Ольга Васильевна Ярмакова
Истории-семена
Их старания были вознаграждены. В темноте проступил нечёткий прямоугольный контур, который по мере приближения становился ярче. А когда стало совсем близко, путницы натолкнулись на дверь, из-за которой сочился свет.
– Толкай! Толкай что есть сил! – скомандовала Линнет.
Они напирали на препятствие, толкали руками, пихали ногами, и преграда распахнулась.
Из распахнувшейся двери Линнет и Алиса ввалились в гостиную, освещённую тринадцатью свечами. Старость вернулась в их тела. Старинное зеркало отразило седину волос и морщины кожи.
– А всё-таки хороша вышла прогулка, а, Лина? – довольно промурлыкала Алиса.
– Больше никаких спиритических сеансов. Мне кошмаров и тут достаточно.
– Вечно ты ворчишь. Там, где я вижу чудеса, тебе мерещатся кошмары.
Алиса задула свечу на столе, скатерть безупречно белела в полумраке гостиной. Линнет, по обычаю, не стала спорить, упрямицу не убедишь, что Страна Чудес и Страна Кошмаров – одно и то же. Собственно, как Алиса и Линнет.
Гиблое место
Пропащие
Сшибая неистовые волны на своём пути, рассекал неспокойное море древний галеон.
Паруса его давно истлели, дерево остова натужно скрипело, а некогда покрывавшая корабль краска сошла без остатка.
Стремился галеон к островку бледного света, сочившегося из густо устланных тучами небес. Луна – ночная владыка, пыталась разжать оковы, что затмевали её серебристое свечение, лишь малому лучу удалось добраться до бесновавшихся волн. Но проклятое море не хотело так просто отдавать свою добычу, и волны становились всё круче и всё безжалостнее. Корабль бросало из стороны в сторону, грозя перевернуть на бок и поглотить чёрной водой.
Но бесстрашный галеон не сдавался, он шёл к лучу, до которого было всего ничего подать рукой… шёл уже третье столетие.
За резным кругом штурвала крепко стоял капитан. Совсем ещё юнец, но ставленник волею судьбы – главенствовать на треклятом судне. На бледном безусом лице крепко стиснуты губы, глаза сощурены. Пальцы рук намертво обхватили рулевое колесо, так сильно, что под тонкою кожей белыми мазками проступили костяшки.
Успеть! Догнать и войти в луч! Вот единственная мысль, что одолевала капитана в ту роковую минуту. Сколько полных лун, сколько грозовых ночей кануло с той проклятой ночи…
Команда – скопище бледных теней, чётко и молниеносно выполняла любой его приказ. И теперь они, словно цирковые ловкачи, юрко сновали по корме галеона и летали меж реями, будто и не люди, а птицы, лишь бы успеть. Любая огреха, любая упущенная секунда, да нет, даже доля секунды, могла стать очередным провалом. А капитан так просто им этого бы не спустил. Не стоило его недооценивать лишь потому, что он сопливый юнец. В гневе ему уступал даже бывалый, дюжий матрос. Но хуже всего даже не трёпка, которую он способен устроить. Нет. Для команды, молящейся на этого юнца, словно на морского владыку, не существовало ничего ужаснее, когда капитан запирался в каюте и до следующего полнолуния не выходил оттуда, напрочь игнорируя команду неудачников. Вот тогда их бедные души терзались более, во стократ.
А сейчас, главное, успеть к манящему их, как чёртовы огни на дне океана, лунному просвету.
Капитан затаил дыхание, до луча осталось совсем чуть-чуть, но тут взлохмаченное море прямо-таки взбесилось.
«Никогда! Никогда тебе не видать покоя, душегуб, – зазвенели в его ушах слова знакомого голоса. – Ты не достоин света божьего. Ни солнца, ни луны не видать тебе. И пусть небо содрогнётся, а тучи скроют от взора твоего свет дня и ночи. И пусть ветра обрушатся на твоё судно и рвут его на части, швыряя и обнажая всю черноту, что сидит внутри. И пусть воды моей могилы бунтуют во всякую ночь при полной луне. И пусть эти воды не допустят тебя и людей твоих до счастливого спасения, но притом пощадят твой корабль. И да будет так отныне и всегда. Ибо нет тебе прощения!».
