полная версия

Полина Александровна Раевская
За любовь

– Не надо, Маркус. Ты ведь будешь жалеть. Не мучай ни меня, ни себя! – прорыдала она, заставляя его содрогнуться. – Господи, я никогда не врала тебе! У меня не было ни одного мужчины кроме тебя, слышишь?! – прокричала она. Он горько сглотнул, крепко сжал челюсть, а потом обхватил ее лицо руками и сдавил, заставляя поморщиться.

– Замолчи! Я все проверил, Анна, все! Хватит! Просто признай уже! – его голос дрожал.

– Отпусти меня, Маркус, не могу больше, – в каждом ее слове была мука.

– Не могу… – прошептал он с болью.

– Уходи! – отрезала она, и он как бы не было больно, выполнил ее просьбу. Поднялся и направился к двери, только на пороге обернулся и сказал:

– Видео у журналистов.

– Неважно. Хуже мне уже не будет, – услышал он ее безразличный ответ. – Или ты намерен развестись?

– Мне легче убить тебя, Анна!

С этими словами он вышел из комнаты и прислонился к стене лбом, пытаясь прийти в себя. Руки были сжаты в кулаки, он до крови закусил костяшки пальцев, пытаясь сдерживая отчаяный вой.

Следующие дни агония была заглушена алкоголем. Он пил до беспамятства каждый вечер после тренировок. Ему было плевать на режим, на тренера, на всех. Его телефон разрывался: звонили сестры, мать, журналисты. В интернете кипели его фанаты, споря, поливая грязью его жену. Общественность была взорвана, как и его душа. Сил не было кому-то что-то объяснять, особенно родным. Он просто отключился, забываясь в работе, сексе и алкоголе. Он игнорировал все вопросы, касательно личной жизни, хоть и понимал, что своими изменами только подтверждает, что жена ему грязно наставила рога. Впрочем, какое ему уже дело, что подумают люди, если она и в самом деле оказалась шлюхой? Маркус нивно полагал, что испытал весь спектр боли и горечи, но его ждал огромный «сюрприз»…

Этот день начинался особенно: игра с «Тоттенхемом» – событие значимое, к которому они упорно готовились. Точнее, готовилась вся команда, а Маркус впервые «ехал на статусе», но все относились к этому с пониманием, что было для него унизительным. Жалость была невыносима, а все считал чуть ли не своим долгом поддержать его, унижая Анну. Забывая, что она по-прежнему его жена.

«Тоттенхем» был разбит в пух и прах, эта была напряженная игра, болельщики ликовали, эмоции зашкаливали. Маркус же ничего не чувствовал, взгляд скользил по ее месту на трибуне, которое сегодня пустовало, наполняя его такой же пустотой. Присутствие Селены раздражало, хоть он и не скрывал наличие любовницы, все же сейчас эта ничем неприкрытая правда вызывала омерзение. Он не снимал маску: лицо было невозмутимо, улыбка натянута, взгляд холодный. Принимал поздравления, жал руки, не замечая ничего вокруг. Он даже не понял, как приехал на вечеринку по случаю победы, но, когда подошел тренер, наконец, очнулся.

– Маркус, ты в порядке? – пытливо посмотрел на него Алек.

Маркус кивнул, поднимая бокал с виски.

– Крепись, сынок! – похлопал его по плечу тренер и отошел. За понимание и постоянную, ненавязчивую поддержку, Маркус очень уважал этого человека.

Весь вечер он пил, впрочем, как и многие. Когда собравшиеся как-то взволнованно зашептались, он не сразу обратил на это внимание, пока не наткнулся взглядом на Анну, разговаривающую с Сэмом Роджерсом. Сердце пропустило удар. На ней был невероятный наряд, который ничего не скрывал: зеленое боди, расшитое камнями, босоножки на высоких каблуках. Все мужики пускали слюни, пожирая ее похотливыми взглядами. Он и сам почувствовал дискомфорт в штанах, а потом ярость заклокотала в груди. Анна же продолжала о чем-то горячо спорить с Роджерсом, не замечая его.

– Сэм, – обратился Маркус к нему. Как только он подошел, Анна замолчала и теперь с вызовом смотрела на него. – Извини, но мне нужно поговорить со своей женой.

