Ольга Васильевна Ярмакова
Истории-семена
Портрет
Ещё с первого дня Виктора предупредили:
– Тебе до чёртиков надоест присматривать за картинками, отгоняя от них особо назойливых посетителей.
Но на то и работа смотрителя музея: нести почётную каждодневную вахту в закреплённом за ним помещении. А люди суть – море: когда спокойное, штилевое, а порой и до несносного шторма с девятым валом доходит.
Под бдительным оком Виктора в надёжной безопасности пребывали полотна и фарфор начала прошлого столетия. В каждом зале есть своя прима или король. И у Виктора жемчужиной введенных ему владений была огромная на полстены картина кисти известного мастера. Три томные девы в строгих платьях длиною в пол кротко взирали на любого, кто внимательно вглядывался в их старомодный облик. Но Виктор за месяц работы приметил, что дамочки непросты, какими кажутся мимолётным посетителям. Или хотят казаться. В тех взглядах таилось нечто порочное, вот только словечко для этого подобрать молодой смотритель никак не мог.
На фарфоровый бело-голубой сервиз пришлые зрители бросали дежурный взгляд: подумаешь, невидаль какая. А вот Виктор порой засматривался хрупким изяществом чашечек, из которых и сделать-то возможно всего пару глотков.
В часы музейного затишья ему представлялось, как те самые скромницы с картин сиживали на мягких, обтянутых голубым шёлком стульях. Круглый кофейный столик стоял поблизости. На его полированной столешнице гордо восседали элегантный кофейник и чашечки с блюдцами. И струйки кофейного пара змеились в воздухе. О чём же они секретничали за чашечкой кофе? То, что секретничали, он не сомневался, в их глазах теплились искорки шалости. А щёчки? Этот, едва уловимый румянец при стыдливом взгляде, несомненно, печать тайны.
– Вик!
Голос долетел из соседнего помещения, со стороны лестницы. Ну, конечно, смена закончилась, смотрителям пора выключать свет и идти домой. Дневная вахта подошла к концу.
Он погасил свет в своём зале и двинул к лестнице. Но тут что-то побудило его обернуться. В самой дальней комнате, соединённой с другими залами музея смежными дверьми, образующими протяжённый коридор, – горел свет. Только там. Первым порывом было, идти куда шёл и не думать о подобных мелочах. Мало ли, смотритель либо забыл вырубить свет, либо замешкался и вот-вот выключит электричество.
Но тут свет моргнул, затем как-то странно задрожал, погас и снова вспыхнул. Виктор всмотрелся в надежде различить какое-нибудь движение, но ничего не заметил.
– Вик, пора! – раздался повторный сигнал от охранника снизу. – Ваши уже ушли. Только ты остался.
– Сейчас! – крикнул Виктор, а сам не отрывая взгляда от дальней точки света, направился в её сторону.
Неуютно. Нет, не то. Неприятно – то было, скорее всего, ближе к тому ощущению, что завладело Виктором. Зимой темнело рано, а если целый день за окном дышала пасмурная хмарь, угасание дневного светила было чем-то малозаметным и сумерки дневные сменялись вечерними, а там и до ночных потёмок скоро. Мрачные залы с погасшими светочами внушали неодолимое желание – нести ноги как можно дальше из царства теней.
Пару раз он как-то застревал в этой темноте, отстав от остальных по причине задумчивости. Оба раза проклинал себя, и вот снова он шёл по паркету один, во тьме, добровольно. Надо было оставить свет в своём зале, так хоть был бы путь к отступлению, отчего-то пронеслось у него в голове. С чего вдруг возникла эта глупость, что ему понадобится бежать, а главное, от чего?
Мимо проплыл зал натюрмортов, самое нелюбимое у Виктора помещение. Обрамлённые в дорогущие рамы вазы с цветами, да пиршественные деликатесы с охотничьими трофеями не трогали его сердца.
Вот в сгустках мрака другой залы он различил громадные полотна. То Морской зал: здесь красовались на стенах морские истории, вытканные из величественных галеонов, бешеных морских волн и бесстрашных, удалых моряков.