– Пощади! Молю тебя! Убей! Возьми мою жизнь! – завопил что есть мочи капитан, как и во все предыдущие ночи. – Отпусти мою команду, мои люди не виновны в твоей гибели, Арэлия!
«Поздно молить о милости, Сандер, – раздался за бортом галеона голос из сотен голосов. – Ты не пощадил меня, когда я умоляла тебя о жизни. Ты раздавил мой дар, мою любовь, словно это была забава. Ради тебя я оставила свой дом, семью. Но ты смеялся над моими слезами. Что тебе какая-то дочь морского царя? В гнусных мыслях ты уже видел себя супругом дочери капитана. Между прочим, в своих проклятиях капитан присоединяется ко мне и шлёт тебе бесконечное множество безрадостных ночей жизни. Он не забыл, как ты предательски вогнал ему нож в спину и выбросил его тело за борт, пока никто не видел. А ведь команда не знает, что ты его убил, но возможно уже догадывается. Всё ж три столетия прошло, что-то уже могло прийти в их глупые собачьи головы».
– Арэлия! Нет и минуты, чтобы я не пожалел о содеянном, – прокричал волнам юноша. Его лицо увлажнилось, и соль безжалостно щипала глаза. – Прости меня, всё бы изменил, если бы вновь вернулась та ночь! Клянусь!
«Это ты так поёшь теперь, ведь дочка капитана так и не досталась тебе, – нежно пропел хор голосов. – Но твоя ночь вновь вернётся к тебе. И ты так же, как и тогда сомкнёшь пальцы на моей шее. Как же коротка память мужчины! Ты каждую луну повторяешь душегубство! И это уже три столетия. Не нужно клятв, Сандер!».
– Но того быть не может! – ужас исказил красивые черты лица Сандера, застывшего в юности, словно муха в янтаре. – Я не понимаю, о чём ты говоришь?!
«Вот видишь, – грустно вздохнули волны, – всё повторяется вновь и вновь: ты просишь о шансе, и я даю его тебе, но всё выходит по-старому. Твоя душа черна, Сандер, ты не способен исправиться, а значит, мыкаться тебе и твоему кораблю, как и прежде».
– Нет, Арэлия, нет! Постой! – выкрикнул в тщетной и последней попытке юноша. – Умоляю, отмени свой суд, дай мне последний шанс!
И набрав в грудь отчаяния и мужества, добавил:
– Не во всём я был подлецом. Я ведь любил тебя, Арэлия! Любил! Да, я убил тебя в момент отчаяния и страха. Даже когда ты открылась мне и стала женою пред водами моря. Даже когда твои уста в самой нежнейшей из улыбок, с величайшей радостью и трепетом поведали мне, что под твоим сердцем пульсирует жизнь моего сына. Даже тогда мои руки не дрогнули. Но, Арэлия, не было и дня, чтобы я не жалел о своём злодеянии. Я мучился и тяготился злодейством. Я не ненавидел себя и клял. Но тебя уже не мог вернуть.
«Всё слова. Пустые мужские слова. Ты себя жалел, а не меня и наше дитя».
– Арэлия! Прими меня! Молю!
Капитан в безумном исступлении бросил штурвал и на глазах изумлённой команды, которая, к слову, ничего кроме завываний ветра да рёва волн, не слышала, ринулся к борту. Но его намерение тут же осадила высокая пенная волна. Она хлыстом прошлась по юноше и отшвырнула его далеко от рокового края.
«Живи и помни, Сандер, – разнеслось со всех сторон. – Живи и знай: не достоин ты дна морского. Но и смерти ты не заслуживаешь. Не прощу, так и знай…. Но всё ж дам тебе ещё шанс. Ещё ночь. Разве что боги вразумят тебя и сердце твоё. Чему я уже не верю».
Массивные тучи безжалостно сомкнулись, скрыв полностью небеса. Луна и её спасительное свечение пропали, предоставив одинокому галеону бороздить в кромешной тьме. Капитан вновь вернулся к кольцу штурвала и простоял за ним безмолвно до первых утренних просветов. После чего он скрылся в своей каюте, где как хорошо было известно всей команде, в полном одиночестве намеревался дожидаться следующей полной луны.