– Конечно, присматривай за ней, – недвусмысленно подмигнул тот.

Маркуса едва не перекосило от бешенства. Схватив ее под локоть, сжал и повед на террасу, чувствуя, что за ними все наблюдают. Когда они оказались на улице, Анна вырвала руку и посмотрела ему в глаза. Она была пьяна.

– Что ты здесь делаешь, мать твою? – вскричал он, больше не сдерживаясь.

– Наблюдаю за самками, вьющимися вокруг кобеля! Скольких из них ты трахнул за этот месяц? – иронично процедила она.

– Достаточно, чтобы компенсировать два года, самого беспонтового секса в моей жизни.

–Ой, бедненький, так скучно было, что у тебя даже сейчас стоит на такую беспонтовщину, как я, – язвительно пропела она и положила руку на его пах, после чего довольно хмыкнула. А ему захотелось ее ударить.

– Ты сейчас же собираешься и едешь домой, поняла меня? И если еще раз ты наденешь нечто подобное, то пожалеешь! – прорычал он в ответ.

Однако его угроза не произвела на нее никакого впечатления, лишь вызвала насмешку.

– И не подумаю! А это, – указала она на одежду, – как нельзя лучше подчеркивает мой статус в твоих глазах, разве нет?

– Я все тебе сказал. Если через пять минут ты не уберешься, то лучше бы тебе вообще не появлятсья на этот свет!

После этих слов, он вернулся на вечеринку, игнорируя любопытные взгляды. Он был уверен, что она послушается, она всегда слушалась! Но этого не произошло, и он, скрипя зубами, чувствуя, как ревность захлестывает его, следил за тем, как жена продолжает что-то выяснять с Роджерсом. Их разговор перетек в какую-то ссору, Маркус ничего не понимал, но решил вмешаться, а потом словно получил удар под дых.

– То, что было между нами, дорогуша, уже закончилось. И не втягивай меня в это, – процедил Роджерс.

– Что? – вскричал Маркус.

Анна же застыла на месте, пригвожденная его яростным взглядом.

– Это неправда! – прошептала она.

– Мне жаль, Маркус, но твоя жена еще давно, в самую первую нашу встречу, предлагала мне интим, я долго… – ублюдок не успел ничего сказать. Маркус резко ударил его в челюсть, отправляя в нокаут, и не успокоился, ногами добивая лежащего перед ним мужчину, не замечая криков паники, сбрасывая с себя пытающихся вмешаться мужчин. Он бил со всей силы, разбивая костяшки пальцев в кровь, выплескивая всю свою ненависть и боль.

– Маркус, пожалуйста, прекрати! – услышал он ее истеричный крик.

Горящий, безумный взгляд прожег ее насквозь. Она попятилась, а он пошел следом. Его пытались сдержать, но он вырвался. Она же, получив преимущество и быстро прыгнув в машину, уехала. Маркус пустился следом. В крови бушевала смесь невыносимой боли, ненависти, безумия и жажды крови.

Во двор они въехали почти одновременно. Анна выскочила из машины и побежала в дом, пытаясь скрыться в комнате, он бежал следом.

– Мистер Беркет… – пыталась что-то сказать ошарашенная прислуга.

– Пошли все вон! – проревел он не своим голосом, поднимаясь наверх за ней. Дверь в комнату была заперта:

– Открывай, мразь, или я вынесу эту дверь, нахер! – яростно проорал он ей.

– Папа … – услышал он испуганный голосок.

– Пошел в свою комнату, живо!

Мальчик испуганно скрылся. А Маркус со всего маха ударил в дверь ногой, срывая ее с петель. Анна стояла посреди комнаты, сжимая что-то в руке.

– Что, сучка, придумала себе алиби?

– Не подходи…

– Давай, расскажи мне, ты ведь профессиональная актриса. – он подходил все ближе, пока она не уперлась спиной в стену. А потом, перед глазами блеснуло лезвие ножа.

– Отойди, Маркус, иначе, иначе… – прорыдала Анна.

– Иначе что? – вкрадчиво поинтересовался он, проводя пальцем по лезвию. – Ну, давай, Анна! Ты ведь хочешь убить меня? – он вплотную прижался к ножу горлом, игнорируя инстинкт. Анна же захлебывалась слезами и мотала головой.