Позади Охотничья и Геральдическая комнаты, впереди ещё две. Свет из последнего помещения был всё ближе, его язычки бегали по потолку и полу, маня смотрителя. Виктор убыстрил шаг, он хотел быстрее разобраться с этим. Если потом обнаружат, что свет горел всю ночь, да уличат, что Виктор ушёл последним, – всезнающее начальство всегда всё и обо всех прознает, – ему несдобровать. Лишиться премии накануне новогодних праздников не входило в его планы.
Лесные и равнинные пейзажи остались в стороне; старинная гостиная, обставленная мебелью и предметами быта двух, а то и трёхвековой давности подходила к концу. Электрический свет залы, совсем близкий, уже сиял достаточно ярко, и кое-что из экспонатов попало в поле зрения Виктора.
Портретная комната вмещала в себя полотна мастеров романтической эпохи, размещённые по стенам в два ряда. Несомненно, то была самая интересная и привлекательная обитель искусства из всех прочих. Рамы картин из потемневшего дерева, сами по себе представляли шедевры работ стародавних мастеров и были не менее ценны, чем полотна, вставленные в них.
У Виктора были любимчики среди тех портретов. Безусловно, женские лица имели фавор, но был один мужской лик, на котором взгляд смотрителя мог застыть надолго. Юноша в каштановом парике с живым, проницательным взором не давал покоя не только Виктору. Многие смотрители, да и некоторые посетители отмечали странный, загадочный взгляд портретного героя. Неизвестный художник, кто б ни был тот гений, смог вложить в карие с вишнёвыми искорками очи своего творения жизнь. Талант наделил дивный взгляд странной особенностью – где б не находился глядящий на полотно, горделивый взор юноши следовал за ним, не выпуская из поля зрения. Это многих пугало, отталкивало от картины, а смотритель, закреплённый за портретным залом, старался не смотреть в «живые» глаза изображению. Но взгляд был настолько ощутим, что порой от него по телу бежал холодок.
Виктор единственный, кто не испытывал дискомфорта перед портретом безымянного художника, частенько захаживал в обеденные часы в дальнюю залу и на несколько минут выпадал из реальности, подпадая под чары живописи.
Он сразу ощутил силу взгляда «того самого» портрета, как только ступил в освещённый зал. Лампы, подсвечивавшие картины снова заморгали, лишь над изображением таинственного юноши мягкий, рассеянный свет не дрожал.
– Наверное, что-то с проводкой, – вслух предположил Виктор, – где-то что-то замкнуло. Нужно предупредить охрану.
– Не нужно никого предупреждать, – раздалось в ответ.
Свет заморгал в зале с сумасшедшей частотой. У смотрителя мелькнуло в голове, что кто-то над ним подшучивает: щёлкает выключателем, да ещё и говорит.
– Кто здесь? Эй, это не смешно!
Но «розыгрыш» не прекратился, напротив, частота угасания и побудки ламп усилилась. Никаких щелчков выключателя Виктор не слышал, да и сам рубильник находился совсем рядом, и около него никто не стоял. А затем лампы стали гаснуть, одна за другой. Огонь, в телах их ярко вспыхнув, рассыпался с громким треском. И так, пока не осталась одна, над той самой картиной.
Юноша смотрел на Виктора, в глазах его танцевали красные угольки. Чёрные брови как будто едва дрогнули. Алые, по мнению Виктора, даже чересчур алые, женственные губы шевельнулись. Совсем чуть-чуть. Игра, игра, это точно игра теней и взбудораженного воображения. Но отчего волосы зашевелились на затылке, почему мороз хватил кожу, и дыхание вдруг выдало струйку пара?
Сияние лампы раскалилось и, дойдя до предела, взорвало светоч. Зал наполнила тьма.
Но ненадолго. Несколько ламп не сгорели, а лишь погрузились в непродолжительный сон, и по чьей-то воле вновь пробудились, тускло, но сносно осветив мрачную комнату. Виктор вздрогнул и вскрикнул бы, если бы не был так прочно скован ледяным ужасом.
Напротив него стоял юноша с портрета. Высокий, статный, в парике, облачённый в стальные латы.
