o'Daniel Thistle
Красный камень Каррау
Я уже пил человека: на похоронах Блая, когда казалось, что сейчас упаду к нему в яму. Что правильно упасть к нему в яму. Он пережил учителя на неделю, после того, как тот его истощил.
Не так уж велика разница между нами и вампирами. Те хотя бы честнее.
– Железные метеориты, – я говорил, прикрыв глаза и избавляясь так от искушения. – Сформировались чуть ранее, чем наша планета. Как вы знаете, у Земли такое же ядро. Железное. Поэтому она защищена от солнечной радиации. Само железо – я имею ввиду субстанцию Феррума, возникло сначала в процессе Большого Взрыва – в весьма незначительных количествах. Затем в ядрах взрывающихся сверхновых. Савар, вы правильно записали реакции. Впрочем, их больше. Тот факт, что на нашей планете и в ее окрестностях так много железа свидетельствует о том, что в этом регионе как минимум одна крупная звезда прошла полный жизненный цикл. Мы все возникли в ее вспышке. Греки называли железо “звездным” – “сидер”. Наш с вами опыт повторяет изготовление орудий из железа, каким он был пять тысяч лет до нашей эры, пока хатты не научились выплавлять руду из магнетита.
– Таким же. – Проворчал Химик. Едва слышно. – И таким же дорогим.
Я рассказывал, и мне становилось… легче. Отступило головокружение. Усталость не то чтобы ушла – но сменила природу. Нечто… формировалось. Сложное, структурное, округлое – я открывал рот, выдыхал слова, и, без всякого усилия, создавалось… что-то. Похожее на сущность, но я не создаю сущностей, моя специализация иная. Похожее на искусство, но и искусство мое иное.
Мне хотелось говорить. Создавать это и дальше. Я рассказал про хаттов, про Гомера, про соединения железа – и гемоглобин. Слова приходили сами собой. Как поэзия. Как дыхание. Кровотечение из Тени – к которому я даже успел привыкнуть – прекратилось. Ученики имели значение, но… не так, как я представлял. Важным было учение.
Аннаут упоминал “открытие рта”, но я никогда не понимал связи обучения с египетской церемонией разрезания бинтов. Сейчас понял. Знание, уже сформированное и целостное, как разумный дух выходило с моим дыханием. Не важно, как внимательно меня слушают. Оно найдет свой путь в умы.
Это было счастье… счастье учить. Передавать другому сущность, которая из набора фактов стала пониманием и частью меня. Счастье освобождать и до-совершенствовать ее.
Я был соединен рассказом с детьми, а действиями – с железом. Материал плавился и очищался. Мое прошлое становилось далеким и легким, как мираж на горизонте. Моя сила росла – и сильнее делалось железо, звонче пело, яростнее требовало освободить его, чтобы стать полезным. Это в природе железа: желать служить и убивать.
Я упустил момент, когда всё изменилось. Решил, что это моя внутренняя примесь – и пытался отделить, а она ускользала ртутным шаром. Нечто маслянистое, горькое, обволакивающее. И едкое – проедающее сосуд, в котором находится. Элемент, с которым пытается вступить в соединение.
– Минли, давай быстрее, ты ж видишь уже окисл…
Я вскочил, оказываясь рядом с Химиком, медленно-медленно льющим расплав в форму.
Железо изменилось. По серебристой поверхности, как лишай, расплывались зеленые и желтые пятна, уходили вглубь расплава раковыми отростками, формируя желеобразные сгустки.
– Что вы сделали?! – Я оттолкнул ученицу Эракана, которая стояла ближе всего к Химику и материалу. – Что вы добавили?
Химик наклонил колбу, собираясь вылить остатки расплава в форму. Я схватил его за руку. Развернулся, в поисках пустого места. Но дети стояли толпой вокруг. То же любопытство, тот же энтузиазм.
Я не успею.
– Назад! Отойти всем!
Минли держал колбу в руке. Я держал его за руку. Не отпуская, оттолкнул парня себе за спину.
Пламя метнулось вверх – белое, с языками до потолка. Я услышал свой крик – прежде, чем почувствовал, что пальцы разжались, освобождая руку Минли. Сжатое в точку чистого ужаса дежавю: сотни взрывов, прожигающих глаза и легкие, тысячи костров – с медленным, красным, уродующим огнем.