Буря
Скверные рифы на то и скверные. Никто не может пройти мимо невредимым. Уж прокляты они или заговорены, доподлинно неизвестно, но сила за ними чувствуется. Всяк моряк, что избороздил Долгое море вдоль и поперёк, предпочтёт пропороть глотку бешёному урагану, нежели соблазниться обманом покойной воды тех мест.
Мерти не был исключением. К своим неполным тридцати он дослужился до штурмана, и на «Крылатой Морне» хорошенько исколесил Долгоморье, стоя за штурвальным колесом. Капитан по-своему уважал Мерти, тот проявлял умеренность во всём: драки не жаловал, выпивкой особо не баловался, за девками в каждом порту не волочился, да и причащался по святым воскресеньям. Не моряк, а селянин, ей богу.
Но было в Мерти что-то, что и отталкивало. Угрюмость, какая-то. Лет десять назад его бы не отличили от остальных матросов Морны, лихой повеса, да сорвиголова. К тому ж повезло парню, не уродом родился, девки к нему липли как мухи. Но какая-то история приключилась с ним на островке посреди Долгого моря, сломала она его. Мрачным он стал, замкнутым, а так – надёжный моряк.
Случилось так, что «Крылатая Морна», гружёная под завязку китовым жиром, следовала обычным курсом к берегам пёстрой восточной страны. Зная, что на пути следования встанут Скверные рифы, капитан благоразумно увёл дальше от берега корабль. Но как только Морна поравнялась с рифами, погода вдруг изменила морякам.
Средь ясного дня на судно налетел чудовищной силы ветер, он принялся рвать белоснежные паруса и силился опрокинуть Морну на бок. Вода взбунтовалась, волны с жутким рокотом обрушивались на корабль, заливали палубу, слизывали зазевавшихся матросов. Мерти едва стоял на ногах, морская вода наотмашь хлестала его по ногам, била в грудь, щипала солью глаза, горела в носу и горле.
Ветер принёс облака, тяжёлые, злые, полные воды и огня. Будто и без них в море воды не хватало. Вспыхнула искра, росчерк раскалённой добела молнии прошил свинец неба, и проклятый небосвод сотряс оглушительный раскат грома.
Морну оттаскивало к берегу, к рифам. Как штурвал ни крути, как не рви жилы, а отвести корабль от гибели Мерти был не в силах.
– Мерти! Бери тех, кто остался и спускай шлюпку! – раздался приказ капитана, заглушаемый рёвом безумной воды и завыванием лихого ветра.
– Но как же Морна? – штурман не смел отпустить колесо штурвала.
– Ей конец, Мерти, а людей ещё можно спасти, – капитан обречённо смотрел на клокотавшую воду за бортом. – Мы идём прямо на рифы. Ты знаешь, что это конец. Пока не поздно. Спускай шлюпку! Это приказ, штурман!
Как истинный капитан, он проследил за спуском людей, не пожелав притом занять место среди них. Кылатая Морна – его жизнь и дом, сердце которому было отдано семнадцать лед назад. Хороший капитан не изменяет привычкам и привязанностям. А если твоя жизнь идёт ко дну, какой смысл искать спасение на берегу, когда море было твоей истиной, страстью и воздухом, которым ты жил?
Мерти и сам был готов с радостью разделить одинокую волю капитана на двоих, но как старший, которому вверили чужие судьбы, не посмел прекословить. Он подчинился, в тайне призывая на свою голову одну из волн.
Море или рифы услышали его мольбу. Стоило Мерти чуть ослабить хватку рук, едва разжать борта шлюпки, и алчная волна схватила его, скрутила и унесла прочь. Вода поглощала его, всё глубже и глубже. Он решил не сопротивляться, так будет лучше. Всё равно он умер давным-давно, это тело не знало, что он мёртв, а душа давно погребла себя.
Мерти почувствовал, как его за руки тянет глубина. Ледяной холод обволок тело коконом. Пусть, пусть тянет себе. Пусть приберёт вместе с Морной и экипажем. Он заслужил.
Но тут тьма стала светлеть. Он испугался, что море передумало и отвергает его. Нет! Этого не должно было случиться. И не вода сковывала запястья его рук. Нет, это были чьи-то пальцы. Но кто осмелился пойти за ним в пучину, чтобы вырвать из близких объятий смерти?
