Руслан Григорьев
Петля Сергея Нестерова
– Мультики включили сразу, и мужчины, как и просила женщина, сели за дальний от барной стойки столик.
– Серега! А Люба у тебя молодец, девушка с понятием. Моя Кети тоже класс! Знаешь, сколько писаных красавцев, ты не думай, я не оговорился, именно писаных, хотели на ней жениться? Обалдеешь, если скажу! Я всем рога обломал, они все дорогу забыли к ее дому. Я на твою жену смотрю, Кети с Любой очень похожи. Нет, не так, как у Сосо: один – белый, другой – черный. Характерами похожи. Они подружатся, я тебе точно говорю. А что? Обе классные!
– От барной стойки к расположившимся за дальним столиком мужчинам с дежурной улыбкой подошла молодая симпатичная официантка.
– Здравствуйте! Что будете заказывать?
– Подожди, дорогая! Что значит: «Что будете заказывать?». Ты что, первый день здесь работаешь?
– Второй.
– Понятно. Директор здесь? – Гоглидзе спросил таким тоном, что девушка пришла в полное замешательство.
– Здесь! – изменившись в лице, испуганно пролепетала она. – Позвать?
– Конечно! – Официантка дернулась, но Игорь успел ее перехватить, удержав за руку. – Подожди, не торопись. – Он деликатно сократил расстояние, разделявшее их, но руку не отпускал. – Понимаешь, я у него спросить хочу: где он таких красивых девушек берет, а? – Служительница интуристовского кафе, с хорошо выстроенной защитой, уже привыкшая к комплиментам и ухаживаниям, засмущалась, зарделась и потупилась. – Тебя как зовут, красавица?
– Тамара, – тихо сказала она, не поднимая глаз.
– Смотри, имя у тебя какое красивое – Та-ма-ра. – Игорь произнес это слово нараспев по слогам. – Сережа, тебе нравится имя Тамара?
– Очень! – чуть ни икнул Нестеров, невольно вспомнив свои зарубежные гастроли.
– Тамара! Перед тобой мои самые дорогие и любимые гости из Москвы. Ты, в первую очередь, окажи внимание этой замечательной женщине и ее прекрасным детям. Принеси им мороженое всякое и разное: пломбир, крем-брюле, шоколадное… Орехи есть?
– Есть.
– Значит, с орехами и фруктами. И еще нужно вот это все: мармелад, шоколад, пастила, пахлава, любые вкусности! Да что я тебе говорю, ты лучше меня знаешь. А нам? Сереж, ты что будешь? – Нестеров махнул рукой, что означало: «На твое усмотрение!» – Тогда-а, – задумчиво протянул Гоглидзе. – Слушай, хорошая чача есть?
– Извините, у нас валютный бар, – залепетала, оправдываясь, официантка. – Вино, джин, водка, виски…
– Виски, ириски, сосиски… – затянул в отчаянии тонким голоском Гоглидзе и воскликнул, перейдя на баритон: – Он в Тбилиси что, виски приехал кушать, да? Там, где он был, этого виски, как у нас на рынке чачи. Ты чего боишься, красавица? Нет, ты скажи: я тебе что, ОБХСС? Серега, знаешь, у нас больше всего ОБХСС боятся. Я тебе правду говорю. В штаб погранвойск один мужик раз десять звонил, спрашивал Бюро забытых вещей. «Ало! – говорит. – Это Бюро забытых вещей?». – «Нет, вы ошиблись, это другая организация». Он опять звонит и так дня два. Офицеру, который на аппарате сидел, надоело, и в очередной раз он спакойненько, ледяным голосом отвечает: «Нет, это другая организация – отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности МВД Грузии. Старший оперуполномоченный – капитан Габелая. Что желаете сообщить?» И все, как отрезало. Так что, хорошая чача есть? – вернулся он с вопросом к красавице Тамаре. Но ее ответа услышать не успел, поскольку в «содержательный» диалог вторгся громкий мужской голос.
– Для вас, уважаемый Игорь Пантелеймонович, есть все! – Это был упомянутый всуе директор кафе. – Нас предупредили…
– Мы что, знакомы?
