Ольга Васильевна Ярмакова
Истории-семена
Обмен
Ту деревушку хранила сама тайна, мрачная и древняя как мир, созданный Творцом. Ни на одной достоверной карте и, уж тем более, на тех, коими украшали детские книги, не значился даже маломальский намёк, где скрывалась Эцэль-Эб.
В краях, где вырос Виланд, говаривали: случайностей нет – либо тебя пометил перст ведьмы, либо рогатый бог на тебя наплевал и решил забыть о твоей никчёмной шкуре. В случае с Эцэль-Эб точнее не скажешь.
Бродягу Виланда, величавшего себя не иначе, как странствующим любознателем, случаем занесло в местечко, надёжно схороненное плотной оградой Тесного леса. Тисы там возвышались до небес и росли так близко друг к другу, что ходить меж них было удовольствием сомнительным. А потому вглубь никто из местных не совался. Но Виланд ухитрился каким-то известным ему способом, – а может, то был перст ведьмы, как знать, – выйти на узенькую, но вполне сносную тропинку, что змейкой-лентой привела его к неизвестной деревеньке.
Эцэль-Эб оказалась внушительным поселением для сердцевины Тесного леса. Виланд в изумлении озирал крепкие, словно грибы, липшие друг к дружке дома, которым не было счёту. Чуть позже ему стало известно, деревня, подобно пчелиному улью, насчитывала чуть более шести сотен жилищ. И это, не считая коровников, овчарен и птичников. Случайному гостью оставалось лишь диву даваться: как о столь крупном населении ничего не было известно местным, которым преградой выступала лишь стена тисов? Действительно, по каким-то своим причинам местные не совались далеко в лес, выдумывая предлоги один другого нелепее. Но никто и словцом не ронялся о людях, живших в гуще Тесного леса.
Правда, иной раз редкий незнакомец околачивался у тенистой опушки, растерянный и подавленный. Но вдоволь побродив около тисов и наспотыкавшись об их вздыбленные корни, убирался восвояси, откуда пришёл.
Виланда встретили в Эцэль-Эб так, словно ждали всю жизнь его прихода. В самом большом и просторном доме, жилище Ансельма – пастыря деревушки, устроили торжество в честь пришлого гостя. Во главе стола усадили Виланда, а подле него – Росвиту, юную дочь хозяина дома.
– Но где же ваши старики? – поинтересовался в разгар застолья у очаровательной соседки Виланд. – За столом я вижу лишь молодых да юных, но ни одного седовласого старца, ни одной согбенной летами старицы.
Побледнела и отвела глаза Росвита, лишь прошептав, что так заведено издревле в Эцэль-Эб.
«Странные нравы, скверные обычаи там, где старости нет места за столом с юностью и зрелостью», – подумал гость и решил после приёма разузнать всё хорошенько о деревне и обитателях её.
Однако ближе к полуночи, когда застолье осталось позади, направляясь по естественной нужде во двор, Виланд натолкнулся в доме на старуху. Женщина тихо сидела там, где ещё часом назад поднимались многочисленные кубки с вином за здравие гостя. Теперь же за пустым и неприбранным столом в темноте, словно видение, восседала седовласая старица и что-то невнятно мычала себе под нос.
Лишь бродяга Виланд поравнялся с ней, как та вскочила с места и, ухватив за руку незадачливого гостя, яростно запричитала. Слова неразборчивые и рваные вылетали из щербатого, старческого рта. Виланду на помощь прибежали хозяин с дочкой и оттащили полоумную.
– Не пугайся, Виланд, – проговорил смущённо Ансельм, почтительно удерживая сумасшедшую. – Мать это моя. Она безобидна, но не в своём уме. Ты лучше ночью не покидай комнаты, чтобы не тревожить её покой. В темноте да в тиши лишь разум её пребывает в ладу с душою.
На следующий день Виланд в сопровождении дочери пастыря обходил окрестности Эцэль-Эб. Нигде ему не было преград, каждый дом готов был принять его с небывалым радушием. И почти в каждом приветливом жилище ютились старики и почти все полоумные, как мать Ансельма. Это странное наблюдение озадачило Виланда и всякий раз, как он пытался дознаться у юной спутницы до сути загадочного сумасшествия пожилых обитателей деревни, Росвита ловко уводила нить беседы в иное русло.
