Полина Груздева
Чудачка
Особенный гомон неумолкающих детских голосов, хаотичное движение никем не управляемых юных организмов свидетельствуют об их праздничном возбуждении. В говорливой колышущейся толпе волнуется и Людка. Она в новенькой, будто только из магазина, школьной форме. Ей очень нравится, как она одета.
Тамир Эргашевич, директор, произносит первые приветственные слова, и линейка затихает. После него говорит завуч, Карим Бекмурадович. Он зачитывает приказ о зачислении в школу новых учащихся. Людка слышит свою фамилию и смотрит на Вальку.
Сестренка одета точно так же, как и Людка, в школьную форму, выданную им здесь, в интернате. Накануне вечером старшая сестра помогла ей выгладить платье, фартук и галстук. Теперь Людка с удовольствием смотрит на Вальку: галстук аккуратно повязан, его концы празднично лежат на груди – в пионеры сестру приняли весной, еще в Риштане. Та тоже издалека смотрит на Людку и довольно улыбается. И эта невидимая окружающим родственная связь делает их, участниц важного школьного мероприятия, счастливыми.
Первый призыв колокольчика в новом учебном году – и пульсирующий поток ребячьих тел устремляется в классные комнаты. Людка умащивается на отведенном ей месте, рядом плюхается худощавый мальчишка с непокорными светлыми вихрами, Петька Гордополов. Не глядя на Людку, как бы невзначай, он толкает руку соседки локтем. С недоумением посмотрев на задиру, девочка, нахмурившись, отворачивается, старательно укладывает в стопочку книги и тетради. Она осознает: с соседом по парте ей явно не повезло и большие неприятности от него еще впереди.
Может быть, Петька еще как-нибудь выразил бы свое мальчишеское недовольство соседством новенькой, но в класс вошла красивая черноволосая женщина. Все ученики встали. «Здравствуйте, ребята! – поздоровалась учительница. – Садитесь, пожалуйста!» Это Тамара Ахмедовна, их классный руководитель и учительница по математике. Она жена офицера. Всегда очень модно накрашена и одета. Она девочке очень нравится. Только жаль, что Тамара Ахмедовна посадила ее с Петькой. Ей бы хотелось сидеть с Рахимовым Рашидом, но симпатичного Людке мальчика посадили с Кларой Камаловой, а ей подсунули этого несносного хулигана, вертлявого Петьку. О том, что Петька обижает девочек, одноклассницы сразу предупредили новенькую, а теперь она сама в этом убедилась. «Ну ничего, это мы еще посмотрим, кто кого», – решила Людка и стала слушать учительницу.
Глава 17
Водоворот школьных будней поглотил Людку, и она незаметно для себя нашла в нем свою пристань.
Во-первых, утихомирила Гордополова: хорошенько стукнула его однажды по спине, дав понять, что терпеть его придирки не будет.
Во-вторых, тесно сдружилась с Камаловой Кларой. Эта скромная улыбчивая девочка, готовая делиться конфетами, одеждой, симпатичными мелочами, была на редкость милым человеком. Людку притягивал ее спокойный нрав, ее умение говорить обо всем увлеченно и интересно, играть на пианино. Даже улыбка Клары, во время которой показывался выбивающийся из общего ряда крупных зубов правый клык, Людке нравилась. Этот зуб не портил образ подруги, он только выделял ее из общей массы детей, делал какой-то особенной, запоминающейся.
Незаметно подошел конец первой четверти. Интернат опустел. Основная масса детей отправилась по домам, уехала и Клара, но Людка с Валькой остались в приюте. Родители заранее предупредили, что не приедут и дочерей не заберут: каникул всего пять дней, дорога дальняя, только доберутся до буровой, нужно будет уже возвращаться назад.
Старшая дочь Никитиных понимает, что мать и отец правы, но домой все равно до слез хочется. И пусть Шахпахты – это не многолюдный город с множеством домов, магазинов, бегущих по дорогам машин, кинотеатром, но затерянная в пустыне вышка геологоразведчиков и при ней невзрачный рабочий поселок ей уже дороги и необходимы.
