o'Daniel Thistle
Красный камень Каррау
Выхватил тетрадь и захлопнул. Тут же уронил, испугавшись, что пламя перескочит на меня, но оно погасло, и я подобрал обожженный дневник.
Белый круг разгорелся у Заны на груди: сработал амулет, активированный актом агрессии и теперь сияющий сквозь одежду. Он разгорался ярче и ярче, как фонарь в ночи. Я узнал свет, но опоздал.
Из стен больницы, как из длинных темных коридоров, приливной волной выступили белоснежные всадники на лошадях. В полумраке палаты их одежды и кожа сияли.
Первый ман вскинул меч и ударил лежащего на полу Мера.
Пространство за стенами вытянулось прозрачно-серыми коридорами, словно установленные друг напротив друга зеркала, и из них выступали маны. За истончившейся поверхностью мелькали фиолетовые, темно-зеленые и кирпично-красные отсветы отпечатков тех, кто умер в стенах больницы и пока что не растворился. Свет манов звал их, обещая скорый чистый конец.
Ближайший к ученикам Эндрюса ман – мужчина лет сорока, с суровым продолговатым подбородком и бакенбардами, вытянувшими лицо еще сильнее, чья кожа светилась как зимний фонарь, верхом на гиганте-коне, вскинул меч и, наклонившись, рубанул по дуге вниз, целясь в шею Мера.
Глупая девчонка завопила и, словно в руках мана была простая палка, подставила под неё ладони, пытаясь поймать и удержать лезвие. Сияющий меч прошел через конечности Заны насквозь, и вышел, объятый золотым дымом ее эфирного тела, задев наконечником горла парня. Ман развернул меч и ткнул им в живот Заны.
Я поймал его запястье лишь после этого. Слишком далеко стоял. Слишком много времени нужно, чтобы успеть. Я не успел.
Дернул мана на себя, срывая с лошади.
Что-то мелькнуло сбоку… темная тень локтя мазнула у самого горла, кажется, не задела, но я все равно упал.
Ман спрыгнул с лошади рядом со мной. Блеск занесенного лезвия. Растянувшийся миг. Я успевал увидеть грубое шитье обшлагов его старых сапог, туманное лицо неспокойного призрака, притаившегося в углу под потолком, свой глаз, отраженный сияющим мечом – черная дыра в белизне. Услышать, как хрипит Зана и как хлопнула дверь. Но не успевал спастись.
Меч мана замер у моего лица, столкнувшись с чужим лезвием. Призрачные оружия, проедая друг друга, шипели как раскаленное железо, брошенное в воду. Изогнутое лезвие кукри увело меч в сторону и разрезало на две части, одна из которых отлетела, вонзившись в пол. Кулак впечатался длинному ману в открывшуюся подмышку, отшвыривая его на два шага. Та же рука вцепилась мне в одежду и дернула вверх, насильно ставя на ноги.
– Да останови же ты их! – Давид повторял это не в первый раз, как мантру. Услышал я только сейчас. Услышал, но не понял. Встряхнул головой, чтобы развеять дым на границе зрения – пол задрался вверх, а потолок куда-то в сторону. Я не упал, потому что Давид, все еще держал меня.
Лошадь без всадника встала на дыбы и обрушилась на нас сверху. Давид оттолкнул меня, развернулся, вновь – шипящий звук, призрачное животное завалилось на бок. В разрезе его крупа пылал черный свет.
Маны, обступающие нас со всех сторон, медлили. Пеший ман, удерживая огрызок меча нижним хватом, как нож, обходил нас по кругу. По пути он вспрыгнул на больничную кровать и на тумбу, как будто это холмы или ствол упавшего дерева. Возможно, так для него и есть. Они должны видеть мир иначе.
Давид был… иным. Черная кожанка с зеленым черепом и неразборчивой надписью на спине натянулась напряженными мышцами, пшеничные волосы стояли дыбом – из-за неестественного электричества, взгляд скользил, замечая всё и не задерживаясь ни на чем. Он стал сосредоточенный, быстрый. Старше.
И он видел слуг города, конечно.
– Уверен в стороне? – Прогудел длиннолицый ман, спрыгивая с тумбы на пол рядом с лошадью. Потрепал лежащее животное по бедру – и рана на ее боку затянулась. Кобыла брыкнулась и встала на ноги.