День быстро пронёсся и вот после сытного ужина, гостю предложено идти на покой. Только он погасил свечу, только удобно устроился под шерстяным одеялом, как дверь бесшумно приоткрылась, и кто-то быстро прошмыгнул в спальню.
– Кто это? – позвал в темноте Виланд, натянув одеяло до подбородка.
Не то чтобы он слыл трусом, но и в отчаянные храбрецы не рвался. А тот факт, что его жизнь не оборвалась на третьем десятке лет, а перевалила за его порог и торопилась к четвёртому, говорила лишь в пользу осторожности и безусловной разумности Виланда.
На его окрик ответа не последовало. Уж не полоумная ли прокралась по недогляду?
Тихое шлёпанье босых ног лёгкое, как трепыхание птичьих крыльев, дошло до самой кровати и некто, отдёрнув край покрывала, юркнул и прижался к Виланду. Едва не вскрикнув от испуга, тот было хотел удрать, но тут же тишину нарушил девичий голос, тихий, но решительный:
– Не пугайся, то я, Росвита. По нраву ты мне. Не гони, молю бесстыжую девицу. Иначе, не встречу утро, удавлюсь от стыда.
– Но как же отец твой? Какой же из меня тогда гость, если нарушу гостеприимство и покушусь на богатство, кое должно достаться мужу, но не проходимцу!
– Не заботься о том, добрый Виланд, – страстно заверила его Росвита, целуя в уста. – Всё сговорено пред очами Творца и Змееправца.
Наутро Росвита покинула тёплую постель, за миг до восхода солнца.
Девять дней беззаботно жил себе Виланд в Эцэль-Эбе, и каждую ночь приходила к нему дочь пастыря. Днём Росвита вела себя примерной, целомудренной дочерью, и намёка не было в её словах и взглядах о жарких, наполненных страстью ночах. На девятую ночь, как обычно, прокравшись в спальню, она скользнула под одеяло.
– Сегодня всё закончится, – прошептала она любовнику, с готовностью принявшему её в объятия. – Завтра ты должен будешь покинуть нас.
– Но отчего же? Если дело в твоём отце, я завтра же попрошу твоей руки.
– Он никогда не согласится. Да и я тоже. Ты чужак, Виланд. И останешься чужаком.
– Но мы можем покинуть это место вдвоём, – не сдавался Виланд. Девушка пленила его сердце, и так просто он не собирался отказываться от неё.
– Я никуда не уйду отсюда, смирись, – отвечая на его порывистые ласки, упорствовала она. – Наслаждайся этой ночью. Она последняя у нас.
– Но что случится, если я не уйду, не откажусь от тебя? – шутливо заметил Виланд, всё ещё полагая, что девушка его так дразнит, подбивая к серьёзному поступку.
– Тебе придётся уйти, так или иначе, – за сладким вздохом последовал ответ.
Ансельм встретил гостя поутру в довольно мрачном расположении духа. Росвита смиренно сидела подле отца и как ни старалась сохранять покой на лице, бледность выдавала в ней тревогу. Глаза девушка старательно прятала от любовника, будто стыдясь себя.
Не успел Виланд и рта раскрыть, как пастырь придавил его знанием правды. Но тут же последовала новая порция изумления для гостя: Ансельм не осуждал, напротив, благодарил чужака за оказанную честь, ведь если всё получится, Росвита понесёт дитя и к положенному сроку благополучно разродится. Муж ей ни к чему, особенно пришлый. Деревенская община поможет сдюжить, пособит в воспитании отпрыска Виланда. Так здесь заведено исстари.
Но не из простаков был бродяга Виланд, что звался любознателем. Недаром он дожил до зрелых лет. Не желал он так просто расстаться с возлюбленной, тем более что она могла стать матерью его будущего ребёнка. Так он твёрдо и заявил, храбро смотря в глаза Ансельму.
– Что ж, – тяжело вздохнул пастырь и, решившись на что-то, угрюмо произнёс, – раз ты так упрям, оставайся ещё на день. Ночью Росвита тебя отведёт в пещеру на другом конце деревни. Там ты всё узнаешь. Но утром тебе придётся покинуть нас: таков закон Эцэль-Эб.
