Ольга Васильевна Ярмакова
Истории-семена
– Мама? – непонимающе проскрипел старческий голос, кое-какие нотки показались знакомыми Рике. Но откуда?
– Да, где моя мама? – повторила уже не так уверено девочка. Ей вдруг стало ужасно жарко в дождевике, так жарко и душно, что захотелось его сорвать с себя и отшвырнуть. – Это мой дом. А вы кто и что делаете тут?
– Я тут живу, – без улыбки ответила старушка и посмотрела так странно на Рику, со смесью надежды и страха, что той стало совсем уж жутко. – Так интересно. Ты тут живешь, и я тут живу. И как давно ты живёшь здесь?
– Десять лет и пять месяцев, – подтвердила своё право на житие в доме Рика.
– А зовут тебя как, детка?
– Рика. А вас как? Кто вы? Вы знакомая моей бабушки? Вы её ждёте? – от страха вопросы сыпались из Рики, точно горошины из переспелого стручка.
Услышав её имя, старушка изменилась и вовсе в лице: глаза широко распахнулись, заблестели, полнясь слезами, а губы задрожали так, что Рика испугалась, как бы у женщины не выпала вставная челюсть. В том, что у старушки давно нет своих зубов, она не сомневалась – почти у всех стариков в округе челюсти были вставными.
– Рика! Совсем как в тот день, когда над Хмурым лесом зашли облака с дождём… Что же с тобой тогда произошло? Куда же ты пропала на сорок семь лет? Где была всё то время? – запричитала, всхлипывая, старушка и протянула сухие, узловатые руки к девочке. – Я тебя каждый день… в это окно… каждый…
Договорить она не смогла, разрыдавшись, всё ещё простирая к растерянной и напуганной девочке старческие руки.
Рика хотела было тут же отразить, откинуть назад эти странные слова, ведь дождь только что закончился, да и длился-то он не дольше часа. Но этот пронзительный взгляд напротив…
Нет! Не могло того быть! Только не с ней! Рика опрометью выбежала из дома и побежала прочь. Но отбежав немного, остановилась, ноги не слушались, дрожали. Она обернулась и теперь только задумалась и не стала отгонять прочь те странности, что тревожными сигналами донимали её совсем недавно. Сухая земля, постаревший дом, скрипучая донельзя дверь и старушка, чей голос хоть и не был похож, но всё же принадлежал маме.
Может, ведьма и впрямь существует и всё это её козни? Нет, мама её предупреждала, а она не послушалась. Не может быть! Не может? Чей-то голос внутри неё спорил и доказывал обратное. Её голос, стоило прислушаться.
Всё сходилось: пузырь своровал у Рики всё – мечты, которые должны были сбыться, память о будущем. И самое ценное – жизнь в родном доме. Рика должна была день за днём, год за годом взрослеть вместе с мамой и домом. Тогда она бы не заметила, как дом обветшал, как состарилась мама, как изменилась сама Рика.
Дверь протяжно взвыла, в проёме показалась мама, низенькая и дрожащая не меньше самой дочери.
– Ступай домой, дочка, – сглатывая горечь, промолвила старушка и отступила в сторону, освобождая проход в дом, – ступай домой.
Полог чародейства
Суд
– То есть всех? Вы хотите сжечь их всех?! – возмущённо вскрикнул Да́рен. – Да по какому праву?!
– Спокойно, советник. Впредь настоятельно вам рекомендую следить за словами и не повышать тон на блюстителя закона, – ледяным голоском предупредил его судья Гэ́йлон и добавил с надменным апломбом. – Не ровен час, вы сами окажетесь по ту сторону.
– Ну это мы ещё посмотрим, – злобно процедил сквозь зубы советник.
Уэ́сли – уютный городок на окраине Фритских угодий, охватывавших Староземье с запада жирным околышем – спустя четыре столетия вновь охватила давнишняя лихорадка охоты. По указу судьи Гэйлона и военного префекта О́тиса, после скорой облавы и ареста, в дом судейства были доставлены четыре девицы. Одна из них, Салли, рыжеволосая, с веснушками, приходилась родственницей советнику Дарену, из-за чего, собственно, и начался весь сыр-бор.
