Ольга Васильевна Ярмакова
Истории-семена
– О, госпожа моя! О, владычица ночи! – воззвала Чароит к Луне. – Нет у меня более верных подданных – зависть забрала их верность. Нет у меня более любящего народа – злоба и высокомерие отняли их любовь. Не хочу быть больше княжной тем, кто отвернулся от меня и отнял у меня самое дорогое – дружбу и веру. Забери назад свою волю и повели совам им дальнейшую судьбу.
Холодна была Луна, сурова. За предательство и глупость жестоко покарала она совиный народец, навсегда лишив его радости дневного света. С тех пор и поныне совы царствуют ночью, но с восходом солнца, вынуждены покидать небосвод и пребывать во сне весь день до вечера. Такова была кара Луны за ослушание детей своих.
А Чароит вернулась на небо и вновь стала тенью ярчайшей из звёзд. И когда наступает самая звёздная ночь в году, то среди серебристых искорок на тёмном небосводе можно разглядеть чёрный силуэт совы. Тень Чароит – так называют его.
– М-да, – задумчиво и грустно выдохнула Сольд. Её светлые глаза увлажнились и сверкали ярче изумрудов. – Как у людей. Какая грустная сказка.
– Уж какая есть, – пробурчал Янус, докурив последнюю цигарку и бросив бычок в огонь. – Не я её выдумал.
– Ты чего, Сольд? – смущённо проговорил Рарог, заметив маленькую слезинку, стремительно скатившуюся по веснушчатой щеке сестры. – Это же просто сказка. История у костра. Подумаешь, совы не летают днём. Ну и что? Да и Создатель с ними.
– Нет, Рарог, это больше, чем история, – тихо возразила Сольд и наскоро утёрла глаза. – Люди ведь когда-то жили в ладу друг с другом, я твёрдо верю в это. А потом меж ними произошёл разлад, как у сов. И они стали чужды и враждебны, завистливы и горды. Люди стали совами.
– Но, ведь людей никто не лишал дня. Не так ли? – мягко заметил юноша и заботливо обнял её за плечи.
– Люди сами себя лишили дня, Рарог, – с надрывной горечью в голосе отозвалась Сольд. – Не так ли Янус?
– Ты слишком близко принимаешь сказанное к сердцу, Сольд, – прошептал ей на ухо брат.
Старик, смолкший после рассказа, смочил пересохшее горло остывшим иван-чаем и, поразмыслив о чём-то своём с минуту, наконец, изрёк:
– Не стоит так сильно переживать из-за птах. Вон, смотри, как они беззаботно порхают в небе, высматривая зазевавшихся мышей. Парень прав – это всего лишь история у костра. А так, как она рассказана, то и нам пора отдохнуть. Советую не мешкать со сном. Утро вечера мудренее. А нам отсюда нужно топать по росе, пока солнце не набрало силу. Больно жаркое лето выдалось, ребятки.
Брат с сестрой прижались друг к дружке и вскоре уснули, более напоминая невинных совят, нежели взрослеющих юнцов. Янус долго ворочался, проклиная не торопившийся к нему сон, и то и дело поглядывал в сторону мирно сопевших спутников, чьи лица постепенно скрывала ночь, одолевая затухающий огонь.
– Какая есть, – прошептал старик за миг до того, как темнота спрятала от его взора спящую девушку, – какая есть.
Пограничье
Двуглавый
– А почему две, а не три? Куда ещё одну девал?
Этот вопрос вконец вывел из себя Сэндэлиуса, его громадный мохнатый хвост принялся нервно раскачиваться из стороны в сторону, словно оживший маятник. Мальчишка нахально пялился прямо в налитые кровью глаза волка и даже не изъявлял и малейшего намёка на покорность или маломальский испуг.
– Не твоё дело, малец, – раздражённо прорычал Сэндэлиус. – Лучше ответь, почему ты здесь? Или до тебя не доходит, где ты?