День тянулся как густая патока с края ложки. Виланд в одиночку бродил по деревне и не знал, куда себя деть. Не отвлекаемый Росвитой, он хорошенько пригляделся к жителям лесной глуши. Простоватые с виду, в общении те выказывали вовсе непростой характер, скрывая многое таинственным молчанием. Стариков и вовсе старательно уводили вглубь домов, как только чужак Виланд оказывался в поле зрения. В конце концов, недомолвки, странные косящиеся на него взгляды, перешёптывания за спиной ему порядком надоели, и он вернулся в дом пастыря.
Ночью в положенное время Росвита пришла. Виланд ожидал её прихода полностью одетый, сидя на кровати. Девушка, молча, взяла его за руку и потянула за собой. Ни слова не говоря, они вышли из спящего дома и в безмолвии прошли всю деревню, в домах коей царили тишь да тьма.
За последним жилищем по песчаной дорожке они прошли в рощицу сосен. Там, за пушистыми колючими ветвями и таилась в изножье каменного холма пещера. В глубине её недр теплился свет. Туда повела Виланда дочь пастыря.
Через протяжённый грот с высоким гладким сводом прошествовали они, и путь им освещали огни факелов, зажжённые и воткнутые в ниши влажных стен. Чем дальше – тем ярче становилось впереди.
И вот каменистый путь вывел их в само нутро – исполинскую глотку холма. Потолок тонул в непроглядном мраке, света скопившегося внизу не доставало, чтобы разогнать темноту, где та обитала испокон веков.
Все жители, казалось, были тут, держа в руках светочи. Оттого сперва, издали привиделось Виланду, что рой светляков – народец эльфов обитает в каменном чреве.
Угрюмые и молчаливые, с поразительным торжеством и высокомерием в мерцавших углями очах, взирали они на шествовавшего мимо них чужака, но беспрепятственно пропускали вперёд.
И вот конец пути – два каменных ложа. Одно подле другого. И пастырь тут же.
Порыв сквозняка всколыхнул огни в людских руках, и раскатистый детский плач донёсся до слуха. В пещерную залу вошла юная девица, держа на руках младенца. Подле, ссутулившись, будто непомерное бремя легло на его плечи, брёл мужчина, по виду отец молодой матери.
Младенец причитал навзрыд, наполняя громадную пасть пещеры звонкими воплями.
Пастырь, молчаливо, указал на каменные пьедесталы. Мужчина занял то, что больше, дитя мать уложила на меньший камень.
Виланд взволновался, всё происходящее больше и сильнее напоминало ему о запрещённых жертвоприношениях, которые он познал в мудрёных книгах.
Тем временем Ансельм занял место меж алтарями и приступил к возношению хвалебных речей Творцу и Змееправцу.
Неужели кого-то принесут в жертву богам? Угадав страх Виланда, дочь пастыря удержала того от поспешных действий, видя, что он готов помешать ритуалу.
– Нет зла в том, что видят твои очи, – прошептала девушка. – Смотри и постигай. Жизнь ценна для нас, мы никогда её не отнимаем, если решил так недобро о нас помыслить.
Тем временем пастырь возносил к тьме над головою горячие слова:
– Небо и Земля – кровь и плоть наши. Творец и Змееправец – праотцы наши. Как день сменяется ночью, так утро возвещает об уходе тьмы. Всё правильно, всё заслужено, всё вечно. Творец – наш небесный бог, наполняет тело душою, Змееправец же – земной владыка – обогащает рассудком, без которого человек лишь зверь глупый.
Затем обойдя камни с мужчиной и плачущим младенцем, Ансельм продолжил:
– Владыка земли, наш отец земной, Змееправец! К тебе мольбы этой женщины, – он указал рукой на юную мать, бледную окаменевшую статую с влажными глазами. – К Тебе взываем мы от всего сердца! Тебя Всещедрого и Всезрящего призываем в этот час и в это место. Возьми у одного и передай другому. От отца – сыну, от матери – дочери. От мудрой старости – неразумному младенчеству. Как завелось от момента воцарения Твоего, Змееправец! Да будет порядок сей вечен, пока воля Твоя осеняет землю!