– А доказательства? У вас есть хоть одно веское доказательство их вины? – не унимался советник, грозно сверкая очами в сторону судьи.
– Не забывайтесь, советник, – с тихим шипением предостерёг его Гэйлон, сухостойный, седовласый, с костлявыми и крючковатыми пальцами. – Я склонен списать ваш пыл на молодость, но всё моё уважение к вашему достопочтенному семейству…
– Довольно пустых слов, господин судья, – грубо прервал его Дарен. – На дворе нынче не тёмные времена инквизиции, а третье тысячелетие с момента Великого Схождения. Это просто нелепица, каламбур какой-то. Судить женщин за колдовство! Мы живём в просвещённый век. Нынче быть ведьмой или колдуном престижно и не зазорно. Даже у дьявола есть своя партия, членам которой разрешено по пятницам творить чёрные мессы в стенах приходской церкви. А вы до ведьм докопались.
– Да как вы смеете!
– А Салли? – не обращая на багровые пятна судейского лица, невозмутимо продолжил советник. – Салли-то вам чем не угодила?
– Она – ведьма! Злостная нарушительница городского покоя! – Шипящий голосок Гэйлона всё-таки сорвался в фальцет. – Никому, слышите, никому не позволено колдовать, ворожить, ведьмачить, чародействовать и так далее. В святой-то четверг!
– И всего-то? – фыркнул Дарен.
– И всего-то?! – вскипел судья. – Префект Отис, будьте добры, подтвердите правоту семнадцатого пункта городского устава Уэсли. Ну же.
Отис, коротконогий и круглый как яблоко, с пыхтением поднялся со своего места и, крякнув несколько раз, ответил:
– Ну что ж, господа присяжные, и, господин судья, в том же числе, добросовестно подтверждаю, что в оговоренном пункте под номером семнадцать категорически воспрещается в святейшие четверги творить всевозможные действа, противные природным наклонностям человека. Под оными действами подразумевается колдовство во всех его проявлениях.
Сказал и, облегчённо крякнув, плюхнулся на место.
Дарен оглянулся на скамью, где в смиренном молчании сидело четверо дев: все как на подбор статные, миловидные. Но ярче всех Салли. На судейство взирала она кроткими и выразительными, как у лани, печальными глазами. Даже веснушки, золотившие её милое личико, казались невинными отметинами солнца.
– Да что с вами? В каком веке был прописан этот смехотворный, абсурдный указ? – не сдавался советник. – Да Салли и мухи не обидит. К тому же, господин Ллью, помнится, вы соседствуете с обвиняемой?
– Да, это так, – подтвердил присяжный.
– Так вот, не благодаря ли заговорам упомянутой обвиняемой, на вашей земле уже пятый год отличный урожай томата и картофеля? А виноград? Кажется, он слывёт лучшим в Уэсли.
– Всё так, господин советник, – робко кивнул присяжный и с опаской покосился на каменное лицо судьи.
– Неужели, вы, господин Ллью, считаете, что Салли достойна огня? – с напором прибавил Дарен. – Эта славная, милая девушка.
– Я… э… не… могу утверждать… но факты…, – порядком растерялся присяжный и сосед Салли.
– А, может, мы позовём сюда прокурора? – оборвал присяжного советник. – Кстати, а почему важнейшего члена суда не пригласили на столь важное разбирательство? Не есть ли это прямое и крайнее нарушение, господин судья, раз вы тут тычете в пункты городского указа?
– Да как ты смеешь, мальчишка! – взорвался терпевший до сих пор Гэйлон. – Не тебе указывать мне на нарушения.
– А я так не считаю, Гэйлон, – оспорил шипящий фальцет судьи ледяной голос из другого конца зала.
В зал суда с поистине королевским достоинством прошествовал пожилой мужчина в элегантном костюме из синего бархата. Просим любить и жаловать – Ке́йдн, прокурор Уэсли, собственной персоной.