Железо загорелось, опаляя меня изнутри, выжигая черные ходы в моей душе, выедая как кислота – я всё еще был с ним в контакте, чувствовал то, что чувствовало оно. Пока давление не разорвало сосуд.
Время не замедлилось, но я замечал детали, которых при нормальной скорости восприятия не заметишь: дно колбы отлетело, основная масса кипящей жидкости выплеснулась вниз, а не в стороны.
Остроносый ученик Эракана шагнул вперед, закрывая собой девушку.
Историк выставил перед лицом «Эволюцию», закрываясь от брызг.
Нет, он ее уже держал. До взрыва.
Железо хлюпнуло на пол. Я успел отвести стеклянную шрапнель в сторону, перенаправить – отшвырнуть от детей, и она вонзилась в старую зеленую доску.
Кабинет заполнила густая серная вонь. Пол вокруг разлившегося расплава коробился. Сам расплав, из грязного серо-зелено-желтого, превращался в кроваво-желтый. Миг, когда казалось, что желтизна победит – затем металл рассыпался ржавчиной. Только две или три блестящих капли остались. И пористые, крупные бусины коричневых остатков камня.
Больше не железо. В луже быстро испаряющегося растворителя на полу стыли ржа и золото.
Ближе всех, кроме нас с Минли-Химиком, стояли ученики мага – и Историк. Единственный, кто успел закрыться объектом-щитом.
Парень опустил “Эволюцию”. Я встретился с ним взглядом – и он побежал.
Ученики стояли оцепеневшими. Историк был ближе к выходу и обогнал меня, выскочив из класса первым. Мне пришлось преодолевать застывших студентов, прежде чем выбежать за ним.
Я врезался в него на узком повороте коридора, впечатывая собой в стену. Схватил парня за руки – силой открывая ему ладони. Там, где он касался реактива, алели характерные воспаленные следы. Они будут жечь, уже жгут, проедая плоть – пока не достигнут костей. Боль прекратится, только когда крошки сухого растворителя, выходя наружу, протравят путь через всё тело – если он к этому дню не отгрызет себе от боли конечность .
– Кто тебе дал порошок?! – Я отпустил его руки и стукнул плечами о стену. – Откуда у тебя порошок?!
Парень оскалился – и ударил меня кулаков в живот.
Отшвырнув от себя, к противоположной стороне коридора. В глазах почернело. Светло стало лишь для того, чтобы я увидел грязный пол у самого лица и, летящий в висок ботинок.
Я прикрыл голову – удар носка пришелся в локоть – руку захватила сухая судорога и онемение. Я не закричал только потому, что делал вдох.
Следующие удары – по ребрам, заставляя свернуться, чтобы защитить живот.
– Убирайся… откуда… – Пинок, пинок, – Выполз, мразь!
Я схватил его за щиколотку и дернул к себе, но он освободился и ткнул ботинком меня в грудь:
– Ты… ! – Историк шипел, а не кричал. Теплые брызги его слюны попали мне на лицо. – Ты, недостойная тварь! Всё испортил, всё испортил!
Студенты высыпали в коридор – я видел обувь и колени между ударами.
Стук каблуков с другой стороны – и звучный твердый шлепок. Пинки прекратились. Больше всего на свете хотелось свернуться на полу, и дышать-дышать. Я схватился пальцами левой руки за стену и рывком поднял себя. Правая не слушалась.
Рина вновь замахнулась на историка большой пластиковой сумкой. Но эффект неожиданности потерян – он ударил её кулаком в лицо. Девушка отлетела назад и закричала.
Историк тоже закричал – из-за нее он развернулся, забыв обо мне. Я ударил его тыльной стороной кулака по почкам.
Студенты очнулись и бросились к нам. Двое парней схватили историка и вывернули ему руки. Я дернул за край шарфа, все еще болтавшегося на шее историка. Открывая вздувшиеся темные шрамы. Вампир на нем питался вчера… не только вчера. Шрамов много. И они инфицированы. Парень был бледен, потел, его трясло – от ярости и жара.
– Откуда тинктура? – Спросил я.
Ребра жгло. Каждый вдох – как огонь.
– Ты, котлета, откуда у тебя тинктура?
Историк выплюнул ругательство.
Крики сзади. Высокий женский голос звал на помощь.
Оба парня, удерживающие вырывающегося историка, были в крови.
