o'Daniel Thistle
Красный камень Каррау
– Достаточно было подтвердить по телефону. – А не заставлять меня ждать так долго. – Пойдемте?
Я повел её к столу дежурного – подтвердить что да, университет меня нанял и ждет, чтобы я смог забрать документы и наконец-то уйти отсюда.
Дежурный сидел в очередном холле со сквозными коридорами. Я даже решил, что смотрю на ту же потасовку – но это были другие люди, и двое из них – в форме. Они пытались удержать вырывающегося изо всех сил третьего.
Дежурный – молодой мужчина с тяжелыми мешками под глазами, сунул Рине бумаги на подпись, а мне – пакет с паспортом и дипломами, он смотрел он на дерущихся, а не на нас.
– На фото вы моложе… – Зависла девушка над полем подписи. Взгляд на меня. Взгляд на бумаги. Неуверенно: – Вы же моложе?
– Это всё знания. Много знаний. Вы подписываете? Я хочу уйти.
Завитки изысканной длинной подписи она вырисовывала едва ли не полчаса.
– Вы ведь в курсе, что у вас сегодня нулевой урок? – Произнесла девушка. – У нас старое уважаемое учреждение, и расписание не нарушалось уже…
Дежурный вызвал по рации помощь – и сам пошел помогать удержать того, кого двое никак не могли свалить на пол.
Соседняя дверь распахнулась, и из нее хлынул человеческий поток. Бегущий, кричащий, проскальзывающий на полу, пытающийся вырваться и ударить приливной волной. Он заблокировал выход – в узком коридоре началась давка.
– Что вы здесь делаете, вы же должны…? – Появилась откуда-то сбоку женщина-полицейская, которая не дала мне упасть в Тень и накормить Тень. Она держала одной рукой рацию, а другой кофейник.
Она действительно ходила за кофе. Для меня.
Выстрел прозвучал глухо, словно кто-то неудачно хлопнул в ладони.
Кофейник в руке старой полицейской лопнул, брызнув жидкостью мне и Рине на обувь. За ее спиной темные брызги выплеснулись на окрашенную белым стену.
Прошел долгий миг, прежде чем я понял, что на стене – это не кофе. Еще миг – и меня обдало знакомой волной боли-электричества, прошедшей рядом смерти.
Женщина медленно подогнула колени и легла на пол.
Я схватил Рину за руку и потянул в противоположную от человеческой толпы сторону. Прочь от криков, воплей «Стоять!» и «Прекратить!», и беспорядочных, как осенние листья, выстрелов.
В кабинете ректора витал дух секса.
В буквальном смысле.
Вытянутое серо-синее существо, очертаниями как распухшее женское тело, только без головы и с красно-розовой бахромой языков в районе гениталий. Ларва дрейфовала в потоках несбалансированной энергии, от окна к двери, от двери к столу, вращалась в медленном тошнотворном вальсе, и отплывала на "хозяйское" место у начальственного кресла. Раскормленная и все равно голодная.
Ректор, когда я вошел, из-за заваленного бумагами и безделушками стола не встал, и руки не подал. Смотрел на меня прозрачным ровным взглядом – в котором одновременно усталость, брезгливость и абсолютное чувство превосходства. Как будто я ничтожество, посмевшее в его присутствии дышать. А он как раз решает, раздавить меня сразу, или после пары минут наблюдений.
Гадкий взгляд. Сам же мужчина не представлял ничего особенного: среднего роста, лет шестидесяти, одно плечо выше другого, тонкие до прозрачности волосы зачесаны на бок, прикрывая лысину. Его кабинет был самым большим кабинетом из всех, что я видел в своей жизни, но и самым тесным: шкафы с книгами – не рабочими растрепанными, а с ровными новыми корешками – декорации, а не друзья. Сувениры, плакаты, картины, наоборот, такие, будто их постоянно терли, пытаясь извлечь из них как джинна из лампы, воспоминания. Они занимали всё то место, что осталось свободным от книг и от духа.
Ларва выпустила протуберанец в мою сторону – я отшагнул. Невесомая нить зависла в воздухе. Затем медленно опустилась на пол, тая и скатываясь в залежи пыли по углам.
– Нужна ваша подпись. – Повторил я, потому что ректор ни на приветствие, ни на первое упоминание документов – после почти минуты молчания, не ответил. Я положил приглашение Иррагину на стол – прямо под руку. На приглашении, которое в полной мере официальным документом не было, ровный столбик подписей всех двенадцати попечителей университета. Для того чтобы получить эту должность не хватало официального утверждения Иррагина.