– Так, так, – быстро окинув всю честную компанию, заключил Кейдн, – значит, за святой четверг, вы, господин судья, готовы сжечь этих милых барышень, а за умышленное умолчание в мой адрес, – дабы весь этот фарс прошёл без моего присутствия, – вы надеетесь выйти сухим из воды. Так?
– Да как вы могли такое умыслить обо мне, господин прокурор? – взвизгнул от волнения и подступившего страха Гэйлон. – Наверное, мальчишка-посыльный, этот бездельник не потрудился дойти до вашего превосходительства. А ведь я его посылал к вам.
– Да что вы говорите, господин судья? Ай-ай, – с иронией процедил прокурор. – Какого же тунеядца вы понапрасну держите, раз он до моего дома, который отстоит от судейского дома прямо через улицу, не мог аж три дня дойти! Ай-ай. Хорошо, что у меня есть заботливый сын, которому было дело до того, чтобы судейство прошло по всем положенным правилам. Не так ли, Дарен?
Советник благодарно кивнул прокурору.
– А теперь по существу, – голос Кейдна вновь стал жёстким. – Властью, данной мне Фритским советом, я, прокурор Уэсли и иных земель, входящих в западные угодья Староземья, объявляю сегодняшнее заседание суда – полным бредом и шарлатанством. И требую немедленного освобождения всех арестованных девиц, извинения пред оными и расхождения по домам всем доброхотам, решившим участвовать в этом фарсе.
– Послушайте, прокурор, вы забываетесь! – Лицо судьи покраснело ещё сильнее. – Я уже сказал вашему сыну, что при всём моём уважении к вашему семейству, не потерплю вашего ханжества и самоуправства. Всё-таки, я высшая буква закона в Уэсли и окончательная инстанция правосудия!
– Да хоть последняя буква алфавита, – цинично парировал прокурор. – Я дал вам шанс, Гэйлон, выйти из этой истории тихо-мирно, не запятнав репутации. Но раз вы не сдаётесь, пеняйте на себя.
Выдержав зловещую паузу, отец Дарена возвестил сухим и торжественным голосом:
– Да будет всем известно, гражданин Уэсли, известный всем под именем господин Гэйлон, будучи облачённым в полномочия городского судьи, имел определённые намерения касаемо всех арестованных девиц, ныне восседающих на лавке позора и обвиняемых в колдовстве. Одним словом, Гейлон домогался их.
– Вздор! Клевета! – возопил судья, однако бледнея столь очевидно и скоро.
– Так вот, – продолжал обвинительную речь прокурор, – не добившись желанного результата, господин Гэйлон решил использовать своё служебное положение и сквитаться с девицами, столь дерзко отринувшими его настойчивые требования. А по сему, я, Кейдн, на правах верховного прокурора, во всеуслышание обвиняю господина судью в злоупотреблении полномочиями и требую его немедленного ареста и сопровождения в камеру временного содержания, где он будет дожидаться завтрашнего заседания суда в этом зале.
– И кто же меня осмелится судить? – с желчью выпалил Гэйлон, не веря, что ситуация столь резко поменялась в иную сторону.
– А из Фритса назавтра прибудет судья Э́тан, я послал за ним три дня назад. Он-то вас, голубчика, и будет судить по всей строгости местных законов. Кстати, Этан и станет вашим приемником.
– Бред! Этого не может быть! Это заговор вашей семейки! Вы давно искали повод меня сместить, я знаю! Но у вас это так просто не пройдёт. Так и знайте!
Вопящего судью выволокли из зала, а девиц освободили от наручников под полнейшее молчание обескураженных присяжных и приглашённых зрителей.
Когда громадная дверь судейского дома была позади Дарен, наконец-то, смог взять за руку Салли, молчаливо шествовавшую подле него. Девушка откликнулась и приникла к нему.
– Теперь тебя некому тронуть, Салли, – нежно прошептал он поверх солнечной макушки. – Этот осёл Гэйлон так и не понял. Теперь он сгниёт где-то на севере Староземья. Туда ему и дорога. Не следовало ему связываться с тобой.