– Я то же спрошу. – Давид.
Маны. Разговаривают. И даже не со мной.
– Разойдемся? – Предложил я. – У каждого из нас своя сторона. Они вполне могут быть… параллельны.
– Ты умрешь. – Ответил Давиду ман. Меня он не слышал, или не желал слышать.
– И это меня остановит? – Давид шагнул в сторону, оказываясь между мной и маном, который вспрыгнул в седло.
Всадник склонил на бок голову – не то “нет”, не то “прощай”. Потянул поводья – и светящая лошадь попятилась.
Так, отступая, он вошел в стену.
Я выдохнул медленно. Сердце стучало, все еще готовя тело драться или уносить ноги, но палата опустела. Ее заполнил сумрак, разбавленный лишь просветами из-под жалюзи и голубоватым сиянием призрака под потолком. В глубине стен, которые сейчас казались толстым серым стеклом, медленно перекатывались белые волны, отбрасывая длинные тонкие блики на Давида.
– Перестраиваются. – Сказал парень. – Мы не выстоим.
– Зачем ты пришел?
Он нахмурился – на лбу проступили длинные вертикальные морщины. Вместе со сросшимися темными брови они образовывали крест.
Сияние белых волн почти погасло, а затем вновь начало нарастать со всех сторон одновременно.
Бежать. Это будет правильный выбор. Вон она – дверь. Маны не нападут при жителях города: как и демоны они запрограммированы защищать материал иллюзии. Будут ждать, пока я окажусь в одиночестве – хотя бы в туалете – или в темноте. Я должен бежать, чтобы выиграть время.
На полу, в проходе между кроватями, лежал Мер. Зана сидела, склонившись над парнем, и хрипела, прижав предплечье к животу так, словно меч действительно отсек ей запястья. От них двоих поднимался золотистый дым и утекал сверкающими красивыми пульсациями. Вверх, вверх. Призрак переполз по потолку под струю этого дыма и замер.
Я пока что не чувствовал смерти Мера, хотя парень походил на мертвого: неподвижный, белый. Его и Зану соединял широкий пульсирующий жгут – пытаясь исцелить тонкое тело, девушка тянула из парня энергию. Убивала его.
Я мог бы разрезать жгут. Превратить их вновь в отдельных людей, а не сиамских близнецов, дать крохотный шанс парню выжить. Но ведь это был его выбор с самого начала. Как в классе, когда он закрыл её собой. Выбор не нарушают.
На груди Заны, под блузкой, опаловой белизной пульсировал крохотный амулет, сработавший на агрессию, и вызвавший защитников города.
Я шагнул к ним. Потянул за кожаный шнур, снимая амулет с шеи Заны. Девушка вцепилась в вещь под одеждой, плотно прижимая предплечьем. Хватая ртом воздух. Рот её потемнел от крови. Я оттолкнул руку Заны. Девушка вывернулась и упала на спину. Резко вдохнула – для крика.
Я зажал её губы рукой. Зана замычала мне в ладонь, брыкнулась, пытаясь отбиться. Я рванул ворот ее блузки – пуговицы отлетели, и сдернул амулет с шеи. Под разорванной блузой Заны мелькнул светло-розовый хлопчатобумажный лифчик.
Меня вдруг захлестнули холодный ужас и тошнота: слишком это было похоже. Я отпрянул.
Отвернулся и отошел на шаг, сжимая в пальцах шнурок, на котором раскачивался коричневый, но сияющий белым, камень.
Глаза и руки Давида приобрели тот же молочный цвет, что мягко излучал амулет. Зубы засветились им тоже – он растянул губы в злой короткой улыбке. Кукри в сиянии камня был черным, теней свет не отбрасывал.
Белая волна выкатилась из стены, медленно наезжая на нас. В ней появлялись и тут же исчезали образы лиц, тел, морд лошадей.
Я не успею начертить круг. Вряд ли он их сдержит.
Я сел на застеленную жестким больничным покрывалом кровать, зажмурил глаза и сжал амулет в кулаке. Грани, казавшиеся оплывшими, впились в ладонь. Камень впился в ладонь сорванной придорожной колючкой. Пиявкой, прижавшейся к ране.
Мясная тьма под веками сменилась выжигающей глаза белизной. Маленький амулет трепетал, сбивая мой пульс своим собственным. В нем больше жизни, чем во мне. Больше смерти. Больше крови.