Отвоевывая у жизнерадостного лета день за днем, в городе утвердилась плаксивая осень. В комнате, кроме Людки, никого нет. Девочка смотрит в окно: за ним летит дождь. Капли прилипают к стеклу, прозрачным бисером покрывают весь проем. Некоторые из дождинок срываются и с остановками, будто преодолевая скрытую от Людкиных глаз преграду, струйками сбегают вниз. Девочка долго стоит неподвижно у окна, смотрит на движущиеся капли, на качающиеся за окном ветки акации, на хмурое, неласковое небо. Вид навевает хандру и печальные мысли: из дома давно не было писем. Как родные там поживают?
Печально понаблюдав за осенней мокротой, одиноко поскучав, Людка идет в комнату Вальки. Там сестра и ее подружка играют в куклы, и старшая Никитина, не желая мешать увлекательной игре, направляется в спальню мальчишек. Так получилось, что и здесь, как когда-то в Риштане, в компании ребят она стала своей – правда, не для Петьки Гордополова. В разговоры пацанов никогда не лезла, примкнув к компании, сидела тихо и слушала.
Мальчишки – это совершенно иной народ, чем девчонки. У них свои желания, интересы, дела. И Людка, словно губка, пропитывалась атмосферой их разговоров, насыщалась какими-то техническими и научными сведениями, заряжалась пацанячьим стремлением быть сильными, выносливыми, мужественными. Так уж выходило, что при Людке мальчишки не демонстрировали нецензурщиной взрослость, а соблюдали некую мужскую пристойность и деликатность. Поэтому ей с ними было спокойно и нескучно.
Дверь в спальню мальчишек была полуоткрыта. Непогода не позволяла им, как и Людке, бегать на улице. Они о чем-то спорили.
– Нет, пацаны, «Орленок» лучше, серьезный велик, – услышала Людка крепкий голос Степанова Кости. – Видел такой у Касымова Тамира. Пацан в нашем подъезде живет.
Войдя в комнату, Людка поприветствовала друзей и села на свободную койку. Мальчишки бросили на девчонку беглый взгляд, ответили, и разговор потек в прежнем русле.
– Гонять на нем что надо! – продолжал восхищенно Костя, выражая свое отношение к транспортной новинке сиянием больших серых глаз. – Дал Тамир катнуться один раз.
– И чо? Чем лучше? Мой «Школьник» хоть и облезлый, но не подведет: надежный, я на нем по всем дорогам ношусь, – парировал в ответ Курбанкулов Данияр, по орлиному глядя на друзей и сжимая в руках какой-то журнал.
– Надежный, не спорю, но диаметр колеса у «Орленка» больше, рама прямая. Взрослый велик, – убеждал Костя, демонстрируя руками форму колеса и рамы велосипеда.
– У моего «Школьника» руль высокий, седло мягкое, вертится, поставишь, как надо. И багажник задний есть, – не сдавался Данияр, глядя горящим взглядом на сидящих в отдалении Завьялова Махмуда и Крапивина Олега, будто пытаясь и их убедить в прекрасных качествах своего двухколесного товарища.
– Ладно, Данияр, на «Орленке» багажник тоже есть, – дружески бросил поднявшийся со своего места Махмуд и, подойдя к товарищу, легонько ткнув кулаком в его костлявое плечо, приземлился рядом.
– И правда, пацаны, – примиряюще засмеялся пухлыми розовыми губами Олег, – ну чего вы завелись? Было бы на чем рулить. Вот у меня тоже, как и у Кости, вообще велика нет. Ничего! Дружбаны выручают.
Мальчишки продолжали спорить, а Людке в это время подумалось о Лене. Этот парень не учился в интернате. Он был из городских, на год старше своих друзей, приходил в приют на выходных и на каникулах, приносил с собой гитару.
Людке нравилось смотреть на движения длинных Ленькиных пальцев, перебирающих натянутые струны, на спадающий при наклоне головы на его широкий лоб прямой чуб; нравилось слушать не очень умелое бренчание на стареньком инструменте и незамысловатые дворовые песни. Умение Лени играть на гитаре, звуки его простенькой музыки, чистый голос создавали во время посиделок компании особую среду дружеского поклонения и единения. И девочка тоже ощущала себя важной частичкой этой группы любителей спонтанных Ленькиных концертов.