Салли подняла лицо и посмотрела на Дарена. Её глаза более не светились кротостью и печалью невинности. Теперь они обрели свой истинный ярчайший блеск лисьей хитрости. Улыбка и та, ни дать, ни взять – хищная ухмылка.
– И с тобой, – промурлыкала она, привставая на цыпочки, – любимый.
Янтарный свет её кошачьих глаз отразился в коричных очах Дарена. Тёмные веснушки на его лице посветлели под румянцем удовольствия. Он склонился и поцеловал её в тёмно-рубиновые губы.
Каким же болваном нужно быть, чтобы покуситься на невесту колдуна?
В последнюю ночь
Третью, полную луны ночь ожидал сэр Рэйнер ту, что заполнила думами его сердце подобно тому, как наливается до краёв благословенным светом тело царицы звёзд. На камнях, у быстрокрылой реки Саял в смятении и надеждах дожидался он Леолу, прекрасную царицу мятежного белого града.
Юная царица оказалась не так проста и покорна, как подумалось ему при первой их встрече.
Недобрые слухи, точно злосчастные вороны, кружили над белым градом не один добрый десяток лет. Невинное дитя, в руках которого оказалась власть после внезапной кончины родителей? И так уж невинно оно было? Да и кем, собственно, были родители? Цари–колдуны? И разве может безвинная дева сохранять юность лет без особых секретов, когда с момента её совершеннолетия минуло не меньше девяти десятилетий?
Рэйнер не хотел слушать эти нелепые россказни. Зависть – единственная истина и ехидный создатель кривотолков. Если бы царицу уличили в колдовстве, то давненько бы разожгли большой костёр на главной площади перед дворцом.
Но дело-то в том, что горожане любили свою правительницу. Даже больше. Её чтили едва ли не наравне с Творцом, а чёрные домыслы лились на белый град грязными помоями из щедрых ушат правителей-соседей. Очень уж им была не по нраву гордячка Леола, дерзко отвергшая послов владык всех земель Староземья, не желавшая ничьего монаршего сватовства.
«Народ тёмен, даже короли и те не все не знают грамоты и счёта, – так рассудил Рэйнер, – вот по невежеству и приписывают царице многие лета, дабы очернить её в глазах мира».
Но так ли невинна была Леола?
– Ждёшь меня, рыцарь? – раздался за спиной сэра Рэйнера насмешливый голосок. – Уж продрог, небось. Вон, какой туман над Саял поднялся.
Она пришла, не убоялась ни слухов, ни приличий. Стройная, высокая, в струящемся платье цвета сумерек и в плаще, наброшенном поверх плеч, точно отрез ночного неба. Её длинные волосы, схваченные ободком золотой диадемы, тревожил прохладный ветер, поднимавшийся от поверхности реки.
– Я готов и дольше ждать, ради встречи с вами, госпожа.
– Вот как, – в её сладком голоске промелькнула досада. – А известно ли тебе, сэр рыцарь, что толкуют обо мне по всему Староземью? Ведомо ли тебе, кем кличут и ругают ту, что стоит пред тобою в данный миг?
Не смутился Рэйнер. От природы добрейшей души, но притом доблестный воин, посмотрел он прямо в глаза той, что стояла на камне подле него. Туман скрывал быстрые воды реки, наступая на берег, его змеиное тело струилось по белым камням, по ногам мужчины и женщины, стремясь поглотить всё пространство меж землёй и небом.
– Я не склонен доверяться всяким дурным наветам, госпожа. Слово без доказательств – всего лишь пустота. Другое дело – меч. Выстоит ли слово против меча?
– Слова бравого воина, – холодно отозвалась царица.
В лунном свете, да и в дневном её лицо светилось нежной юностью. Но если Леола плакала, глаза её оставались сухи, если смеялась, холод и безразличие отражали лазурные очи. Бесстрастной и ледяной казалась она, но горожане чтили её не за бесчувственность. Диво ли, дать смелый отказ всем претендентам на свою руку, да ещё и суметь притом оградить белый город от разорительных войн, в коих не было недостатка Староземью. Даже, если царица и была колдуньей, в том суеверный, но преданный народ видел благословение, но не проклятие.