Мы не берем вещей других магов. Это чревато.
В сознании мелькали образы: как Эндрюс растил камень. Как купал в крови. Как разговаривал с ним. Как, после каждой кальцинации заворачивал в мягкий бархат – словно новорожденного. Как камень отталкивал кровь – и день, когда он впервые принял её: ванночка, в которой погибла крыса, с отворенной шеей. В таких ванночках дезинфицируют медицинские инструменты. Эндрюс опустил в нее, полную теплой темной крови, камень, удерживая на ладони. Мягко положил.
И ждал.
Камень раскрыл рот – тысячи ртов. Тысячи пор.
Через час ванночка была пуста. Чиста. Словно вылизана языком.
Эндрюс кормил его кровью крыс. Кровью птиц. Кровью кошек. Собственной кровью.
Как младенец, камень рос. Как младенец повиновался.
Сейчас я, чужак, держал его в кулаке. И он орал, призывая тех, кто служит своему хозяину, требуя спасти его, защитить его, накормить его.
Я сжал камень крепче.
Он впился, находя порез на ладони – еще омерзительнее, чем язык вампира. Камень пустил мне кровь.
И выплюнул её.
В повлажневшей руке амулет скользил. Я обмотал шнурок вокруг пальцев.
Мы все создаем камни. Камень из сердца. Камень из внутренностей. Камень, чтобы обозначить центр и заложить город.
Этот камень принадлежал Эндрюсу и старик, наверное, очень дорожил Заной, раз отдал ей его. Раз пришел сражаться ко мне без камня.
Белизна, заполняющая пространство под моими веками, накатывала волна за волной. Массивы света вздымались и опадали, как горы.
Шипение – звук с которым кукри Давида входил в манов. Тяжелые его шаги. Он дрался рядом, потоки рассекаемого воздуха касались моего лица, но я не открывал глаз.
Я сжимал камень, заставляя его заткнуться. Впихивая в его утробу свою силу. И свою слабость. Свой разлом. Заставляя глотать кровь, несущую знание того, кто я. Каков я. Насколько я… треснут.
Пробивая в нем трещину.
Крепче сжимая кулак.
Давид закричал радостно и жутко – вопль берсерка, бросающегося в последний бой. Камень издал вой существа, которое прежде было вещью – и возвращалось в бытие вещи.
Оба крика одновременно захлебнулись. Пульсация погасла, впиталась в сердцевину камня – я видел её кожей. А с ней, в самое его ядро, я втолкнул свет и давление.
Я держал камень. Контролировал.
Я швырнул его в стену за миг до того, как опал взорвался, разлетаясь сверкающей мелкой крошкой.
Среди духов, служащих городов, словно взорвалась граната. Толпу манов разметало по палате белыми и черными трепещущими тенями.
Ман с вытянутым лицом повернулся ко мне – его, слой за слоем, до сияющего черного каркаса, снесло – словно ядерным ветром ободрало до костей. От призрака, что сидел под потолком, не осталось ничего.
Руку сводило острыми судорогами. Сердце стучало медленно, но сильно – до боли. Во рту скопилась горькая вязкая слюна.
– Давид? – Я поднялся оглядываясь. Манов не было. Давида тоже не было. Его кукри лежал на полу.
Я подобрал оружие. Наклоняясь, увидел парня. Он спрятался от взрыва под кроватью, втиснувшись широкими плечами в узкое пространство. Я вновь позвал, но не получил ответа.
Зана надсадно хрипела, сидя рядом с неподвижным Мером. От нее все так же поднималось золотое облако разодранной ауры. Я пожелал ей скорой смерти.
Чтобы добраться до Давида пришлось поднять и сдвинуть кровать. Он лежал, сжавшись в спазмированной позе зародыша.
– Давид!
Через три долгие секунды он развернулся и сел, обхватив себя руками за колени. Спазм сменился короткими приходящими и уходящими судорогами. Затем его отпустило.
Давид растер дрожащими ладонями лицо. Посмотрел с удивлением на руку, на которой отсутствовал палец. Растер кисти.
– Что ты со мной сделал? – Поднял парень прищуренный взгляд. Под его глаза залегли глубокие тени.
– Вообще или сейчас?
