Полина Груздева
Чудачка
− Пожалуйста, не приходи больше к нам.
− Почему? – чуть не поперхнулась Людка.
− Понимаешь, ты молодая незамужняя девушка. Вы болтаете с Ларисой, будто и она не замужем. Но это не так. Лариса – семейный человек. После ваших встреч мы с ней не находим взаимопонимания, скандалим. Поэтому я и прошу тебя.
− Не волнуйтесь, Сергей Сергеич! Я не приду! – Людка встала и пошла к двери. Потом оглянулась и отчужденно произнесла: − До свидания! Вам не стоит беспокоиться!
Осадок от этого разговора в душе Людки остался крайне неприятный. Девушка шла по дороге на работу, а в груди у нее все кипело от обиды.
«Значит, я настраиваю Лариску на плохие отношения с мужем. А, может, вы сами, Сергей Сергеич, виноваты? Больно уж вы капризный. То суп с луком есть не можете, то картошка крупно порезана, то чай слишком горяч, − мысленно обращалась она к Пересыпкину. – Может, нужно что-то в себе изменить, а не искать виновных в ваших натянутых отношениях с Лариской?»
Как бы там ни было, но к подруге она больше не приходила. Ушла, как говорят, в работу и поэзию. Областная газета «Советская Бухара» напечатала два стихотворения молодой поэтессы: «Разбуженная степь», «Мы из Караулбазара». Людка взрослела как человек и поэт.
Глава 55
Сердце второкурсницы института имени Губкина снова радостно бьется в груди от одной мысли о Москве. Опять летом скорый мчит девушку по узбекским, казахским, российским неповторимым просторам в столицу СССР.
Но почему после прибытия в главный город большой страны девушку не видно в Москве среди студентов? Ее не отыскать ни в одной аудитории, где идет лекция. Она не спешит пройти проверку своих знаний у требовательных преподавателей.
Никитина решила оставить институт: ну каким она будет инженером, если не даются ей вузовские предметы? В этом она окончательно убедилась на зимней сессии. Так что на летней ей тоже делать нечего. Людка любит литературу. Она хочет писать стихи. Она хочет выбрать филологию. Поэтому путь девушки не обрывается в Москве. Воспользовавшись студенческим отпуском, она едет дальше, на Украину, в далекое село на Одесчине, где живет любимая тетя Мария – родная сестра матери − и где Людка, рабочая, хочет больше узнать о жизни крестьян.
Не странное ли это желание? По крайней мере, ни один из ее знакомых, ни одна из ее подруг – никто до такого бы не додумался и, наверное, не понял бы Людку. Разве только Екатерина нисколько не удивилась бы такому решению дочери: она давно поняла, что все народное, от земли, близко девушке. Не случайно в доме Никитиных в исполнении старшей дочери часто звучит «Отговорила роща золотая», «Течет Волга», «Молодой агроном», «Оренбургский пуховый платок». Да еще Лариска, как свои пять пальцев знающая подругу, только бы сказала: «Идиотка ты, Людка, идиотка! Люди едут летом на курорт отдыхать, а ты в село работать. Что ж, видно, тебе это нужно. Так что действуй». Но никому не сказала сумасбродная девчонка о своей задумке: ни матери, ни подруге.
Видавший виды пазик подкатил к развилке и остановился. Несколько человек вышли из машины. Среди приехавших пассажиров особое внимание людей обратила на себя загорелая крепкая девушка с чемоданом в руке – явно неместная, прибывшая издалека. Еще в авто она спросила, кто едет в село Роскошное. Ответили несколько человек, у которых она поинтересовалась, знают ли они Яценко Марию и не подскажут ли, где женщина живет, на что те ответили утвердительно. И вот теперь, сойдя с подножки автобуса, Людка подхватила багаж и по обочине шоссе, в подсказанном направлении, пошагала к дому на въезде в село.
Повернув в начале улицы от шоссейной дороги влево, дошла до ворот первого дома, вошла в калитку, поставила на землю чемодан и замерла на месте.
− Здравствуйте, дядя Федя! – поприветствовала она худощавого мужчину у колодца, вынимающего на поверхность ведро воды.