– А что, если всё – правда? – кокетливо поддразнила рыцаря Леола. – Царица, ради встречи с которой ты продрог до костей, на самом деле колдунья, которой невесть сколько лет. Что тогда, сэр Рэйнер?
– Но разве такое возможно?
– Смотри.
Без раздумий красавица сбросила плащ и бесстрашно ступила в хладные воды Саял. Туман, словно обрадованный любовник, тут же обволок её стройное тело.
– Постойте, госпожа! – воскликнул изумлённый рыцарь. – Воды утянут вас. Зачем? Вы промокнете.
– Смотри, сэр рыцарь, смотри и ни во что не вмешивайся, – строго велел голос Леолы.
Шаг за шагом Саял вбирала в себя платье и его носительницу. Вот уж над туманной поверхностью реки стали видны узкие плечи, тонкая шея да голова Леолы. Намокшие волосы змеями окружили царицу в воде. В страхе замер на камнях сэр Рэйнер, не в силах шевельнуться, взирал он на речную гладь.
Ещё мгновение и голова с царственной диадемой скрылась под толщей воды. Но тут же чудесный небесный свет родился в недрах Саял. Он пульсировал, он трепетал, креп и вскоре разлился по всей реке ярчайшей лазурью. И в том свете различил рыцарь женский силуэт – совершенство парило в водном чреве, словно птица в небесных просторах. Ничто не сковывало движений Леолы, она летала в речном небосводе, свободная от одежд и условностей.
Видение взволновало и приковало к себе взор смущённого Рэйнера. Он знал, он поверил. Но если та, что милее всех на свете, колдунья? Что ему теперь с этим делать?
Рыцарь отшатнулся от водной кромки. Нет, только не она. Только не она!
– Ты напуган, рыцарь? – усмешка рассыпалась мельчайшим эхом по водной поверхности. – Царица, ради которой ты промёрз в ожидании, оказалась той, кого жаждут согреть все костры Староземья. И что же? Каковым будет твой выбор? Острый меч или факел в руке, которым ты первым же и разожжёшь подо мною костёр?
Прикрывая руками глаза, сэр Рэйнер наугад пятился, рискуя подвернуть ногу или того хуже, шею. Словно молитву или тайное заклинание бормотал он одно и то же: только не она, только не она, только не она.
– Разве так страшно полюбить колдунью? – насмешливый, но холодный как недра Саял звенел голос царицы. – Отчего смертному мужу так претит допустить в сердце ту, что стоит выше мирских законов, но ближе к законам духов? Или смертный муж так горд и надменен, и для его тщеславия величайшая услада – муки несчастных дев на острие пламени?
Леола величаво выходила из ласковых вод реки. Лазурное сияние волшебства угасло и тёмное, маслянистое тело Саял, укрытое белёсой дымкой, опять приняло ночную безликость. На юной деве вновь был её наряд цвета сумерек. Когда изящные стопы царицы взошли на белую твердь камня, платье и волосы тут же высохли, будто и не бывало чародейского купания.
– Дай мне ответ, сэр Рэйнер, – настаивала Леола, она подобрала плащ и водрузила его на плечи. – Ответь по чести – страх, проросший репейником в твоём сердце, призывает тебя взять в руки меч? Либо же малодушие – причина того, что ты прячешь взгляд – страстно нашёптывает тебе о надёжном огне факела?
Её слова, обретшие гнев и обиду пощёчиной пришлись на Рэйнера. Он прекратил отступление вслепую и рискнул отнять от лица руки. Пред ним стояла Леола, юная и прекрасная, ничто в её облике не выдавало злостную колдунью, коварную чародейку. Бравый воин, повидавший колдовства достаточно и принявший участие в чудовищных сражений столько, что и самому было трудно упомнить все, в эту ночь спасовал.
– Не желаю я вашей гибели, госпожа, – дрогнувшим голосом ответил Рэйнер, прямо смотря в лицо колдунье. – Но и оставаться в белом граде долее не могу.
– Испугался, бравый воин?