– Что даже себе не можешь признаться, что не милая девочка, а самая конченная бл*дь?! Настолько заигралась, что не чувствуешь опасность? Давай, мать твою, делай, сука. Иначе, клянусь, я порежу тебя на кусочки!

Он схватил ее за руку и вывернул, нож упал на пол, а она закричала от боли. Но крик был остановлен пощечиной, а потом ярость завладела всем его существом. Он чувствовал только потребность убивать. Маркус схватил ее, разрывая ткань костюма. Анна яростно сопротивлялась, но Маркусу было все равно, он бил ее со всей силы, как скотину.

– Сука, я говорил тебе, что убью, говорил, мать твою? – орал он. – Как ты посмела снова это сделать? Сколько, сколько их было, тварь? – распалял он сам себя. Она же просто хрипела, задыхаясь от боли. – Ты не поняла, да? Тебя надо, как скотину, через боль учить? Только так ты понимаешь.

Он поднял избитое тело и бросил на кровать, резко сорвал галстук и привязал тонкие руки к изголовью. Разорвав оставшуюся на ней одежду, расстегнул ширинку и резко вошел в нее сзади, хватая за волосы и оттягивая голову назад, так, чтобы ее глаза смотрели в зеркало напротив.

– Смотри, дрянь! Я хочу, чтобы ты точно знала, кто тебя трахает! – прорычал он, яростно вколачиваясь в нее, разрывая. Она была сухая. Он тоже не испытывал ничего, кроме желания уничтожить. Ее крики только подстегивали его. Он никогда не думал, что будет заниматься жестким, грязным сексом с ней. Не думал, что его будет возбуждать садизм. Но это случилось. Ему нравилась ее боль, он хотел, чтобы она хотя бы физически поняла, как ему плохо.

– Чувствуешь, Анна? Ты чувствуешь, что ты сделала со мной?

– Не надо, пожалуйста, – прохрипела она. Лицо было залито слезами, губы искусаны в кровь, но ему было мало. Он вышел из нее, поднял с пола нож. Маркус уже ничего не соображал, он хотел только ее боли. Хотел ее уничтожить, хотел крови.

– Сейчас я тебе покажу, как делать из меня лоха!

Он прикоснулся холодным лезвием к ее разгоряченной спине и медленно вдавил, вырывая оглушающий крик, струйка крови потекла на белую простыню.

– Ну, как? – прошипел он.

– Не надо, прошу тебя, умоляю не надо, – давилась она слезами.

– А мне каково? – бросил он и с безумной яростью начал выводить на ее спине буквы, купаясь в ее крови и агонизирующих хрипах. Когда он закончил, она была без сознания, а он чувствовал пустоту, словно из него выкачали жизнь. Упав на колени рядом с кроватью, он смотрел на безвольное тело любимой женщины, чувствуя агонию. По щекам текли слезы, он задыхался, целовал ее руки, ноги, орошая слезами, размазывая ее кровь по лицу.

– Эни, девочка моя, боже, боже, боже…– рыдал он.

Глава 26

Она медленно приходила в себя. Глаза закрыты, слух различает мерный писк медицинских приборов. Вдох – невероятная боль в каждой клеточке. Хотелось пошевелиться, но было страшно, вдруг станет еще больнее. Аня попыталась пошевелить рукой, но тут же застонала, стиснув зубы от боли. Глаза были по-прежнему закрыты, однако туман в голове постепенно рассеивался, сознание просыпалось, рождая рой мыслей, вопросов и переживаний. Пульс ускорился, прибор запищал. К ней кто-то подбежал, она услышала взволнованные голоса, захотелось посмотреть. Глаза потихонечку открылись усилием воли сквозь невыносимую боль, режущий свет и слезы. Картинка расплылась, но Анна различила людей в белом, и светлую комнату.

– Анна, вы меня слышите? – склонился к ней какой-то мужчина.

– Да. – прошептала она потрескавшимися губами, во рту было сухо и чувствовался вкус крови.

– Анна? – повысил голос мужчина, голова среагировала на звук резкой болью.

– Слышу. Не кричите, – простонала Аня. – Где я?