Кто-то вытолкнул Мерти из воды, берега не было видно, вокруг пенились лютые волны. Что ж, даже если его спаситель и смог вытащить Мерти на поверхность, то уберечь от коварных камней рифов, ему явно было не под силу.
Но этот кто-то с упорством не выпускал руку Мерти и продолжал его удерживать наплаву. Спаситель, образ которого разглядеть штурману никак не удавалось из-за воды, бьющей в глаза, упрямо тянул его куда-то. Один раз Мерти всё-таки различил маленькие белые детские пальчики, стиснувшиеся на его загорелом запястье.
Что-то промелькнуло перед его неясным взором. Нет, Морны он больше не видел. Судно с капитаном сгинуло в этой ночи среди белого дня. Шлюпку Мерти тоже не видел, да и не мудрено в такой свистопляске волн что-то заметить, а услышать, тем более.
Чёрные размытые силуэты, вот что он успел уловить. Рифы. Всё, конец был близок. Если не суждено нахлебаться воды, то дело завершат большие чёрные камни, коварно таившиеся под водой и обнажившиеся бурей. Размажет, припечатает, сломает. Кровь и смерть.
Вдруг шлюпка вынырнула, слетела с крутой волны, словно спустилась с неба. Штурмана с лодки заметили и подхватили, перетащив в спасительный ковчег. Спаситель оставил Мерти, как только сильные руки моряков приняли его безвольное тело.
– Штурман, я вижу берег, нам бы только камни обойти! – крикнул матрос, державший Мерти.
– Чёртовы рифы! Чтоб им сгинуть к дьяволу на противень! – выругался другой.
Мерти хотел увидеть. Он из последних сил поднял голову и, пытаясь оттолкнуть моряка подле, прильнул к борту шлюпки.
– Жить надоело, штурман? Или вода в голову ударила? – спохватился матрос и вовремя перехватил Мерти, тот едва не ушёл за борт.
Мерти успел различить в мутной воде белёсое тело, голое, с рыбьим хвостом. У него перехватило дух. Неужели? Не может быть!
– Держись! Прямо по курсу скалы! – оглушил его истошный, полный ужаса крик моряка.
Лодка задрала нос, взбираясь на волну, замерла на её вершине. Прямо перед шлюпкой обнажилась аспидная остроносая скала, блестящая влагой, неумолимая в бездушье. Ещё чуток и лодка сорвётся с волны, с разбегу влетит в полированный водою камень и разобьётся в щепы.
Судёнышко качнулось, у людей вырвался стон. Но что-то одёрнуло назад шлюпку, чья-то воля сдёрнула хрупкий ковчег с верхушки волны и не дала уйти под рёв волн людским жизням. Эта же воля отвернула лодку от скалы и повела к берегу, ловко обходя острые зубья камней.
– Никак Бог на нашей стороне, братцы! – обрадовано воскликнул моряк рядом с Мерти. – Вон берег, совсем близко.
А Мерти хотелось добраться до носа шлюпки и посмотреть в воду. Кто же так настойчиво помогал ему? Отчего-то у него росла уверенность, что помощь была направлена только ему, если б его не было в шлюпке, экипаж Морны уже размазало бы о чёрный утёс.
Наконец каменистый берег приблизился настолько, что матросы осмелились покинуть болтавшуюся в стороны шлюпку и вплавь устремились к земле.
Мерти и тот, что опекал его, остались в лодке. И тогда штурман дополз до носовой части шлюпки и, вцепившись в края её, всмотрелся в клокотавшую воду. Его сердце содрогнулось. Из воды на него взирало детское лицо. Ясные, прозрачно-серые глаза мальчика смотрели на него в упор с любопытством и простотою. На бледном лице отразилась улыбка. Мальчонка обеими руками подпирал шлюпку. Но тут лодку подбросило, Мерти услышал, как чиркнуло её дно о подводный камень.
Мальчика с силой тряхнуло, он изменился в лице. Улыбка сошла, и боль исказила красивые черты. Мальчуган отпустил шлюпку.