Мужчина поставил ведро на опалубку, посмотрел на девушку и, улыбаясь, произнес:
− Це хто ж така?
− Я Людмила, Катина дочь.
− Ну, иды сюды, мамчина донька.
Людка подошла к дядьке, и они обнялись.
− Мария! – глянув в сторону летней кухни, крикнул Федор. – Подывысь, хто до нас завитав!
Из маленького домика вышла невысокого роста светловолосая женщина в платке и фартуке. Людка бросилась к ней.
− Здравствуйте, тетя Маруся! – И крепко ее обняла.
− Людмилка, какими судьбами? – также сжимая девушку в объятиях, радостно сказала Мария.
− Я к вам в гости! Так соскучилась, что не передать.
− Ну, заходи в дом, гостья!
Мария не повела племянницу в летнюю кухню, а открыла дверь в добротный жилой дом, состоящий из пяти комнат и коридора-галереи, объединяющей две маленькие спальни. Выход из коридора налево вел в просторную кухню, направо – в такую же обширную гостиную. Людке предложено было обосноваться в спальне, примыкающей к кухне.
За ужином родственники разговорились.
− Тетя Маруся! А в этом доме я у вас не была.
− Конечно, − ответила та. – В Тарасовке дом продали, в Роскошное переехали. Здесь этот построили, поближе к шоссе.
− А где Мишка, Славка, девчонки? – вспомнила о двоюродных братьях и сестрах гостья.
− Галька и Валька повыходили замуж, в Белгороде живут, − рассказывала Мария, − Славка с женой Зиной плавают на пассажирском судне, а Мишка с моей тезкой Марией здесь, в этом же селе.
− А як вы живэтэ? – подал голос Федор. – Що Катерина з Мыколаем?
− Мама – завскладом, папа – дизелист на буровой. Я работаю лаборанткой по нефти, учусь на инженера в Москве; Валька, Витька и Светка учатся в школе; Сережка, ему четыре года, ходит в детсад.
Мария слушала и восклицала:
− Как быстро летит время! Давно ли ты жила у нас, спала на печке вместе со своими двоюродными братьями и сестрами, а теперь погляди: работница, студентка!
Рассказывать о том, что она решила бросить институт, Людка не стала – неприятная новость.
− А помните, как снимали фасон с моего школьного фартука? Мама одноклассницы решила сшить своей дочери такой же фартук, как у меня. Подруга пригласила меня домой. Ее мама угощала нас вкусным медом, и пока мы с подружкой ели и болтали, женщина по моему переднику делала выкройку. Тот школьный фартук для меня шили вы. Спасибо большое!
− Ну что ты! Когда это было!
− А сейчас вы шьете? Наверное, опять все село обшиваете?
− Шью потроху. Очи вже не те. Приходят люди, просят. Отказываюсь – ображаються.
− Конечно, будут просить. Как хорошо у вас шить получается!
− Научиться жизнь заставила. Соби шила, потим дивчаткам. Так и научилась.
− Тетя Маруся! Вы так интересно говорите! Слова у вас русские вперемешку с украинскими.
− Да, Людочка! Вот так и живу: от своих отстала и других не догнала.
И Людка вмиг почувствовала эту печаль русской женщины.
Из оренбургских степей на Украину увез черноглазый красавец Федор симпатичную кацапку Марию, сменившую фамилию Юрова на украинскую Яценко. Добрая, отзывчивая по натуре светловолосая девушка пришлась по душе родителям хлопца и односельчанам. Усвоила она нравы и обычаи жителей украинских сел, прижилась. Выучила язык, хорошо говорила по-украински. Но с русскоязычными переходила на родной, хотя и вклинивала незаметно для себя слова украинские. Так и общалась с людьми на двух языках, работая в совхозе овощеводом, торгуя на рынке в Белгороде молоком, сыром и маслом, обсуждая с очередной заказчицей фасон платья. Уважали женщину сельчане, величали по имени и отчеству Марией Афанасьевной.
Появлялись один за другим в семье Яценко малютки, подрастали, шли в украинскую школу, становились настоящими украинцами. Мария не возражала. Что русские, что украинцы – никакой разницы: один народ, советский, хоть балакают люди по-разному. Но, очевидно, нет да нет, а заскучает Мария по русской глубинке, по матери и многочисленной родне, по деревенской русской речи. Поэтому так Людке и сказала грустно.