Давид кашлянул. Обхватил себя за ребра, как будто пытался удержать в целостности распадающееся.
Я сел на пол, прислоняясь спиной к отодвинутой кровати. Меня тоже слегка трясло:
– Что ты помнишь?
Давид пожал плечом. Поморщился.
– Что я вернулся. Но это не я.
– Бывает. Я тоже в себе не всегда уверен, кто на моем месте.
Недовольный взгляд:
– Я серьезно.
– О чем говорил бородатый? Про стороны.
– Он мой король.
Давид умер, убитый маном той ночью. Превратило ли его это в подобие этих созданий? Тогда он сражался неистово и не стремился к ним присоединяться. Значит, в другом дело?
– Был твоим королем? – Предположил я.
Давид вытянул перед собой руки и уставился на них:
– Да. Теперь всё иначе.
Я положил ладонь сверху его ладони, прикрывая отсутствующий палец. Кожа парня была горячая, но не как от болезни.
– Чтобы понять, что с тобой не так, мне нужно тебя обследовать и еще кое-что почитать. Через пару дней найдешь меня?
– Как?
– А как нашел сейчас?
Давид бросил взгляд в сторону хрипящей Заны. Я туда не смотрел и старался не слушать. Выбор совершен. Я им не помогу. Дети умирали, вообще-то уже давно должны были отойти.
– Не знаю. Я был… в другом месте. Потом меня… наизнанку вывернуло? Вытянуло. И я тут.
Я должен его изучить. Хотелось тут же уложить на пол и сделать хотя бы общий анализ структуры. Понять, что с ним не так и как это использовать.
– Ты им не поможешь? – Давид вновь бросил взгляд на учеников Эндрюса.
– Нет.
Давид схватился за боковину и, с трудом приподнявшись, пересел на кровать. Вытянул ноги, растирая их. После второго сурового взгляда с детей на меня:
– Ты не можешь так.
– Могу.
Я тоже поднялся и подошел к кровати Мера. Среди приготовленных для него медсестрами вещей, нашел бинт и завязал левой рукой кровоточащую правую. Получилось криво, но мне не на конкурс. Когда я обернулся – Давид хмурился.
– Править. – Твердо произнес он. – Значит защищать. Тем более что их смерть, – кивок на Мера и Зану, которая наконец затихла, – будет твоей виной.
Я покачал головой отрицательно.
– Ты не изгнал охранников! – Давид поднялся. Подобрал с пола кукри и сунул под куртку.
– Я не мог.
– Конечно, мог. Те, кто подчиняются городу, повинуются и тебе!
– А…
Я сунул руки в карманы вампирской куртки, выискивая там что-нибудь полезное. Но они были пусты и пауза затянулась. Нападет ли Давид, когда поймет, что неправ? Как скоро поймет?
– Я не маг города. – Сознался я.
Давид подошел ближе, разглядывая меня, словно видел в первый раз. От макушки (я пригладил волосы) до смутного облака Тени у ног.
– Это не так. – Наконец произнес он.
– Я дрался с Эраканом. Он проиграл, но жив. Я ничего не получил.
Давид отвернулся и пошел к выходу. Прихрамывая, но с каждым шагом тверже. Взобрался на кровать, чтобы обойти Зану и Мера, лежащих в проходе.
Они не умирали потому, что Эракан жив: едва заметный, почти прозрачный тонкий шнур энергии питал этих двоих. Канал мерцал – старик сам едва держится и надолго его не хватит. Вот простой выход, который заодно не даст мне замарать себя убийством беспомощного. Смерть Эндрюса всё восстановит: я буду единственным магом города. Наберу себе учеников – покорных, а не как эти. Обрету дом, и дом этот будет безопасен.
– Ты ошибаешься. – Сказал Давид от двери. И вышел, оставив меня в темной комнате, с чужими учениками на полу.
В Давиде есть что-то от мана. Он то ли был им – какая-то часть его души прежде была, то ли должен был стать. Маны не то чтобы повинуются магу города… они как лейкоциты. Лейкоцитами можно управлять, управляя кровотоком. Это легко, если город – как продолжение твоих рук.