– Нет, но нас предупредили…
– Раз вас предупредили, – немного раздраженно отреагировал Гоглидзе, – входную дверь закройте, мы больше никого не ждем, а стол сделайте такой, чтобы мне стыдно не было перед братом, и пусть нас поменьше беспокоят.
– Директор изобразил согласие, всяческую готовность и, взяв за локоть официантку Тамару, стал удаляться в сторону барной стойки, раздраженно и сердито выговаривая ей и диктуя инструкции на будущее. Только теперь Игорь наконец-то получил возможность человеческого общения с закадычным другом прекрасной молодости.
– Серега, дорогой! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. Мне когда ребята позвонили, я ушам своим не поверил. Ты – в Тбилиси, откуда, как? Почему мне не позвонил, а? Откуда Божинский взялся? Он мне сказал, что ты из загранки в отпуск приехал. Ты в Первом главке работаешь? Ты же в контрразведке был. Слушай, тысяча вопросов! – Он слово не давал сказать. – Но какой же ты – молодец! Сам – богатырь! С усами! Жена – красавица, сын, дочь. Твоему сколько? Восемь? – Нестеров только и смог что кивнуть головой. – Ровесник нашему Димке. У меня, как у тебя, тоже наследник есть, продолжатель славного рода, и дочка есть. А я еще девочку хочу. Ты нет? Слушай, Кети приедет, вопрос поставлю. Что смотришь? Не в том смысле, как говорил наш преподаватель криминалистики Поляков: «Вопрос может хоть сто лет стоять!», а в том, что его решать сразу надо. Дети – самое замечательное чудо на свете, и быстро, слушай, получаются. Раз-два, туда-сюда. Оглянуться не успеешь.
– Нестеров смотрел на своего старого друга и видел то, что поначалу не бросилось в глаза. Конечно, это был все тот же переполненный энергией Игорь Гоглидзе, весельчак, балагур, шутник, вот только виски что-то рановато и сильно сединой ударило, и в глазах неизбывная боль засела. Да, Игоряха, помотала тебя жизнь и служба наша. Хотя, с другой стороны, командиром стал, большим начальником. В голосе металл, когда не со своими говоришь, да и люди сразу власть твою чувствуют.
– Игорь! – Нестеров все-таки сумел найти маленькую, на полсекунды паузу. – А что за имя такое необычное у нашего знакомого, Сосо?
– Почему необычное? Если полностью, то – Иосиф, а Сосо – уменьшительное, уважаемое у нас имя, все в Грузии понимают. – Настроение Игоря изменилось, будто печальную струну тронули. – Этот замечательный, очень добрый человек, мой друг, родился в мае сорок шестого, через год после войны, и отец назвал его Иосифом в честь генералиссимуса товарища Сталина. Отец всю войну прошел и в атаку вставал: «За Родину, за Сталина!» Как еще он мог сына назвать? Кстати, – оживился Гоглидзе, – в Гори есть музей Сталина, вам обязательно надо съездить, посмотреть. Ты многое поймешь. От Тбилиси часа полтора-два на машине. Дети не устанут, не успеют, а если что, остановимся, отдохнем. Сегодня – четверг, на пятницу планы определены, – заметив молчаливое удивление Сергея, добавил: – Ты не удивляйся, но завтра весь день расписан, у нас только так. Уезжаете вы в воскресенье, значит, остается суббота. Очень хорошо, я как раз успею все организовать. Божинских возьмем, что б ни дулись. А то он сегодня обиделся, когда я сказал, что теперь вы – мои гости. Украл у него гостей, понимаешь, бессовестно украл. Ты как думаешь: у меня совесть есть? Правильно, конечно есть! Но это же Грузия, здесь за гостя биться надо. Так что, договорились?
– Конечно. Спасибо тебе огромное. – Сергей пристально посмотрел на своего друга. – Иосиф, как я понимаю, твой сослуживец по Афганистану?