– Доброго здравия, сеньор, – произнёс он и в почтении склонил голову. – Надеюсь, моё явление не повергло вас в глубины страха? Было бы досадно вот так встретиться лицом к лицу с достойным господином и словечком с ним не перемолвиться.
Виктор всё стоял и не мог вымолвить ни словечка. Какое там! Он вдохнуть воздуха не смел, так напугал его таинственный незнакомец, как две капли вылитый с портрета.
– Вы всё ещё пребываете в недоумении, – мягкий приятный баритон долетел до оцепеневшего смотрителя. – Тогда посмотрите на полотно. Может, это вразумит вас.
Он не хотел смотреть. Теперь уже не хотел. Он сожалел, что потащился в этот зал, а всего-то нужно было спуститься с лестницы, одеться и идти домой… Его взгляд остановился на портрете. Вместо изображения, там зияла чернота пустоты. Крик застрял где-то под сердцем, в районе солнечного сплетения.
– Да ладно вам, сеньор, не нужно так смотреть на меня, – увещевал его юноша в парике. – Я не призрак, разве может портрет быть призраком? Вы хоть раз видали или слышали о подобном? Я ни разу. Ну хотите, дотроньтесь до меня, чтоб убедиться.
– Нет! – язык наконец-то поддался его воле. – Не надо!
– Как желаете, сеньор, – юноша, прогремев доспехами, прошёл к смотрительскому стулу и кое-как уместился на нём.
– К-к-кто вы? Это розыгрыш т-т-такой? – заикаясь выговорил Виктор.
– Да ну, что вы, какое там, – улыбнулся незнакомец, но в полумраке улыбка исказилась. Жеманные губы поджались. – В этом дворце и шуток стоящих не ведают. Всё какой-то плебейский юмор. Кстати, вас, сеньор, зовут, кажется, Виктором. Я за вами давно наблюдаю, вы не такой, как остальные. Те, посредственные натуры, ничего дальше носа своего не зрят. Но вы не такой. Вы чувствуете всё вокруг себя, а порой даже видите.
– Кто вы? – вновь осмелился задать вопрос смотритель.
– О, никто, совершенно никто не знает моего имени, потому как прохвост дон Себастьян Варгас не утрудил себя подписать мой портрет, дабы поколения последующие знали.
– Художник? – встрепенулся Виктор.
Он представил, как легко можно заполнить брешь «Неизвестный художник» на табличке под картиной.
– Вот, о чём я упоминал, – продолжил юноша, – стоило вам кинуть косточку, как вы уже обрисовываете животное, которому она принадлежала. Но да ладно, довольно быть неучтивым. Сеньор Виктор, позвольте представиться: к вашим услугам Дамиан Луис Одэлис де Лара, двенадцатый граф дома де Лара, знатнейшего из родов Кастильского королевства. Да будет вам известно, что родоначальник де Лара не кто иной, как сын Гарсии Фернандеса Кастильского, Гонсало Гарсия.
– Но почему же ваше имя, а также имя художника запечатлевшего вас, не дошло до настоящего времени? – Виктор отчего-то верил собеседнику в поблёскивавшем чернёным серебром снаряжении. Впрочем, смущения и робости от этой веры не убывало.
– Всё дело в богобоязни Себастьяна, – охотно пустился в пояснения Дамиан. – Видите ли, сеньор Виктор, наш придворный художник был истовым католиком, а я себя к таковым причислить не смею. Благочестивый дон Варгас прознал о моём сговоре с придворным алхимиком и отомстил мне подобной неблагодарностью. А ведь мой портрет – лучшее из его творений. Он мог прославиться за пределами Кастилии, но, увы, предпочёл тень неизвестности почёту потомков.
– Что же так настроило против вашей особы дона Варгаса? – осторожно поинтересовался Виктор, волнение немного улеглось и желание покинуть помещение как можно скорее, сменилось обычным любопытством.
