карту, век не отмоешься. К Шибанову? Он что, доктор что ли? В памяти всплыл Константин Леонидович Лебединский, главврач больницы, где работала Ирина Игнатьева. Вот кто реально может помочь, тем более сам тогда предлагал.
Главврач был на месте и сразу узнал его по голосу.
– Сергей Владимирович, уважаемый! Воистину, сколько лет, сколько зим! Скажите, вам не икалось периодически все это время? Нет? Я ведь вспоминал вас, дорогой мой товарищ, и не один раз, и всегда только добрым словом.
– Что так, Константин Леонидович? – Нестеров был приятно удивлен.
– А как по-другому?! Ведь Ирина Игнатьева через неделю после разговора с вами ушла от нас. Племянник мой с ней порвал или она с ним, но это не важно, главное, результат – больше они не встречаются. И дома у него все наладилось, живут себе душа в душу, – тут он спохватился. – Да что это я все про свои коврижки, прошу прощения! Я так полагаю, совет мой нужен или помощь?
