Ольга Васильевна Ярмакова
Истории-семена
О чём смолчали эдельвейсы
В старинном зале, на полу
В объятьях мёртвых алых роз
Сестра с улыбкой шла ко дну,
Брат в горе, словно в камень врос.
Им знать бы с самого конца
Про зал и розы в королевстве,
Тогда б настойчивей в горах
Они спросили с эдельвейсов.
И розы чахли на полу,
И камень стыл в ногах у эльфов…
Будто сто лет кануло, а и того больше с той долгой ночи, с горького, нет, ядовитого осознания утраты. Эррол невидящим взглядом смотрел на сестру, не в силах расцепить рук, продолжая нежно поддерживать ту, что всё глубже погружалась в вечный сон. Только так Эйли могла уйти от боли, груз которой раздавил её хрупкое сердце. Лучше бы он умер! Найти сестру через столько лет, чтобы тут же утратить…
Наверное, проклятия никогда не слабеют и не растворяются в вязком теле времени, ведь слова вечны, а значит, бессмертны.
О том, что Эррол бессмертен, он узнал от приёмной матери в свой семнадцатый год жизни. В тот злополучный день, уйдя на охоту с братьями и отцом, юноша должен был умереть. Во всяком случае, если бы был простым смертным, как его родные. Олень, которого преследовали и ранили охотники, обезумел, и так вышло, зверь в кровавом забытье ринулся на первого попавшегося человека. Им оказался юный Эррол. Всё произошло слишком быстро: животное бесстрашно ринулось вперёд и, низко опустив голову с могучими ветвистыми рогами, ловко подцепило обидчика, насадив его грудь на остриё, словно пушинку, а затем отшвырнуло прочь. Когда родные подоспели, было поздно: Эррол истекал кровью. Раны были столь чудовищны, исцелить их не сумел бы даже самый искусный лекарь. Юношу принесли в дом, уложив последний раз в постель, – там его оставили в угоду смерти. Большего сделать было невозможно.
Но подступил вечер, близилась ночь, а жизнь, что алым румянцем теплилась на бледных щеках Эррола, не торопилась покидать его юного тела. К утру раны затянулись, и сын открыл глаза. Тогда-то мать и открыла тайну истинной сути Эррола.
– Шестнадцать лет назад постучалась в наш дом дева. Я сразу поняла, что она не из людского рода, одежды её покрывали эльфийские руны, да и лик эльфа слишком вычурен, слишком прекрасен, что ли. Эльфы вроде ангелов, прекрасны, но холодны. Та эльфийка оставила нам своего сына, годовалого тебя, Эррол. Умоляла нас твоя мать позаботиться о тебе, своём сыне, любить просила, как родного, но в свой срок всё тебе открыть и отпустить, если сам того пожелаешь. Вижу срок этот пришёл.
Смятение, страх и боль овладели приёмным сыном. Узнать, что ты не родной одно дело, но что не человек, да к тому же наделённый бессмертием, это повергало в ужас. И как он давно не догадался сам? Он ведь с младенчества выделялся. Эррол – высокий, темноволосый, стройный, с кожей лунного цвета. Братья пошли в отца, коренастые, широкоплечие и рыжевласые, а мать и вовсе низкая, хрупкая, с волосами цвета мёда. Как же жалок стал в собственных глазах себе Эррол. Кукушонок. Подкидыш. Ребёнок, от которого отказалась родная мать.
– Не так всё, сын, – ласково заверила его приёмная мать. – В отчаянии оставила тебя та, которую ты ругаешь напрасно. Столько любви было в её глазах! К тому же не один ты был у неё. В корзине она держала младенца, дочь, сестру твою.
– Её оставила, а меня бросила, – в горечи прошептал Эррол. – Но у меня есть сестра. Она где-то там. Знает ли она обо мне? А если знает, тоскует?
– Что ты задумал, сын мой? – встревожилась мать, заметив, как быстро высохли тёмные глаза сына, и странный блеск осветил их.