Два дня приходила в себя гостья после длительной дороги: стирала, бродила по огороду и саду, отдыхала. На третий пристала к тетке с просьбой.
− Тетя Мария! Мне бы очень хотелось поработать в колхозе. Поговорите с председателем, чтобы он взял меня на работу.
− Да зачем тебе это? – удивилась женщина. – Ты же целый год работала на своей эстакаде. Отдохни!
− Мне надо! Я хочу узнать, как это быть колхозницей. Пожалуйста, поговорите с председателем. Пусть пошлет меня, куда захочет.
− Чудачка! Действительно, чудачка! Хорошо, я поговорю.
На следующий день они отправились в правление колхоза. Мария вошла в старенькое здание с официальной табличкой на стене, извещающей о его назначении. Людка осталась снаружи. Минут через пятнадцать женщина вышла.
− Тебя приняли в овощеводческую бригаду. Завтра с утра за сапку и на работу.
− Спасибо, тетечка! – радостно засмеялась девушка.
− Ладно! Подывымося, что наработаешь, − добродушно усмехнулась Мария. – Будешь работать в одной бригаде с Мишкиной Марией, колхозница!
Утром, выбрав в сарае тяпку, которую Мария назвала сапкой, подхватив узелок с водой и едой, Людка с теткой зашагали к правлению, откуда колхозницы грузились на машину, доставляющую их в поле.
− Мария! – окликнула тетка невестку, стоящую в группе товарок спиной к подошедшим.
Лицом к ним повернулась молодая женщина лет двадцати пяти с черными широкими бровями, озорными глазами и улыбчивым ртом.
− Знакомься! Это Людмила, моя племянница. Она в вашей бригаде будет работать. Присмотри за ней.
− Здравствуйте! – поприветствовала родственниц женщина. − Не волнуйтесь, мама, я присмотрю.
Подъехала бортовая машина. Колхозницы ловко влезли в кузов, расселись на боковых сидениях. Людка пристроилась рядом с Марией, и грузовик отправился. Сначала он легко бежал по шоссе, затем свернул с нее на проселочную дорогу и закачал, затряс пассажирок.
Новенькая смотрела по сторонам. Ясное солнце на чистом утреннем небе слепило глаза, Людка отворачивалась, но потом продолжала изучать необычный пейзаж. По обеим сторонам дороги тянулись прямоугольные поля, разделенные густыми посадками разного рода деревьев. Растения на полях ей напоминали младенцев: не вошли еще в рост.
Минут через пятнадцать грузовик остановился, высадил у края поля женщин и скрылся за посадкой. Женщины сложили у подножия деревьев узелки, поправили на головах платки. Людка ехала с непокрытой головой, но теперь тоже спрятала волосы под косынку, взяла в руки тяпку и посмотрела на бригадира.
− Жинкы, починаемо з краю! – сказала та и направилась к первому ряду кукурузного поля.
− Люда, ставай рядом зи мною, − шепнула ей Мишина жена, и Людка послушно встала в начале указанной ей грядки. – А тепер дывысь. Треба сапати землю миж рядамы та биля кукурудзяных корчив. – И она показала девушке, как это делать.
Пока колхозницы распределяли ряды, Людка, прижмурив глаза, оглядела поле. Ровные полоски молоденькой кукурузы бежали вдаль и пропадали у горизонта. Длинные листочки всходов качались на ветру. Между рядами и у корней кукурузных ростков нахально зеленели сорняки.
«Так! – подумала Людка. – Будем пропалывать борозды, бороться с вредной травой. Ничего сложного!»
Трудно сказать, была ли эта мысль девчонки бравадой или неоспоримой уверенностью, но за работу она взялась энергично, хотя ничего подобного раньше не делала – не было у них в рабочем поселке нефтяников и газовиков никакого поля.
Солнце щедро льет тепло на землю, греет спины женщин, уверенно продвигающихся вперед и оставляющих за собой рыхлый слой сухой почвы и следы от обуви. Людка устремляет взгляд зорких глаз под каждый кустик кукурузы, очищает «младенцев» от сорняков, затем пропалывает грядку.