Но Лени сегодня не было, и Людка поднялась со своего места: «Что, мальчишки, пошли на полдник?» – бросила она на ходу и покинула комнату. Следом за ней, весело подталкивая друг друга к выходу, неустанно о чем-то говоря, двинулась к столовой и ватага пацанов, как будто несколько минут назад и не было перепалки в защиту характеристик любимых моделей велосипедов и еще бог знает чего.
С мальчишками у Людки все понятно. Другое дело девчонки. Вроде не сторонилась она их, сохраняла со всеми, как ей казалось, доверительные, приятельские отношения и не подозревала, что не все в общении со сверстницами у нее гладко, пока однажды не произошел из ряда вон выходящий случай.
Глава 18
У Никитиной подошла очередь дежурить в столовой. После ужина друг за другом все ее одноклассники покинули обеденный зал, а она, тщательно вытирая влажной тряпкой клеенку на столах, задержалась. Выполнив все полагающиеся в таких случаях обязанности, натянула вязаную шапочку, теплое пальто и вышла на открытый воздух.
На дворе было полутемно, сеяла надоедливая изморось. Девочка подняла голову и посмотрела вверх: ноябрьское небо непроглядным полотном нависло над землей. Прохладный дождь оросил разомлевшую в тепле кожу лица. Девочка на секунду сморщила нос и весело, обгоняя выскочивших следом за ней старшеклассников, побежала к общежитию.
На стенах жилых корпусов заманчиво горели прямоугольники света. Взглянув на них, Людка подумала: «Как там сейчас хорошо!» Ей захотелось поскорее окунуться в тепло девчачьей комнаты, вынуть из тумбочки «Собаку Баскервилей» и до отбоя погрузиться в детективную историю Шерлока Холмса. Предвкушение любимого занятия подстегнуло ее, и вскоре она оказалась в общежитии.
Войдя в коридор здания, Людка заметила, как из него в комнату девчат метнулась щуплая фигура Карпенко Аньки. «Никитина идет!» – услышала она Анькин предупреждающий голос, и дверь в спальню за одноклассницей громко захлопнулась.
На ходу стянув с головы шапочку, Людка привычным движением расстегнула пуговицы, сняла пальто. Держа вещи в левой руке, правой нажала на дверь и вслед за подругой вошла в спальное помещение. В комнате не было света. Он горел только в коридоре, за Людкиной спиной.
Не успела вошедшая что-то разглядеть, как кто-то сильно толкнул ее вперед и закрыл за ней дверь. Людка оказалась в душной полутьме. «Девчонки, давай!» – прозвучал рядом призыв, и ничего не соображающая девочка вдруг мешком свалилась на пол под толстым слоем наброшенных на нее пальто.
Удары посыпались со всех сторон. Малолетние нападницы шумно пыхтели, молча, в меру своих сил колотили совершенно огорошенную, не произносящую ни единого звука Людку, вымещая на ней свое, непонятное жертве насилия недовольство и раздражение.
Трудно сказать, сколько времени продолжалось избиение. В какой-то момент как по заказу включился свет: видно, насильницы, довольные результатом, или, подрастеряв силенки, решили остановиться. Они, шумно дыша, растащили свою одежду, повесили ее на место и, как ни в чем не бывало, расселись на кроватях. Все также молча, продолжая возбужденно втягивать подвижными ноздрями воздух, стали испытующе смотреть на медленно, будто нехотя поднимающуюся с пола Людку.
Неожиданно дверь отворилась, и в проеме обозначилась прямая фигура Клары. На левой ее руке висели тщательно выглаженные разноцветные платьица. Закрыв за собой дверь, Клара остановилась в полном недоумении. Веки зеленовато-карих глаз невольно широко раздвинулись, лицо побледнело. То, что она увидела, донельзя поразило ее. Да и было отчего прийти в замешательство.