– Вы понимаете, – медленный голос, как будто ректору каждую секунду оплачивают отдельно, – что вас не увольняют только потому, что официально еще не зачислили в штат.
Я отступил на шаг – от хозяина кабинета и от очередной попытки ларвы меня коснуться. Скрестил на груди руки – тварь скользнула мне за спину, по позвоночнику словно наждаком погладили.
Если ректор сейчас скажет, что ночное происшествие стоило мне работы – выхода не останется, только покинуть город. Вообще выхода не останется, потому что наличных у меня – всего на три дня. Неважно, где я буду ночевать: на улице или в отеле. Без подтвержденного приглашения, я – легкая и вкусная добыча.
Ректор таращился на меня прозрачным взглядом и выдерживал паузу. Тот, кто обладает властью, пугает. Особенно если смотрит так, будто сейчас сожрет.
Ларва поднялась к потолку и зависла над ректором. Содрогнулась студенистым телом, предчувствуя обед: волну моего страха, или может быть агрессии. Любые эмоции. Такая здоровая тварь способна питаться почти чем угодно, необязательно похотью.
Я проговорил мысленно все возражения, которые хотелось швырнуть Иррагину в лицо, и кивнул:
– Да, конечно. Вы меня выставите. Если я дам повод.
Иррагин провел пальцами по папке с моим делом и взял первый лист. Щурясь, но, кажется не читая.
– Ваша задача, – проскрипел он, – прочесть курс по книге. Всё. Никаких хождений за студентами по ночным барам. Никаких личных контактов. Это вредит репутации университета. Вы понимаете?
Я кивнул.
– …Как там она называлась?
Как будто название книги может быть в бумагах. Как будто Иррагин впервые услышал обо мне этим утром. И как будто это был не бестселлер, и не из-за него приглашал университет. Я немного потасовал вероятности, конечно, чтобы привлечь внимание, но из всех городов откликнулся только Каррау.
Казалось, что всё так удачно складывается: в университете для меня есть должность, Принцу нужен маг.
Ларва заплыла Иррагину за спину. Деформировалась, вытягивая два фиолетовых отростка вперед, обнимая ими его за плечи и пробив серо-дряхлые остатки ауры. Жгуты потянулись сквозь Иррагина ко мне – два жадных образа рук, с языками-пальцами и вульвами-ладонями. Чтобы подавить тошноту, я сконцентрировался на дыхании.
Иррагин смерил меня презрительным взглядом, снизу вверх. Послюнявил палец и перевернул подряд три страницы документов.
– «Вторая Эволюция», – Я шагнул в сторону, отходя в последний момент от отростков ларвы и избегая прикосновения. – Критика идей Файерабенда и новая модель развития научно-технической мысли. С акцентом на греческое "техно" в данном случае.
– Да. Мда. – Очень скептичное «мда». – Вы ведь не единственный автор монографии?
– Нет.
– И какое право вы имеете право выступать от лица своих… мгмх… соавторов? – Буравя меня светлым взглядом. – Что, если они не разделят того мнения которое вы выскажете, а вы что-нибудь выскажете обязательно, и, работая здесь, втянете университет в очередную пустопорожнюю дискуссию… Которая опять выльется в судебные разбирательства. Вы понимаете?
На этот раз – только то, что ларва уже повредила мозг ректора.
– Вот, например, – ткнул он пальцем в стол, – ваш первый соавтор. Профессор Аннаут Испанский… это фамилия – Испанский? – Что он думает по поводу того, что это именно вы, а не он, представляете общую работу в нашем …университете?
Ректор произнес имя учителя как ругательство. Ларва обернула Иррагина дымным розово-фиолетовым облаком.
– Это фамилия. Он ничего не думает.
Ректор жал пальцем в столешницу – как будто в невидимую кнопку.
– Ну? – Наклонился он вперед.
– Он ничего не думает. Он мертв.
Иррагин моргнул. Медленно отодвинулся.
Люди обычно бормочут что-то про то, как им жаль – хотя не жаль. Мне самому почти не жаль. Или спрашивают подробности, пытаясь выдать искусственное любопытство за искусственное сочувствие. Иррагин молчал.
Он боялся смерти. Боялся думать о ней. Боялся видеть её.
Во главе университета надувная кукла.
– А третий соавтор? – Наконец спросил он.
– Блай Радрик. Они были вместе. Несчастный случай.
– А. – Ректор плюхнулся в кресло, откидываясь назад. Сдержанно-удовлетворенный.
Ларва отлепилась от него и опять поднялась к потолку.