Мерти бросился в воду, напрочь игнорируя окрики матроса. Он подхватил своего спасителя, тот слабо цеплялся за руку Мерти. Слава Создателю, было неглубоко, да и сил у Мерти ещё осталось. Он из последних сил сражался с налетавшими подобно стервятникам волнами, и смог их всех одолеть. Его ноги коснулись дна, и он взял мальчика на руки, тот, совсем беспомощный, лежал в его объятиях, не противясь и не желая вырваться. На вид не старше десяти лет, отчего-то подумалось Мерти.
Шлюпка была совсем близко, матрос прыгнул за борт и за канат подтягивал судёнышко к камням берега.
– Брось ты эту нечисть! – крикнул он Мерти в спину. – Русалки топят корабли и губят моряков.
– Нет!
Мерти остановился на миг. Мальчик еле дышал. Из распоротого камнем бока сочилась кровь. Жизнь уходила из малыша в море.
Длинные, такие же как у Мерти, каштановые волосы, облепили влажное лицо мальчика. Его бесцветные губы безмолвно шептали. Мерти склонился к ним. То, что услышал он, потрясло его, выжгло внутри остатки жизни. Лучше бы встретиться с той скалой в назначенный срок, лучше бы пойти на дно с Морной и капитаном, лучше бы…
Рыбий хвост слабо качнулся. Белое скользкое тельце вздрогнуло.
Мальчик издал молчаливый стон. Жабры под рёбрами сомкнулись. Глаза, прозрачно-серые, пронзительные и до боли знакомые застыли. Жизнь ушла в море.
Так Мерти и застыл, слепо уставившись в детское лицо, стоял и стонал.
– Да что с тобой, штурман? – Моряк заглянул Мерти за плечо. – Селёдка сдохла? Подумаешь. Брось её. Все дохлые русалки становятся пеной, это любому моряку извес…
– Да как ты смеешь! – гневно бросил Мерти в лицо матросу. – Этот малыш… этот… он нам жизнь спас!
– Нам ли?
Его глаза красные ли от слёз, или соли морской, горели таким лютым гневом и болью, что матрос отшатнулся от него и, перекрестившись, сплюнул, тут же пошёл дальше, волоча за собой лодку.
– Свихнулся, точно! Воды нахлебался. Лучше бы помог шлюпку дотащить.
А Мерти упал на колени. Вода била ему в спину, но он никак не мог разжать объятия и отпустить тельце, холодевшее с каждой минутой всё сильнее.
Наконец, решившись, он бережно, точно заветное сокровище погрузил мальчика в воду, отдавая той следом за жизнью и тело.
– Ступай, сынок, – тихо, скорбно простонал Мерти, – ступай домой. И передай привет своей матери. Передай, я не забыл и никогда не забывал о ней. Рано или поздно, мы встретимся. Все.
Обломки
– Флора! О, нет! Лори, ответь! Ответь же мне!
Морской берег затопило отчаяние. Три фигуры, три жертвы неумолимого шторма у самой кромки пенной воды. Одна из них, совсем юная девушка, златовласка, склонилась над сестрой, что опередила её в миру на семь лет. Черноволосая голова девы безжизненно покоилась на коленях младшей, а та обнимала её, судорожно и ласково, взывала со всей болью. Несколько малых обломков корабля с волнами наплывали на подол платья бездыханной девушки, тёмного, как утреннее небо в бурю, и, задержавшись недолго, тут же отчаливали обратно, чтобы вновь вернуться.
– Лори!
Глаза цвета зимнего неба застыли на бескровном лице. Несколько тёмных прядей змейками проползли по бледной щеке и остались лежать на ней. Посинелые губы, прежде алые, раскрылись и замерли на полуслове. И её рук коснулась синева. Милых, ласковых рук. Тех, коими сыграно столько песен на клавесине, которыми сплетено столько покрывал кружева, которыми написано столь много дорогих и близких сердцу словечек.
– Флора!
Боль жгучая, что горче соли. Боль неистовая, что сильнее промозглого ветра и хладных морских вод. Они соединились в крошечной фигурке на бесконечном, истерзанном утренней бурей берегу, они влились в имя, стоившее жизни.
Третий, тот, кто спас, помог дотянуть до берега в этих длинных неудобных тяжёлых платьях, – мужчина лежал тут же. Молодой и прекрасный как древний бог, нагой и с рыбьим хвостом вместо ног. Зеленовато-солнечные волосы его, длинные и волнистые, разметались на песке подобно отторгнутым морем водорослям. Он еле дышал, жаберные щели под рёбрами вздымались и опускались с трудом. Почти все силы он отдал на спасение сестёр, но более ради той, чьи небесные глаза застыли, с удивлением взирая ввысь.