– Вы в частной клинике Веллингтон. Анна, сейчас мы введем вам обезболивающее и успокоительное, и вы немного поспите, а позже мы поговорим, – голос был приятный и успокаивающий, Анна кивнула и вскоре провалилась в пустоту.

Когда она вновь очнулась, боль была не такой сильной и девушка почувствовала облегчение. Аня открыла глаза и обвела палату изучающим взглядом, наткнулась на женщину в кресле.

Внутри что-то зашевелилось, что-то липкое, болезненное. Аня всматривалась в заплаканное, осунувшееся лицо, пытаясь ухватиться за ниточку, которая мелькала в голове, но ничего не выходило. От досады хотелось скрежетать зубами. Тут же пришло ощущение, что это уже с ней было. Перед глазами возникла та же женщина только чуть моложе, лицо такое же измученное. А потом начался калейдоскоп картинок, повергающий все ее существо в ужас и страх. В голове мелькали образы: темноволосая женщина в крови что-то кричит, но насильников это не останавливает. Аня содрогнулась и начала задыхаться, зажмурила глаза, но картинка не исчезла, а приняла другую форму: темная комната, из зеркала на нее смотрит девушка с разбитыми в кровь губами, она что-то шепчет, что-то кричит, но сзади мужчина. Аня не могла разглядеть его лица, лишь услышала хриплый голос: «Я хочу, чтоб ты точно знала, кто тебя трахает…».

Сердце дрогнуло, Аня замотала головой, но голос не замолкал. Ее трясло как в лихорадке, слезы катились по щекам. Женщина подбежала к ней и начала гладить по лицу, плача вместе с Анной.

– Девочка моя, все хорошо, родная. Я здесь, милая, я здесь! – она прижала ее голову к груди, не переставая целовать и гладить. Аня начала потихоньку успокаиваться. Образы исчезли, но внутри поселилась пустота и невыносимая боль. Было чувство, что жизнь медленно покидает тело.

– Что происходит? – тихо спросила она, когда окончательно пришла в себя. Аня, по-прежнему, не могла ничего понять, как не пыталась напрячь память.

– Нюра, а ты не помнишь ничего? – спросила женщина со слезами.

У Ани ком встал в горле, она попыталась сглотнуть, но ничего не выходило. В голове проносились смутные воспоминания, связанные с этой женщиной, картинка складывалась: перед глазами стояло детство, юность, университет, но дальше ничего, словно жизнь оборвалась. В сердце разрастался страх, он опутывал как паутина и высасывал остатки сил.

– Бабушка, что случилось? Почему я в больнице? Что происходит? Что вообще произошло? Я ничего не помню! – в отчаянье прорыдала Аня.

– Нюрочка, успокойся, милая. Тебе нужно отдыхать, не надо сейчас… – ласково попросила ее Маргарита Петровна. Но разве это было возможно?! Кто бы смог оставаться спокойным, когда из памяти исчез огромный кусок жизни, а, что огромный, Аня могла даже по палате понять. Это была палата класса «люкс», на которую у них денег быть не могло. От неизвестности и предчувствия чего-то ужасного хотелось лезть на стены. Но облегчать ее муки никто не собирался, бабушка мягко обходила вопросы о случившемся стороной, а врачи говорили, что память должна сама восстановиться.

Однако, как Аня ни старалась, ее память хранила все в тайне. С каждым днем вопросов набегало столько, что голова кружилась.

Аня даже не помнила, сколько ей сейчас лет, не говоря уже о том, как она оказалась в Англии. Но, если день терзал ее вопросами, то ночь разрывала одним и тем же сном: все та же девушка, а точнее, это была она, и скрытый темнотой мужчина. Боль, кровь, слезы и этот голос. Он преследовал ее, он пугал и манил. Она ненавидела его и в то же время хотела слышать снова и снова, но, когда он звучал в ее голове, она испытывала первобытный страх. Леденящий кровь ужас врывался в ее сердце, заставляя кричать во сне.

Аня не выдерживала такой психологической пытки и спустя пять дней решилась поговорить о ней. Все эти дни Маргарита Петровна не отходила от нее ни на шаг. Читала ей, рассказывала смешные истории о своих учениках, кормила, как маленькую, а иногда просто гладила и обнимала со слезами, но Ане было тоскливо и неспокойно, чего-то не хватало. Ее беспокойство усиливали визиты каких-то людей, которых бабушка наотрез отказывалась допускать к ней, Аня тоже боялась видеть кого-то еще, она себя-то не видела, но судя по рукам, могла предположить, как выглядит.