Не ответил Эррол, смолчал. Но поздней ночью, когда все спокойно спали, – открывшийся столь внезапно дар бессмертия нисколько не испугал отца и братьев, те посчитали то благословением свыше, – юноша-эльф навсегда покинул отчий дом, прихватив с собою только отцовский охотничий нож. Горько и одновременно легко ему было уходить. Всем сердцем любил он тех, кого считал родными по крови, но и сестру ему нужно было отыскать – сердце ныло с того момента, как узнал он о ней.
Семь долгих солнечных дней и шесть коротких лунных ночей блуждал Эррол по зелёным долинам родного края. Вот и горные хребты граничным полукружьем встали на пути юного эльфа, суля ледяной ветер, зыбкий снег и одинокую смерть безумному смельчаку при восхождении. Но тёмный блеск не оставил очей юноши, как и разросшееся желание в груди, граничившее с одержимостью. Кутаясь в накидку, подбитую мехом, Эррол двинулся вперёд.
Солнце перекатилось за середину неба, до вечера уже кажись рукой подать, а под ногами травы уже редели, всё больше уступая место серым с острыми краями камням. Скалистые зазубрины гор придвигались ближе, особенно близка стала гора Тэрлэг, мрачная и единственная из сестёр горного кряжа, что не имела серебристой накидки из снега. К ней и устремил ход Эррол.
Деревья, вскоре измельчав, исчезли вовсе; редкие низкие кустарники, да цветущие вьюны – вот и вся роскошь сероватой каменистой почвы. Что-то блеснуло серебром впереди. Озерцо. Промозглый ветер донёс слабый запах цветов, тонкий, едва уловимый и смутно памятный, как из прошлой жизни. Эррол так устал, что решил устроить небольшой привал у воды, прежде чем осмелится на подъём суровой Тэрлэг.
Ещё издали юноша приметил одинокую светлую фигуру, сидевшую у самой озёрной кромки. Приблизившись, он разглядел: юная девушка в золотистой накидке пристально всматривалась в водную поверхность. Отчего-то Эрролл сильно смутился – он-то старательно избегал встреч с людьми, одиночеством наказывая себя за молчаливый побег из дома. Но то чувство тревоги и волнения, что он испытал, узрев незнакомку, было ему внове: словно он знал её давным-давно, но забыл по какой-то причине.
Девушка не испугалась и не выказала того смущения, что довлели над Эрролом. Она подняла голову и, откинув капюшон, устремила к путнику лицо. Эльф вздрогнул. Подобной красоты ему не доводилось видеть: фарфоровая кожа, идеальный изгиб светлых бровей, кармин нежной линии губ и глаза, чистота которых могла тягаться с небесной синью. Лик красавицы обрамляли густые, снежного оттенка волосы.
– Ты ли брат мой? – первой заговорила она, и голос мягкий, но сильный рябью прошёлся по озёрной глади. – Воды Иэгэн, здешнего озера, обещали мне скорую встречу с братом моим, утраченным много лет назад.
Озадаченно смотрел на сидевшую рядом деву Эррол, не знал, что и сказать, будто онемел. Да и она, словно чего-то ждала, взирала на него снизу вверх, пытливо рассматривала.
– Не знаю, какого брата ты ищешь, но я сестру давно потерянную ищу, – наконец еле слышным, хриплым голосом произнёс юноша. – Семь дней назад узнал я от матери, что был оставлен в её доме ребёнком одной эльфийкой. Та была моей матерью по крови. И тогда же мне открылась тайна о моей сестре, с которой моя горе-мать покинула тот дом. На её поиски я и отправился.
Вспыхнули радостью синие очи девы, тотчас же она вскочила на ноги и хотела заключить в объятия Эррола, но тот отшатнулся.
– Мы не похожи, ни капли: я как самая тёмная ночь, ты же словно летний день. С чего ты уверовала, что я – тот самый?
Холодные слова не обидели светлоликую деву, напротив, добрейшей улыбкой одарила она хмурившегося Эррола.
– Наша мать, – встретив хмурый взгляд, она тут же поправилась, – моя мать, происходила из древнего эльфийского народа страны Иннис, что пролегала прежде за этими горами. Недаром мир людей отделён издревле от мира эльфов Тэрлэг и другими каменными стражами. Одолеть проход среди них под силу только эльфу.