Посреди комнаты оцепенело стояла ее лучшая подруга. На Клару в упор смотрели увеличенные миндалины ее глаз. Клубничного цвета лицо обрамляли растрепанные темные волосы. Кофточка съехала набок. Людка тяжело, как после забега, шумно дышала. На полу рядом с ней сиротливо валялись розовая шапочка и коричневое пальто.
Недоброе безмолвие висело в воздухе. Только необычно оживленное сопение взъерошенных активными действиями участниц безобразной сцены раздавалось в густом тепле.
«Девочки, что случилось?» – оглядев сверстниц удивленным взглядом, наконец выдавила из себя Клара. Эти слова, словно кнутом, стегнули по сердцу Людки, оцепенение улетучилось. Она рванула с места. Стремительно промчавшись мимо подруги, распахнула дверь спальни и, громко простучав ботинками по деревянному полу коридора, изо всей силы ударилась о входную дверь жилья и без верхней одежды, оставшейся неприкаянно лежать на полу, выскочила на улицу.
Дождь заметно усилился. Вокруг было пустынно. Сдерживая неожиданно нахлынувшие рыдания, Людка побежала к стоявшему неподалеку детскому грибку. Плюхнувшись на холодную скамью под деревянной крышей убежища, плотно прижавшись головой к гладкому знакомому столбу, девочка зарыдала. Нет, голоса ее не было слышно, только тихие всхлипы раздавались в безлюдном пространстве да судорожно вздрагивало худенькое тело.
Людка плакала не потому, что ей было больно. Во время экзекуции она совершенно не ощущала физического страдания: тумаки сквозь толщу ватной одежды не были слишком сильными. Навзрыд плакала ее оскорбленная нежная душа и горько изливалась от сильной обиды в струйках горячих слез. Ручейки слезной влаги текли по щекам, раздражали тонкую детскую кожу, а девочка размазывала их по лицу и продолжала сидеть и плакать, не замечая влажного холода.
«Что, что я им сделала? – билась в ее возбужденной голове мысль. – За что они так со мной?»
– Людка, ты где? – вдруг услышала она тревожный зов Клары, выбежавшей из здания. – Возьми пальто, простудишься.
Клара выбежала на игровую площадку и в тени грибка различила темный силуэт Людкиной фигуры.
– Глупая, заболеть хочешь? Давай надевай пальто! – подбежав к подруге, заботливо заговорила она, сама в это время натягивая пальтишко на безразличную к холоду Людку.
– Клара, почему они на меня набросились? – хлюпая носом, выдавила из себя пострадавшая. – Жили, дружили, и вот на тебе. Набросились подло, все на одну. Скажи, что я сделала не так? Кого из девочек обидела?
– Да говорила я с ними, – прижимая к себе за плечи подругу, как взрослая, заговорила Клара. – С мальчиками дружишь? Девчонкам это не нравится. Они думают, что ты мальчишкам про нас сплетничаешь, рассказываешь им наши секреты.
– Никогда такого не было, – немного успокоившись, возмущенно отвечала сквозь слезы Людка. – Зачем им наши секреты? Им совершенно не интересны разговоры об артистах, о платьях, юбках, шапочках. И о девочках они не говорят.
– А о чем они говорят?
– О машинах, велосипедах, рогатках.
– О рогатках?
– Ну да, какую рогатку и из чего лучше сделать.
– И эти разговоры тебе нравятся?
– А что делать, если в интернате на выходных никого из девчонок нет? И мне интересно. Особенно когда Леня приходит. Он приносит гитару, поет. Все ему подпевают или слушают.
– Это такой парень с густым чубом? А ты знаешь, что в него Томка Родионова влюблена? Она думает, что ты с ним дружишь.
– Это почему она так думает? – от услышанного слезы перестали бежать из глаз Людки.
– Люда! Как-то девчонки стали решать, какая девочка у нас самая красивая. Тебя поставили на второе место. Ты очень симпатичная. И еще: ты часто бываешь в компании Лени. Вот Томка и заревновала.
– Нужен мне Леня! Ни с кем из пацанов отдельно я не дружу, – вздохнула Людка. Признаваться подруге, что ей очень нравится Рашид, она не стала.
– Пойдем уже, холодно! – потянула Людку за руку Клара.