– Меня изнасиловали? – спросила она на пятые сутки, прерывая голос бабушки, читающей ей книгу. Маргарита Петровна нервно сглотнула, побледнела и отложила роман, глаза наполнились слезами, она попыталась что-то сказать, но тут в дверь постучались, и в палату заглянула девушка со словами:

– Извините, вы не могли бы подойти у нас тут посетительница, она очень настаивает.

Маргарита Петровна с облегчением вздохнула и, поцеловав Аню, вышла. Аня была в гневе от такого наглого побега.

Чуть ли не рыча, она встала с кровати и медленно направилась в ванную комнату. Идти было тяжело, голова кружилась, в глазах темнело, но ее обуревало желание увидеть себя.

Когда она подошла к зеркалу, сердце замерло от ужаса, но ничего так и не прояснилось. Она видела перед собой изможденное лицо, обтянутое бледной кожей, которая цвела синими и желтыми, уже изрядно поджившими, гематомами, глаза были тусклыми. Шок от увиденного сменился разочарованием. Аня хотела вернуться в постель, но вспомнила про свет, обернулась, чтобы выключить и замерла.

Дыхание участилось, сердце сжалось. Сквозь прорезь больничной пижамы видна была ее спина, покрытая уродливыми, припухшими красными шрамами. Ее затрясло, внутри все заледенело. Аня подошла к зеркалу вплотную и едва не завопила от ужаса. Это были не просто шрамы, это были буквы, четыре корявые, неровные буквы. SLUT (шлюха) – позорное клеймо жестокости, дикости, безумия и ненависти любимого мужчины на ее спине. Картинки закрутились, вырывая хрипы и рыдания из ее груди, слезы лились, как и воспоминания. Перед глазами проносились три года, а она медленно сползала по стене, захлебываясь слезами и болью.

Когда она очнулась, в палате были бабушка и Белла, которая выглядела не лучше Маргариты Петровны, но сдерживала слезы. Аня всматривалась в нее, пытаясь понять, на чьей она стороне, хотя и так было понятно, иначе она была бы здесь еще пять дней назад.

– Зачем пришла? – резко спросила Аня.

– Ты мне не чужая, как бы ни хотелось обратного, – так же резко ответила Белла.

– Так быстро поверила?! – горько усмехнулась Аня.

– А что, разве есть хоть что-то, что должно было вызвать сомнения? Я еще могла усомниться, когда мне представили все доказательства, но не тогда, когда ты, молча, сносила его издевательства и унижения. Видимо, чувствовала за собой вину.

– Прекратите, убирайтесь отсюда немедленно! – еле сдерживая гнев, сказала Маргарита Петровна. – Достаточно того, что сделал ваш брат – выродок, будь он проклят!

– Вы правы, простите! – опомнилась Белла – Прости меня, Анна! Мне очень жаль. Он – чудовище, знаю, но как ты могла?!

– Уходи, Белла, оправдываться я не стану. Тебе просто не понять, каково это: оказаться в чужой стране, не иметь ни связей, ни денег и быть замужем за животным, у которого всего этого в избытке, – прошептала Аня, глотая слезы от боли и потери еще одного близкого человека. – Где мой сын?

После этого вопроса лицо Беллы стало пепельным, она закусила трясущиеся губы и достала из сумки какие-то бумаги, а затем протянула их Анне со словами:

– Прости, я пыталась его остановить, но он был непреклонен.

После этого девушка быстро встала и покинула палату. Аня смотрела стеклянными глазами ей в след, руки тряслись, а внутри нарастал страх. Она раскрыла бумаги, читала и не понимала ни строчки. Она не могла это принять, перед глазами вертелись фразы: «постановление о разводе», «развод по одностороннему обращению», «постановление суда о лишении родительских прав». Внутри было пусто, словно из нее выкачали жизнь.

– Нет, нет, нет! – лихорадочно шептала она. – Ненавижу тебя, ублюдок, чтоб ты сдох, козел! Господи, как же я тебя ненавижу, сволочь!