В тёмных, как камень гор, очах юноши промелькнули искорки.
– Шестнадцать лет назад горе наполнило земли Иннис, – продолжала кротким голосом вещать рассказчица, – и королева Эилидх с детьми покинула замок Дугальд, дом наследных отпрысков, дабы уберечь сына и дочь от страшного рока.
Солнце уже окуналось за горизонт и тени ползли по земле, разрастаясь и поглощая друг в друга. На лице Эррола, вокруг глаз залегли две такие тени, скрыв взгляд, но искорки разгорались сильнее.
– Иннис покинули все эльфы. Лишь король Оенгус, супруг Эилидх, остался, закрывшись в стенах королевского дворца. Свято верил он, будто сумеет сдержать злосчастный рок, покуда все его подданные не уйдут с осквернённой земли. Так он там и остался.
Тени срослись на бледном лице юноши, скрыв серой вуалью полностью его лик. Волосы в свете отживавшего заката почернели до раскалённых угольев. Девушка же напротив, казалось, стала ещё ярче. Белизна её кожи полыхала в сгущавшихся сумерках, а в медных всполохах неба, локоны вспыхнули латунным огнём. Лишь глаза её потемнели подобно гаснувшей выси.
– Как я говорила, горный хребет перейти под силу лишь эльфу, потому как чары лежат на тех камнях. Большую часть своих сил королева отдала на переход, неся в корзине сына и дочь. Когда же сил почти не осталось, пред взором её предстал дом охотника. Тогда-то она и решилась схоронить на время своё дитя, чтобы позже вернуться за ним. Сразу двух оставить ей было невыносимо, да и хозяева могли не согласиться. Сына-то взяли после горькой мольбы…
– Ну конечно, сына, – раздался трескучий, полный боли голос Эррола. Лица из-за подступившей темени было не разглядеть, но в том месте, где были глаза, мерцали золотистые огоньки. – От сына легче отказаться, чем от дочери.
– Нет. Вовсе не легче, – возразил в темноте подобный призраку, белёсый силуэт. – Эилидх с дочерью нашли приют в другом доме другой земли, где их приняли как ровню, и позволили жить, сколь душе угодно. Не проходило и дня, чтобы королева не оплакивала разлуку с любимым сыном, и не раз порывалась вернуться за ним.
– И что же её останавливало? – с желчью бросил в темноту перед собой Эррол.
Кажется, от той обиды озёрная вода вновь зарябила. Послышалось. Видно не было, тьма казалось, поглотила и небо, не пустив туда по обыкновению звёзды и луну.
– Через год она всё же решила пойти за сыном, но… – В голосе девушки ожила дрожь, грусть окутывала речь всё гуще. – Эилидх – эльфийка, которая прежде не ведала болезней, ослабла настолько, что не могла больше противостоять людской слабости. Она тяжело и надолго захворала, магия оставила её и, чувствуя приближение конца, мать призвала дочь, совсем ещё крохотную. Ей она и открыла всю правду о себе, наказав отыскать брата, когда будет дано знамение судьбы. Она назвала имя брата и место, где судьба сведёт их.
– И каково же имя твоего брата?
Глаза эльфа прожигали темень золотом, голос звенел напряжением.
– Эррол. Вот имя моего утраченного брата, – спокойно выговорил голос. – Так ты ли мой брат?
Воздух вдруг показался густым и вязким Эрролу, земля мягкой и зыбкой, словно глина на дне реки. Он едва не упал, но крепкие девичьи руки подхватили и удержали его. Юноша не заметил, как прижался и обнял сестру, бережно, осторожно, точно хрупкий цвет. От неё и запах исходил как от дивного, прекрасного цветка – белой розы.
– Я твой брат, – шептал он, точно в бреду, счастливый и ошеломлённый. – Но как зовут тебя, сестра? Как же ты узнала меня, а я тебя – нет?
Тепло её тела успокаивало, также бывало прежде, когда приёмная мать убаюкивала его, с нежностью прижимая к себе.