Принесли пузатый, плетёный из ивы кувшин, накрытый льняным платком. Пастырь откинул покров с сосуда, опустил внутрь руку и вынул оттуда змею. Чёрная и гибкая тварь злобно шипела и отчаянно извивалась в крепко сжатой на её теле длани. Но бесстрашный поступок отца Росвиты никого из прихожан не испугал. Напротив, прочитав напряжённые и в тоже время одухотворённые лица жителей Эцэль-Эб, Виланд осознал: это лишь очередной шаг к следующему, более жуткому действу. А когда одно и то же зришь с определённым постоянством, привыкаешь, и страх покидает тебя, а ты забываешь, что некогда шарахался лишь от мысли о его приходе.
Ансельм с торжественным видом приблизился к мужчине на каменном ложе. Тот крепко сомкнул веки и что-то тихо-тихо шептал губами.
– Бери! – громоподобно приказал пленённой змее пастырь и отпустил её на грудь лежавшему добровольцу.
Напуганная гадина, неожиданно получив свободу и почувствовав под собою живую плоть, с яростью вцепилась в неё острыми зубками. Несчастный вскрикнул от боли, но тут же подавил свою слабость, крепко стиснув зубы, добела сомкнув губы.
Змея припав к ране, начала быстро распухать, чернея и разбухая, как речная пиявка. Виланд едва не вскрикнул вслед за укушенным. Волосы того утрачивали природную краску, белея. Кожа на теле сохла и покрывалась морщинами, мышцы дряхлели. Молодость покидала тело.
Но добить до естественного конца жертву пастырь не позволил змее. Оторвав её гладкую и теперь уже покорную голову, Ансельм отступил назад и повернулся к детскому камню. Внутри Виланда всё сжалось. Неужто допустят, чтобы невинного дитя коснулась та жуткая тварь?
Но руки пастыря вознесшего над младенцем маслянисто-чёрную, набухшую жизнью змею, медлили.
– Отдай!
С ликующим кличем Ансельм раздавил змее голову, из открывшейся раны потекла густая жидкость – кровь с белёсой примесью – прямо на лицо ребёнку, струясь по глазам, носу и проникая в рот. Младенец, осипший от плача, но ещё силившийся дозваться мать, вдруг замолчал и успокоился.
Зато когда змея была выжата досуха и последняя капля жизни коснулась детского лица, запричитал старик на соседнем камне. Он плакал и смеялся, он мычал и улюлюкал. Глаза его, за раз потускневшие, утратили разум, а безумие обрело в них обитель.
– Свершилось! От начала до конца! – изрёк пастырь и покинул место священодейства.
Юная мать тут же поспешила к каменным алтарям и с особой нежностью взяла на руки перепачканное, но здоровое дитя. Она повернулась к тому, кто впал в безумие, и произнесла слова благодарности, кои остались непонятыми и непринятыми. Двое мужчин помогли старому безумцу встать на ноги и, подхватив полоумного под руки, увели из пещеры, следом за его дочерью и внуком.
Оставшись наедине у опустевших алтарей, Росвита поведала Виланду тайну Эцель-Эба. Давным-давно, когда тисы ещё были робкой порослью, а до Тесного леса им ещё предстояло расти и расти, пришёл в эти края молодой пастырь с супругой и привёл за собою несколько добрых семей. От войн и зла бежали они и отыскали подходящий уголок. Дом за домом – так и родился Эцэль-Эб, что значит: благородный и сильный духом.
Но когда тисы вытянулись в стройные деревца, стало очевидно, что деревушке грозит вырождение. Близкие браки множили болезни и физические изъяны. Но покидать свою обитель никто не желал, опасаясь возвращаться в ставший уже чуждым мир за кольцом тисов.
Тогда-то тот самый пастырь, уже достигший преклонных лет, в недрах змеиной пещеры заключил союз со Змеиным богом. С той поры так и повелось: платой за благоденствие и покой от внешнего мира стало замкнутое уединение. Никто не смел покинуть Эцель-Эб. В отличие от тех, кто жил за Тесным лесом, дети в лесной глубинке рождались без рассудка. Старшие в семьях добровольно соглашались на обмен: безумие на разум. Через заговоренную змею в священной пещере в особый час и ночь проводился ритуал, освещённый Змееправцем, благодетелем деревни.