После поединка с Эндрюсом Каррау не ненавидел меня – и только. Он не пытался выдавить из себя, как занозу из ранки, но отнюдь не повиновался. Сила всей линии Эндрюса, которая должна была достаться мне с победой, не появилась. Я никогда не получал прежде город, я мог не разобраться с ощущениями, мог закрывать глаза них каким-нибудь глупым психологическим способом. Но с магами я уже сражался и знаю, каково это – победить. Сила Эндрюса – с ним. А город?
Я вышел из палаты и прислонился спиной к двери.
Смотрел на Давида, ссутулившегося в ожидании лифта. На его тень – подросшую до размеров бульдога. На людей, изредка проходящих мимо.
Ждал электрического ощущения смерти от двоих, что остались в палате. Всё еще ничего не происходило.
Сердце вновь частило, отдаваясь пульсом под языком и спутывая мысли.
Что, если Давид прав и я получил власть над Каррау, но просто не ощущаю её? Потому что не применяю.
Это, конечно, феодальная глупость: власть над Каррау не обязывает помогать тем, кто пошел против меня. И все же… Мер и Зана – глупые великовозрастные дети. Эндрюс не учил их драться. Что он им вообще рассказывал?
Девушка слишком разбрасывается силой, но парень мог бы вырасти сильным источником.
Я не хочу учеников. Мне пора “открывать рот”, пора наставлять… но я не хочу учеников, связанных со мной крепче, чем пуповиной, зависимых от моего настроений и моих желаний. Я слишком хорошо помню, как это – зависеть.
Они уже зависят. Ведь сейчас я решаю, умереть им или жить.
Это мое право – решать. Они мои, ибо я выиграл.
Я оттолкнулся лопатками от двери и вернулся в палату.
Золотое облако, поднимающееся над Мером и Заной, приобрело кроваво-коричневый оттенок. Желтые искры, плясавшие в нем, почернели. Девушка лежала на парне, придавив плечами его грудь. Я оттянул её в сторону. Оба пока дышали.
Поток от Эндрюса колебался, то почти исчезая, то возобновляясь. Будь он в сознании, давно бы разорвал связь. Это как кровотечение, открытое из трех ран: не важно, что они не на теле Эндрюса – умирает он. Своего рода искусство тысячи порезов.
Я вытянул ладони над детьми, погружая в поднимающийся поток. Убрал. Подвернул рукава и снял бинт, бросив на пол – нужно больше контакта.
А затем, как гнилую веревку, рванул связь, соединяющую учеников с Эндрюсом. Сияние обхватило мои пальцы, прилипло – и погасло. Зана захрипела, задыхаясь. Я разорвал вторую связь: между ней и парнем. Канал лежал через сердце, что плохо – но лучше, чем если бы они успели переспать.
Положил левую руку на живот Заны, правую – на шею парня.
Сначала Мер. Как источник он полезнее, к тому же, он почти перешел грань.
Моя правая рука провалилась в его шею – внутренняя рука, а не ее материальная тень. Пальцы легли на место разрыва – там, где меч мана разрубил несущую линию, заполняя плотную разметку энергетического каркаса своей энергией. Того, чем я был. Хорошего и плохого во мне. Больше плохого. Но сила – она всегда сила, не важен полюс. Выдавливая кровавый привкус энергии Эндрюса.
Моя сила по первому глотку похожа не его. Тоже с металлическим запахом. Но во мне – ядовитый свинец, там, где в Эндрюсе живое железо. Свинец быстрее превратить в золото, чем железо.
Мер судорожно вдохнул. Еще раз. Его сердцебиение участилось.
Он не просто истощен и искалечен. Он еще и отравлен. Тинктура его не задела, но расплав попал в кровь, и разнесся по всему телу. Я не превращал его, хотя моя сущность требовала изменить серое в блестящее, вылечить металл, исправляя его несовершенство. Вместо этого я вытянул расплав на кожу парня. Позже блестящие чешуйки отпадут вместе с отмирающим эпителием. Но глаз парня спасать было поздно.
Мер был без сознания. Это оказалось легче, чем я ожидал.
Я не делал такого прежде. Никогда, после Сванны.
Моя рука дрожала, когда я отнял её от шеи парня, перетянул голову Заны себе на колени, и положил обе ладони ей на живот.
Я позволил своей силе проникнуть в девушку и закрыть пробой.
Она сопротивлялась.
Я сломал её. Чтобы починить, я сломал всю несущую ветвь ее структуры. Я слышал хруст.