– Правильно понимаешь. Про Афган Божинский сказал?! – Это был даже не вопрос, а скорее утверждение. – Что еще поведал тебе уважаемый Владислав Казимирович?
– Говорил, что ты спецкурсы какие-то закончил…
– Какие-то? – возмущенно фыркнул Гоглидзе. – Сам он какой-то! Далеко не всех, я тебе скажу, на эти курсы брали и не каждому предлагали пройти курс обучения с зачислением в спецрезерв КГБ.
В голосе, интонациях были раздражение, недовольство и досада, которые не первый раз слышал Нестеров, когда речь заходила о Божинском. Сергей старался не концентрировать внимание на подобных вещах. Зачем? Наверняка у них по работе столкновения интересов, сложности, чем и объясняется натянутость отношений. К тому же, дух соперничества, стремление быть впереди, на виду, в Комитете только приветствуются, а в некоторых случаях даже культивируются, хотя и становятся зачастую источником трений между прекрасными людьми и талантливыми руководителями. Кстати, отметил для себя Нестеров, вспоминая первую встречу и разговор с Божинским, Владислав Казимирович тоже как-то не особо жалует Гоглидзе.
Продолжая задевшую его тему, Игорь в свойственной ему наступательной манере спросил:
– Ты что-нибудь про КУОС слышал?
– О чем ты говоришь? Меня же дома почти пять лет не было.
– Спросил, потому что это – задумка Первого главного управления, разведки. Вдруг каким-то боком… – Запал, раздражение прошли, и Гоглидзе спокойно смотрел на Сергея, решая для себя, в каких пределах посвящать своего друга в эту тему. – КУОС – это Курсы усовершенствования офицерского состава, подготовка сотрудников КГБ к действиям на территории противника в предвоенный и военный периоды, включая проведение разведывательно-диверсионных операций.
– Спецназ по типу американских «зеленых беретов»?
– Спецназ – да! Но по форме, дорогой, только по форме. А по сути, содержанию – совсем другое. Таких подразделений, как у нас, нигде в мире нет. – Произнеся эти слова, Игорь даже плечи расправил. – Не буду объяснять всех нюансов, но, если коротко, «американские береты» – войсковики, армейцы. Они нацелены, главным образом, на уничтожение физической силы и технических средств противника. Выполнение основной задачи определяет характер и направленность их подготовки. Например, язык предполагаемого противника они изучают всего-навсего три-пять месяцев. Представляешь, какие знания можно дать за три месяца? А наш куосовец, извини за жаргон, – офицер, оперативный сотрудник территориальных органов КГБ, имеет высшее образование и в совершенстве владеет как минимум одним иностранным языком. Плюс два–три года практической работы и комплексная спецподготовка: от минно-взрывного дела до владения всеми видами иностранного и советского огнестрельного и холодного оружия. Так что, куосовец и «зеленый берет» – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Вникаете, товарищ Нестеров? – Вопрос прозвучал с иронией. – Ты знаешь, кого я там встретил практически первым, – продолжил Игорь, – Александра Афанасьевича, вашего начальника курса в Вышке. Захожу в кабинет, чтобы доложиться о прибытии, и оказываюсь в Высшей школе: «Господи! – думаю. – Ты-то откуда здесь?». А он ничего, встал, вышел из-за стола, руку жмет, как старому знакомому. – Игорь улыбнулся, вспомнив встречу с Александром Афанасьевичем. – Вообще через КУОС немало ребят из Вышки прошло. Саню Максимчука помнишь?
– Конечно, мы с ним в одной группе учились.
– Он на предыдущем наборе был, потом еще несколько человек с вашего и нашего курсов. А из преподавателей Вышки Федю Пермякова должен знать, он нам огневую подготовку ставил.
– Да ты что? Подполковник Пермяков? – Сергей не ожидал услышать эту фамилию. – Я помню, как он нам стрельбу с двух рук показывал. Вот класс!