Но всё же старую кровь необходимо было разбавлять и впрыскивать в неё свежую. Особыми обрядами юные девушки приманивали, одурманивая мужчин «из иного мира». И ни кого попало, а тех, кого с рождения отметил Змеиный бог. Те, словно во сне, шли на зов, не осознавая его, доходили до Тесного леса и проникали в его узкие недра, без труда отыскивая заветную тропинку. Когда от охмурённых мужчин девы Эцэль-Эб получали то, чего жаждали, простачков выпроваживали восвояси, напоследок дав тем испить морочье зелье. Настой изгонял всякую память о деревне, жителях и всём, что происходило с оболваненными мужами. Выйдя из лесу, дорога к Эцель-Эб начисто забывалась, и отыскать заветную тропку в лесу, было уж не суждено. Но сила морока по прошествии времени слабела, и кое-что прояснялось в памяти очарованных мужчин. Вот и возвращались сюда вновь и вновь те, кого подзывали, подманивали прежде девы Эцэль-Эб. Бродили у опушки Тесного леса и силились постичь: что же их сюда тянуло с неодолимой силою, и что они никак не могли вспомнить.
Спустя год перед частоколом высоких тисов очутился молодой бродяга с беспокойным взором. Виланд до слёз всматривался в лесную глубь и всё старался что-то там разглядеть.
Дождь из мыльных пузырей
В этот день Рике было ужасно скучно, сердце требовало приключений и желательно волшебных. Мама строго-настрого запретила ходить без неё в Хмурый лес. Ни-ни. Даже кончика носа туда не совать. А чтобы и вовсе отбить охоту, мама загадочным, со зловещим оттенком голосом добавила:
– Я бы и сама туда не пошла, хоть по доброй охоте, хоть по чьей-то воле, когда серые тучи собираются над Хмурым лесом. Ведь каждому известно, что ничего хорошего не жди, когда много туч сталкивается в одном месте.
– Подумаешь. Ну, дождь пойдёт, всего-то, – хмыкнула Рика. Её в десять лет трудно было пронять чем-то таким «из ряда вон». Что ей какой-то там дождь! – А я зонт возьму.
– Э, нет, – не сдавалась так просто мама. Уголки её глаз как-то странно дрогнули, но не разошлись сеточкой тонких, едва приметных морщинок, как обычно, когда она улыбалась. – Всё не так просто, дочка. Тучи – лишь предвестники, а дождь – вор.
– Как так вор? – не поняла девочка.
– Ну, – замялась мама.
И тут же вспомнила, что собиралась протереть кухонную полку, которую, – Рика точно помнила, – прибирала два дня назад. Не могла же пыль так сильно осесть за пару дней?
– Ну? – решила поддразнить её дочь. Этот приём вполне прилично работал последние три года.
– Понимаешь, – продолжила после заминки мама, тряпка яростно натирала бочок полки, – этот самый дождь… он не совсем и дождь. Он падает на землю не водой, а пузырями. Мыльными пузырями.
– Это как же? – не поверила Рика. Конечно, не поверила. Да и как этакой россказни можно доверять? – Такого не бывает.
– А вот в Хмуром лесу бывает, – твёрдо пробубнила мама, тряпка елозила уже полочное донышко. – Его неспроста так называют. Да все знают, что когда лес хмурится, ходить к нему нельзя. Вон, хоть у бабушки спроси, она вечером зайдёт.
Но до вечера далеко. А внутри Рики точно уголёк: зудел, жжёг, подстёгивал – иди в лес, не слушай взрослую болтовню, это ж глупый вздор. Но Рика не такая уж глупышка, чтобы сломя голову бежать и исполнять любое веление зародившегося желания.
– А что бывает с теми, кто всё ж туда идёт в дождь? – вкрадчивым голоском поинтересовалась дочка.
Мама, замерев на кротчайший миг, вздрогнула, но стремительно махнув в сторону тряпкой так, будто отгоняла нечто неприятное, как муху-надоеду, вернулась к ну очень важному делу: тряпка вновь скользила по гладкой поверхности другой боковины полки.