– Эйли, такое имя дал мне отец наш. – Её шепот раздавался где-то у шеи. Ростом сестра была куда ниже Эррола. – Мне не нужно было тебя узнавать, ты снился мне с тех пор, как наша мать покинула этот мир. Воды озёр, благосклонные к нашему роду, являли мне твой образ всякий раз, когда тоска сковывала моё сердце. А встретились мы с тобою здесь потому, что так знала наша мать и потому, что судьба дала знамение: нам открылся секрет нашего бессмертия. Ведь так?
Юноша, поражённый до глубины души лишь тяжело выдохнул и, молча, кивнул, но Эйли и видеть не нужно было, она поняла.
– Что же за зло спровадило нашу мать с родных земель, из-за которого наш отец стал заложником, а мы рассеялись по чужому краю? – простонал Эррол.
Он не желал расцеплять рук, выпускать сестру хоть на миг, боясь, что ночь её поглотит как мираж, как дурманящее видение.
– Об этом могут поведать цветы на вершине Тэрлэг, – отозвалась Эйли, она по-прежнему жалась к брату и трепетала всем телом. – Прошло много лет, мы должны узнать истину и вернуться в Дугальд, возможно, отец до сих пор в его стенах томится.
– Что ж, я готов идти, хоть сейчас, – пылко отозвался брат.
– Дождёмся, когда облака рассеются, – предложила сестра, – без лунного света нам не отыскать тропы к горному верховью.
Нехотя они отпустили друг друга и присели у кромки озерца. Вскоре озёрные воды засветлели и заблестели в лунном сиянии. Ночной небосвод очищался, выпроваживая засидевшуюся облачность, открывая, словно чернильные бутоны, лепестки со звёздными узорами. Луна предстала полностью, выкрасив камни под ногами серебром. Накидка Эйли в лунном свете засияла золотом, на поверхности ткани серебряными росчерками вспыхнули древние руны.
Брат и сестра поднялись на ноги и отправились к Тэрлэг. Видимая лишь им, впереди простиралась отливавшая серебром дорожка. Угрюмая гора одарила путников тяжким подъёмом, полным каменных преград. Когда сил, казалось, уже нет, Эйли брала за руку брата и чудесная накидка её вспыхивала ярче, а тайные серебреные знаки на ней ободряли и прогоняли усталость. Эррол и не заметил, как к концу ночи они с сестрой добрались до вершины.
К той поре луна убралась далеко, уступив место дневному светочу. Солнце с сонной ленцой только подбиралось к горизонту, окропив серевшие небеса алыми сполохами. На небольшом кусочке – пике Тэрлэг, – в нетерпеливом ожидании замерли эльфы, взывая к солнечному свету, что вместе с тьмой изгоняет и стужу.
Когда солнечное сияние коснулось вершины горы, меж серых камней подняли головы цветы. Серебристо-белые они были подобны звёздам. От них исходил лёгкий аромат, в котором юноша признал цветочный запах у озерца.
– Это эдельвейсы, – дрожащим голосом поведала брату Эйли. – Цветы стойкости. Они не знают лжи, потому у них можно спрашивать о чём угодно – не солгут.
Эррол согласно кивнул, уступая ту честь сестре. Эльфийка воззвала к горным цветам на древнем наречии, призывая магию. В нежных лучах восходящего солнца волосы Эйли окрасились золотом, а накидка воссияла подобно огненному пламени. Ветер ослаб и пал к ногам девушки, воздух потеплел и заискрился, цветочные звёздочки закачались, издавая слабый шелест, который Эррол, к удивлению своему, разобрал как прерывистую речь.
– Благодарю вас, дети Тэрлэг, – вещала девушка, воздев в стороны руки, – благодарю, что откликнулись мне и моему брату.
– …те-бе… ра-ды… е-му… ра-ды, – шуршал воздух в ответ. Серебристая россыпь соцветий в унисон покачивалась из стороны в сторону.