У Заны был привкус вишневого дыма. Я втянул этот дым и выдохнул вкусы химии, наклоняясь к ее губам едва ли не до поцелуя. С вишневым ароматом заменяя… что-то в ней было неправильное. Неизвестное и неправильное: липкая сладкая горечь – как смоляное пятно. Его я тоже вдохнул – и тоже уничтожил.
Зана закричала – я опять закрыл ей рот одной рукой, а второй сжал горло.
Девушка распахнула ярко-зеленые глаза, но ужас в них стыл широкий, черный.
Она знала, что я делаю. Она сопротивлялась, выкручивалась, как змея. Шипела.
Смех Боаза за моей спиной – как треск горящего дерева.
Зана сопротивлялась, но её тело выпило всю энергию, что я влил. На несколько секунд кости девушки засветились кроваво-коричневым светом, пробившимся сквозь одежду и кожу. Женщина-скелет, она отскочила, стоило ослабить хватку.
Зана забилась в угол между кроватями, теперь сама закрыв себе руками окровавленный рот. Проглатывая вопль.
Я поднялся и пошел прочь, по пути переступив через слабо дышащего Мера.
Глава 6
Я зашел на этаже в туалет. Умыться, выпить воды. Руки тряслись. Я подставил их под ледяной поток из-под крана, представляя, как грязь уходит вниз, под землю Каррау, вместе с прилипшими красно-ржавыми чешуйками. Рот Зане я зажимал раненой рукой и наша кровь смешалась.
Зеркало затуманилось серым сплошным дымом, отказываясь отражать комнату. Я взял салфетки. Вытер пальцы, вытер зеркало.
В тумане по ту сторону стекла проступил образ Боаза. Демон был в длинном черном пальто и шляпе как у детектива из фильма-нуар, под полями которой вместо лица клубилась тьма. Он стоял на одном из проспектов города – я проходил здесь, не запомнив названия. Улицы Каррау смешались у меня в голове в один запутанный образ: извивающаяся как змея, выложенная из брусчатки дорога и разноцветные, разноугольные, разноразмерные здания по обе ее стороны. В конце этой улицы высилась астрономическая башня, и клонился набок один из корпусов библиотеки.
– Это ты был? – Я швырнул смятую салфетку в мусор. – Обманул меня?
Светло-серое лицо Боаза треснуло усмешкой-раной.
– Ни слова лжи. – Демон приблизился к границе зеркала и уперся в нее плечом, как в стену, лениво отдыхая. Красный огонек сигареты мелькнул и погас – Боаз в своем призрачном мире курил, прикрывая огонь рукой.
– Это ложь. – Отрезал я. – Ученики Эндрюса не мои. Ты влез мне в мысли и солгал.
Боаз развернулся резко, прижавшись лицом к стеклу и влипая в него как медуза, продавливая себя на эту сторону. Я отступил. Черты демона оплыли, превратившись в лицо моего учителя – восковое, неподвижное, с запавшими губами – таким я видел его в последний раз. Боаз раскрыл рот и заклекотал горлом. Смеялся.
– Всё твоё. Город твой, сосуды твои. Ты хотел этого. Хотел, чтобы эта маленькая сучка ползала у твоих ног, раздавить её, проучить. Теперь мы её получим. Мы, с тобой. Каждый… – Демон облизался. – По кусочку. Достаточно подтолкнуть – и ты летишь. Мы с тобой славно развлечемся, мой Керри. Опять.
Я выбросил руку вперед и, пробив пальцами вязкую преграду, схватил Боаза за горло.
Зеркальный материал выскользнул, гладкий и холодный как подтаявший лёд, но я смог удержать демона за черный ворот плаща. Потянул на себя, так, что край впился в шею Боаза. Из-под плаща, болтаясь на широкой цепи, выскользнул знак демона. Задев мою кожу, он обжег.
Вместо того чтобы выпустить, я дернул на себя – лоб демона стукнулся о зеркальную преграду, издав глухой звук пустого по пустому.
Я дернул сильнее. Боаз уперся рукой в зеркало и вырвался. Отскочил, по-человечески удивленно держась за лоб и смятую шляпу.
– Слушай меня, …гад. – Прошептал я. Руки жгло. Почему-то обе. Ледяная дрожь поселилась в позвоночнике. Я использовал её, чтобы держаться твердо. Мне все так же хотелось вопить, при виде Боаза, но сейчас не от ужаса, а от гнева. – Я знаю тебя. Ты забываешь, что я знаю.