– Рассудите сами, сеньор Виктор, – обратился к собеседнику граф де Лара, – по Европе лиходействовала чёрная оспа, королевства падали к её ногам. Кастилия, благословенная создателем, и та не устояла. Никто не мог спастись. Дыхание смерти проникало в дома бедняков и дворцы знати. Я не хотел умирать. Мне только исполнился двадцать первый год. Столько всего ещё не было познано, столько не свершённых дел…. При Кастильском дворе состоял на службе дворянин и учёный, Эдгардо ди Лоренсо. В бога я перестал верить, когда слегла и умерла моя кормилица Алита, она была мне ближе и дороже родной матери. Затем черёд настал и моих младших братьев. Алонсо, Вито, Фелипе, мальчишки совсем. Я души в них не чаял. Это заслуга Алиты – она нас сплотила, вопреки строгому этикету дворца.
Дамиан замолчал, Виктор заметил, как сурово лицо собеседника, как хмур взгляд каре-вишнёвых глаз.
– Оставалось одно: раз богу нет дела до живых, то дьявол уж точно не откажется от помощи. Лукавый всегда тут как тут, когда небеса молчат в ответ на твои молитвы. Я обратился к сеньору Эдгардо, и он согласился помочь. Я не умру, и буду вечно молод, но как говорится: за всё есть своя цена. И я с лихвой заплатил. Этот алхимик вдобавок оказался чернокнижником. Он снабдил меня каким-то зельем, которое я должен был принять после прочтения некоего заклинания, что и было исполнено. Но дьявол коварен и лжив в своих обещаниях. Да, я остался жив, но на картине Варгаса. К тому моменту, как я осуществил свой план, художник закончил работу над моим портретом. И когда заклинание было произнесено, а зелье выпито до капли, я испытал дикие муки боли. Моё тело под действием дьявольских чар алхимика перенеслось на полотно и осталось там навеки. Чернокнижник напоследок своего действа добавил, что лишь раз в году в особую ночь буду я способен покидать свою темницу, чтобы с утренними лучами вновь на год погружаться в неё. Сегодня, как вы уже догадались, та самая ночь. Но это ещё не всё.
– Что же ещё? – обеспокоенно вопросил Виктор.
Что-то во взгляде графа его встревожило. Тот как-то странно улыбнулся.
– Знаете, друг мой, позвольте отныне вас так называть. Эти этикетные условности, они всегда были мне чужды. Опять же, влияние моей милой кормилицы. Как я уже высказывался ранее, я за вами давно наблюдаю и успел проникнуться к вам искренним уважением и даже немного привязался к вашей особе. Потому буду честен до конца.
Это «честен до конца» пробрало ознобом Виктора. От этой фразы несло подвохом, прямо-таки смердело лукавством. В этих словах скрывалась угроза Виктору.
– Вы почти догадались, друг мой, – алый рот разошёлся в подобие дружелюбной улыбки, но то была фальшь. – Плут Эдгардо напоследок наделил меня силой, небольшой, правда, но довольно полезной. Она ограничена одной ночью в году, но если попадётся простак, вроде вас, мой друг, то этой ночи мне вдосталь хватит.
Юноша встал со стула, чёрные доспехи хищно клацнули на его теле.
– Мне одиноко там, на картине. Но я могу прихватить с собой того, кто разделит моё одиночество и станет мне наперсником до следующей ночи моей свободы. К сожалению, тот, кого я затащу в проклятое полотно, растворится за год, не утолив мой голод. Но не бойтесь меня, друг мой, с вами я буду нежен и заботлив. Даю слово, что ваша жизнь окончится ровно через год, накануне моей ночи.
Виктор попятился к выходу, но граф встал у него на пути.
«А ведь девицы из моего зала, пожалуй, простушки, и вовсе нет в них никаких тайн», – пронеслось в голове смотрителя.
– Ну, не нужно быть таким наивным. Как вы думаете, сколько до вас пропадало смотрителей? И никто их не хватился.
Свет ламп, что ещё держались, вспыхнул и с надрывным треском канул во мрак. По залам пронёсся вскрик отчаяния и ужаса. А после тишина воцарилась во тьме.
Утром Виктор не вышел на работу. На телефонные вызовы он не отвечал. И присматривать за залом «с тремя девицами» временно поручили соседнему смотрителю.
В дальней комнате музея всё было по-прежнему. С полотен взирали портреты стародавних лиц. И никто не уделял много внимания портрету кисти неизвестного художника, не всматривался в каре-вишнёвые очи благородного юноши со странным, слишком живым взглядом.