– На КУОСе Федя по-настоящему развернулся. В Вышке, ему что? Скука. Пистолеты Марголина и Макарова, автомат Калашникова. А на курсах: от немецкого парабеллума до американского кольта; автоматы, пулеметы всех систем и народов. Стрельба: стоя, лежа, на спине, животе, коленях, в кувырке, ласточкой. Ты когда-нибудь стрелял ласточкой?
– Это как?
– На одной ноге стоишь, другую поднял, пистолет – в руке, положение тела параллельно полу, и: «Огонь!» – Увидев удивление на лице Сергея, Гоглидзе добавил: – В бою всякое может быть, в том числе и совершенно непредвиденные ситуации. – Он чуть прищурился, что-то припоминая. – У нас марш-броски на двадцать километров с полной боевой практиковались, а в конце – стрельба по движущейся мишени. Прибегаешь в тир, язык на плечо, на столе в разобранном состоянии оружие. Надо собрать, изготовиться к стрельбе, доложиться и открыть огонь. Так, Федя Пермяков к имеющимся составляющим подкидывал парочку лишних. Оружие ты собрал вроде правильно. А эти железки откуда? Стрелять или нет? А если разорвет при выстреле? Он автоматизма добивался и уверенности в своих действиях. Стрельбу ставил всем, даже штангистам, которые по определению курка чувствовать не могли и не должны. Но у него стреляли все и только на хорошо и отлично, к каждому подход имел. Наверное, понимал, что жизни наши спасает. Он же еще в Отечественную мальчишкой в полковой разведке за линию фронта ходил. Федя знает, как никто другой, что каждая пуля в цель должна ложиться. – Игорь откинулся на спинку дивана. – Поверь, нас учат так, что каждый, кто прошел курсы, выполнит задание повышенной сложности в любой точке земного шара. Начиная от вывода из строя пусковой установки стратегической ядерной ракеты и заканчивая проведением встречи с агентом-нелегалом, организацией повстанческого движения среди местного населения, похищением особо важного лица и его дальнейшей переправкой в Советский Союз. Теперь понимаешь, что это за «какие-то курсы», как выразился таварищ Бажинский? – Он съехидничал, до гротеска усилив обычно незаметный акцент. – В декабре семьдесят девятого, когда все закрутилось в Афгане, наши куосовцы первыми штурмовали дворец Амина, тюрьму Пули-Чурхи, другие объекты…
На двух больших подносах директор и красавица Тамара принесли выпивку и закуску. Мадам Нестерову и детей они по первому разряду обслужили еще раньше. Гоглидзе осмотрел каждое блюдо, понюхал чачу в темной бутылке ноль семь из-под вина и удовлетворенно кивнул головой, отпуская вздохнувших с облегчением руководителя инвалютной точки питания и его подчиненную.
– А ты как в Афганистан попал?
– Так всех, кто КУОС прошел, автоматом включали в список резерва на особый период, как командиров разведгрупп спецназа КГБ, и дергали по мере необходимости. На меня предписание об откомандировании пришло в июле восьмидесятого. Нас сначала под Краснодар бросили, на сборы приписного состава, вот там я нашего Сосо и заметил, земляк все-таки. После проверки взял его к себе, так он у меня и оказался, сержант Иосиф Оболадзе, водитель боевой машины пехоты. Мы с ним ни одну сотню километров накрутили. А в самом начале восемьдесят первого БМП подорвался на мине, Сосо получил контузию, и в тяжелейшем состоянии его отправили в Союз. Подлечили, как могли, и дали группу инвалидности. Что ему дальше делать? По специальности, водителем, работать не может, пенсия – копейки. Тут подвернулось местечко в гостинице, у них шашлычника за воровство и пьянство выгнали. А наш Иосиф вообще не пьет, не курит, медицина под страхом смерти запретила, тем более не ворует и шашлык готовит так, что пальчики оближешь – сами в Кандагаре проверяли. Вот мы его на откорм в гостиницу и пристроили, а то, когда из госпиталя вышел, сорок восемь килограммов весил.