– Если такие смельчаки-дуралеи всё же сыщутся, – с неохотой проговорила она, по-прежнему пряча взгляд от дочери, – то случится неприятность, а то и хуже.
– И что же? – не отступало любопытство Рики.
– Я точно не знаю, я ведь никогда не заходила в лес, когда небеса над ним темнели, но многие рассказывали, да рассказывали. Мечты ворует тот дождь. А у самых неудачливых память. Но сказывали, что бывало и такое, когда пропадали и сами люди.
– Так не бывает, – упрямо вымолвила девочка, косо поглядывая в окно. Там как раз виднелся краешек Хмурого леса, совсем недалеко. – Не бывает пузырей, и чтоб люди теряли мечту. Её нельзя потерять, она тут. – И её ладошка тут же легла на грудь, там, где билось любопытство.
– Эх ты, неверка, – вздохнула мама и наконец, отстала от полки. – Вот бабушка придёт, спроси её. Если мне не веришь, ей-то уж поверь.
Но до вечера так долго! Нет уж, дудки и барабаны.
Потихоньку, пока мама отвлеклась на кустистую толстянку (та, конечно же, успела запылиться за пару дней), дочка-непоседа второпях натянула красные резиновые сапожки (как же они ей шли!) и жёлтый в зелёный горох дождевик. И шмыг за порог дома.
Само собой её шустрые ножки потянуло прямиком в Хмурый лес, благо он так близко. А про мыльные пузыри мама придумала, специально, чтобы Рика в лес не думала идти. Но ей-то уже десять, а не каких-то пять лет, когда веришь всему и всем подряд. И всё же глубоко внутри её сердечка уголёк, подстёгивавший на приключения, разжёг крохотную искорку – надёжду на чудо. А вдруг всё же мама окажется права? Тогда не всё, чем взрослые пугают детей – враки, и их слово чего-то да стоит? Девчушке так остро и жадно захотелось узреть и пощупать чудо кончиками пальцев, что она и не заметила, как перешла на быстрый шаг, а деревья Хмурого леса сомкнулись за её спиной.
Среди кустистых зарослей дикого орешника Рика воображала себя первопроходцем в диких, неизведанных лесах. Под дуновением сыроватого ветерка ветки кустарников игриво покачивались, легонько шлёпая забредшую к ним девчушку по макушке головы. Воздух тяжелел и сырел стремительно, накручивая скорость.
Рика подняла к небу голову: лоскуточек выси, прежде сиявший чистейшей бирюзой, запачкали своими грязными телесами серые тучи. Их пышные, точно у маминых подушек, бока были взбиты на славу. И где-то там, в самом нутре, таились, дожидаясь заветного часа, серебристые молнии, которых мама отчего-то страшилась даже больше, чем раскатистого грома.
Темнело на глазах, но Рика и не думала возвращаться. Раз решила узнать правду, значит узнает. Упрямство ей досталось от папы, так мама говорит. Ну и что, упрямство движет мир – а это уже слова бабушки. А разве не старые люди всё знают на свете?
И всё ж чудно в лесу. Если за лесом от сильного ветродуя гнуло к земле травы и высоченные берёзы, то тут, беспокойно трепетали лишь верхушки гигантских сосен, да дикая малина, что была выше Рики, дрожала от редких порывов ветра. Лес не дозволял себя тревожить, он защищал себя так, как не способны были на то поля и луга. Но даже такой бравый лес как Хмурый не мог устоять перед дождём. А дождь уже подобрался совсем близко.
Вот на лоб Рике упала первая капля, холодная и бодрящая, как талый снег по весне. За ней другая, метившая на кончик носа, соскользнула и съехала на верхнюю губу. Рика тут же слизнула её, вода показалась сладкой на вкус. Падение капель нарастало, на клиновидных листьях бузины тут и там появлялись тёмные пятнышки, их количество стремительно разрасталось. Девочка натянула капюшон дождевика и представила себя одним из кустиков, только капли дождя на ней оставались прозрачными, да и пусть, недаром же на плащике уже имелись зелёные горошины. Чем не капли? Или нет. Рика тут же вообразила себя диковинным грибом, чудным мухомором, и эта мысль так её сильно позабавила, что она рассмеялась. И почему бы и нет? Как можно не любить дождь? Это же так весело! Когда ещё можно пощеголять в резиновых сапожках и ярком дождевике? В солнечную погоду эту красоту не наденешь – какая тоска!