Так же, как он знал меня, до самых потаенных закоулков души. Хотя у демонов, конечно, строение иное.
Я бросил вдогонку за Боазом тень, и ее черный язык лизнул призрачный Каррау. Я почувствовал шершавость и холод камней проспекта, их структуру и память. Длинным прыжком Боаз отскочил вглубь города, а затем еще отбежал, пока не остановился в недосягаемости Тени, которая, как пес на длинном поводке тянулась, но не доставала. Демон поправил шляпу.
– Приблизься ко мне. – Произнес я. – Ко мне. К любому из тех, кто рядом со мной. В любом из своих обличий. И это я сожру тебя. …мне будет противно, но сожру.
Боаз выругался. Оставил за собой последнее, матерное, слово, и исчез.
Теперь зеркало отражало туалетную комнату и меня: темное от усталости лицо, кое-как собранные в хвост волосы, круги под нездорово блестящими глазами, болтающаяся как на пугале чужая куртка.
Нужно привести себя в порядок.
Нужны деньги.
В регистратуре я узнал номер палаты “дяди” Заны. Медсестра сочувствующе сообщила, что инсульт у него случился прямо в коридоре больницы, но к Эндрюсу не пропустила – я выждал время и сам заглянул.
Маг крови лежал под капельницей в крохотной одноместной палате, тоже став вдруг маленьким, съеженным каким-то.
Я стоял над Эндрюсом почти минуту, но он не просыпался.
– Выздоравливайте. – Мой голос прозвучал одиноко и как-то… фальшиво. Зачем я желаю ему здоровья, если сам отобрал у него всё? Город, учеников, крепкое тело. Но я желал искренне – Тень не даст соврать.
Нахлынуло чувство пустоты: с таким трудом вырванная победа ничего мне не принесла. У Эндрюса теперь нет города, и толку, что сила его при нем? Кровь мага крови, как кровь обычного смертного, предала его, разорвав сосуды и затопив умный мозг.
В коридоре я развернул дневник Блая – проверить, сколько страниц бесценного опыта и неоплаченных долгов повредила огнем Зана. Они были чисты. Все, до предпоследней. В самом конце Зана написала “гори в аду”.
Я перечитал дважды. Пьянящая раздраженная легкость накатывала волнами: хотелось то придушить девчонку, то посмеяться вместе с ней. Паршивка отодрала от блокнота обложку, вставив внутрь пустую тетрадь. Сам дневник цел. Цел, и где-то спрятан.
Если бы я дал ей умереть – утратил бы свой единственный шанс спастись от Тени.
– Вам ведь не назначено? – Подняла снайперский взгляд ведьма.
– Я был здесь вчера.
Секретарь ректора пригладила длинную иссиня-черную прядь, убрав за ухо. Под тяжелыми от туши ресницами – неприветливый темный взгляд. Грим скрывал и кожу, и морщины. Я ошибся в первый раз: ей точно за шестьдесят. Синие длинные ногти постучали по заполненному мелким ровным почерком ежедневнику. Мол, занята, не отвлекайте меня своим существованием.
Как ведьма она была слишком слаба, чтобы нервировать город, но достаточно сильна, чтобы чувствовать себя неуютно рядом со мной. Вряд ли она сама понимала почему.
– Я вас запишу. – Женщина вновь постучала по ежедневнику. – На следующий вторник.
Я уперся кулаком в секретарский стол.
Ведьма отодвинулась от меня на максимальное расстояние, которое позволяло кресло. Её окружал фиолетовый дымный вихрь, закрученный против часовой стрелки. В нем, если приглядеться, мелькали обрывки мыслей: лица, документы, двухэтажное здание и маленькая девочка. Сильный вихрь. Еще один человек, который работает не на своем месте: с таким даром разрушать ей бы в онкологию.
Боаз сказал бы “Мы всё исправим. Мы знаем, где кому лучше”.
Я отодвинулся, освобождая женщину от давления.
– Срочный вопрос. – Поболтал я в воздухе заявлением.
– Ректор занят.
– Я могу подождать. Немного. – И чем быстрее она устроит мне с ним встречу – тем быстрее её отпустит начинающаяся мигрень.