Нестеров вспомнил вчерашний тост Сосо, этого душевного, отзывчивого человека, и покраснел от стыда. Значит, только для того, чтобы поддержать и успокоить московского гостя – размазню он всерьез рисковал своим здоровьем? «Тряпка!» – подумал Сергей про себя, добавил еще несколько крепких слов в свой адрес, но признаваться Гоглидзе в содеянном почему-то не стал, смалодушничал, наверное.
– Игоряха, так ты в Кандагаре был?
– А ты думаешь, мы только в Кабуле воевали, – усмехнулся Гоглидзе. – Нет, дорогой. Зона наших действий – весь Афганистан. Что касается непосредственно нашей группы, то после Краснодара нас перебросили в Фергану, где окончательно доукомплектовали, и через короткое время в составе созданного комитетского спецподразделения, воздухом закинули в Афганистан на разные точки. Я в числе первых вместе со своими товарищами оказался в Кандагаре, где размещался тогда ООНовский городок с бассейном, медпунктом и прочим. Мы, конечно, сначала рванули туда, поближе к цивилизации, но руководство решило, что наше присутствие в городке, при такой стесненности ни к чему хорошему не приведет. Поэтому дали команду: размещаться за городом, недалеко от аэродрома, где базировалась наша авиация, там же мотострелковая бригада стояла, располагались всякие объекты, службы, а мы были частью всей этой структуры. Но это уже была пустыня. – Гоглидзе налил в стакан минералки и выпил залпом. – Пыль вездесущая, солнце совершенно неумолимое и ветер «афганец»: с двенадцати до двух, как по расписанию. В полдень пустыня запускала как будто турбину и бросала на тебя сплошной поток мельчайшего, как сухой цемент, едкого, скрипящего на зубах пыльного пороха. Дышать становилось практически невозможно. В эти два часа мы все, кто не занят по службе, скрывались в палатках. В первые дни, как только устроились, лежали еще на раскладушках, двухъярусные койки нам потом поставили. Рядом с моей раскладушкой стояла раскладушка моего друга Мамиа Аласания, между нами – тумбочка, на ней две фотографии: справа – сын Мамии Ираклий, слева – мой Димка. Лежим… и такое чувство было, не ностальгия даже, а что-то еще… Такая тоска в той области, где, говорят, душа находится. Что-то гнетущее, тяжелое, как камень. Все время улетаешь мыслями на родину, и так нестерпимо хочется оказаться там, а не здесь, в этой враждебной постылой пустыне. Лежим, молчим, каждый думает о своем, я что-то расслабился, нервы отпустило, и не заметил, как заснул. Мне снилась моя родная Самтредия… Картина вечернего захода солнца. Оно заходит, огромное, оранжево воспаленное… оно еще не совсем зашло и висит над землей… Это тот час, когда весь скот, который пасут по очереди соседи, возвращается домой. У нас была корова, красивая такая, бежевая, как крепкий чай с молоком. Вот она наелась травы за целый день, напилась досыта и подходит к воротам. Она никуда не уйдет, нет. Она будет стоять у ворот, обозначая свое присутствие негромким, не очень тягучим мычаньем, не тревожным, нет, а, как бы говоря: я здесь, я пришла. Если ты не выйдешь к ней сразу, она повторит свое терпеливо-протяжное «му-у». Но никто на этот ее зов не опаздывал. Калитку первой открывала бабушка; корова знала, куда ей идти, сама становилась в стойло. Обязательная вечерняя дойка… И все это на фоне запаха горелой чаргелы, так в Имерети называют сухие кукурузные стебли, оставшиеся от срезанных с них початков. По осени эти стебли сжигают, и весь воздух в округе насыщается этим неописуемо сладким, вкусным, с легкой горчинкой, запахом… Запахом родины.
Как передать, что я чувствовал этот запах во сне, как наяву, ясно и сильно, и как выразить нестерпимую, слитую с ним тоску? Я проснулся со слезой на щеке. Мамиа, заметив слезу, всполошился: «Что с тобой? Что-то болит?»… Там подхватить какую-нибудь болезнь – обычное дело, потому он спрашивал меня об этом, но он не думал, что мне что-то приснилось. И тогда я ответил ему: «Мне снился запах!»