– Да знаю я, куда попал, – простодушно отозвался тоненьким, ещё по-девчоночьи слабым голоском мальчик, утирая воду с лица, что стекала с длинных волос. Он насквозь вымок, и вокруг него набежала приличная лужица. – Это проход в подземелье, мне сюда и надо. Но отец говорил, что у церберов три головы, а у тебя лишь две. Где третью потерял?
Подобной наглости к своей персоне Сэндэлиус давно не встречал. Пожалуй, с несносным мальчишкой сравниться мог Геракл, но то был сын самого верховного, и в тот раз пришлось церберу проглотить унижение. Ещё бы, быть пойманным за хвост! И кем? Каким-то смертным, пусть и наполовину богом, но смертным! Никто, кроме господина, не смел обходиться подобным образом с главным стражем подземного царства. Никто! В конечном счёте, извинения были принесены, но вот обида осталась. Сэндэлиус был из породы злопамятных.
– Не терял я её, – грозно рыкнул цербер.
– А я думал, что у тебя каждая голова отдельно разговаривает, – заметил мальчик, отжимая подол рубахи. Его тёмные, точно перезрелые маслины, глаза поблёскивали в полумраке пещеры. – А оказывается, только одна. Тогда зачем тебе две другие? Вернее одна другая?
– Тебя твои родители совсем не учили чтить богов и их прислужников? – нахмурился Сэндэлиус.
Гнев отступил, когда пришло осознание, простое и ясное: мальчик непроходимо глуп. Конечно, этот юнец отчасти прав, цербер по рождению имел три головы: белая и серая, по бокам, решали, а чёрная, в центре, – выбирала лучший вариант и исполняла его. Но так уж сложилась жизнь, что Сэндэлиус последние две сотни лет обходился двумя.
– Да нет, – протянул мальчуган, жамкая руками мокрые штанины. Вода ручейками стекала на каменный пол. На вид ему было не больше десяти лет, а то и меньше, до того тщедушен. – Мой отец Поллукс всегда говорил, что нужно чтить верховного бога и всю его достославную семью, уважать творения рук божественных и не чинить зла никому.
– Хороший у тебя, значит, отец, – проговорила чёрная голова цербера. – А что ж ты так себя ведёшь, будто не знаешь, как следует обращаться к стражу подземного царства?
– Просто это очень нудно и долго, – не глядя на Сэндэлиуса, ответил мальчик, явно слишком увлечённый отжимкой воды из своих одежд. – К тому же мне уже ничто не грозит, раз я мёртв. Не так ли?
Стражник замолчал. Что сказать на слова юного утопленника, раз он вычеркнул себя из списка живых? Две головы, белая и чёрная, задумчиво уставились высоко поверх ребёнка, и не мудрено: размерами цербер мог тягаться со здоровенным элефантом.
– Меня Парисом зовут, – наконец представился мальчишка и вновь устремил взгляд тёмных глаз на стража. – Ты меня пропустишь?
– А куда ты спешишь? – Сэндэлиус приблизил обе головы к лицу Париса и глубоко втянул носами воздух. – Тебе не место здесь, ты знаешь? Ты должен был прожить долгую жизнь. Так какое отчаяние или глупость вынудили тебя закончить свой земной путь на дне реки?
– Ух, ты! Церберы способны видеть будущее?!
– Не видеть, а чувствовать, если понадобится. Я не пропущу тебя, покуда не дашь ответ.
– Да всё просто, – сказал Парис, переминаясь с ноги на ногу, будто ему стопы морозил камень, хотя подобного быть не могло. – Отец мой, Поллукс, выпасал стадо овец у горы Аарах. Откуда ни возьмись, объявился большой серый волк, подобных ему тварей в нашей деревне никогда не видывали. Этот зверь напал на отцовское стадо. Самое странное, он напугал собак, те не кинулись на защиту отары, а с истошным скулежом сбежали и пропали совсем. Днём, когда это случилось, отец вернулся домой с глубокими ранами на теле, а на закате его дух отошёл в подземное царство.
– И ты, глупец, решил отправиться за ним следом, чтобы вернуть его?! – вскричала белая голова цербера. – Это невозможно!