Усатый старик, куривший в преподавательской, выскочил, растерянно оглядываясь. Я крикнул ему, чтобы нес аптечку. Он спрятался за дверь – а затем появился, крича в ответ, что нет у них тут аптечек.
В маленьком кабинете, куда я бегом вернулся, кто-то из студентов открыл окно, выпуская едкую вонь – и впуская прохладный воздух.
Там, где оставалась ржавчина и стекло – и, как я надеялся, крошки тинктуры на стекле – растеклась лужа. Место залили водой. Только проржавевший осколок камня остался. Я коснулся его и он рассыпался.
Ученица мага, удерживая голову парня на коленях, рыдала и упрашивала потерпеть. На лице мальчишки, закрывая глаза и брови, расползалась жуткая нашлепка: кривая полоса грязного золота. Края её пузырились, растекаясь черной жидкостью и красной кровью. Плача, девушка зажимала его голову, а Химик держал руки ученика Эракана, не позволяя еще сильнее разнести по лицу кислоту и металл.
Я присел рядом, и блондинка зашептала, между всхлипами, чтобы я не смел прикасаться, не смел здесь быть, не смел дышать.
Я всё равно сейчас бесполезен. Без источников, без материалов, без сил. Только отдать парню те крохи силы, что накопил за урок – и помочь провалиться в обморок.
Дождаться скорой помощи вместе с детьми мне было не суждено. Прежде медиков явились университетские полицейские – обрюзгшие отставники в фиолетовой форме, и выпроводили меня за территорию городка. По приказу ректора.
Рина, из-за меня получившая в глаз, шла рядом, прижав ладонь к лицу, и на разные лады повторяла, что это несправедливо, неправильно, подло.
– Перестаньте. – Попросил я, когда мы оказались за невидимой границей университета. Хрупкая защита, которую обеспечивало официальное трудоустройство, пропала. Теперь город меня сожрет. – "Справедливость" – нет такой вещи.
Есть равновесие. Есть сила. Есть моя ошибка. Мне следовало понять, что Историк не в порядке. Признаков и знаков было достаточно.
Сглаживая резкий тон, я улыбнулся девушке:
– Вы здорово ему врезали. Рина, … – Я вспомнил, что сам говорил об именах. – Как вас на самом деле зовут?
– Что? – Ассистент Иррагина растерянно поправила волосы. – Адриана. Но все называют меня Рина…
Пригласить, или нет? Это… поспешно. И со мной в ее жизнь врывается одно происшествие за другим. Но с другой стороны…
– …от самообороны никакого толку. – Продолжала бормотать Рина, отвернувшись. – Одна трата денег. Я должна была… должна была иначе. А не… так.
Я поймал себя на том, что гляжу на ее колени.
– Адриана, пообедаете со мной?
Глава 4
Я забыл, насколько неудобными бывают женщины с комплексом неполноценности.
Адриана, заверив, что знает хорошее место и недалеко, привела меня в студенческий буфет. Самым дорогим блюдом здесь была пицца, а лучшими местами – высокий столик у окна с неудобными барными табуретами. Сейчас буфет был почти пуст, но я представил его в обеденный перерыв – до которого полчаса – и содрогнулся. Скоро его заполнят несколько десятков студентов: гогочущих, болтающих, шаркающих, жующих под звуки навязчивой музыки и выкрики “заказ для третьего столика”.
Девушка смущенно улыбнулась. Пристроила свою «оборонительную» сумку на подоконник.
– Ваш сок. – Я поставил перед Рин её заказ: томатный сок, два ломтя пиццы, которая выглядела недожаренной. Себе я тоже заказал пиццу… сначала. Затем увидел, что в ней блестят осколки стекла, и выбросил по пути. Кофе готовили при мне – с ним не должно быть проблем.
– Я не хочу. – Качнул я головой, отвечая на взгляд девушки. Тень не изменила цвет: я голоден, но здесь ничего есть не буду. Город воспользуется любой возможностью, чтобы убить меня.
Адриана поерзала на табурете. В узкой юбке сидеть ей было неудобно. Взяла длинными пальцами пакетик с солью, аккуратно его разорвала и высыпала в бумажный стакан. Медленными движениями, не касаясь палочкой пластиковых краев, размешала сок – как если бы это был фарфор, готовый тревожно зазвенеть.
– Вы можете подать заявление в Бреннац. – Сказала вдруг девушка. Быстрые слова – похоже, она их весь путь до буфета обдумывала.