Игорь замолчал. Мыслями он был там, в том месте и времени, которые навсегда останутся в памяти. Нестеров слушал рассказ своего друга и невольно вспомнил свои недавние тропические бессонные ночи, когда волком хотелось выть от беспросветной тоски по жене, детям и маме. Гоглидзе первым нарушил молчание.
– Ладно, хватит! Что все обо мне и обо мне. Расскажи лучше про себя. Жена, дети – этих своими глазами вижу – здесь все в порядке. Сам как?
– После Вышки распределили в Управление контрразведки, это ты знаешь. Там верой и правдой – четыре года, потом переводом в Первый главк, год отучился еще в одной школе и вперед, на баррикады! Крышу дали немного «худую» – инженер торгпредства, место тоже не без изъянов. Но это все мелочи жизни. Олежка в первый же год тяжело заболел, пришлось отправить в Союз, он только сейчас немного поправился. Ольгу брать мы не решились. Любаня моталась на два дома, концы, сам понимаешь, не маленькие. И так – четыре с половиной года, день в день, последние полтора года – без отпуска. Вот, если вкратце.
– Работать тяжело было?
– Не знаю, Игорь. Не с чем сравнивать, у меня же первая командировка. Климат тяжелый, обстановка в стране – дрянь. Контрразведка работает жестко. Возможности у спецслужб, насколько я понимаю, неограниченные, так что, порой, несладко приходилось, но мы же ребята не пальцем деланные? – Нестеров улыбнулся, но получилось без огонька, невесело.
– Понимаю, – Гоглидзе уловил, что Сергею не хочется, а может и нельзя ему, углубляться в подробности работы. – А жена как?
– Любаша? На ней всё весело: я, дети, хозяйство, родители со всеми болячками и проблемами. И неважно где что происходило – дома или за границей, она успевала везде. В конце командировки, когда меня здорово прижали, на операции со мной ездила, для прикрытия, маскировки. На самом деле, такой же груз тянула, как и все остальные, может даже больше. – Сергей на секунду замолчал, вспомнив, как они прорывались на машине через армейский заслон, и неожиданно даже для самого себя поменял направление своего рассказа. – Знаешь, странная какая-то по жизни трансформация получилась. Я четыре года работал в контрразведке, ловил, можно сказать, шпионов и вдруг сам оказался в этой ипостаси. Трудно описать чувства, которые возникают, когда начинаешь осознавать, что являешься объектом изучения спецслужб. Вернее, конкретного офицера контрразведки, по зернышку собирающего информацию о тебе, твоих вкусах, привычках и образе жизни, способностях, наклонностях, слабостях, наконец. Невольно возникают параллели. Ведь он точно так же, как я раньше, готовит план мероприятий по разработке и изучению твоей персоны. Инструктирует агентуру, работающую по тебе, встречается с людьми, к которым ты проявил интерес. Ему же, как и мне в свое время, надо понять, что с этими персонажами дальше делать: привлекать к сотрудничеству, чтобы подставить своего человека, или официально предупредить о нежелательности контактов с представителем иностранного государства. Он много чего знал обо мне: фотографии, сводки наружного наблюдения, агентурные донесения, справки, ответы на запросы… – Сергей иронично улыбнулся. – Небось, не один десяток раз читал и перечитывал свое богатство. А вот я о нем не знал ничего, ни звания, ни должности, но каким-то образом чувствовал, иногда даже предвидел его шаги. – Нестеров заметил, как внимательно слушает Гоглидзе. – До поры до времени счет был равным. Но однажды он все-таки переиграл меня, вернее думал, что переиграл. Подготовил западню, куда мы влетели со всеми потрохами: я с секретными данными; агент с деньгами и оперативное прикрытие – водитель резидентуры и Люба моя. Если б нас взяли, такой скандал мог быть, только держись! Как мы тогда вырвались, до сих пор понять не могу. Когда все прошло, я стал вспоминать, анализировать произошедшее. Сначала мне показалось, а потом появилась необъяснимая уверенность, что он там был, тот сотрудник контрразведки, который вел мое дело. Он своими глазами видел, что происходило, даже командовал людьми, проводившими операцию по нашему задержанию. – Сергей сцепил пальцы в замок и крепко сжал руки. – Можно, конечно, взять и отмахнуться, сказать: мистика, плод больного воображения, я же в это время лежал на полу джипа, головы поднять не мог. Не знаю, может и так, мне трудно быть объективным, но уверенность, что он был там в этот момент сидит у меня вот здесь. – Он постучал пальцем в висок. – Но потом произошло такое, что я до сих пор не могу понять и объяснить. – Сергей бросил быстрый взгляд на Игоря. – Я не утомил тебя своими рассказами?