– А я всё же попытаюсь, – спокойно выговорил Парис.
– Постой, ты сказал, тебя зовут Парис? Парис… Парис… Эй! А не ты ли тот Парис, из-за которого заварилась та троянская каша? Хотя, ты ещё мал.
– Нет, то было давным-давно, – зевнул мальчик и обхватил себя руками, как если бы его тело сковал озноб. – Я другой Парис.
– Допустим даже, если господин примет тебя, а подобное случается раз в году и точно не сегодня, – волчий голос перебрался вновь в чёрную голову, – ты соображаешь, что душе твоего отца некуда уже вернуться? Тело обратилось в прах! А если ты не поторопишься назад, то и тебе возврата не будет.
Сэндэлиус разнервничался. Его раздирало противоречие: с одной стороны, его злила непроходимая тупость смертного, но с другой, ему стало жаль мальчишку, к тому же цербер отчётливо осознавал, что частично из-за него Парис здесь.
– Я никуда не уйду без отца, – упрямо бросил двум волчьим мордам мальчик. – Мы всё равно умрём скоро. Без отца некому выпасать овец – тех, что ещё остались в деревне. Да и волк, покончив с остальными овцами, что ещё есть в деревне, перейдёт на людей. Мой брат на год старше меня, а сёстры, хоть и взрослее, что они могут?
– М-да, – задумался Сэндэлиус.
– Эй, а у тебя голос скачет по головам, – удивился Парис, позабыв о том, что якобы мёрзнет.
– А ты наблюдателен, – угрюмо отозвался хриплый голос из чёрной пасти. – Я же единое существо, а не Лернейская гидра. У той каждая голова сама по себе… была.
Вновь память выкинула на поверхность злополучного Геракла. Подумать только, сколько чудесных созданий тот загубил в угоду своему подлому братцу. А всё ради чего? Тщеславие и только.
– Он мог бы занять тело того, кто только умер, – нарушил неприятные воспоминания Сэндэлиуса мальчик.
– Господин не пойдёт на это. Против правил то, что ты предлагаешь.
– Да ладно тебе, – не сдавался Парис, – сколько подобных случаев было. Вон в соседней деревне в том году очнулся один крестьянин, а заговорил голосом другого, умершего за полгода до него. Значит, возможно!
– Это ошибка какая-то. Точно говорю тебе, господин не разрешит.
– А ты замолви словечко, ты же его прислужник, тебе он доверяет.
Мальчишка смотрел в алые глаза цербера смиренно, но не жалостливо. Его маслинные очи влажно блестели в слабых отсветах подземелья, напомнив Сэндэлиусу маслянистую поверхность Стикс, чернейшей из рек царства.
– Я никогда не просил у господина за кого бы там ни было.
– А ты попробуй. Чего тебе стоит? Ты же его любимец, не так ли?
Изумление вспыхнуло рубиновым огнём в волчих глазах обоих голов. Цербера никто прежде не просил о подобном одолжении, да и самому ему в голову не приходило свершить подобное, потому что не для кого было и не зачем. Но возможно мальчишка прав и стоит попробовать. В конечном итоге, не изгонит же господин своего верного стражника из преисподней, ведь тогда придётся искать нового цербера, обучать, наставлять того, а это займёт не одну сотню лет. Да, рискнуть стоило, тем более что у Сэндэлиуса определённо возник должок перед этим, щуплого вида смертным.
– Пожалуй, я бы и мог пропустить тебя, неразумный отрок, – наконец тяжко прорычал страж подземного мира, – и даже осмелился бы замолвить за твою жалкую душу слово перед господином. Но вот незадача: не смею я покидать пост свой. Чтобы сойти, мне нужна замена, временный стражник, что не пропустит всякого чужака, но отступит в сторону пред свежей душою. Такового нет, а потому выходит, не могу я оказать тебе услугу.
– Я могу постеречь вход, – смело вызвался Парис. – Я умею рычать не хуже тебя. Вот, послушай.