И когда они, выбравшись из-под спасительного навеса, уже шли по направлению к спальному корпусу, осторожно спросила:
– Люда! А ты Александру Владимировичу расскажешь про «темную»?
– Зачем? Я не сексотка, хотя так обо мне думают, – совершенно придя в себя, уже сердито сказала Людка. – Я думаю, это Тамарка и подбила всех на расправу со мной, но жаловаться на нее не стану.
– Добрая ты, Людочка, − взяла Клара под руку подругу. – Вот за это я тебя и люблю!
Рассказывать воспитателю о том, что с ней произошло, Людка действительно не стала. Проглотив обиду как горькую пилюлю, девочка постепенно успокоилась и позже простила одноклассниц, тем более что они попросили у нее прощения. Очевидно, на них повлияло заступничество Клары, которая передала им суть разговора с подругой, состоявшегося под грибком в ненастный осенний вечер.
Не в характере старшей дочери Никитиных долго помнить зло. Мир со всеми его загадками, неожиданностями, красотами для нее был настолько интересным, а вера в доброту и порядочность людей настолько сильной и прочной, что в возвышенном сердце этой отходчивой натуры не оставалось места для долгой печали и вражды.
Если покопаться в различных источниках, можно обнаружить много грязных историй из жизни детей в приютах. Чувство гадливости, яростное возмущение и протест вызывают случаи жестокого избиения, мерзкого изнасилования детдомовских воспитанников, в которых участвуют не только дети – особенно старшие по отношению к слабым и младшим, – но и сотрудники приютов.
Людкина драма с «темной», конечно же, с позиции взрослых, история гадкая. Но девочка посчитала ее просто жалкой местью одноклассниц за предполагаемое предательство. Ведь и сама она думала, что если человек предатель, то и наказывать его – это честно и справедливо.
Глава 19
История с «темной» вскоре была забыта и больше ничем о себе не напоминала. Душевное состояние Людки пришло в прежнее безмятежное состояние. Учебные дни сменялись выходными, и Людка с Кларой, как, впрочем, и все воспитанники приюта, в свободные дни занимались тем, что вызывало у них удовольствие и радость, если только всем интернатом не шли в кино.
В очередное воскресенье декабря подруги, весело хохоча, вбежали в просторное, гулкое помещение актового зала. Он был пуст. По выходным девчонки здесь бывали часто. Тянуло их сюда безлюдье и старенькое пианино, на котором Клара, бывшая ученица музыкальной школы, учила подругу играть «Собачий вальс».
Промчавшись мимо первого ряда множества деревянных кресел, накрепко сцепленных между собой и прибитых к полу, подруги кинулись к инструменту. Крышка заигранного пианино, прижатого к сцене, под напором рук озорниц откинулась назад и оголила ряд потертых клавиш.
− Я первая! – закричала Людка, шутя отталкивая Клару в сторону от инструмента и беспорядочно пробегая пальцами по клавиатуре.
− Нет, я первая! – обняв Людку со спины, тянулась к клавишам подружка.
Наконец девчонки занялись музицированием. Когда бить по клавишам надоело, «пианистки», утихомирившись, уселись в первом ряду кресел отдышаться и поболтать.
− Людка, а кого из интернатских учителей ты любишь? – спросила Клара.
Та растерялась, помолчала – вопрос был неожиданным.
− Не знаю, я всех уважаю. Ну, за что я могу кого-то из них ненавидеть? Они ко мне придираются? Нет. Нарушаю дисциплину? Нет. Плохо учусь? Нет. Так за что я на них должна дуться, за что осуждать?
− Ну, например, Тамару Ахмедовну. Дерется. Гордополова свечой зажигания била по голове.
Ворошить в памяти инцидент с машинным элементом Людке не очень хотелось. Но не вступиться за учительницу она тоже не могла.
− Это же на самостоятельной было. Петька прицепился ко мне, чтобы я дала списать ему задачу. А я не хотела: постоянно пытается меня достать.
− И что?
Людка вздохнула: событие было из крайне неприятных.
На уроке математики учительница действительно «успокоила» Петьку свечой зажигания, изъятой ею у мальчишек во время занятия. На перемене все бросились к однокласснику, чтобы тот показал место на голове, к которому «приложили» свечу.