– Зачем?
Вокруг ее левого глаза, увеличенный очками, наливался краснотой синяк. К счастью, когда она двинула историка сумкой – а тот ударил её в ответ в лицо, на Адриане очков не было. Сейчас она их надела, и выпустила прядь волос из-под ракушки, прикрывая след.
Я потянулся через столик, снял с нее очки и приложил пальцы к месту под ее бровью. Девушка вздрогнула.
– Вы… вы… ну, вы могли бы попробовать устроиться на другую кафедру. Другого университета. Это же Каррау, здесь они – как воюющие… в смысле как… эпоха воюющих царств.
– У меня руки холодные. – Объяснил я, хотя Адриана не отодвигалась. – Я подержу – и синяка не будет. Хорошо?
Ответом была тишина. Но молчание – не возражения.
Согнув ладонь чашкой, я накрыл глаз Адрианы чуть плотнее. Девушка моргала и щекотала кожу.
– Так лучше? – Мои пальцы прохладны, но это не из-за того, что я приехал без перчаток, а сейчас осень. Я оттягивал воспаление, растревоженность её тела. Забирая нарастающую распирающую боль, снимая отек и латая поврежденные капилляры.
– Эмм… да.
Мелочь. Жаль, что у себя синяков не снимешь. Ребра ныли на каждом вдохе, а царапина под пластырем, кажется, опять мокрая.
– Спасибо, что вы предложили, Адриана. Но вряд ли кто-то из университетов меня теперь наймет. Ректор высказался предельно ясно. Даже если у вас здесь воюющие царства. – Я качнул головой. – Я не привык к тому, что ученики приносят на занятие взрывчатые вещества. И подбрасывают их в приборы во время лабораторной. Это даже хорошо, что всё случилось в первый день. Я не собираюсь преподавать в месте, где такое в порядке вещей.
Теперь я врал. Мне нужна должность – я готов даже орангутангам историю читать, пока они швыряются экскрементами. …Недолго, правда. Я лгал, и тень моя шевельнулась, становясь на несколько миллиметров шире и на один градус темнее. Мне нужно преподавать, чтобы испытывать… вот это. Формирование. Освобождение. Не знаю как иначе назвать это чувство и действие. Оно стабилизировало Тень. Единственная из мер, которая помогла и не имела побочных эффектов. Которая уменьшила долг, стоящих за мной поколений.
– У нас не в порядке вещей!
– Как скажете.
Ассистент ректора вздохнула. Прикрыла глаза, задев вновь пушистыми ресницами мою ладонь. Приятное дразнящее чувство – легкое предвкушающее электричество по позвоночнику.
В ней столько боли… Мне ничего не стоило взять и эту боль. Не только от синяка. Ноющее неудобство в стопах – из-за высоких каблуков. Привычная распирающая пульсация в старом переломе в голени – к непогоде. Тянущее неприятное чувство внизу живота. Вечная напряженность ссутуленных плеч.
– Я привык отвечать за своих студентов. – Произнес я мягче. – Но для этого нужно, чтобы они тоже были готовы отвечать.
– Где вы раньше работали?
– МААСК. Международная академия ассоциации специалистов культуры. Я не был профессором. Но вы это знаете.
Читала же она мои документы. Адриана быстро моргнула. Ее мышцы, которые я пытался немного расслабить, оцепенели. Девушка вся чуть сжалась под волной смятенных ауто-агрессивных мыслей – таких горячих, что я едва удержал руку.
Я попытался отвлечь:
– Где работали вы?
Адриана поднесла стакан с соком ко рту и сделала небольшой глоток – я подвинул руку так, чтобы не мешать. Ждал, пока она справится со смущением.
Лично меня смущал ее томатный сок, похожий на полусвернувшуюся кровь. Такой брезгуют даже немертвые.
– Нигде. Профессор ректор Иррагин взял меня к себе помощником после колледжа.
– Колледжа?
Неуютное движение плеч: еще больше сворачивая их внутрь.
– Наш местный. Управление ресурсами.
– Мне казалось, все в Каррау одержимы высшим образованием.
Еще один глоток комковатого сока, окрасивший её губы оранжевым.
– Одержимы все. Не все могут себе позволить.
Я хотел сказать, что вот, мы знакомы всего пару часов, а уже нашли нечто общее. Я не так давно был ассистентом профессора, а она – ассистент ректора.