Мальчуган сложил ладони рупором у рта и что есть мочи зарычал. Вышло, конечно, жалко, но Сэндэлиус вздрогнул.
– Вот, видал, как я умею? То-то! – Парис гордо вскинул мокрую голову, вода нескончаемым потоком продолжала сочиться с макушки вниз на одежду.
– Ну что ж, убедил, – после минутного раздумья решился Сэндэлиус. – Постой за меня день и ночь, а на рассвете второго дня я вернусь.
Цербер с удовольствием потянулся, в мёртвой тишине раздался достаточно громкий хруст суставов, и направился к выходу из пещеры.
– Эй! – окликнул его мальчик, – царство ведь в другой стороне.
– Я в курсе, – спокойно откликнулась белая голова, – у меня наверху есть одно дело, которое я уж два столетия не могу решить. Кстати, это и в твоих интересах, юнец. Я вернусь к сроку, а ты сторожи вход как следует. И знаешь, от греха подальше, никого не впускай, пусть в очереди потомятся, им это не повредит, ведь впереди у них вечность. А как вернусь, молнией сгоняю к господину и замолвлю за тебя слово. Думаю, он согласится в кои-то века.
На том и решено.
Согласится, куда ж он денется. Ведь отчасти по вине господина цербер, его верный пёс, лишился серой головы, что принимала только жестокие решения, в противовес белой – милосердной. Это она-то, отделённая, и рыскала в окрестностях деревни Париса серым неразумным волком и вершила зло, ведь остановить её было некому.
Сэндэлиус надеялся вернуть себе третью часть себя: два столетия прошли одиноко без серой головы, цербер тосковал по ней. А всё из-за треклятого Геракла. Это он оторвал волчью голову в порыве безумия, которое напустил на него господин, когда прознал о краже стражника. Сэндэлиус давно простил господина, но за мальчишку попросит, обязательно попросит. А если надо будет и до гордеца Геракла доберётся, не так уж и высок этот Олимп.
Стражник вышел наружу, и свет дня окрасил глаза его гранатовым огнём.
Слово данное
Возникнув на пороге пещеры, он невесело подумал, что почти справился. Почти, потому что вышло на день дольше, чем он обещал мальчишке. Тот, вероятно, совсем сник, дожидаясь стражника; да и что говорить о бренном теле мальца: ветхие останки на дне реки уже пришли в негодность. А значит, душе некуда возвращаться.
Приближаясь к вечному посту, Сэндэлиус обратил внимание на длиннющую вереницу теней, что начиналась от самого входа в подземное царство. Души охали, стонали, вопили и ругались, стоя в мёртвой очереди. Сколько же их набралось за два дня! Прежде цербер и не замечал подобного, ему казалось мелочью вести учёт мертвецов, ведь смерть постоянна и неукоснительна, да и каждую минуту кто-то расстаётся с надземным миром. В конце концов, у господина для учёта есть целый штат счетоводов во главе с самим Одиссеем, они-то день и ночь на костяных счётах складывают почивших в бозе. А бывает, что и вычитают. Но крайне редко и в особых случаях.
Странно, что сюда ещё не отрядили начальника нижней стражи, самого Ясона, при жизни возглавившего поход за злокозненным руном золотого овна. Этот душу в прямом смысле выбьет, ежели что не так.
Сэндэлиус угрюмо окинул сверху огненным взором бессчетную цепочку ожидающих. Кого тут только не было. Бравые, тёртые калачи-вояки, грубо поносившие всё, что есть свято на земле и совсем ещё юные воины, с влажными очами и пронзительным сожалением в них о не прожитой молодости. Дети разных возрастов – от младенцев до самоуверенных отроков – в молчаливом сопровождении старших или в горестном одиночестве. Конечно, полно было и стариков, под жизненной линией коих смерть провела жирную черту расчёта. Меньше всего оказалось влюблённых пар, что странно порадовало цербера. Отчего-то взирать на бледные, блаженные лики тех, кто должен был при жизни в любви жить до гробовой доски, растя выводок детей, стражнику давно надоело. Так сказать, набило оскомину. Он до сих пор не уразумел, к чему сводить счёты с жизнью только оттого, что на пути любви встало какое-то препятствие. Для того они и даны людям, проблемы те, чтобы закалять дух и делать человечество лучше. А смертным лишь бы всё по накатанному пути идти, лишь бы рук не пачкать, или души не пятнать.