− Петька! Покажи, где тебя училка стукнула, − потребовали пацаны.
− Тебе, наверно, больно? – посочувствовали девчонки.
Мальчишка, оказавшийся в центре внимания, без всякого стеснения, даже с выражением горделивого удовольствия, продемонстрировал лоб, на котором вообще не проглядывалось ни царапины, ни красноты.
− Неа! – беспечно отозвался он на сопереживание одноклассниц. – Совсем не больно.
Людка тоже поизучала лоб «пострадавшего», хмыкнула: ей ни капельки не было Петьку жалко. Она считала, что вредный пацан тогда получил по заслугам. Ведь с самого начала занятия мальчишка, от которого соседка закрывала тетрадку, делал вид, что ничего не происходит. Сам же в это время под партой ребром ботинка зверски лупил Людку по ноге.
Она стоически терпела боль и назло обидчику, не глядя на него, улыбалась. Очевидно, эта улыбка, будто приклеенная к губам неподдающейся девчонки, крайне раздражала Петьку. Он с большей силой взмахивал ногой, надеясь на то, что Людка все-таки не выдержит, заревет. Но девочка, не обнаруживая страданий, продолжала отчаянно улыбаться и решать примеры. Тамара Ахмедовна заподозрила неладное.
– Гордополов, что с тобой? Вертишься, крутишься. Покраснел как рак, – спокойно поинтересовалась она, листая классный журнал.
Петька затих только на несколько минут и, сжимая от злости губы, продолжил истязать Людкину ногу. Телодвижения мальчишки опять привлекли внимание учительницы.
– Го-рдо-по-лов! Ты забыл? У тебя самостоятельная работа. Займись де-лом, – убеждающе протянула она и продолжила изучать учительский документ.
Но не тут-то было. Вошедший во вкус Петька минут пять что-то пописал в тетради, а затем возобновил пытку. Тамара Ахмедовна поднялась со своего места, медленно подошла к нерадивому ученику и «приложила» свечу к бестолковой голове Гордополова.
– Сколько можно тебе говорить, чтобы ты успокоился? – в такт своим словам прижимая свечой зажигания густые вихры мальчишки, возмущенно говорила учительница. – Никитина, что между вами происходит? – обратилась затем она к Людке.
– Ничего, – выдохнула та, виновато глядя на женщину.
Петька затих. А затем на перемене, в кругу любопытных одноклассников. весело демонстрировал место приложения свечи.
− За что она тебя так? Что ты там такое вытворял? – пытались докопаться до истины мальчишки и девчонки.
− А! Так! – отмахнулся Петька. Не мог же он признаться в своих садистских методах выпрашивания у Никитиной подсказки.
А Людка в это время победно улыбалась: она, девочка, не обнаружила жгучей боли от ударов Гордополова по ноге, не сдалась, не доставила удовольствия жестокому однокласснику. А молчание Петьки объяснила трусостью.
Людка подвигалась в кресле.
− Ты видела голову Гордополова? – спросила она.
− Ну, видела, − ответила Клара.
− Там же никаких следов не осталось, − подергала мочку уха Людка.
Правильно Тамара Ахмедовна сделала. За то, что я не давала Петьке списывать, он пребольно колотил меня по ноге. Я не плакала, и он бил все сильнее и сильнее.
− Я не знала, − посочувствовала подруга, а потом вдруг спросила: − А Омар Есенович? Он тоже правильно сделал: запустил мелом в пацанов?
На уроках физики Омара Есеновича всегда муху было слышно. Но и он однажды сорвался. Не выдержав нескончаемого хихиканья и верчения болтунов на галерке, что есть силы запустил мел в противоположную от доски стенку класса. Звук удара о кирпич мела, разлетевшегося мелкой крошкой за спинами разгильдяев, мгновенно привлек внимание всех учеников и навел на уроке порядок.
− Я тогда испугалась, − пожаловалась Людка. Резкий звук, будто кинжалом рассекший тишину класса, заставил ее вздрогнуть.
− Пацаны за хулиганство свое получили: дежурили в классе целую неделю, − сказала Клара.