Я отошел к окну. Двор университета, несмотря на позднюю осень, зеленел: лужайку выстилала трава, которая теряет цвет только после первого мороза, и окружали высокие туи и аккуратные, высаженные кругами, кусты. Корпуса прикрывали друг друга от ветра. Студенты шли медленно. Иногда останавливались, поднимая голову вверх.
Я тоже перевел взгляд на небо. Из серой осенней тучи медленно кружась падал первый лохматый снег. Опускался и тут же таял. Блай говорил, что если смотреть на снег, можно увидеть будущее. Я пытался. В моем будущем было лишь кружение белых ледяных хлопьев, застилающих взор.
Вчера я сдержал слово: вернулся на чердак к Акраму и ждал, пока тот проснется. Немертвый очнулся от временной смерти в три утра. Сказал, что видел сон, и, восприняв мое присутствие как само собой разумеющееся, ушел на охоту. Чтобы вернуться перед рассветом злым и голодным. Вновь больше похожим на скелет гигантопитека, чем на профессионального притворщика. Я боялся, что, стоит мне задремать или отвлечься, он набросится, и, расценив, что безопасный отдых важнее, сам предложил кровь. Акрам отказался (когда это вампиры отказывались?) и в результате до самого рассвета мы не спали оба – пока солнце его не “отключило”.
Снежинки, большие как пух, опускались с неба. Вращались в потоках воздуха друг вокруг друга – изысканный, устремленный к смерти танец.
Писк.
Из кабинета ректора раздался короткий высокий писк, тут же оборвавшийся. Выдернувший меня из гипнотического созерцания снега.
– Кто у него? – повернулся я к секретарю. Она моргнула. – Кто у ректора сейчас?
– Я… не знаю. – Из глубин её темной ауры выплыла маслянистая серая дрянь, такая плотная, что почти не разрушалась вихрем, а вращалось вместе с ним на уровне лица женщины, и затянув ей глаза. – Профессор Иррагин сейчас занят. Приходите позже.
Ведьма провела пальцами по носу – словно хотела стряхнуть пятно с лица:
– Что… вы что-то спрашивали?
Звук не повторялся. Я подошел к двери – простая офисная деревяшка с вырезанным орнаментом в виде листьев и стрел. Дернул ручку. Заперто. Дернул еще раз. Постучал.
– Туда нельзя! – Поднялась секретарь.
С той стороны двери доносились быстрые шаги и шарканье. Что-то упало.
Я обернулся к ведьме:
– Дайте мне ключ.
– Нет!
– Я дверь выломаю. – Предупредил я. – Ключ!
– У меня нет! Я сейчас вызову охрану!
– Давно пора.
Сказать “выломаю” – легко. Я двинул дверь плечом – проверяя, а не изо всех сил. Обе створки выгнулись внутрь – и вернулись на место. Может быть, если ударить раза три подряд… Петли с внутренней стороны, замок тоже. Сломать можно, но это потребует времени и более крепких плеч, чем мои.
Я прижал кончики пальцев к замку. Ведьма требовала по телефону, чтобы явился, да, именно лично, начальник охраны. Ей всё равно, что он обедает. Пусть даже он в писсуаре свой хрен купает. Пусть явиться начальник охраны лично и немедленно.
Ведьма она ведьма во всем.
Замок был сделан из грязного железа, пористого и с охрупчивающими примесями. Дерево вокруг феррума мешало, еще помня, что значит быть живым. Я нащупал самую напряженную часть замка и подвинул: атом к атому, на доли пространства, всего лишь вероятные, а не реальные. Впустил Тень в материал – и нажал руками.
Замок лопнул с влажным болезненным вскриком. Обе створки распахнулись, и я с силой толкнул их входя.
Конструкция замка распалась на две части с зазубренными краями и вывалилась из дверного полотна. Я поднял их, не замедляя шаг, и положил на стол ректора, придавливая разлетающиеся от сквозняка бумаги.
Кабинет заполнял тяжелый аромат благовоний со сладкой тошнотной ноткой афродизиака и резкий запах табака. Пепельница в форме жабы была заполнена доверху и окурки выпадали из нее на документы и ковер. Синеватый дым вытекал сквозь распахнутую дверь и физическая форма ларвы, раскинувшей жгуты на весь кабинет, становилась жиже.