Спиритус-потусторонус
Всё случилось из-за окаянного спиритического сеанса.
Линнет вразумляла, настаивала, отговаривала, но шестидесятилетней Алисе, будто бес под ребро заполз и её устами упрямо твердил: хочу и баста! Виданное ли дело – призывать целый мир, когда одного маломальского духа не дозовёшься. А ведь в предвидении беды Линнет как в воду глядела.
Алису словно подменили. Ещё каких-то пару лет назад она со свойственной большинству дам почтенного возраста улыбкой самозабвенно ковырялась в огородике у дома. Цветы и прочая зелень заполняли её досуг от ранней весны до поздней осени. Холодную же пору Алиса предпочитала пережидать на утеплённом чердаке, под шерстяным пледом с неиссякаемым запасом чая и книг.
Всё поменялось в корне неделю назад.
Июль – самый знойный и обманчивый месяц лета. И чего только не примерещится в жаркий полдень в тени пышных кустарников…
Линнет, сморенная размеренным покачиванием гамака, уже погружалась в сладостный липкий сон, её сознание купалось на поверхности подступавшего сновидения, как вдруг цепкими, острыми крючьями из забытья её грубо выволокли возбуждённые крики Алисы. Подруга с перекошенным от возбуждения лицом скакала вокруг гамака, отчего растерянная Линнет едва не выпала из плетёного ложа.
Ей, видите ли, кролик привиделся в человеческой одежде и с громадными круглыми часами на цепочке в лапках. Естественно, Линнет не поверила ни слову, решив, что наперснице всё померещилось, недаром же та чрезмерно много времени уделяла любимым розам, а солнце в тот день пекло на износ. Вот Алисе темечко-то и нагрело, упрямица терпеть не могла шляпок и сроду их не носила.
И потянулась неделя, а одержимая новой идеей Алиса ходила, донимала приятельницу просьбой помочь устроить сеанс спиритизма. Кое-что вспомнила о забытой стране.
Линнет и слышать не желала. Она, в отличие от неугомонной Алисы, превосходно помнила то далёкое из детства путешествие в кроличью нору. Тогда зачинщицей приключения стала несносная подружка, бездумно помчавшаяся напролом в кусты за подозрительным кролем. А что оставалось рассудительной Линнет? Она последовала за Алисой и после долго жалела. Но, впрочем, без Линнет Алиса бы и не выбралась из того места, пропала бы там.
В воскресенье, ближе к полудню Линнет сдалась на уговоры приятельницы и согласилась на сеанс. С трудом дождавшись позднего вечера, Алиса накрыла чистой скатертью стол в гостиной. Линнет зажгла тринадцать свечей и двенадцать из них расставила кругом по комнате. Последняя свеча в старинном бронзовом канделябре водрузилась в центр стола. Дамы наглухо задёрнули тяжёлые шторы на окнах и заперли двери гостиной. Стало тихо и торжественно. И тени от свечей едва вздрагивали, тронутые легчайшими отголосками дыхания.
– Начнём, – с придыханием объявила Алиса.
Женщины взялись за руки и сосредоточили взгляды на солнечном фитиле свечи. Обе взывали к образам из прошлого. Однако Линнет отчаянно надеялась, что их не услышат оттуда. Прошёл час, потом другой.
Полночь была на пороге, и Линнет уже было обрадовалась, что их причуда – пустое дело, как вдруг старые часы на каминной полке, которые давно никто не заводил, стали раздавать на весь дом гулкие, хриплые удары, отмеряя приход заветного часа.
Свечное пламя тут же взбесилось и, окрасившись в голубой цвет, фонтаном изверглось из воска, искря и брызжа на скатерть, отчего её белоснежная поверхность покрылась множеством чёрных дырочек.
Над камином стояло огромное старинное зеркало. Серебряная оправа, некогда серебристая, теперь тускло чернела. Амальгама зеркала так помутнела за века, что отражения в ней проступали расплывчатые и неясные. Да и не смотрелся никто в то зеркало, оно и стояло-то на каминной полке для солидности да памяти ради.
– Смотри, смотри, Лина!