Чернота – как занавесь, или край одежды, мелькнула на границе зрения. Глухой вопрос – в правое ухо, щекоча кожу дыханием:
– Ты ее уже трахнул?
Шумный вдох рядом, как если бы огромный пёс потянул воздух носом:
– А… еще нет. Долговязая цыпочка. На тройку. Но что у нее за фантазии… я покажу тебе её фантазии. … или лучше мне показать ей твои фантазии, Керри?
Я заставил себя сидеть не оборачиваясь. Прилепив улыбку к лицу. Не смотреть вниз. Не смотреть в сторону. Пока ощущение жути ползло как слизняк по спине. Адриана говорила что-то. Я не слышал. Сердце подпрыгнуло к горлу, стуча в безумном темпе.
Выдержать неподвижность, не зная, кто это – понимая, кто это, было невозможно. Я не выдержал. Повернулся медленно, контролируя движение.
Моя Тень, прилипшая к оранжевой стене буфета, отворилась – как дверь в более густую и холодную тьму. Из этой тьмы выступила – соткалась – фигура. Её края изменялись, из оплавленных, как свечной огарок, становясь четкими. Из четких – резкими до боли в глазах.
Боаз был красив уродливой красотой демонов. Плащ, шляпа – как у героя фильма-нуар. Острые скулы со впалыми щеками. Густая – светящаяся – тьма глаз в тени под полями шляпы. Он шагал, выверяя каждое движение, и в каждом движении был точен, как танцор, изображающий марш. Демон прохаживался, не выходя за границы Тени.
Адриана тоже застыла – похолодевшая, с расширенным взглядом. С паникой, запертой в парализованном ужасом теле.
Я хотел убрать ладонь от её лица – костлявая белая рука демона метнулась вперед, перехватывая мое запястье, и удерживая на месте.
У его прикосновения не было температуры. Он был как камень, лежавший здесь вечность. Весь – на своем месте. Впитавший параметры среды. Непобедимый.
– Назови себя. – Приказал я. Потянул руку, пытаясь освободиться. Легче было бы сдвинуть здание.
Демон рассмеялся: звук десяти треснувших колоколов.
– Разве ты меня не помнишь? – Шепот на ухо. Обнимая второй костлявой рукой меня за плечи. – Разве мы не здорово развлеклись в прошлый раз?
Ложь. Всегда – ложь. Боаза нет. Учитель изгнал его, вырвал с корнем из моего сердца.
– Почему тогда ты помнишь моё имя, мальчик?
Рядом с ним сложно думать, сложно двигаться, сложно говорить. Ладони и спина – влажные от пота, сердце стучит, нагоняя кровь – чтобы быть готовым, когда я сорвусь с места и побегу. От демонов нельзя бежать. От них не сбежишь.
Боаз вновь рассмеялся, поймав мои мысли.
– Ты мне всегда нравился. – Третьей рукой, которую я не видел, запуская костлявые пальцы мне в волосы. Обхватывая ладонью голову и сжимая. Ему хватит силы раздавить мой череп как гнилую тыкву.
– Назови. Свое имя. – Повторил я. – Или я не буду с тобой говорить.
– Ты знаешь меня. – В третий раз.
– Пошел вон.
Треснутый смех.
– Проваливай. Изыди. – Я вкладывал силу в слова, но она вытекала через дыру страха, укрепляя тень и укрепляя демона.
– Кстати, об одержимости. – Пальцы Боаза вросли в мои пальцы – прижимая их крепко к лицу Адрианы – над глазом и под глазом, нажимая медленно. Я сопротивлялся, но это только веселило демона. – Давай вместе её трахнем?
Еще один шумный вдох:
– Умм… люблю сучек в течке. Развлечемся как тогда? Ты помнишь, ты не мог забыть.
Он выглядел как Боаз. Он действовал как Боаз. Он помнил то, что мог помнить только Боаз. Значит, он и есть – Боаз. А назвать себя не желает потому, что все они такие – не уступают ни пяди.
– Что тебе нужно, Боаз? – Мои пальцы вдавливались в края синяка Рин, который я хотел излечить. Травмируя и без того поврежденную ткань. Ладонь холодило – Адриана не двигалась, окаменевшая, но ее ресницы повлажнели от слез.