Зонтик Рика не воспринимала, хотя некая краса была и под его разноцветным куполом. Но не было того единения с дождём, того соприкосновения с водой, что падала с небес. А тут можно лицо свободно подставить дождю и ловить языком капли сколь душе угодно, да ещё и руки свободны.
И вот, когда каплепад участился и перешёл в размеренный дождь, ветер ослаб, а затем и вовсе стих. Настала любимая пора – звучный шорох дождевой воды о листву. Девочка застыла на месте, вслушиваясь, – так её завораживала эта музыка, Рика в упоении закрыла глаза.
Где-то вдалеке бахнуло. Гроза. Воздух наполнился свежестью, ароматом озона, который усилил запахи лесных трав и цветов. Рика разомкнула веки, но если где-то и сверкали стрелы молний, то очень далеко. Небо над нею набухло смурой тьмою, тучи собирались задержаться над Хмурым лесом, хорошенько полить его, а заодно выжать из себя побольше влаги. Конечно, так им будет легче дальше странствовать по миру. Гром вновь повторился и снова очень далеко, его взрывной раскат звучал глухо. Рике подумалось, что лес не допускает в свои владения не только ветер, серебристым стрелам молний и их зычным вестникам-громам воспрещался путь в лесные пределы.
«Точно у леса есть защитные чары, которые ограждают его от всяких бед, – мелькнуло у Рики, – а дождь вреда не несёт, вот почему ему можно зависать над деревьями».
Как только она так подумала, дождь принялся мельчать, капли всё реже ударялись о мокрые листья, и когда уже вовсе стихли, с тёмных небес устремились к Хмурому лесу блестящие шарики. Маленькие в выси, ниже они увеличивались и вскоре Рика с удивлением разинула рот: самые что ни есть мыльные пузыри размером с футбольные мячи, а то и больше плавно опускались в безмолвии, даже грома не стало слышно. Его отголоски замерли так же, как и сама Рика. Она ошеломлённо уставилась на пузыри, чьи тонкие прозрачные стенки переливались всеми радужными цветами, точно плёнка бензина в луже.
– Но этого не может быть…, – растеряно прошептала Рика.
Всё больше шаров стремилось к деревьям и тому, что находилось под их кронами. Пузыри всё крупнее смело достигали кустов и трав, лопаясь со звонким треском, оставляя после себя радужную пену.
Очнувшись от созерцания, Рика вспомнила предостережение мамы и огляделась в поисках места, где на неё бы не упал небесный мыльный пузырь. Разросшийся в своё удовольствие куст калины, как раз годился: его клонившиеся в одну сторону ветви образовывали удобную нишу для маленькой девочки. Под калиновый навес Рика и встала, продолжая с любопытством разглядывать подступавшие всё ближе пузыри.
Блестящие, мерцающие радугой мыльные шары всё крупнели. Вот уже пузырь никак не меньше её самой опустился на траву совсем близко. Полежал, будто что-то обдумывая, и с протяжным всхлипом лопнул.
Рика надеялась, что дождь из мыльных пузырей вот-вот прекратится, ведь не идти же ему вечно? Вроде раскаты грома вновь возобновились. Во всяком случае, ей так послышалось, где-то не так даже и далеко.
И надо же ей было отвлечься на звуки грома! К калиновому кусту незаметно подкатился громадный пузырь, выше Рики, и когда она опомнилась, он навалился аккурат на неглубокий навес ветвей, и девчушка тут же оказалась в плену – внутри пузыря. Очевидно, этот гигант был непрост: сразу же сомкнулся за спиной пленницы. Как муха в древесной смоле – вот что промелькнуло у Рики в голове. Правда, не совсем чтобы удачное сравнение – всё-таки внутри не было вязкой и липкой смолы, да и воздуха полно. Но всё же она себя ощущала именно в западне. Её прозрачная ловушка не оставалась на месте, тихонько катясь по влажной траве от дерева к дереву, ловко уворачиваясь от колких веток. Рика с изумлением осознала, что она парит внутри пузыря, не касаясь его стенок, которые на поверку оказались плотными и гибкими, точь-в-точь как надувной воздушный шарик.