Вот колхозницы уже на середине поля. Девушка трудится далеко от них. Она разгибает спину, видит, что отстает от женщин, вновь склоняется над землей и продолжает упорно делать свое дело. Жарко, под косынкой вспотела голова. Но Людка старательно идет по грядке. Разогнувшись в очередной раз, видит, что женщины дружно доходят до конца поля, присаживаются в тени деревьев и смотрят на новенькую. А та добралась только до центра участка.
И здесь девушка замечает, что навстречу ей движется Мария. Молодая женщина ловко орудует тяпкой, и расстояние между сотрудницами быстро сокращается. Наконец они сошлись, и Мария, поглядев на движения Людки, говорит:
− Ни, так не можна працювати. Так ты ничого не заробиш.
− А как надо? – спрашивает вспотевшая Людка.
− Як? Так, як уси: дэ пидгорнула, дэ загорнула, тай пишла, пишла, пишла. Ось як!
− Хорошо, я постараюсь! – обещает Людка и пытается работать быстрее.
Вечером девушка возвращается домой. Она заходит во двор, подходит к двери кухни.
− Тетя Маруся! Я дома! – кричит она.
− Пришла? – Женщина выходит наружу и заботливо смотрит на племянницу. – Понравилось работать?
− Понравилось, − произносит девушка. – Мария помогала.
Тут тетка глянула на тяпку, на которую опирается работница.
− Люда, а сапа-то не моя. А дэ моя?
− Не знаю. Когда после работы садились в машину, скинули тяпки в кучу. Я взяла ту, что осталась последней, − виновато произнесла Людка, глядя на инструмент.
− Вот шельмы! – воскликнула Мария. – Увели сапу! Она такая удобная!
− Я завтра ее поищу! – пыталась успокоить Марию незадачливая колхозница.
− Вряд ли найдешь. Умыкнул кто-то ее, − вздохнула женщина. – Да ладно, что о ней горевать. Умывайся, да идем вэчэряты, трудивныця!
Тяпку Людка так и не нашла: не было ее ни у кого из сельчанок. Да и продержалась в бригаде овощеводов недолго: никак у нее не получалось двигаться по полю быстрее. Что поделаешь? Такой уж была дочь Никитиных: делала все на совесть, даже во вред себе. «Ну как можно не освободить маленький росток от сорняка! – горячо говорила она Марии. − Ведь трава забьет его! Не вырастет большой кукуруза! Плохим будет урожай!» Мишкина жена на эти слова ничего не отвечала и продолжала помогать Людке.
Но, очевидно, женщины не вытерпели и нажаловались председателю на такую помощницу: тянет, мол, бригаду назад, ничего мы с ней не заработаем. Руководитель колхоза не прогнал нерасторопную девушку: молодые руки сейчас очень нужны − идет уборка озимой пшеницы. Поэтому через неделю Никитина получила наряд на ток. Вот пусть там и потрудится гостья из Узбекистана.
Смена места работы любопытную девицу не огорчило совершенно. На ток, значит, на ток. Наоборот, она даже обрадовалась. Ее давно интересовал один вопрос: почему девушки на току плотно укутывают голову платком, повязывают концы вокруг шеи, оставляя открытым только лицо? Это она в кино видела. Теперь у нее есть возможность все выяснить.
Заведующий током, Степан Федорович, жилистый мужчина пятидесяти лет, глянул в бумагу, с которой к нему явилась Людка, подвел ее к кареглазой симпатичной девушке и, обращаясь к той, сказал:
− Милка, оцэ вам з Грышею поповнення у вашу брыгаду «Ух». Покажи дивчыни, що трэба робыты. – И пошел восвояси.
− Як тебе зваты? – обратилась с вопросом к Никитиной Милка.
− Людмила, − ответила Людка.
− Откуда ты? – уже по-русски спросила девушка, услышав русскую речь.
− Я из Узбекистана, племянница Яценко Марии Афанасьевны.
− Решила в наш колхоз вступить или как?
− Я работаю лаборантом на нефтеналивной эстакаде. А здесь хочу познакомиться с жизнью колхозников.