– О чем ты говоришь, дорогой? Мне интересно, очень интересно, и как другу, и как профессионалу. Не каждому контрразведчику удается услышать исповедь объекта оперативной разработки, настоящего, достойного противника. Продолжай, дорогой, я весь во внимании.
– С тех событий, о которых я тебе только что сказал, прошло около месяца, до нашего отъезда оставалось меньше недели. Я практически сдал все дела своему сменщику. На очереди был последний, но, пожалуй, самый главный этап. Говоря оперативным языком, передать на связь объекта разработки из числа местных граждан для дальнейшего изучения с целью последующей вербовки. Такая перспектива виделась и мне, и Центру, – с иронией добавил Нестеров. – Неожиданно, уже поздно вечером, вызывает меня мой человек на срочную встречу. Ехать надо на другой конец города. Но делать нечего, погнал, хоть внутренний голос и говорил, что ничего хорошего, кроме плохого, не выйдет. Верный друг и помощник ждал на улице, в дом специально не заходили. Пока гуляли, рассказал, что по полученным от нескольких источников данным, интересующий меня человек, моя перспективная в кавычках разработка, на самом деле – кадровый офицер контрразведки. А передача этого самого объекта запланирована, между прочим, на утро следующего дня. Что делать? Я руки в ноги и к резиденту – ему, в конце концов, решать, знакомить мою замену с сотрудником спецслужб или нет. Поехал короткой, опасной даже в дневное время, дорогой – по дамбе с откосами в три–четыре метра. Там на всем пути две легковушки с трудом разъезжаются. Что делать, пришлось рискнуть – время дорого было. При выезде от места нашей встречи с доверенным, откуда ни возьмись, наружка прицепилась, но как только выехал на дамбу, наблюдение прекратили. Я по газам и вперед, лететь километров восемь. Темень, хоть глаз выколи. Из всего освещения только луна на небе. Не доезжая пару километров до конца дамбы, с противоположной стороны, откуда ни возьмись, врубаются фары, рев мотора и на меня, игнорируя все сигналы «SOS», летит грузовик, тягач-«американец». Соображать что-то, анализировать некогда, в последний момент чудом ушел от столкновения – еле-еле влез в единственный на всей дамбе карман. Грузовик пулей проскочил мимо меня, и тут же встал, как бы в недоумении: куда машина исчезла? А я на своем джипе со скрипом и треском вылез из кармана и встал на трассе. Как только он меня заметил, сразу пошел задним ходом. Здесь, знаешь, и дурак поймет, что его убить хотят.
– Резиденту рассказал?
– Рассказал, сразу как приехал. Только он одним аргументом опроверг все мои доводы. «Ты сам подумай, – говорит, – какой смысл контрразведке убивать тебя сегодня, если завтра ты принесешь им на блюдечке с красной каемочкой свою замену и они еще года три, если не больше, будут водить нас за нос и кормить дезинформацией?». Прав? Конечно, прав и никаких вопросов нет. Значит, или это действия какого-то сумасшедшего, или я сам не в своем уме и надумываю то, чего в действительности нет и быть не может. «А посему, – завершил резидент, – выкинь из башки все свои бредни и молчи в тряпочку, пока на медкомиссию ни отправили, выяснять твою психическую устойчивость и адекватность восприятия действительности». – Сергей всем корпусом повернулся к Гоглидзе. – Но я же чувствовал тогда, а сейчас знаю, понимаешь, ЗНАЮ!!! что меня убить хотели! – Он чуть ни закричал, но вовремя опомнившись, уже тише спросил: – Ты-то веришь мне?