Она задыхалась, слезы лились ручье. Прибежавший медперсонал пытался вколоть ей успокоительное, но она вырывалась.

– Анечка, пожалуйста! – услышала она надрывный крик бабушки, и именно в эту секунду ей сделали укол.

Все последующие дни до выписки она была, как овощ из-за транквилизаторов. Маргарита Петровна, казалось, постарела лет на двадцать. Она проклинала Маркуса Беркета за то, что сотворил с ее девочкой. Она до сих пор содрогалась в ужасе при виде ее шрамов, которые Аня отказалась удалять.

Маргарита Петровна считала, что нужно идти в полицию и писать на эту сволочь заявление. Это же просто зверство и никак иначе! Но Аня лишь горько качала головой, обосновывая свой ответ одним словом – бесполезно. И это была правда. Правда, показывающая гниль общества, в котором все решали деньги и власть.

Маргарита Петровна была в шоке от реакции общественности, которая оправдала насилие над ее внучкой, провозглашая ублюдка – жертвой ситуации и мало того, продолжая поливать Анну грязью, коря во всех смертных грехах и даже в этом беззаконии.

Но главный удар все-таки нанес ублюдок Беркет, лишив Аню материнства на основании аморального поведения и приема наркотиков.

Маргарита Петровна готова была разорвать его голыми руками за эту гнусную ложь, но, что она могла кроме, как разлетаться на куски рядом с Аней и бессильно наблюдать, как ее внучка умирает день за днем?!

Есть ли для женщины большее наказание, чем лишить ее родного дитя?! Господи, за что ее девочке такие страдания?!

Маргарита Петровна боялась, что ее девочка не выдержит и сделает что-то с собой. В день выписки она готова была запереть внучку в больнице и не выпускать. Возле главного входа столпилась толпа журналистов, фанатов Беркета, да и просто любопытных. Когда Аня и Маргарита Петровна вышли из здания, все словно с цепи сорвались: журналисты выкрикивали отвратительные вопросы, перебивая друг друга, но их еще можно было понять, а вот крики фанатов повергали в шок.

– Смотрите, шлюха идет!

– Дрянь!

– Я бы тебя вообще убила подзаборная сука!

– Шлюшка!

Маргарита Петровна с ужасом и беспокойством посмотрела на внучку, но Анна была невозмутима. Окинув толпу холодным взглядом, она громко сказала, прежде чем сесть в машину:

– Если кто-то из вас без греха, первым киньте в меня камень!

Аня стойко выносила оскорбления людей. Ее уже это не задевало, ей и не такое приходилось терпеть. В конце концов, ее втоптал в грязь человек, которого она боготворила. Разве может быть что-то хуже?

Оказалось, может. Маркус лишил ее самого дорогого. Забрал ее малыша, ее кровиночку, ее радость, то – единственное, ради чего она жила и до сих пор живет.

О, она ненавидела его всей душой и теперь жалела, что не убила в ту ночь. Сердце разрывалось от бессилия. Она металась, как зверь, запертый в клетке, пытаясь хоть что-то придумать, найти хоть какую-то возможность вернуть сына. Но не было ни одной!

У нее не было ни денег, ни связей и друзей не осталось. Она была, как прокаженная. Только бабушка, как и всегда, была на ее стороне и верила безоговорочно. Аня не видела выхода, кроме как вновь унижаться и просить. Она была готова на все, лишь бы быть рядом со своим ребенком или хотя бы видеть его раз в месяц. Пока дышит, она будет бороться за своего сына.

Сейчас ей нужна была хотя бы маленькая весточка о Мэтти. Она изнемогала от неизвестности и беспокойства. Как ее малыш?! Ведь он все слышал в ту ночь, он ждет маму, он боится посторонних людей. Поэтому она позвонила Мэгги.

– Здравствуй, Меган! – взволновано начала Аня.

– Здравствуй, Анна! – услышала она холодный ответ бывшей свекрови.

– Как Мэтти? – задала она главный вопрос.

– Нормально, если это возможно в подобной ситуации, – женщина тяжело вздохнула, а Аня закрыла рот ладонью, чтобы та не слышала ее рыданий.