− Значит, познакомиться? Ну что ж, приступай. Вон видишь, машина на ток въехала. Сейчас остановится, и вы с Гришкой возьмете вот эти совки и будете скидывать пшеницу на землю. А я пока погляжу, как у тебя это получается. Гришка! Ты дэ?
− Я тут! – проговорил голый по пояс в закатанных по колено штанах незаметно появившийся откуда-то худощавый парень примерно такого же возраста, что и Людка. – Що такэ?
− Це Людмыла, − представила она Никитину. – Буде працюваты з намы.
Грузовик приблизился и, прорычав напоследок, заглох. Из кабины вылез водитель в клетчатой рубахе и серой кепке. Усмехнувшись, он молча глянул на девушек и парня, открыл боковой борт – облюбованная солнцем пшеница с шелестом посыпалась на землю − и басом проговорил:
− Розвантажуйте, неробы!
− Мыхайло, може це ты нероба? – игриво засмеялась Милка. – Бачу, не поспишаеш на ток. – И скомандовала Людке и Гришке: − Совки взяли? Не стойте столбами, лезьте в грузовик, разгружайте, да буртом чтобы было.
− Буртом – это как? – взобравшись в кузов грузовика и утонув выше колена в зерне, поинтересовалась Людка.
− Длинным холмом, − ответила Милка. – Начинайте! Вперед далеко не бросайте!
Жестяными совками с двумя ручками Людка и Гришка начали проворно скидывать зерно на землю: «Ших, ших» − слышалось девушке, когда она вонзала в золотистый податливый ворох пшеницы незамысловатое орудие труда, поднимала на нем выхваченные из глубины насыпи подвижные зерна и рывком отправляла их к таким же на землю, уже ссыпанным молодыми руками ее и хлопца.
Людка смеялась: работать было здорово! И когда последние порции зерна были сброшены с деревянного настила машины, Гришка прыгнул в бурт. Конечно же, Людка последовала за ним. Погрузившись до пояса в прохладный злак, хлопец и девушка захохотали. Глядя на них, подали голоса и Милка с Михаилом, и полетел над зерновой площадкой задорный смех счастливых тружеников.
Кроме разгрузки машин, поработала Людка до вечера и веятелем: подгребала деревянной лопатой на конвейер зерно, и оно, очищенное от мусора и шелухи, сухим потоком летело на землю, образуя холм. В это время ветром раздувало слетевшую с зерна колючую шелуху, разносило над землей, бросало на тела и в лица веяльщиков. И когда девушка возвращалась на последней машине домой, пошевелиться не могла: жутко кололо все тело. Теперь поняла она, зачем колхозницы на гумне закутывались в платки – худо-бедно защитить себя от всепроникающей пшеничной пыли.
− Тетя Маруся! Есть горячая вода? – быстренько прошагав в густеющих сумерках по двору и заглянув затем в дверь кухни, спросила она.
− А что случилось? – отозвалась женщина.
− Ой, не могу пошевелится: все тело колет.
Женщина засмеялась и подала ей чайник с горячей водой. Людка мгновенно исчезла в холодной бане. Смыв колючую пыль, вздохнула свободно и отправилась ужинать.
− Ну что, сбежишь с тока? – спросила тетка, улыбчиво глядя светло-голубыми добрыми глазами на умытую племянницу, аппетитно поедающую жареную картошку.
− Мабуть, втомилась? – улыбнулся и Федор, нарезая хлеб.
− Нет, конечно! Мне там очень нравится. Подружилась с Милкой и Гришкой. И заведующий Степан Федорович хороший – на нас не кричит, только подсказывает.
− Работай, работай! А в воскресенье в кино пойдем. Я тебя с сельскими ребятами познакомлю, − пообещала тетка.
В клуб все трое пришли незадолго до начала. Людка вошла в зал следом за Марусей и Федором. Тетка и дядька шли по проходу в поисках свободных мест и по пути здоровались со знакомыми. Людка, продвигаясь следом за родственниками, оглядела помещение: небольшое по размеру, с двумя рядами стульев и беленой стеной вместо экрана, оно напомнило ей подобные залы в кино о жизни крестьян. Да и люди выглядели совсем не так, как у нее в поселке: проще, степеннее…
Вспыхнувший в зале свет после окончания фильма поднял с мест зрителей, и те, с любопытством поглядывая на незнакомую девушку, направились неторопливой толпой к выходу.