Если бы он хотел захватить меня, использовать мое тело как лошадь, и прокатиться по миру, сея разрушения и страдания, он бы уже это сделал. Он мог это сделать. И то, что он все еще играет, говорит о другом: у него есть цель. У него есть приказ.
Который Боаз медлит выполнить.
Молчание в ответ. Костлявые пальцы, сжимающие моё плечо и сжимающие мой лоб.
У Боаза послание – и он не хочет его говорить.
Моя рука, в которую как в змеиную шкуру, просочилась конечность демона, сместилась вниз – от глаза Рин. Плотно прижавшись, закрыла ей нос и рот.
– Что у тебя за послание?
Боаз молчал. Дышал мне в ухо. Краем зрения я видел усмешку на лице демона – она блестела.
У него во всем один интерес – жрать на своём пути всё, что, сражаясь с инерцией, набрало силы. Некто перехватил его, связал, сделал посланником и посредником, и нацелил.
На меня.
Если бы целью была моя сила – моя Тень – он бы уже взял её. От меня не осталось бы ничего, кроме оболочки, в которой Боаз ходил бы – пока она не пала от истощения.
Демон засмеялся. Одобрительно. Подвинулся еще ближе, выдыхая теплый воздух мне в лицо.
Сейчас он душит моими руками Адриану.
Если он убьет ее, найдется десяток свидетелей, которые подтвердят, что девушку держал я. Самый удачный исход в этом случае – бежать из города. Если получится. Если нет – взаперти я буду уязвим. Конец игры.
Но Боаз мог уже убить её. Сразу. Жестоко.
– Малышка не увлекается плаванием? – Спросил Боаз. Под моей ладонью рот Адрианы напрягался в инстинктивном желании вдохнуть. – Хорошо держится, ты смотри. Как думаешь, еще сколько? На минуту спорим?
У демона или другая цель – или несколько целей.
– Твое послание двойственно?
– Аllegans contraria non est audiendus
Юридическая норма – “не слушать противоречивых заявлений”.
Адриана дернулась, на мгновение превозмогая окаменелость, навеянную Боазом. Сражаясь за воздух. Зажимая зубами мою ладонь – не прокусив, но боль требовала отдернуть руку, которую держал демон.
– Два послания? …У тебя два равных противоположных послания. Ты не можешь выполнить ни одно из них. Отпусти девушку!
– Могу, конечно. Как ты умеешь выкручиваться из обвинений в убийстве. Керри, Керри… Так близка была разгадка. Скажи “пока” цыпочке.
Два противоречивых приказа для одного демона – это возможно, и я задавался вопросом, почему такое не случается? Учитель объяснял, используя многомировую модель Вселенной и многомерность сущности посредника, но эти теории скорее успокаивают, чем объясняют.
Некто дал демону один приказ. Некто – приблизительно в то же время – другой. Он вынужден подчиняться, так как свобода воли Боаза и подобных ему – очень малая величина.
Зато долг – большая.
– Если меня арестуют, – сказал я. – Я буду настаивать на том, чтобы люди просмотрели записи с камер.
– Здесь нет камер. Хорошее место для убийства.
– Парковка напротив. Там есть. Нас видно через окно.
– Ты не знаешь наверняка.
Не знаю. Но это может быть правдой – а демон читает в моем сердце. И рискует.
– Твоя миссия будет под угрозой. – Продолжил я. – Всё твое влияние, если смертные узнают о существовании…
Демон фыркнул.
Ему не хотелось этого, но – ничего страшного. Люди всё забудут. Люди всё всегда забывали.
Его мысли были – вращение тяжелых камней, не слова, но наполненные смыслом концепты. Он был близко, мы соприкасались – я его слышал.
Я сосредоточился (не ощущать как двигаются мускулы Рин, как она пытается освободиться для вдоха), входя в темноту, за которой сердце-разум Боаза. Подслушать его так же, как он подслушивал меня…
Демон зарычал.
Звук, сотрясший мой мозг, заставил мир поблекнуть. Картинка перед глазами подернулась маревом – сама Иллюзия отхлынула на миг, испуганная его истинным голосом, демонстрируя неприкрытую зернистую пустоту – обнаженную и бесстыдную, и голодную.
Второй рык – у меня волосы встали дыбом – возвратил навь на место и закрыл пробитую дыру. Вселил в меня тупую изматывающую головную болью – потому, что я пытался удержать то, что увидел в разрыве.