– Анна, я понимаю твои страдания…

– Ничего вы не понимаете! – воскликнула с надрывом девушка. – Никто из вас ничего не понимает! Никто не понимает, что, в первую очередь, страдает мой ребенок! Господи, я ненавижу твоего сына, Мэгги, ненавижу! Это же его сын, как он может быть так жесток со своим ребенком, как?

– Ты ошибаешься, Анна, думая, что я не понимаю, – услышала она такой же сдавленный рыданиями ответ. – Ты думаешь, мне легко? Ты моему ребенку всю душу наизнанку вывернула, ты довела его до безумия! Если ты не виновна, почему молчала все это время?

– Почему молчала? Вы не понимаете, что ли? Господи, да что я могла?! Что я могу, куда мне против него! Я молчала, потому что любое мое слово было бы извращенно, я боялась, что случится то, что произошло сейчас! Я держалась за призрачную надежду, что все наладится! Бороться, говорите?! Так давайте, бросьте же вызов своему сыну и верните внуку его мать! Но вы же этого не сделаете?! Вспомните, что такое бедность, и вспомните время, когда ваш муж умирал! У меня так же, как и у вас не было ни единой возможности.

В трубке послышались всхлипы, а потом Мэгги сдавленно прошептала:

– Не сделаю, ты права, Анна! Я так же, как и ты, бессильна, иначе лишусь и внука, и сына – таков его ультиматум. Я не верю тебе, Анна, я знаю, что Маркус не совершил бы такое просто так. Но, как мать, я скорблю вместе с тобой, ибо я против того, чтобы Мэтт был втянут в ваши дрязги. Знаешь, ты спросила, что бы я сделала на твоем месте? Так вот я бы ради сына не ворошила это гнездо, не травмировала бы его сильнее. Я бы ушла, позволила бы времени расставить все по своим местам.

– Вот как?

– Да, Анна.

– Скажи Мэтти, что я люблю его.

– Если бы ты любила, ты бы не предала своего мужа, зная, чем это кончится!

Аню захлестнула боль, в трубке же послышались гудки.

Аня села на кровать и долго смотрела в одну точку, пытаясь собрать себя по кусочкам, но ничего не получалось. В комнату зашла бабушка, села рядом, взяла за руку:

– Анют, может, покушаешь немного, детка?

– Бабуль?

– М?

– Помнишь, ты говорила, что это удивительно, что я осталась чистым и жизнерадостным человеком, после смерти мамы? Думаю, это было неправильно, и жизнь решила внести коррективы, – отрешенно проговорила девушка, глядя в пустоту.

– Нюр, прекрати…

– Я ведь пыталась найти, кто это все подстроил! Хотела выяснить на этой чертовой вечеринке, купила диктофон, чтобы записать разговор, но потерпела полное фиаско. Я думала, что это Сэм, он меня ненавидел с первого дня, но это, однозначно, был не он, иначе он был бы уже удовлетворен, а он просто грязно воспользовался ситуацией. Боже, бабушка, какие же люди жестокие! Я так устала, не могу больше, жить не хочется… – прошептала Аня, повергая женщину в ужас. Маргарита Петровна схватила ее за плечи и затрясла.

– Не смей даже! Даже не вздумай, поняла меня?! – яростно вскричала она, глядя в пустые глаза внучки.

– Кажется, он меня сломал… Знаешь, как я его любила?! Больше жизни. Даже, когда унижал, когда изменял, жалела его, понимала… А сейчас чувствую, как все умирает у меня внутри. Господи, бабушка, помоги мне, что мне делать?! – прорыдала Аня. Маргарита Петровна тоже рыдала, укачивая внучку, как маленькую.

– Жить. Просто живи. Каждому воздастся по делам его.

И она жила. Ее держал Мэтт. Она должна была сделать хоть что-то.

Спустя месяц, так и не найдя выход, она приехала в Лондон, чтобы снова просить, ибо жить так было невыносимо. Тридцать дней дикой боли, тридцать дней агонии. Ее день начинался с новостей о жизни Беркета, которые она стойко просматривала, пытаясь уловить хоть что-то о сыне, глуша боль, когда видела Маркуса с очередной моделью.

Для нее стало настоящим ударом, когда она увидела, как какая-то девица тискает ее сына, сидя вместе с ним на трибуне и болея за команду ее бывшего мужа.