– Ответьте, дети Тэрлэг, ушёл ли злой рок с благословенных земель Инниса? – вопрошала Эйли. – Возможно ль мне и брату переступить незримую границу? Пришёл ли срок узреть каменные стены Дугальда?
Эрролу причудилось, будто цветы робко замерли, совсем чуть-чуть, но затем продолжили раскачиваться, отвечая легчайшим шелестом.
– …путь…открыт…был…все-гда…а…рок…не…судь-ба…иное…
Темновласый эльф нахмурился: не такой ответ он рассчитывал услышать. Поймав его озадаченный взгляд, сестра промолвила:
– Эдельвейсы хранят память, а потому не лгут, но сказать напрямую, как есть, выше их. Всё же они цветы.
Но этим удовольствоваться юноша не желал, обратился он к звёздчатым жителям высокогорья:
– Что за зло изгнало мой народ из Инниса? От деяний какой силы искала спасения наша мать, взбираясь на каменные уступы Тэрлэг?
Но цветы не дали ответа на сей раз. Они покачивали своими серебристыми головами в полнейшем безветрии и упрямо хранили молчание. Эйли, видя, как помрачнел брат, поспешила успокоить его мысли.
– Раз они молчат, значит, ответа нет на твой вопрос, – мягко проговорила она, но всё же голос её дрогнул неуверенностью. – Они сказали, что путь открыт, значит, беда нам не грозит, и мы можем вернуться в родной край, брат мой.
Хотел было возразить ей эльф, – подвох чувствовался ему в недосказанности эдельвейсов, – но встретив взор её чистых, спокойных глаз, поддался желанию – он не меньше Эйли жаждал увидеть Иннис и все его пределы. Эррол согласно кивнул и, бросив на горные цветы последний тяжёлый взгляд, последовал за сестрой.
Спуск показался обоим намного легче и быстрее, чем подъём. По другую сторону всё казалось родным и знакомым, хоть Эррол и Эйли впервые ступали по эльфийской земле. К полудню Тэрлэг уже была за спинами эльфов. С каждым шагом силы их удваивались, утраивались, ноги легчали, а ход походил на легкокрылый полёт.
Но радость пьянящую скоро затмило изумление, а затем и скорбь: пала чудная завеса, иссяк мираж, скрывавший страшную истину. Нет лесов рослых, нет лугов бархатистых, нет ручьёв звонкоречных – пустой, серой землёй встретил Иннис блудных детей своих. От каждого камня, от песчинки любой Эйли ощущала проникавшую в душу боль. От матери достался девушке редчайший дар – чувствовать жизнь и боль всего, чего коснётся. С каждым шагом очи эльфийки наполнялись горькими слезами, изливая из души ту боль, что впитывало тело. Эррол непонимающе взирал по сторонам, безжизненная пустошь повергала его в ужас. Хоть не способен он был подобно сестре, внимать боли, утрата, которую некогда понёс Иннис, зримо довлела и над ним.
Далеко впереди, посреди мёртвого камня и чёрного песка, словно вечный мавзолей, высился каменный замок Дугальд. Скорбные серебристые очертания его тускло мерцали в свете солнца, единственного тепла, что ещё присутствовало в утраченном мире. Не раздумывая ни мгновения, эльфы устремились к отчему дому.
Вблизи Дугальд казался не таким высоким и громоздким, каким привиделся издалека. Его изящные башенки венчали серебряные купольные крыши, в стрельчатых окнах на свету горели целёхонькие витражные стёкла. Камень крепких стен тускло выдавал холодную серость, а врата на входе казались непрошибаемыми, несмотря на прошедшие годы. Ни единой души, ни единого звука, ничего. Отыскав проход в воротах, Эйли и Эррол вошли во внутренний двор, там царили те же тишь и безлюдье.
– Пройдём внутрь, может, отыщем отца. – Эйли взяла руку брата и потянула в сторону высоких двустворчатых дверей, оббитых серебром, с золотыми рунами, – главного входа в замок.
Дверь с лёгкостью поддалась, отворившись беззвучно и мягко. Мрак и холод сочились из нутра Дугальда, запах запустения встретил гостей. Сотворив огонь и запалив факел у входа, Эррол взял в руки трепещущий светоч и первым ступил в безликие недра замка, в руке он сжимал охотничий нож. Бледная Эйли, едва дыша, проследовала за ним.