– У тебя два противоречивых приказа. – Прошептал я. – Ты не можешь выбрать. Хочешь, чтобы я выбрал?
Ничего в ответ.
Рин пошатнулась и упала. Стекла на пол, теряя сознание и зацепив рукавом стаканчик с соком. Меня потянуло вслед за ней – даже когда она падала, демон не ослабил хватку на ее лице. Пришлось встать на колени над Рин, чтобы Боаз не оторвал мне руку.
Никто из посетителей буфета не оглянулся. Скоро здесь их будет много, очень много. Кода Боаз уйдет, они увидят меня, стоящего на коленях перед девушкой, которую я задушил.
– Первый приказ: изгнать меня из города.
Демон рассмеялся:
– Как ты изгнал. …как её звали? Сиськи лучше, чем у этой. Кэрлисса? Кларисса? Калара? Конрад и Клара. …Как тебя самого изгнали, Керри.
– А второй?
Демон молчал. Стоял рядом со мной на четвереньках – и молчал. С жадностью смотрел, как умирает Адриана.
Назвать второй приказ – значит нарушить первый? Или это демонское упрямство?
Такие задачи не решаются выбором. Никогда. Ловушка – вот их имя. Я должен думать шире… полнее, и быстрее.
– Твоя функция выше любых посланий, которые тебе навязали. – Сказал я. – Твоя функция – сохранять навь.
Заставлять жить в иллюзии, туманить взгляд и ум.
Я повернул голову – от Адрианы к демону, перестав сопротивляться. Ладонь плотнее легла ей на лицо. Пальцы демона омерзительно шевельнулись в моих пальцах.
– Недостойный завладел тинктурой. – Сказал я, глядя в отверстия в пространстве, светящиеся под шляпой Боаза там, где должны быть глаза. – Я остановлю его.
Порошок, прожигающий саму реальность – до основы, которая Ничто. Разрушающий Иллюзию, и никто, никакой демон не сможет исправить то, что им сделано.
– Ты не обязан.
– Искусство меня обязывает.
Боаз перевел взгляд на Тень, в которой, как в луже, продолжал сидеть. Я глянул тоже.
Я дал слово – но Тень не стала ни гуще, ни шире. Я дал слово, собираясь сдержать его, не противореча своим убеждениям – его исполнение усилит меня, а разлом – разрушит.
– Ты пахнешь кровью. – Боаз подвинулся ближе, шумно принюхиваясь. – Твоя сучка тоже. … Это хорошо.
Рука выскользнула из моей руки, и я отдернул её от лица Рин. Девушка голодно и резко втянула воздух. Всё еще лежа с закрытыми глазами, она дышала.
Я смотрел на нее, я ждал, что следующего сильного вдоха не будет – демоны существа обмана. Он мог убить её не касаясь. Остановить сердце. Шепнуть ядовитую тайну в ухо. Адриана дышала – я не заметил, как Боаз метнулся ко мне.
Демон схватил за волосы и запрокинул мне голову, прижимаясь горьким черным ртом к моим губам. Резким болезненным поцелуем. – И вдыхая мой выдох.
Я отпихнул от себя его обеими руками и, хохоча, Боаз отпрянул.
На его губах остался цвет: как если бы это был рот настоящего человека, живой и теплый. Мои наоборот – словно склеило холодной смолой.
Я вытер рот рукавом. Еще раз, и еще – раздирая губы, потому, что печать не снять.
– Я взял твое слово. – Засмеялся демон. Выпрямился, вырастая до потолочных ламп. – Не выполнишь – и всё твоё дыхание моё.
– Я сделаю. Это в моих интересах.
Я сплюнул.
– Разве это не лучшие сделки? – Усмехнулся живым ртом Боаз. – Помни: я сильнее. Я победил тебя.
– Мне было тринадцать.
– Жалкое создание. – Согласился демон.
Боаз переступил через Адриану, направляясь к моей Тени, распластавшейся приглашающе по стене:
– Прими предложение упырихи. – Бросил на ходу он.
Тень подчинялась демону с тем же самым скользящим гадким чувством, как когда его рука была в моей руке.
Как когда он сам запрыгнул в меня, и жил мной семнадцать адских дней.
– Терции?
– Сейчас её зовут так. Как я слышал. Ты должен поклониться ей. Поцеловать каблуки. Уравновесить двор лысой в этом человеческом поселении.