– Верю, дорогой!
– Тогда как все это можно объяснить? Где, в чем здесь логика?
– Объяснения, логика – все есть. Только давай не будем торопиться, сделаем паузу, мне тоже надо кое-что обдумать, сообразить.
Они оба замолчали, каждый думал о своем. Гоглидзе выглядел серьезным и сосредоточенным.
– Скоро будет год, как меня назначили заместителем начальника контрразведки Грузии. Я сейчас самый молодой руководитель такого уровня за всю историю нашей республики, и сделано это, как ты сам понимаешь, не за красивые глаза. За назначением стоят практические результаты, успешные операции, которые проводились, в том числе, под непосредственным контролем центрального аппарата КГБ. Говорю это для того, чтобы ты правильно понял и принял, что сейчас скажу. – Игорь преобразился буквально на глазах: он казался гораздо старше своих лет, говорил и вел себя, как спокойный, грамотный и опытный руководитель. – Задержание гражданина иностранного государства и предъявление ему в той или иной форме обвинения в проведении шпионской деятельности в первую очередь шаг политический, и он не может быть сделан спонтанно, под влиянием сиюминутных конъюнктурных соображений или оперативной необходимости, как ее понимают рядовые оперативные сотрудники. Решение о проведении подобной акции принимается порой задолго до его практической реализации, и спецслужбы, в твоем конкретном случае – контрразведка, лишь исполнитель политической воли руководства государства. О чем это говорит? О степени ответственности работников, реализующих план мероприятий по задержанию объекта разработки с окраской «шпионаж». Я не знаю, как вам удалось уйти от расставленных ими силков, подробности, собственно говоря, мне не нужны, потому что главное – провал действий контрразведки – на лицо. И за этим должна следовать ответственность: и коллективная, и индивидуальная, дисциплинарная и, может быть, уголовная. У меня такой опыт есть, поверь мне. Теперь вернемся немного назад: был или не был оперработник противника на месте не состоявшегося задержания? Это зависит от многих факторов, но, в первую очередь, от характера человека. Я бы, например, обязательно был. Ты, я думаю, тоже не отказался бы посмотреть на своего противника, который до этого момента был для тебя только фантомом. А он что, особенный какой-то? Так что, твои подозрения, предчувствия опираются на подсознательный анализ действий определенного физического лица. Теперь дальше. – Гоглидзе пересел так, чтобы быть лицом к лицу с Нестеровым. – В том, что сотрудника, который вел твое дело, да и не только его, отстранили от работы до завершения служебного расследования, у меня никаких сомнений нет. У него под вопросом находится все: карьера, благополучие, свобода, наконец. Он ищет виноватых в происшедшем и, вероятнее всего, находит источник всех своих бед и несчастий в твоем лице, господин Нестеров. Только ты виноват в случившемся, не он, прошляпивший свою победу, а ты и только ты. Для него это означает одно – отомстить, уничтожить тебя. Именно для этого был разработан вариант с дамбой, где все рассчитано до мелочей, с учетом особенностей твоей психологии и реакции на грозящую опасность. Думаю, он специально довел до твоего сведения информацию о своем коллеге. Расшифровка, скажешь? Да наплевать! Зачем ему чужая победа, которую он готовил своими руками? Зато наживка, что надо! Потому и выманил тебя почти ночью. И еще он знал, заранее рассчитал, какой дорогой ты помчишься назад, а наружку пустил так, для подстраховки. Да и наружка ли это была?
– Мотоциклисты…
– За копейки нанял или родственников поставил, а рации и одной на всех хватит, что б сигнал дать. – Игорь говорил резко, безапелляционно. – За рулем грузовика сидел сам, собственной персоной. Это точно. Во-первых, расширять круг посвященных нельзя, а во-вторых, для этой публики совершить акт возмездия своими руками – самое милое дело. Вот тогда все сходится, есть и логика, и основания.