– Нет, зла в вас я не вижу, хоть природа ваша и далека от человеческой. Но славный воин, доблестный и правый во всех своих деяниях, справедливый в суде чести, умудрился влюбиться в колдунью, чьё сердце зачерствело от злобы за сотню лет!
– Так вот, что тебя тревожит, – задумчиво произнесла Леола. – Не злоба охватила моё сердце ледяными тисками, а тоска. Если бы была я злой, входила бы в хладные воды Саял каждую третью ночь полной луны? Не прихоть то, но необходимость. Пока юность хранит моё тело от старости и тлена, не падёт белый град, не овладеет его стенами враг, хоть численностью он будет подобен саранче. А если не падёт град, целы и здоровы будут мои подданные. Колдовство моё во славу белого града исходит. Саял даёт мне чары, а я передаю их граду. В том и есть моя вина.
– Это многое объясняет, но всё ж вы та, кто есть, – с горечью отозвался рыцарь. – Но может, вы способны отказаться от колдовского дара?
– Ради чего? – изумилась царственная дева.
– Ради сердечного тепла, ради любви, которая будет согревать вас, пока вы не состаритесь и не отойдёте к Творцу.
– Пустое, славный Рэйнер, – вздохнула Леола. В тёплом лунном сиянии её глаза блестели. – Я не могу этого сделать. Я родилась такой и в своё время покину этот мир таковою. Но если бы тот, кто был мне мил, и кому я была бы по сердцу, сам захотел…
– Что? – Рэйнер подался вперёд, крохотный светоч надежды затеплился в его душе.
Но Леола будто уже простившись с ним, повернулась спиной, обращая лицо к туманной Саял.
– Что возможно сделать, госпожа? – отчаянно повторил он свой вопрос, не смея коснуться даже краешка её платья, но страстно жаждая вновь видеть царские очи.
– Саял знает мою тайну, – донёсся до его слуха её вкрадчивый голосок. – Я не могу отринуть дар, который мне передался по крови, но обладаю силой разделить чары с избранником сердца. Для того нужно ему без тени сомнений погрузиться в беспросветные воды Саял и принять колдовскую власть реки.
– Но если я сделаю то, о чём вы просите, если я войду в реку, утрачу ли человеческую душу? – содрогнулся рыцарь.
– Не совсем, – спокойно отвечала Леола. – Река излечит все старые раны и сотрёт все следы великих войн, что носит твоё тело. Саял мудра, она не высушит тебя, не разорвёт и не наполнит твои лёгкие водами. Река-хранительница благословит тебя, но только, если ты на самом деле чист помыслами и готов отринуть былую жизнь, ради жизни новой.
– Что ж, если так, я готов пойти на сделку с колдовством, если это дарует мне место подле вас, – горячо заверил Рэйнер царицу.
– Тогда ступай и ничего не бойся, и ни о чём не жалей, сэр Рэйнер, – тихо произнесла дева и отступив в сторону, дала путь рыцарю.
Встретив безмятежный взгляд её тёмных глаз, Рэйнер более не раздумывал и смело вошёл в воду по шею. Задержав дыхание, он скрылся под тихой гладью Саял.
Чуда не произошло. Лазурь не вспыхнула и не окрасила собою воды реки. А рыцарь так и остался в колдовских объятиях обманчивой Саял.
Леола ещё немного постояла у самой кромки воды, а затем неспешно направилась к городской стене. Ещё один неудачник, самоуверенный вояка, вздумавший перехитрить саму Саял. Сколько их было за девять десятилетий и сколько ещё будет. И каждый мнил себя первым, кто сможет заполучить дар бессмертия.
Ещё чего. Не река давала царице долгую юность, напротив, Леола каждую третью ночь полной луны смывала с себя старость древними, послушными лишь ей водами. И Рэйнер, и другие рыцари, входя в Саял после царственного омовения, дряхлели и обращались в прах в мгновение ока, принимая на себя года чародейки. Остальным же Саял вреда не несла в иные дни и ночи.
А царица шла по белым камням и словно песню тихонько распевала:
– Но если бы тот, кто был мне мил, нашёлся, и если бы тот, кому я мила была, захотел…