Из трёх волчьих голов мальчишку приметила белая, ей по какой-то странной иронии судьбы зрение досталось лучше, чем двум остальным. Зато слухом щедро обласкала всё та же судьбина серую голову, жестокую и скорую на расправу, ту, за которой и ушёл Сэндэлиус, из-за которой рискнул покинуть второй раз пост охранника. Первый раз не считался, тогда цербера силком увёл из пещеры Геракл, трижды проклятый герой.
Чёрная – центральная – голова вздрогнула и стряхнула неприятное воспоминание, возвращая всё внимание к маленькой, тщедушной фигурке впереди. Вода по-прежнему текла с Париса ручьями, образовав под ногами мальчика приличных размеров лужу. Если бы ей была дана воля, то за время отлучки прислужника, по каменному коридору уже разлилась река. В который раз Сэндэлиус благословил подземные законы: смерть замирала на душе в то мгновение, когда та покидала телесную оболочку, и душа до скончания времён обитала в царстве подземном, неся на себе отметину физической кончины.
Ступая степенно, Сэндэлиус продвигался вперёд меж топчущихся душ. Странно, но его громадное, как у элефанта, тело, будто совсем утратило ужас для мертвецов, те нехотя, а то и с негодованием пропускали цербера. Трёхглавый страж неотрывно смотрел на мальчика. Два дня и одну ночь назад оставил он Париса, велев никого не пускать и, тем более не выпускать из подземелья. И дал слово вернуться раньше и выполнить просьбу мальчугана. Теперь это осложнилось проволочкой Сэндэлиуса: серая голова, что громадным волком рыскала две сотни лет по свету, не обрадовалась перспективе вновь стать частью единого цербера. Так что, стражнику пришлось попотеть и изрядно поноситься за ней, дабы вернуть.
Но время упущено. Сэндэлиус удивлённо взирал на хрупкий силуэт Париса, конечно же, не того простака, что соблазнился яблоком из рук Афродиты, нет, другого. Этот, совсем ещё мальчишка, уверенно стоял посреди прохода, вытянув перед собою ручонки, тонкие, аки прутья орехового куста. Но сколько упорства, сколько тверди было в этом хрупком отроческом тельце! Сила, казалось, щитом окружала Париса, и цербер впервые в своей жизни восхитился.
– Ты что-то долго, – с укором кинул стражнику мальчик, наскоро утерев щёки, вода с волос заливала лицо и порядком досаждала. – Я уж решил, что ты дорвался до свободы и оставил меня тут. Между, прочим, одна старуха, очень скверного нрава, пыталась меня обойти. И так и эдак, я еле устоял.
– Устоял же, – произнесла чёрная голова цербера.
Парис изумлённо уставился на неё, если бы он не знал, что волки не могут улыбаться, то мог бы поклясться, что ему померещилась в волчьем оскале ухмылка.
– Я смотрю, теперь ты при полном наборе, – с нарочитым безразличием произнёс Парис, решив не поддаваться мимолётному видению. Маслинные же очи отрока выдавали грусть. – Что ж, теперь тебе ничто не мешает исполнить мою просьбу.
– Согласен, моя вина, задержался, – решительно взяла слово белая голова Сэндэлиуса, но в речи тут же засквозила явная нотка неуверенности, – но поможет ли моя протекция тебе, Парис? Ведь драгоценное время вышло, твоё тело на дне реки, его, боюсь, уже…
– Э, нет! У нас вышел уговор. – Мальчик опустил руки и сложил их на груди крест-накрест. – Ты дал слово. Неужели божественные создания не держат обещаний? Я вот, ни об одном таком не слыхал? А ты?