Боль была адской. Ночью Аня, закусывая наволочку и уткнувшись лицом в подушку, рыдала навзрыд, мечтая умереть и не знать этого кощмара.

Она продумывала варианты. Сначала хотела обратиться в СМИ, дать огласку своей истории, но, поняв, что она ничего не получит, кроме пары сочувственных взглядов, если такие вообще найдутся, отказалась от этой идеи. Была еще мысль подать апелляцию, но это было так же безнадежно, как ждать снега в Африке. Еще мелькал соблазн пуститься в авантюры, но у нее не было столько денег, чтобы выкрасть Мэтта.

По всему выходило, что самым верным было поговорить с Беркетом. Ибо все зависело от него.

Когда она приехала в Англию, в Лондоне, как всегда, шел дождь. Холодный ветер пробирал до костей. Аня куталась в промокшее пальто и неотрывно следила за небоскребом на Гайд парк Гарденс. Она ходила взад-вперед, пытаясь унять нервную дрожь во всем теле, но ничего не помогало. Когда подъехал лимузин, она чертыхнулась, потому что хотела поговорить без свидетелей. Но, видимо, не получится, Маркус в лимузине ездил со всем своим эскортом: охрана, секретарь, менеджер, личный помощник. И точно…

Из лимузина стали выходить знакомые люди, что-то весело обсуждая, а потом она увидела и его. Он был, как всегда, безупречен. Сердце сжалось, но она твердым шагом направилась к нему, пока охрана не задержала ее. Она не стала сопротивляться, а просто позвала его.

– Маркус.

Он вздрогнул и тут же замер. Медленно обернулся. Лицо ничего не выражало, глаза тоже были пусты, губы изогнулись в презрительной усмешке.

– Мне кажется, вы ошиблись, мисс, если я не ошибаюсь, проститутки обитают на Сохо, – процедил он. Она проглотила унижение и продолжила:

– Маркус, пожалуйста, выслушай меня!

– У меня нет времени! – отрезал он и развернулся, чтобы уйти, она не могла это вынести.

– Нет, пожалуйста, умоляю! – закричала Аня, паника затопила ее с головой.

Вырвавшись из рук охраны, она подбежала к Маркусу, схватила за куртку.

– Умоляю тебя, пожалей нашего сына, прошу тебя, позволь видеть его, я молю тебя! Не будь так жесток! Я же не для себя прошу! – рыдала она. Он стоял, смотрел на нее, его губы задрожали.

– Когда ты трахалась со всякими ублюдками, ты не думала о нашем сыне! Тебе было плевать, что когда-нибудь ему скажут, что его мать – грязная шлюха, что его будут этим тыкать постоянно! Ты жила в свое удовольствие и в ус не дула. А теперь что? Очнулась? Так поздно, дорогуша! Ушел поезд. Больше дураков здесь нет, так что проваливай, пока я не закончил то, что начал.

Она чувствовала, как все затухает в ней, в глазах темнело, пальцы все еще судорожно сжимали его куртку. Она смотрела в его лицо, пытаясь найти мужчину, которого любила, но на нее смотрели черные пустоты, и не было в них ничего, ни боли, ни раскаяния.

– Если когда-нибудь узнаешь правду, проси прощения у Бога, может Он тебя простит! – прошептала она и отпустила его, медленно уходя.

Она ничего не чувствовала, дождь смывал слезы, ветер обжигал, но она не замечала. Внутри была оглушающая пустота. Больше не было боли, отчаяния, больше ничего не держало. Она не заметила, как попала в свой номер, как скинула мокрую одежду до белья. Аня подошла к зеркалу и безразлично посмотрела на свое истощенное тело, повернулась спиной, коснулась рубцов на спине и усмехнулась. Девушка открыла окно – снова холод. Обвела отрешенным взглядом ночной Лондон и шагнула на подоконник. Страха не было, не было ничего, кроме безысходности и желания оборвать этот ад, который уничтожал ее восемь месяцев. Шаг, еще…

– Анна! – услышала она смутно знакомый голос. Дверь загудела от ударов. Но Аня не хотела возвращаться. Дверь с грохотом отворилась:

– Анна…– услышала она мужской крик, в глазах потемнело, и больше не было ничего.