− Богдан! – Вдруг услышала она хрипловатый голос тетки и посмотрела на парня, к которому та обратилась.
Приятный на вид черноволосый парень подошел ближе.
− Здравствуй, Богдан!
− Здравствуйте, Мария Афанасьевна! – поприветствовал он женщину.
− На танцы пойдешь?
− Да, пойду. А что вы хотели?
− Вот, знакомься, моя племянница Людмила. Проводишь ее? Она здесь никого не знает, недавно приехала. Пусть с вами потанцует.
Парень глянул на засмущавшуюся девушку, улыбнулся и сказал:
− Хорошо, проведу, не переживайте.
Танцевальный пятачок расположился недалеко от клуба. Людка заметила, что он слабо освещен. Молодежь кучковалась на травке у границы округлой утоптанной площадки, громко перекликалась и хохотала. В полутьме парни и девчата узнавали друг друга, окликали по именам, шутили.
На незнакомку сразу обратили внимание, но особо ее не разглядывали, так, бросали косые взгляды. Что касается музыки, то это была в основном популярная советская эстрада, под которую можно было вальсировать. На первый танец гостью пригласил Богдан, потом он подвел ее к девушкам, представил и присоединился к парням. Мужская половина молодежи больше смотрела, чем танцевала. Парами кружились чаще девушки. Людку и те, и другие не приглашали. Еще пару раз она станцевала с Богданом, и они ушли.
Село есть село. Коренное население не очень жалует пришлых, не то что рабочий поселок нефтяников, где часто появляются люди разного возраста, национальности и взглядов на жизнь. Людка для местных была чужой. Конечно же, все – сарафанное радио никто не отменял − уже знали, что в Роскошном появилась русская девка, что ее из бригады овощеводов погнали взашей и что она теперь с Милкой и Гришкой пашет на току – их на танцах не оказалось.
Культурная программа в Роскошном Людке не приглянулась. Она любила яркий свет, зажигательные танцы, речистых парней. Топтание под музыку в полутьме, прогулка по незнакомой грунтовой дороге темными улицами, где редко горели фонари, не впечатлили ее. Ну, рассказала она Богдану немного о себе, он ей тоже сообщил, что работает трактористом. Вот и все. У дома тетки они, попрощавшись, расстались. До самого отъезда на сельские танцульки Людка больше не ходила и с провожатым парнем не виделась.
− Людмила! – как-то заговорила с ней Мария. – В твой выходной едем на море. Надо тебя развлечь, а то только работаешь.
− Я согласна! – обрадовалась Людка, чувствуя, что начинает хандрить.
До Одессы доехали за два часа. Там пересели на трамвай, докативший их до пляжа «Аркадия». На морском побережье нашли свободное место, уселись. Людка радостно вдыхала морской воздух, вспоминала о том, как отдыхала в Артеке, как поступала в Одессе в университет, рассказывала об этом тетке, плюхалась в воду. Мария просто загорала, сидя на песке и подставляя южному солнцу дебелую белоснежную спину.
И недолго-то наслаждались они под ясным небом видом моря, шелестом и прохладой волн, глазели на отдыхающих, но кожа на спине у Маруси обгорела так, что покрылась огромными волдырями. Женщина ходила по подворью полуголая, с накинутым на плечи платком, под которым лечил ожоги гусиный жир.
− Это я во всем виновата, − намазывая домашнее средство на спину тетки, корила себя Людка. – У меня только кожа покраснела, а у вас ужасные раны.
− Не вини себя, − успокаивала племянницу женщина. – Это мне, старой дуре, надо было думать, прежде чем долго сидеть на солнце. Заживет, как на собаке.
Когда пришло время возвращаться Людке домой, ожоги на спине пострадавшей поджили − женщина могла надевать платье. Девушку это радовало, и ее вина в несчастье с морским загаром у тетки не казалась ей уже такой большой. В правлении колхоза Никитина получила зарплату – 47 рублей – и хотела сделать родным, которым она доставила столько беспокойства, какой-нибудь подарок, но Мария категорически воспротивилась. Она сказала, что для них с Федей приезд Людки – уже подарок.