«Каков хитрец!» – вновь восхитился Сэндэлиус, в очах трёх голов волка замерцал пурпурный огонь. Почти во всех. У серой головы правый глаз после пребывания в наземном мире обрёл солнечный оттенок.
– Я не отказываюсь, просто предполагаю о возможном провале, – мрачно вылетело предупреждение из серой пасти.
– Я не боюсь, мне уже нечего бояться. – Смело, даже чуток нагловато, мальчишка взирал на прислужника подземного царства. Уж мышь трепещет перед котом, а Парис и был мышью, образно говоря, для цербера.
– Хорошо, – на удивление спокойно выговорила чёрная часть стражника, – я пойду к господину, но тебе придётся ещё немного постоять на моём посту.
– Постою, будь покоен, – не отводя взгляда, отозвался мальчик и кинул вслед прошедшему мимо него Сэндэлиусу, – только поторопись, а то та старушка уж больно настырная и изворотливая, боюсь, она своего добьётся.
Как ни чувствовал устали после временной отлучки прислужник, а припустил со всех лап к реке Стикс, что преграждала путь к Тартару, где в чёрном дворце на костяном троне восседал господин.
В огромном базальтовом гроте, откуда во тьму простиралась река вечности и сущего мрака, как всегда ожидал новых усопших Харон, угрюмый старик, единственный перевозчик душ в подземное царство. Его громадную лодку, тёмную, как и всё, что окружало переправщика, венчали маслянисто-жёлтые кости, отчего судёнышко всё же, по меркам Сэндэлиуса, имело не такой трагический вид. Харон вздрогнул, поняв, кто к нему пришёл.
– Что нужно стражу у ледяных вод Стикс, когда быть ему велено в другом месте и покидать его строжайше нельзя? – прошуршал сухими листьями голос перевозчика. Церебер к изумлению своему уловил оттенок страха в слепых очах Харона.
– Переправиться, лодочник! – прорычала серая голова. – И поживей! Не с душами договариваешься, а с прислужником господина!
Второй раз спросить старик не решился, уважительно пропустив в лодку волка. Недаром о церберах дурная молва ходила по всему подземному царству, конечно, по большей части, пустой трёп, но в таких особенных случаях, как теперь, очень даже полезный.
Лодка, заметно отяжелев, сильно просела, едва не черпая краями аспидные воды Стикс. Харон оттолкнулся длиннющим шестом от каменного причала, и ладья сама устремилась в путь, бесшумно взрезая толщу непроницаемо-тёмных вод.
– Чего сам-то не поплыл? Я знаю, что церберы – отменные пловцы, – ворчливо, исподтишка проскрипел ржавым металлом глас переправщика.
Ему ли, старейшему из служителей Тартара, прогибаться пред каким-то псом, пусть и трёхголовым, который к тому же не уплатил за провоз. Харон дотошливо подсчитал убыток и кривился: он терпеть не мог, когда нарушался маломальский закон подземного мира.
– Как будто неизвестно тебе, старик, что любой, кто коснётся вод вечной Стикс, навеки станет её добычей, – грозный рык извергся из чёрной пасти волка. – Даже церберу не под силу одолеть мощь её вязких вод.
Но том разговор прекратился. В непроглядной тьме, в неодолимо мёртвой тиши, где места не было слабейшему из ветров, мерно шла к Тартару ладья, и вскоре её нос легонько ткнулся заветного причала.
Всю переправу помыслы Сэндэлиуса возвращались к мальчишке. Дивился он тому, что так трепещет сердце его от боязни не выполнить обещанное, страшился, что мальчик падёт духом и тогда духи рванут к Стикс, а лодки там не найдут. Выбравшись из судёнышка, которое тут же высоко поднялось над водою, цербер строго-настрого повелел переправщику ожидать своего возращения, старик, скрипя гнилыми зубами, нехотя согласился.
В Тартаре, начиная от скорбного причала до самого дворца, кругом разливался свет. Но не был он подобен дневному, наземному. То бессчетное сияние погостовых свечей тихим, тусклым мерцанием растекалось по каменистой земле. Ибо не зря говорится в книге Аида: свет подземному царству дарят свечи поминальные из мира живых. Хотя, даже в кромешной тьме волк всё равно без труда отыскал бы путь во дворец господина, на то даны при рождении ему были исключительные нюх, слух и зрение.