– Двух магов в городе не может быть.
Демон расхохотался, запрокидывая голову. От треска его смеха мигали лампы и дрожали тарелки:
– Ты еще не понял? Меня послал маг. – Боаз-гигант наклонился, неестественно вытянув и изогнув шею, приближаясь лицом к моему лицу: – Тре-тий.
Демон вдруг перешел на быстрый шуршащий шепот:
– Я возьму твою Тень. Тебе же её навязали, Керри. Чужие долги. Столько черных чужих долгов. Ты еще молод. Ты мог бы жить долго и свободно. Таких долгов тебе самому не сделать. Почему же это ты обязан их выплачивать. Я освобожу тебя. Тебе достаточно захотеть – и я подарю свободу, которой ты всегда так хотел.
Демон может это.
Может забрать Тень, которая пьет каждый глоток силы, что я успеваю накопить. Не будет больше слабости, словно мне семьдесят два года, а не двадцать семь. Не будет горечи. Не будет жутких снов, в которых одни незнакомцы превращаются в других незнакомцев. И когда я сделаю последний вдох и последний выдох, моё посмертие будет зависеть только от меня, а не от грехов и обязательств вереницы мертвых стариков, что тянутся за мной бесконечным хвостом.
– Ты сможешь остаться здесь. – Шептал демон, заглядывая мне в глаза. – Устроишь себе дом. Сможешь преподавать. Дети, которых ты научишь всему тому, чему должны были научить тебя – что от тебя скрыли. Ты спасешь десятки жизней. Сотни. Потому, что они научат своих учеников, а те своих… Ты будешь вершить дела, которые сделают мир лучше. Спокойнее. Безопаснее. И сам обретешь здесь безопасность и покой. Дом.
– Я останусь без силы. – Так же, шепотом, ответил я.
Демоны могут врать. Они – сама ложь. Но даже Ложь иногда говорит правду:
– С силой. Своей силой. Её меньше. Но что не есть – вся твоя.
Если моей личной силы нет вовсе? Или так мало, что мне даже синяк женщине не залечить?
– Ты всё равно не пользуешься Тенью. – Шептал Боаз. – Зачем тебе то, что тянет твою жизнь, и чем ты не пользуешься? Это жадность, Керри.
Я отдам Тень – и что он с ней сделает? Сожрёт? Что станет с моей собственной тенью, если я отдам наследие нескольких поколений демону?
Демону, или тому, кто его отправил.
– Уходи. – Приказал я.
Но Боаз провалился во тьму, раньше, чем я договорил. Оставаясь тем, кто решает. Тем, кто выигрывает бой.
Каблуки Адрианы заскрежетали по полу: она пыталась встать и поскальзывались.
– Что это… что это было? – Быстро дыша.
Я помог ей подняться и сесть на подоконник. С края столика густыми каплями стекал томатный сок.
– Вы потеряли сознание. Вам нужно домой, Рин. Отдохнуть и выспаться, сегодня был жуткий день.
– Нет, нет. Тут был кто-то! Он…! – Девушка схватилась за горло. Нахмурилась: – Вы…
Память о Боазе таяла. Расплывалась – не удержать. Даже мне полностью не удержать. Я повторял про себя произошедшее, гоняя оперативную память по кругу. И даже так терял одну деталь за другой. Я уже забыл, как он выглядел и не помнил дословно, что сказал.
– Тут никого не было, Рин. Сидите здесь. Я принесу воды.
Я сбежал в туалет. Умыть лицо, умыть рот, смыть с рук ощущение касания Боаза.
Завидуя Адриане, свободной от памяти его присутствия, – и не позволяя себе того, чему завидовал. Заставляя себя помнить, что Боаз жив. Что он никогда не исчезал, что Аннаут соврал, успокаивая, что демон никогда за мной не явится. Не позволяя себе забыть, что я проиграл демону. Опять.
Город ждал, когда я ошибусь. Тысячеликий и внимательный, он преследовал меня взором автомобильных фар, нависал ветхими крошащимися карнизами, открывал рот канализационными люками и толкал локтями прохожих. Я тоже был внимателен. Как человек, стоящий на краю пропасти в ураганный ветер. Приспосабливался к порывам, к осыпающемуся камню под ногами, раскрывал все сферы чувств, чтобы отреагировать вовремя.