– Сестрёнка, Лори, молю, очнись!
Златовласка не верила, не желала верить. Нет, кто угодно, но не она, не та, что была её сердцем. Как ей жить дальше без сердца? Смерти подобно. Без печальной улыбки. Без обожаемого носика, который так забавно вздрагивал, когда его хозяйка хмурилась. Без лукавства милых сёстриных глаз, что в грозу наливались свинцом, а в радость – лазурью. Как? Смерти подобно.
Зачем они дали согласие на то путешествие? Утро, а будто уже сто лет кануло вместе с каравеллой. Господи! Матушка и батюшка так и не узнают! Будут ждать, волноваться, а корабль так и не войдёт в порт. И ей не выбраться с этого острова, да и ни к чему уже.
– Лори! Ответь мне! Не смей меня бросать, Флоранс Д,Оранж, слышишь?
Мужчина шевельнулся, стон вырвался из его бледных уст. Рука, усыпанная перламутровыми чешуйками, потянулась и нащупала безжизненную кисть той, что в ушедшую ночь стала превыше жизни. Его пальцы сомкнулись на её холодных перстах. Вновь стон боли вырвался из его груди.
– Живи! – прохрипел он, из последних сил стискивая хрупкие ледяные пальчики.
– Ты умрёшь, Аэрин, – предостерегла его златовласка. – В тебе жизни осталось чуть.
Но он будто не слышал, сжимал сильнее последнее объятие, пусть и пальцев.
– Живи!
– Остановись, Аэрин! – Сердце девы наполнилось жалостью и благодарностью к возлюбленному сестры. – Вернись в море, живи. Ещё есть шанс, для тебя.
– Как жить без сердца? – услышала она в ответ слова, что сама готова была бросить миру. – Живи!
Он застыл подле той, чью ладонь на последнем вздохе сжимала его рука. Глаза цвета молочного моря, широко распахнутые, устремили вечный взор в поднебесье.
Вокруг всё замерло. Чайки опустились на воду и не смели издать ни звука, вода присмирела и угомонила ход волн. Даже взбалмошный ветер, и тот, схлынул и затаился на серых камнях, облепленных бурыми водорослями. Мир прощался с жизнью.
Вдруг по бледному лицу темноволосой девы пробежала лёгкая тень. Она едва тронула ресницы, коснулась кончика носа и нырнула в полураскрытый рот, приласкав бескровные уста. Дрожь сотрясла тело, от кончиков ног до головы. Вода, что вытолкнула жизнь из тела, исторгалась чьей-то сильной волей, дабы освободить место изгнанной жизни.
– Фло… Лоретта, – слабо позвала сестру утопленница.
Грозовые очи заблестели от влаги.
– Я здесь, здесь, Лори! – вне себя от радости прокричала златовласка.
– …где…? – сорвалось с едва алевших губ, к которым подступила жизнь.
– Создатель Всещедрый! Ты жива! Ты здесь, со мной! – не расслышала вопроса младшая сестра.
– …где он…Флоретта?
Когда что-то слишком волновало Флоранс, она оставляла ласковость и была строга, а иной раз и сурова, как теперь.
– Корабль? – понимая о сути, замялась Флоретта Д,Оранж. – Он утонул, мы налетели на риф и …
– Это я помню, сестрица, – не дала сказать дальше крепнувшая на глазах старшая сестра. – Ты знаешь… где он? Не лги, прошу.
Как сказать? Как жить без сердца?
Но тут сама Флоранс ощутила на руке его пальцы, холодные, чужие. Хрип, а затем вой вышли из её горевших от соли недр. Она не желала смотреть туда. Нет. Не увидеть в его глазах живое мерцавшее море. Но и сбросить лёд его пальцев с себя она тоже не смогла. Последний дар глубин, прощальное объятие.
Три фигуры, три жертвы неумолимого шторма, у самой кромки пенной воды застыли в вечности. Две жизни и смерть. И в трёх душах застыло, словно в янтаре: как жить дальше без сердца? Смерти подобно.