Трон пустовал, что привело в немалое замешательство прислужника.
– Он подойдёт, Сэндэлиус, – раздался за спиной цербера медовый женский голос. Волк еле вздрогнул, тут же признав госпожу, и склонился к её ногам, когда она предстала пред ним.
Персефона, юная, цветущая дева с цветами в густых золотистых волосах, всегда немного смущала Сэндэлиуса. Её, не вязавшаяся с чернотой и строгостью дворца мягкость и ласковость, порой на грани панибратства, вводили в замешательство стражника. Другое дело, господин. Аид был не из тех, кто от наплыва чувств тает, словно свеча, хотя и его чересчур суровым прислужник назвать не мог. Возможно, в юные годы владыка подземного царства и был временами, так сказать, не в духах, но всё кардинально изменилось с приходом Персефоны. Обычно царь представал отрешённым, храня на лике холодность и безразличие. Но стоило ему поймать на себе взгляд лучистых, подобных небесам, – теперь Сэндэлиус знал, что это такое «небо», – ясных глаз супруги и его угольные очи наполнялись золотистыми искорками. Теперь-то цербер понимал – у Аида иной спутницы быть не могло.
– Мне даже интересно стало, – мягко пролепетал голосок госпожи.
Как обычно, в пику здешней моде, она облачилась в белейшую тунику, безусловно, подчёркивавшую все достоинства божественного тела.
– Что интересно тебе, моя царица?
На сей раз голос, мужской и густой, как зимняя ночь, донёсся из-за костяного трона. Из глубокой тронной тени выступил в слабый свечной свет господин, Аид собственной персоной. Чёрная, скорбная туника струилась на могучем теле, голову венчала серебряная диадема: прост и скромен царь подземного царства, как и сама смерть. Цербер склонился в повторном поклоне.
– Страж? Что случилось? По какой такой веской необходимости, ты осмелился покинуть пост?
К удивлению волка в тихом, замогильном голосе господина не было и намёка на гнев, скорее, любопытство.
– Вот и мне интересно, мой царь, – звонко прощебетала Персефона, прильнув к груди супруга.
Цербер осмелился воззриться на владыку всеми тремя головами, очи стражника полыхали багровым пламенем, кроме того, единственного глаза, что сверкал золотой звездою. Это изменение Аидом тут же было замечено, в чернильном взгляде господина вспыхнуло изумление, которое тот тут же постарался погасить.
– Господин, прошу, выслушай, – сбивчиво начал Сэндэлиус. – Никогда в жизни не осмелился бы я сойти со священного мне места, если бы не мальчишка. А всё из-за меня, вернее, головы моей, что утратил я по вине Геракла и о которой тосковал отчаянно. Я дал слово Парису, обещал замолвить слово и предстать пред очами вашими. Он там стоит и ждёт…
– Постой, постой, прислужник! – Аид выставил перед собою руки, силясь притормозить неслыханный по силе поток слов. – Объяснись, как следует, не тараторь, ушам моим больно от громких слов твоих.
На этот раз волку удалось совладать с собою. Аид узнал о Парисе, утопшем по своей воле отроке, о душе Поллукса, отца мальчика, которая недавно сошла в Тартар по вине громадного серого волка – третей части цербера. Мальчишка и пошёл вслед за отцом, чтобы упросить подземного царя, вернуть Поллукса назад, пусть и в чужом теле.
Выслушав обстоятельный рассказ цербера, господин нахмурился, глубокие тени раздумий залегли вокруг его глаз – ни искорки в них, ни всполоха. Персефона же, напротив, взирала на супруга с воодушевлением и надеждою.