Последние перед отъездом гостьи вечерние посиделки начались с пельменей. Домашнее виноградное вино оживило души, глаза и языки.
− Ну что, племяшка, понравилась колхозная жизнь? – поинтересовалась тетка, подкладывая той на тарелку густую сметану.
Людка, работая вилкой, отвечала:
− Она не такая, как у нас в поселке.
− А яка? – с любопытством глянул на девушку Федор.
− В Москве у ВДНХ я видела памятник «Рабочий и колхозница» скульптора Мухиной. Вы его тоже видели – в самом начале мосфильмовской картины всегда показывают.
− Да, видели. И что? – усмехнулась Мария.
− Там парень и девушка стоят рядом. Они сильные, мускулистые, шагают вперед. Они труженики, но мужчина держит молот, а женщина – серп. То есть, у каждого из них свой труд, а цель одна – чтобы страна жила хорошо. На своей эстакаде я делаю свое дело. Здесь я увидела − конечно, не все, − как работают люди на земле. Раньше только слышала, а теперь увидела и попробовала, что это такое – пропалывать грядки, работать на току. Тяжелый труд! Уважаемый труд! Буду всем об этом рассказывать.
− А люди? Сапу-то мою увели! – засмеялась Мария.
− У нас в Караулбазаре люди – в основном, рабочие. А здесь – сельские. Одеваемся немного по-другому, отдыхаем тоже по-своему. В общем, кому как нравится, так и живем. И это хорошо, что все разные. А насчет сапы… Рабочие тоже такие есть: при случае умыкнут все, что плохо лежит. Главное – быть порядочными людьми, уважать и ценить друг друга. Или любить, как я вас люблю. – Людка вскочила со своего места, крепко обняла и поцеловала Федора и Марию.
Сельская эпопея для девушки из среды нефтяников и газовиков не прошла даром. Действуя по принципу «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», многое поняла она, ко многому важному пришла сама. Труден путь познания, но глубоко плодотворен. Становясь на этот путь − живешь! Скатываешься с него − киснешь всю жизнь тухлым болотом, не принося радости и пользы ни себе, ни кому бы то ни было другому.
Глава 56
6 августа 1969 года Никитиной стукнуло девятнадцать лет. В конце этого же месяца с нефтеналивной эстакады перевели ее на работу оператором на нефтепромысел Шурчи − никто же не знал, что она уже не будущий инженер, никому ведь не сообщила, что, возвращаясь с Украины, без всякого сожаления рассталась с институтом имени Губкина. Теперь она будет обслуживать скважины и качалки. Дело новое, для нее занимательное, поэтому она и не сопротивлялась. Поездила пару месяцев на Шурчи ежедневно, затем ее поставили в смену на Джаркак.
− Людка! Как тебе на Джаркаке? – как-то спросила Екатерина. − Лучше, чем на эстакаде, на Шурчи?
− Мне нравится.
− И чем же?
− Днем на участок приезжает много людей, − говорит дочь. − Прибывшие слесаря, электрики, дневные операторы расходятся и разъезжаются по своим делам, вечером возвращаются в поселок, и я во время своей смены остаюсь главной. Я и водитель с грузовиком – больше никого.
− И что же в этом хорошего?
− Мама, я люблю там работать: объезжать скважины и качалки, набивать сальники у прохудившихся станков, засыпать свежей землей нефтяные пятна, следить за работой перекачивающих нефть в резервуары насосов, делать замеры прихода и сообщать все сведения диспетчеру.
– И тебе не трудно?
− Я это делаю, а в это время глаза видят степь, уши слышат ее звуки, сердце отзывается на явное, тайное и загадочное в ней, и рождаются мои поэтические строчки. Как хорошо, что никто не мешает мне чувствовать, думать и записывать! Одиночество располагает к творчеству. Вот послушай:
Грудь земле разрывают травы,
Чтоб пробиться на белый свет.
Может быть, они и не правы,
Но без боли и жизни нет.