− Да, знаю. Но они совсем обнаглели. А Омара Есеновича мне жалко. А еще Валерию Игнатьевну.
− Это почему же?
− Ты ее уроки любишь?
− Да, люблю, − призналась Клара.
− Вот и я люблю.
Людка действительно обожала уроки интеллигентной, утонченной учительницы: все красивое, возвышенное обязательно находило отклик в ее душе. Тихий, проникновенный голос женщины, читающей прозу или поэзию, уводил ее далеко-далеко, и она забывала о том, где находится и что должна делать.
− Помнишь, мы изучали Тараса Бульбу? – продолжила Людка. – Пацаны ее так довели, что она стала сама на себя не похожа. Представляешь, она мальчишек ругает, а всегда бледное лицо ее вдруг зарумянилось, на нем резко выделились брови и проявились следы их выщипывания. Мне стало жалко ее до слез.
− Нет…− задумчиво протянула Клара, а затем добавила твердо и убежденно: − Не хочу быть учителем! – И позвала подругу: − Ну что, пойдем? Обед скоро.
И девчонки выбрались на залитый лучами зимнего солнца школьный двор.
Глава 20
В середине декабря к дочерям наведались родители. Приют не дом родной, поэтому приезд отца с матерью для детей – настоящий праздник. Взволнованные сестры, сияя живыми глазами и счастливыми улыбками, не закрывали рты: столько накопилось разного рода событий, о которых нужно немедленно рассказать родным.
− На каникулах в интернате почти никого нет, − сообщила Валька, поедая материн пирожок. – Мы с Людкой сначала сидим у меня, потом идем к ней, потом – в столовую.
− А почему в столовую? – удивленно приподняла брови Екатерина. – Вы что, голодаете? Идете выпрашивать еду? Неужели вас здесь плохо кормят?
− Нет, не голодаем. Просто повара, тетя Надя и тетя Лида, угощают нас вкусными пончиками.
Перед глазами Людки возникли поварские изделия, и она, откусывая кусочек от пирожка, засмеялась.
− Они похожи на крестьянские лапти.
− Нам нравится смотреть, как их пекут, − продолжает Валька. – Тетя Надя отрывает шматочки теста от большого куска, разминает их в лепешку и опускает в казан. А казан огромный, в нем масло кипит, как вода! Там пончики и жарятся: набухают и становятся золотистыми.
Пока Валька в очередной раз впивается зубами в родительский вкусный гостинец, инициативу рассказа перехватывает старшая.
− Вылавливает готовые «лапти» шумовкой тетя Лида. Она кладет их на поднос, а потом угощает нас. Мы не отказываемся.
− Конечно! Пончики такие сладенькие, хрустящие, горячие – слюнки текут! – жмурится от испытанного удовольствия младшая.
Людка смотрит на отца с матерью. Как рада она их видеть! С добрыми, но чужими людьми хорошо – с родными гораздо лучше! Она берет из бумажного кулька еще один пирожок и говорит:
− Мама! Твои пирожки тоже очень вкусные.
− Еще какие вкусные! – подхватывает одобрение сестрой материной выпечки Валька, энергично двигая челюстями.
− А мы поварам иногда помогаем, − вдруг сказала Людка. – Когда делать нечего. Чистим овощи, накрываем на столы, подмываем посуду.
− Какие вы у нас молодцы! – похвалила дочерей мать. – Правильно делаете: за работой время бежит быстрее. И работящих людей любят, стараются наградить. Вот вас пончиками и угощают. Не забывайте только говорить заботливым поварам спасибо.
− Мы и говорим! – почти в унисон вскрикнули сестры.
Девчонки уже доедали угощение, когда Валька сказала:
− А Людка у нас настоящая артистка: на новогоднем празднике она будет Снежной королевой!
− Что, правда? – взглянула на дочь Екатерина, убирая кульки в сумку.
− Да, назначили. Пионервожатая Анечка сказала, что мы будем шить костюм у нее дома.
− А почему у нее дома, а не в интернате? – забеспокоилась мать.