Она испугалась и принялась, что есть мочи, пинать прозрачную сферу ногами, силилась проткнуть её нутро пальцами, но всё тщетно – темница оказалась ей явно не по зубам. Страх сковал Рику, когда её воображение принялось рисовать места, куда мог доставить её мыльный транспорт. Она даже готова была уверовать в злую ведьму, живущую где-нибудь в самой чащобе Хмурого леса. Ведь, если дождь из пузырей был волшебным, в чём сомнений не оставалось, то его, безусловно, наслала колдунья, от которой добра не жди.
Тогда-то Рика закричала, что есть сил. И тут случилось нечто совсем странное. Шар завибрировал, заискрился так, будто его осветило яркое солнце, и внутри заиграла (да, да!) чарующая слух музыка. Нежные переливы флейты, такие сладостные и убаюкивающие окутали ошарашенную девочку. Ласковая флейта пела о будущем, обо всех сбывшихся мечтах, которые жили в сердце Рики. Чудесная трель рассказывала о приключениях, какие можно вообразить только в смелых и дерзких фантазиях, в них Рика всегда одерживала верх над трудностями и с триумфом возвращалась под кров родного дома. Год за годом отсчитывала флейта. Рика улыбалась и слушала, дрёма налегла на веки и клонила ко сну, который, как обещал переливчатый напев, обязательно сбудется. Всё случится, обязательно, непременно, не сомневайся, Рика.
Она уже почти поверила, почти доверилась голосу незримой флейты, почти уснула. И тут совсем близко тихую ласковость расколол ревущий глас грома. Как ему удалось протиснуться так глубоко внутрь леса, оставалось загадкой. Рика с тихим вскриком очнулась, и чудная музыка тут же оборвалась. Лопнул и сам пузырь, а его недавняя добыча плюхнулась в мокрую траву.
Рика огляделась вокруг: пузыри похватав всё, что смогли поймать (улиток, мышей и даже несколько неудачливых птах), стремительно поднимались вверх, выше макушек деревьев. Краешек неба светлел, обещая скоро окраситься в синь.
Не раздумывая долее, Рика устремилась назад к дому. Хорошо, что она запомнила дорогу, способность хранить в памяти путь достался ей от мамы. Вот она удивится, когда дочь ей поведает, как побывала в мыльном пузыре, и ничегошеньки-то ей не сталось! Рика уверенно помнила всё, что было с нею до дождя, значит, память при ней. Мечты тоже никуда не исчезли – все при ней. И никуда она не пропала.
Но что за чудо! Если каждая травинка и листок блестели от влаги в лесу, то за пределами его земля и травы стояли сухими, будто дождя и не бывало. Или он прошёлся только над Хмурым лесом. Рика отбросила эту странность в сторону, точно прилипший надоеда-лист: после обдумает, не до того теперь.
Подойдя к дому, она приметила ещё особенность – жилище выглядело постаревшим. Сочная прежде охра кирпичных стен выцвела и разошлась морщинистой сеткой трещинок, а кое-где и раскрошилась, обнажив серые кости дома. Нахмурив бровки, девочка рванула на себя входную дверь и та с неохотой и ворчливым скрипом несмазанных петель поддалась. А ведь, когда Рика уходила на улицу, дверь бесшумно за нею прикрылась, это она точно помнила.
– Мама, я пришла! Всё в порядке! – прокричала бодрясь Рика, наспех скидывая у двери сапожки.
Она пробежала на кухню, надеясь застать там маму, по обычаю корпящую над очередной уборкой чего-либо. Мамы там не оказалось, но зато за столом Рика увидала старушку, старую-престарую. Та сидела лицом к окну, точно что-то там высматривала, и когда девчушка, топоча, влетела в кухоньку, медленно обернулась.
– Кто вы? – воскликнула удивлённо Рика. – И где моя мама?