Екатерина смотрит на дочь и не узнает ее. В каждом слове чувствуется любовь к своему нелегкому труду, увлеченность ее молодой души всем, что ее окружает. Неужели это ее дитя, пылкое, страстное, влюбленное в жизнь, еще и стихи такие хорошие пишет?
− Как ты уже выросла! – только и говорит она.
Людка знает: степь только кажется безжизненной, пустой и скучной. Свои секреты она открывает любопытным, ищущим, внимательным, чувствующим, удивляющимся. Безбрежное степное пространство неприметно, исподволь, как скромная особа с ненавязчивой, спрятанной в глубинах ее души прелестью, влюбляет в себя и дарит то, без чего не рождается ни одно произведение искусства – вдохновение. И строчки в ее блокноте рассказывали о тайнах безводной равнины, дышали волнениями юного сердца и удивляли жизненной философией девичьего ума.
Такого декабря Узбекистан еще не знал. Жгучие морозы загоняли людей в помещения, не выдерживала техника.
Утром, в конце Людкиной смены, на Джаркак нагрянул Мурат Ильхамович, начальник участка. В это время Никитина и приехавшие на работу слесаря грелись в операторской.
− Здравствуйте! – поздоровался вошедший в небольшое помещение с клубом морозного пара стройный мужчина и после этого обратился к Людке: − Никитина, ты была сегодня на седьмой?
− Была, − ответила Людка, думая о том, что же могло случиться с этой газовой скважиной.
− Точно была? – строго глядя на оператора, опять спросил начальник.
− Была! – упрямо ответила девушка.
− Поехали! – Мурат Ильхамович вышел на улицу, следом за ним вышла и встревоженная Людка. Они сели в авто и поехали.
Когда машина остановилась у подножия оборудования и затихла, Никитина с ужасом поняла, что злополучная скважина заглохла.
− Ну, что скажешь? Была? – пытался получить правдивый ответ от работницы начальник, стоя над покрытым уже снежной шубой отрезком трубопровода.
− Была! – чуть не плача, продолжила талдычить Людка.
− Понятно! – бросил на ходу мужчина, сел в машину и уехал.
А девушка осталась. Да, она утренний обход сделала, но к одиноко стоящей фонтанной скважине не подходила – понадеялась, что с ней все в порядке. А та замерзла, и теперь ее нужно отогреть. Сгорая со стыда, Людка вернулась в операторскую, выпросила у мужчин спички и вернулась к молчаливой крестовине. После многократных усилий ветошь, зажженная Людкой, отогрела трубу на выходе газа, и скважина снова запела свою привычную песню.
За это нарушение трудовой дисциплины Никитину лишили двадцати процентов ежемесячной премии. Она узнала об этом, когда получила зарплату. Никто ей о наказании не сообщил, но она сразу догадалась, за что ей урезали выплату. Больше подобных казусов с девушкой не случалось.
Этот неприятный эпизод никто из ее сотрудников, кроме нее самой, не вспоминал. Но девушка поняла: взрослая жизнь – это не игрушки. Если тебе доверили ответственное дело, то и относись к нему серьезно.
Работницей Никитина числилась старательной, и за честное и добросовестное отношение к труду уже к Международному женскому дню была награждена ценным подарком.
Глава 57
Весна 1970 года сначала нахохлилась угрожающими тучами, залила надоедливыми дождями степь, поселок, закачала обнаженные ветви деревьев неласковым ветром, но затем скинула мрачный наряд, засияла щедрым весенним солнцем, и земля высохла, задышала успокоенно, ровно.
Отдохнувшая за зиму, накопившая силу и соки, медленно, но уверенно природа занялась своим обычным делом: все, что было можно, щедро покрыла свежей зеленью, усыпала серую поверхность степи недолговременными алыми маками, а затем, к началу лета, самозабвенно натрудившись, приготовилась наслаждаться картинами своих стараний и художества.
Весеннее движение природы всегда приводило Людку в возбужденное состояние, требующее выхода. Вот и теперь она говорила громче, пела душевнее, смеялась заливистее. И потертый поэтический блокнот открывала чаще. И все у нее шло хорошо, но однажды семью потрясло из ряда вон выходящее событие: исчезла Валька. Пошла в магазин и не вернулась. Не пришла вечером, не ночевала, не обнаружилась и утром.