– Ты понимаешь, что это идёт вразрез моим же законам, прислужник? – задумчиво изрёк, наконец, Аид. Его чёрные очи в отличие от покойного голоса взирали на стражника грозно и полнились негодованием. – Если я выполню то, о чём ты просишь, об этом узнает весь Тартар да и за его пределами тоже. Всяк вознамерится вернуться назад, тыча твоим примером, а я не смогу отказать, потому что пошёл на поводу у цербера и какого-то мальчишки, о котором, кстати, я ничего до сих пор не знал.
Тут решила вмешаться Персефона, на что, втайне, и надеялся Сэндэлиус.
– Царь мой, – залепетала она самым елейным голоском; взор её ловил угольные очи Аида, тот упрямо отводил взгляд, прекрасно ведая, что попадёт под очарование супруги, как мотылёк в сети паука. – Ты владыка Тартара и твоё слово нетленно, но и справедливо. Сэндэлиус прав, данное слово держать следует. – При этих словах царь вздрогнул и поддался-таки власти небесным очам вечно юной девы. – Кроме того, с твоего согласия Геракл, любимчик Зевса, похитил нашего стражника и изувечил того. Если бы не та давняя история, Сэндэлиус не оставил теперь пост и не дал юной душе слова.
– И что же ты предлагаешь, моя царица? – голос Аида смягчился, как воск оплавляемой свечи, в глазах заплясали искорки. – Чтобы я вернул мальчишку и его отца?! Тартар сущий! Это уже ни в какие подземные врата не идёт! Это нарушение… попрание моего уже Слова.
– Господин, – робко осмелился вклиниться в речь супругов волк, если приглушённый рык можно назвать робким, – этот мальчишка, Парис, он должен был прожить долгую жизнь. Вам ли не знать, что церберам доступно зреть судьбы смертных. Мальчик, конечно, сглупил, но он весьма достойный отрок.
– А его отец?
– Без отца семья не протянет до следующей зимы, господин.
Тут Персефона подошла к стражу и ласково тронула его за кончик носа, чёрная голова вздрогнула, но с готовностью приняла нежданную ласку. Подобные церберу создания, ласки-то толком и не ведали; для Сэндэлиуса редкие знаки доброты походили на ярчайшие вспышки молний – внезапные и пугающе притягивающие.
– Мой царь, – туманно произнесла госпожа, – ты не нарушишь закона. Если мальчик и его отец пали так или иначе по вине цербера, а, значит, косвенно, и по твоей вине, уж прости, что снова вывожу эту давнюю историю, но вернув их души наверх, ты лишь исправишь свой, так сказать, огрех. Дай мальчишке сорок лет, а его отцу – в два раза меньше. Это справедливое решение для царя.
Всё же помедлив, Аид коснулся диадемы, точно окончательно в чём-то убедившись, и сообщил тихим, величественным голосом:
– Что ж, так и быть тому. Но больше не смей сходить с места, стражник! Не прощу, так и знай. – Суровый тон тут же ушёл из голоса владыки, Аид обеспокоено вопросил. – И кто же постережёт проход в подземное царство, пока ты, прислужник, вернёшься обратным путём? Ведь как только я произнёс, всё случилось, пост уже пуст, а души скоро очухаются и хлынут к Стикс. Мне беспорядка не нужно.
– Пусть до моего прихода покараулит старший брат мой, Орф, – предложил с готовностью Сэндэлиус.
Двуглавый Орф, цербер не такой покладистый, как его младший брат, обитал неподалёку от поста стражника. Аид согласился, мысленно призвав на временную службу другого цербера. Тот отозвался протяжным раскатистым воем.
Сэндэлиус низко склонился в благодарном поклоне пред царственной четой, а после был отпущен восвояси. По пути к Харону, что в ожидании, наверняка, честил трёхглавого волка, на чём есть тьма, Сэндэлиус поймал себя на удивительной мысли: а ведь впредь ему скучно будет нести службу без настырного мальчугана с глазами-маслинами.
Но слово данное он сдержал.
Пожалуй, придётся Орфу простоять чуть дольше, уж больно тянуло серую голову наверх, да и близкая ночь обещала одарить мир круглой луной. Во мраке волчьи глаза довольно полыхнули пурпуром и золотом.