Линнет, сидевшая спиной к камину, обернулась: с зеркалом творилось неладное. Много чудного и странного навидалась Линнет, но такой чертовщины отродясь не видывала. Зеркальный массив дрожал и чуть заметно подпрыгивал на полке. Туманная гладь зеркала перестала быть твердью, напротив, она бурлила и клокотала ожившей толщей воды.
Вскоре зеркальные воды закружили против часовой стрелки и образовали водоворот, из которого потянул ледяной и чудовищной силы ветер. Он-то и подхватил почтенных леди, подняв их над столом. А так как обе с перепуга так и не расцепили рук, их, словно лёгкие пёрышки, сдуло в урчащую глотку клокотавшей воронки.
Визжа и барахтаясь, что есть мочи, Линнет и Алиса шмякнулись на каменную плитку пола комнаты – точь-в-точь вылитой их гостиной. Только стол здесь не был накрыт скатертью, вместо неё покровом служил толстый налёт пыли. Да и внутри всё казалось давно забытым и оставленным. Запах плесени и пыли витал в воздухе, а с люстры под потолком свисали клочья серой паутины, коей тут в избытке имелось по всем уголкам.
– Я хочу обратно, домой!
Линнет бросилась к камину, но зеркало-проводник застыло и отражало лишь её растерянное лицо.
– Я хочу домой! – прокричала Линнет, пальцы её тщетно царапали зеркальную поверхность.
– Оставь, – Алиса нежно перехватила её руки, – идём, всё равно проход закрыт. А там, за дверью, должен быть сад, если ничего не переменилось.
Ничего и не переменилось, кроме самих Алисы и Линнет. Им снова было по одиннадцать лет. Седина ушла из волос, юные головы покрывали золотистые и каштановые пряди, уложенные в изящные локоны. Кожа рук не пестрела пигментными пятнами, её упругостью и ванильным оттенком можно было любоваться бесконечно. А лицо и шея! Никаких тебе морщинок и складочек. Нежные, гладкие и чистые.
А какие чудные платья! Линнет с благоговейным восторгом приглаживала атласную юбку нежно-розового наряда, её подруга довольно хихикнула, пару раз дурашливо присев в реверансе. Тёмно-синий шёлк мягко струился на ней.
Алиса триумфально взглянула на Линнет, а затем звонко рассмеялась таким забытым лучистым смехом и, подхватив подружку, закружила в танце. Линнет поддалась порыву и ответила громкой трелью смешка. И вправду, чудно и престранно.
Так они и хороводили по садовым дорожкам, среди гигантских лилий и гладиолусов, пока не наткнулись на высоченный гриб.
На широком зонтике грибной шляпки сидело существо аморфного вида. Линнет смутно припомнила гусеницу, курившую кальян. Тут же девчушек окутало едкое табачное облако. Существо лениво свесилось с края и уставилось на девочек.
Тут надо заметить, у приятельниц отчего-то был разный взгляд на причудливый сказочный мир и его обитателей. Златовласой Алисе всё мерещилось замечательным и прекрасным, но темноволосая Линнет как ни старалась, видела этот мир с изнанки и, мягко говоря, довольно непривлекательной.
Так и пресловутая гусеница предстала в двух ипостасях: Алисе – жирным неповоротливым, но, в сущности, добродушным червяком, а Линнет – грязной и зубастой личинкой, злобной и к тому же сквернословящей.
История повторилась. Как и в прошлый раз, гусеница мило указала дорогу Алисе и нагрубила Линнет. Как только существо сползло с гриба и скрылось в высоких зарослях травы, девочки направились в сторону леса по указанной дороге.
Линнет уже жалела, что не осталась в доме. Пусть там пыльно и кругом паутина, но зато есть дверь, которая отгораживала от Страны Чудес. Память подсказывала ей следующую встречу, и лишь Алиса с нетерпением первооткрывателя смело и быстро шагала вперёд, не задумываясь о последствиях.