Убранство некогда процветавшего дома давно пришло в негодность. Красочные прежде ковры и гобелены поела моль, а пыль замазала затейливые узоры толстым слоем. Пол, мощенный мраморным орнаментом, растрескался, словно волна ярости прошлась по гладкому камню. По высоким стенам вилась, словно дикий плющ, рваная нить паутины. Своды потолка тонули в непроницаемом для факельного огня мраке. Мебель с золочёным тиснением скрывалась под серым налётом паутины и пыли. Чёрная плесень щедрыми мазками зияла повсюду, обещая ещё через десяток лет погрести под собою всё, до чего не добралась.
Обойдя все залы и покои, брат и сестра добрались до последней залы, небольшой опочивальни, с низким потолком и огромным в полстены витражным окном. Две пустые люльки стояли посреди залы, а меж них большой щербатый камень. Солнечный свет слабо пробивался в помутневший витраж и тусклым лучом ниспадал на валун.
Дрогнуло сердце у Эррола, то спаленка была его и Эйли, то место, где они встретили первый год своей жизни. Но что за странный камень уродливо портил детскую спальню? Эйли прерывисто вздыхая, с трепетом приблизилась к каменному истукану и, вглядевшись в его очертания, вскрикнула. Ноги подкосились, и она упала на колени, в пыль, перед камнем. Эррол тут же поспешил к сестре, но посмотрев туда же, куда неотрывно с полными боли и ужаса очами вглядывалась девушка, едва и сам не выронил факел.
Посреди пыльных колыбелей навеки застыл в камне король Дугальда, стоя в безвременье на коленях. Даже камню не под силу было скрыть страдания в его застывших безликих глазах.
– Что за зло сотворило подобное с нашим отцом? – плакала Эйли, с нежностью касаясь холодного камня. – Почему?
Эррол ничего не чувствовал, ни сожаления, ни вины, ни гнева. Он потянулся к сестре, желая помочь ей встать на ноги. Глядя на её бледный лик, полный боли и горя, на её хрупкую, сжавшуюся фигурку, сердце брата рвалось обнять, прижать её к себе, укрыть от тьмы, что кружила вокруг.
Но сестра отринула его, отшатнулась и, вскочив на ноги, побежала прочь из детской опочивальни, словно Эррола лицезрела впервые, точно чужака видела в нём. Брат бросился вслед за нею и нагнал её в королевском зале, где прежде все правители Дугальда принимали гостей, восседая на тронном пьедестале.
Громким, полным отчаяния криком огласила Эйли стены замка. Слёзы струились по её прекрасному лицу. Как только Эррол подошёл к ней, небесные очи её потускнели и сомкнулись, тело содрогнулось, и дева пала на руки юноши.
– Эйли, сестра моя обретённая, очнись! – Стон вырвался из груди Эррола.
Не разомкнула очей своих сестра. Кожа лица блёкла, волосы тускнели, словно жизнь уходила из юной эльфийки. Чудесная золотая накидка утратила солнечный блеск, руны почернели. Тепло стремительно выходило из тела, алчно вбираемо камнем. Страх забрал волю и крепость юноши, он опустился вместе с бездыханной ношей на растрескавшийся пол. Продолжая нежно держать её, он ласково взывал к ней, просил вернуться к нему, умолял, плакал.
И тогда Дугальд открыл Эрролу истину. Как наяву узрел эльф прошлое, ниспосланное ему силой куда более древней, опутавшей и пропитавшей камень замка.
Задолго до рождения наследников король Инниса правил эльфийскими землями, заботясь о благополучии своего народа. Но вместе с величием и благородством в душе правителя зародились и проросли семена гордыни и спеси. Оенгус ставил себя выше всех, всё ревностней оберегая границы королевства. Никого из людского рода не допускал он в свои земли, почитая кровь эльфов и презирая людей всё сильнее.