− У Анечки удобнее, потому что у нее есть бинты, марля, вата. Сошьем платье, накрахмалим, потом украсим. Не один час будем трудиться над костюмом. Так Аня сказала.
− Ты смотри там, веди себя скромно, у чужих людей все-таки, − подал голос Николай, до этого не сказавший ни слова, только с улыбкой глядевший на разговор жены и дочерей.
Родителям нужно было уходить, и девчонки пошли их провожать. Недолгим было свидание, но оно успокоило детей, дало им терпение и силы дождаться следующей встречи. А до нее родных будут связывать только письма, которые Людка с Валькой с нетерпением ждут.
Рутинные дни учебы ко всеобщему удовольствию учеников интерната перемежались с праздничными. Школа встретила новый, тысяча девятьсот шестьдесят второй год, веселыми утренниками, на которых детвора в самодельных маскарадных одеяниях водила хороводы, пела новогодние песни и демонстрировала свои таланты.
В письме на Шахпахты Людка писала, что костюм Снежной королевы получился очень красивым. Она ночевала у Анечки целых две ночи. Пока они с пионервожатой колдовали над шитьем, мама Анечки, тетя Даша, кормила их борщем, пельменями и поила чаем с душистым яблочным вареньем. Людкино удовольствие от этого посещения выражалось в каждой строчке послания. Уют дома, пусть и чужого, дружеское общение с милой девушкой, вкусная еда – что еще нужно ребенку, много дней живущему вдали от семьи, чтобы приятным отголоском сохраниться в его сердечной памяти?
Дальше девочка сообщала, что началась подготовка ко Дню Советской армии.
Этот праздничный день календаря принес не меньше суматохи, хлопот и переживаний, чем подготовка к новогоднему утреннику, не только для Никитиной, но и для всех шестиклассниц Тамары Ахмедовны: они должны выступить в тахиаташском Доме офицеров. Девчонки рьяно взялись разучивать танец «Цыплятки». «Цып, цып, мои цыплятки…» распевала Людка вместе с подругами в свободную минуту.
И вот «цыплятки» в нежных желтых пачках, как настоящие танцовщицы, страшно волнуясь за кулисами перед выходом на сцену, оглядывают себя и друг друга.
− Девочки, тише! – взволнованная не меньше учениц, пытается угомонить «артисток» Тамара Ахмедовна, кому-то из девчонок поправляя при этом прическу. – Мы мешаем. Нас могут услышать в зале.
Людка подходит к Кларе.
− Я так волнуюсь! Вдруг что-то сделаю не так.
− Главное – слушать музыку, − успокаивает Клара, хотя от переживаний без конца поправляет на голове чепчик. – Повернись, я на тебя посмотрю.
Повертевшись вокруг своей оси, Людка затем тоже внимательно изучает костюм подружки, находит какие-то изъяны, поправляет. И здесь слышит, как объявляют их номер.
С первыми звуками «Джуджалярим» душевная и телесная дрожь у Людки вмиг куда-то исчезает, и девочка самозабвенно исполняет все па, отработанные на частых репетициях в школьном актовом зале. Рядом движутся подруги, все имитируют движения детенышей курицы.
Желтые пачки заполонили всю площадку, солнечно горят на сценическом пространстве. Зрители сердечно усмехаются: уже наряды танцовщиц вызывают у них улыбки удовольствия. Что говорить о танце? Это так уморительно, весело, мило!
Только закончился номер – зал взрывается аплодисментами. Людка, стоя рядом с подругами, видит сияющие лица женщин, военных, детей, вскинутые в жарком порыве хлопающие ладони и улыбается счастливой детской улыбкой – восхитительный момент славы! Одноклассницы в таком же возбуждении. Все «цыплятки» заученно кланяются и под энергичные, благодарные рукоплескания упархивают в костюмерную…
Скучно живется человеку, если дни и ночи у него – тишь, да гладь, да божья благодать. Но грустить Людке некогда. Давно приметила пластичную, сообразительную и старательную девочку Тамара Ахмедовна и по случаю празднования Международного женского дня разучивает с ней индийский танец. Девочке очень нравится танцевать. Теперь она без конца напевает мелодию из индийского фильма «Бродяга».