В самой чащобе на ветви дерева им встретился Кот-Который-Сам-По-Себе. И не в себе. Алиса радостно захлопала в ладоши, когда полосатый котяра стал постепенно растворяться в воздухе. А когда от него осталась улыбка-оскал, он напомнил, что неплохо бы девочкам навестить его приятелей, живущих за лесом. До чего же сжалось всё внутри у Линнет. Уж она-то видела, каков Кот в действительности. И вовсе не был он мил и приветлив. Это демоново отродье хитро зыркало в её сторону и облизывалось. Но Алисе было дано зреть иное.
За лесом на поляне стоял жёлтый домик, а прямо перед крыльцом накрыт длинный стол. Неопрятная, заляпанная и засаленная скатерть венчала его столешницу. На столе не было свободного местечка от наставленных и наваленных чайных сервизов, чистых и грязных.
Тут же на двух – из имевшихся двух десятков – стульях рассиживали два типа и спешно прихлёбывали из чашек. Вида они были не то чтобы странного, а скорее очумелого. Молодой бледный мужчина в расшитом золотом сюртуке и импозантной шляпе-цилиндре глупо улыбнулся Алисе, Линнет досталась хищная, клыкастая ухмылочка, от которой хотелось мчать со всех ног подальше.
Его напарник – высушенная мумия зайца – уставился чёрными глазами на незваных гостей и начал кричать противным, скрипучим голоском:
– Мест нет! Мест нет!
– И слава Творцу, – отозвалась Линнет.
Но мужчина в цилиндрической шляпе тут же спохватился, выскочил из-за стола и, мигом взяв под руки изумлённых барышень, усадил их за стол.
– Для таких милашек всегда найдётся местечко, – сладко промурлыкал он, затыкая рот невменяемому зайцу, а у самого клыки вытянулись, аж рот не закрывается.
Алиса кокетливо хихикнула, но Линнет стало не до смеха, когда бледный кавалер принялся разливать из круглого чайника по чашкам кровавую жижу. Он взирал на обеих простушек с таким плотоядным оскалом, что сомнений не оставалось: кто за столом угощение.
– Мы, пожалуй, пойдём. Мы опаздываем.
Линнет остановила подругу от опрометчивого пития, Алиса видела в белом фарфоре чашки безобидный чай.
– И куда же вы так спешите, пташки?
– На приём к королеве! – Линнет выпалила первое, что пришло в голову.
Бледный хмырь переменился в лице при упоминании о верховной правительнице, клацнул зубами, зашипел, но Алисе послышалось, что он вздыхает.
– Мы навестим вас на обратном пути, – с готовностью пообещала она.
«Ни за что!» – подумала Линнет. Как и в прошлый раз.
За жёлтым домиком синей лентой простиралась река, а у берега простаивала лодка. Девочки отвязали её и, отчалив от бережка, на котором остались мужчина в шляпе и сушённый безумный заяц, налегли на вёсла. Алиса на прощание помахала платком чайной компании, Линнет обратила внимание, что бледный модник не отражается в воде.
– Поскорей отсюда, – процедила она сквозь зубы, Алиса её не услышала.
Грести долго не пришлось, река сама несла их вниз, всё дальше и дальше. За четвёртым поворотом вода оттеснила судёнышко к песчаному берегу, где девочки покинули лодку, а та, как заговорённая, сама понеслась вверх, против течения, обратно к жёлтому дому.
Поблизости им попались два одинаковых каменных дома, с той разницей, что крышу одного крыла зелёная черепица, а другого – рыжая. Здесь обитали два брата, как и их дома, высокие, громоздкие и грубые. Они так обрадовались появлению случайных визитёров, что наперебой стали зазывать на чай, каждый в свой дом. А затем, не поделив гостей, один припомнил другому сломанную трещотку и без драки не обошлось.
– Глянь, – указала Линнет на валявшийся у одной из домашних изгородей поломанный инструмент.
Трещотка была собрана из человеческих костей. Да и на частокол изгороди то тут, то там жутким украшением были насажены черепа, без сомнений, некогда принадлежавшие людям. Алиса так и не поняла, что забрела к логову людоедов, она видела безобидную деревянную игрушку, а на ограде вырезанные из тыкв головы.
Линнет не стала испытывать судьбу, и пока каннибалы боролись друг с другом, позабыв о нежданных пришелицах, потащила наперсницу дальше от каменных жилищ с черепами.