Однажды его лучники сопроводили в Дугальд старуху, чьи скромные одежды выдавали в ней принадлежность к человеческому роду. Сурово обошёлся с ней король, едва взглянув, приказал вышвырнуть из замка и гнать до самой границы гор. Умоляла старуха, взывала к милости Оенгуса, простирала сухие длани к его супруге, готовившейся вскорости стать матерью: отчаяние подвигло старую женщину искать приют в запретных землях, помощи она надеялась получить от великого правителя Инниса.
Эилидх, королева Дугальда, прониклась мольбам и умоляла супруга не отказывать в помощи. Но непреклонен оставался Оенгус, гордыня затмила его разум, жестокость наполнила сердце. Когда стражники приблизились к старухе и вознамерились выволочь её прочь за пределы замка, случилось чудо. Гром раздался в стенах Дугальда, сотряслись стены, затрещал и покрылся трещинами мрамор полов, и небесный свет снизошёл на хрупкую старуху. И облик её изменился: молодой, прекрасной женщиной прямо и твёрдо стояла она, гневно взирая королю в глаза.
– Не старуху обидел ты, Оенгус, король Инниса, – изрекла она. – Самовлюблённый король, ты посчитал, что род людской настолько слаб и ниже тебя, что не способен на толику волшбы? Но среди людей, уж поверь, живут чародеи сильнее эльфов. Не возжелал помочь старухе, ну что ж, тогда выслушай меня, Доннэг, – древнюю, как земля и пламенную, как солнце. Отныне не будет жизни землям Инниса: боль и страдания – тот удел, который я дарю твоей стране, гордец!
Как только были произнесены те зловещие слова, кинулись стражники к чародейке, но в том месте, где стояла она, вспыхнул белый свет и колдуньи, как не бывало.
Проклятие вступило в силу. Жизнь медленно, но верно покидала плодородные земли Инниса. Ручьи высыхали, земли сохли, а вместе с ними умирали леса и луга. За год королевство обрело вид серой пустоши, голой и мёртвой. Подданные уходили за горный перевал, навсегда покидая родные просторы.
Вслед за разорением, пришёл черёд магии, хранившей Иннис и его народ. Магия выгорела без остатка, черневший под ногами песок служил горьким напоминанием былого величия эльфов.
А затем воздух наполнил горький, отчаянный стон, донимавший и сводивший с ума тех, кто ещё цеплялся за сухую землю Инниса. Дугальд по ту пору почти опустел, в стенах его томились в муках король, его супруга и дети. На грани безумия прозрел Оенгус, винил себя в гордыне, что сгубила благословенные земли Инниса. Тогда-то он и велел Эилидх взять детей и бежать за пределы королевства, сам же пожелал добровольно стать пленником Дугальда, надеясь в стенах его камня избыть злой рок. Но когда королева, послушавшись супруга, покинула замок, пришёл Оенгус в детскую спальню, горьким взглядом окинул пустые колыбели и принял в сердце ту боль, коей полнились земли Инниса. Не совладала душа эльфа с горечью, и в тот же миг он обратился в камень.
Вот о чём умолчали горные цветы – дети Тэрлэг, слуги древней чародейки. Не рок то был. Иное. Наказание.
Эррол очнулся от прошлого. Эйли совсем охладела, лишь слабое, подобное трепету мотылькового крыла дыхание просачивалось из уст её. Вечным сном забылась его сестра, восприняв, как когда-то и Оенгус, всё бремя боли и страданий Инниса. Не совладало её хрупкое сердце с утратой, и сонный морок сковал тело, прочно завладев Эйли. Застыл над сестрою брат, не в силах разжать последнее объятие.
Вспомнив об охотничьем ноже, он отпустил тело спящей девы. Уже поднёс острый клинок к тому месту, где часто билось его сердце. И такая тоска, мощь горя надломили его, что нож с гулким лязгом упал на каменный пол, а Эррол застыл на месте.
Нежданный покой снизошёл на юного эльфа. Стоя на коленях пред той, что стремительно погружалась в последний сон, он ощутил грусть и холод. Камень под ним больше не казался чуждым. Камень стал его сутью.