– И вовсе они не жестокие, – возражала Алиса. – Вечно ты видишь всё в чёрном свете.
Линнет предпочла не спорить. Алису не переспоришь.
Когда они добрели до замка Красных Королей, обе устали и хотели есть. Но и здесь ухо пришлось держать востро. Король слыл бездушным самодуром, а его супружница, Королева, сумасшедшей стервой. Всё в замке от стен до обитателей должно было иметь пурпуровый оттенок и не приведи Творец, если где-то мелькнёт белый или иной цвет, кроме багряного. Придворные даже кожу густо умащали ярко-красными румянами. Линнет живо вспомнилось их прошлое с Алисой путешествие в красный замок: сплошь нещадные приговоры и скоропалительные казни. Королева страсть как обожала отдавать приказы, а более того, смотреть, как палач рубил головы осуждённым. Вид крови возбуждал её королевское величество и доводил до эйфории.
– У них нынче крикет, – вымолвила Алиса, – может, сыграем одну партию?
– Что ты! Какой там крикет! – в ужасе прошептала Линнет, она боялась повысить голос. – Не успеешь начать играть, как тебе отрубят голову.
Алиса, конечно же, не поверила её словам, посчитав их преувеличением. Но Линнет-то помнила. К тому же, их вызывающе светлой кожи и собственных волос (в замке шевелюры маскировали красными париками) уже было достаточно, чтобы взойти на плаху, не говоря о неприличных нарядах розового и синего оттенков.
– Нам нужен Шалтай! – промолвила она. – Только он знает, как отсюда выбраться.
– Да чего проще, – беззаботно заметила Алиса. – Вернёмся обратно и через зеркало пройдём домой.
– Нет, – с жаром возразила ей Линнет, – это не работает здесь так. Нам нужен Шалтай.
– Где же он, по-твоему?
– На стене, конечно.
Сторонясь дорог и прячась кустами, венчанными алыми розами, девочки пробрались к крепостной стене, на которой нёс службу рыцарь, облачённый в стальные латы цвета бургундского вина. Торс воина защищал круглый как яйцо доспех. Несмотря на тяжесть снаряжения и немалые года, отпечатавшиеся глубокими морщинами на загорелом лице, воин стоял гордо, прямо и смотрелся бравым витязем.
– Доброго времени, сэр Шалтай! – обрадовано воскликнула Линнет. – Как поживаете?
– Вам виднее, сударыня, доброе время или нет, – бесхитростно отозвался рыцарь и почтительно склонил седовласую голову. – А на житьё не жалуюсь. Пусть себе жизнь идёт, пока ей ничто не препятствует.
– Какие у него печальные глаза, – сочувственно произнесла Алиса. Вояка виделся ей нелепым и старым.
– Да где уж тут радоваться, – грустно заметил Шалтай, расслышав слова девочки, – когда головы не задерживаются на плечах.
– Сэр Шалтай, у нас просьба, – обратилась к рыцарю Линнет. – Нам нужно домой. Помогите!
Рыцарь задумался и, казалось, прошёл добрый час, когда ясный проблеск осветил его светлые очи. Он спустился со стены и подвёл девочек к неприметной поржавевшей двери, розы тут так сильно заросли и всё оплели побегами, что Шалтаю пришлось хорошенько поработать мечом.
– Ступайте туда, сударыни, – произнёс он на прощание. – А вам, – рыцарь обратился к Линнет, – я давно хочу вернуть долг. Старый Шалтай помнит добрые дела, а слова тем паче.
– Так вы меня не забыли?! – изумилась Линнет.
– Как можно, – скромно ответил он.
Когда они прошли за порог, старые петли натужно заскрипели, рыцарь захлопнул дверь, и девочки оказались в темноте.
– Этот старик совсем свихнулся на стене, – угрюмо заявила Алиса. – Завёл нас в ловушку. А ты и развесила уши.
– Он не старик. Волосы только седые. И это не темница, а выход. Иди вперёд.
Алиса взяла за руку подругу и неуверенно последовала, ведомая Линнет. Несколько раз обе падали и больно ушибали колени. Алиса порывалась вернуться, но Линнет удерживала её, зная, что обратной дороги нет.