– Если мы вас возьмем – то как временного сотрудника. – Продолжил ректор. – Но правила одинаковы. Вы обязаны публиковать по две статьи ежемесячно. Если они будут… хорошего качества… наша комиссия подыщет вам грант. И, конечно, контракт будет продлен. Вы собираетесь продолжать работать над… эволюцией технологии?
Вот он, пряник. Найдем вам грант, возьмем вас на длительный контракт. Если вы напишете вторую книгу – даже если она будет повторять первую слово в слово – всё написанное во время работы в университете считается собственностью университета.
Ни о каких статьях речи не было прежде, но я кивнул. Это несложно. Вторую книгу критики я писать не собираюсь, мне вообще не нравится эта идя – но мы с Блаем были подмастерьями, подмастерья не выбирают тем. Они собирают материал, носят кофе, питают мастера.
Ректор постучал пальцами по моим документам.
Я надеялся, что официальное устройство на работу хоть немного перекроет отсутствие официального приглашения от главы города. Но ректор – игрушка ларвы. У него нет здесь власти. И все же, работа даст мне доступ в лабораторию, возможных учеников и немного денег. Если я проживу достаточно, чтобы ими воспользоваться.
– Вы, вообще, слышали, что я спросил? – Проскрипел мужчина.
– Да. Я пока не думал о продолжении исследований в этом направлении.
Иррагин брезгливо скривился
– Подумайте.
Затем наклонился и черкнул подпись в нужном месте.
Ничего не произошло.
Так и есть – кукла. Пустышка, у которой изнутри выели всё, кроме чувства превосходства и шаблонных фраз.
– Расписание базового курса у секретаря деканата. Расписание работы по гранту – у моего. Можете идти.
Я остановился:
– Что значит – “базового курса”?
– Всемирной истории.
Фиолетово-черный отросток метнулся от ларвы к ректору. Присосался к шее. Пульсируя, перекачивал сгустки энергии от него – к твари. И от твари – к нему. Они входили в тонкое тело мужчины, которое вдруг увеличилось и стало таким ярким, что можно разглядеть даже обычным зрением. Запущенные ларвой мысли-желания двигались в нем, как паразиты под кожей.
Ректор вскочил, его кресло с грохотом отъехало Упираясь руками в стол:
– А что вы думали? – Зашипел Ирвин. – Кататься на волнах дешевой популярности? На ваш курс изъявил желание записаться едва ли десяток человек. Это НЕ-РЕН-ТАБЕЛЬНО. Вы будете читать нормальную историю, нормального курса, а не только болтовню про втор-эволюцию разводить. И если мне доложат, что вы не справляетесь – вы вылетите отсюда в первый же час. Вы ведь уже и повод дали, да?
Второй жгут – от рта-гениталий ларвы к гениталиям ректора. Крупный темный влажный сгусток полз по нему, заставляя ложноножку сокращаться и расширяться, как горло удава, пытающегося проглотить слишком много.
Я отвел взгляд. Медленные рваные вдохи сквозь стиснутые зубы – сдерживая рвотный рефлекс.
Тень черной расползающейся кляксой потянулась к ларве – присоединиться к пиршеству, урвать что-нибудь и себе. Я сжал кулаки, останавливая ее.
Большой базовый курс истории. О котором я ничего не знаю. Подготовка к каждой лекции отнимет бездну времени. И ректор уже подписал бумаги. Если я разорву их – это разорвет контракт?
– Вы почему молчите? – Повышая скрипучий голос. – Я с вами разговариваю. Вы можете смотреть на того, с кем беседуете, или это слишком сложно?
– Второй курс. – Произнес я. – История. Я понял. Что-то еще?
– Нет. Два курса. Комитет. Всё.
– Какой комитет?
Ректор прищурился:
– Вы же хотели подавать на грант. – Я не хотел. Это он сам за меня решил. – Так дела не делаются. Сначала вы участвуете в других грантах в качестве… помогающего. Мы смотрим на вас – и решаем.
Иными словами – бесплатно работать.
– Понял.
Я развернулся и поспешно вышел.
Если задержусь еще на миг – меня стошнит. Когда я закрывал дверь, ларва тряслась фиолетово-серыми телесами, выбрасывая в воздух гнойно-белые сгустки и нити.
Оказавшись в приемной ректора, я отошел к окну и приоткрыл его. Вдыхая морозный воздух и выдыхая затхлый, который принес с собой из кабинета. Продышать легкие. Вымыть руки. Очиститься от того, как близко ко мне была тварь и ее раб.
Секретарь ректора – сильно накрашенная худая женщина, сидя боком на столе, обнимала всхлипывающую Рину. Секретарю могло быть и тридцать пять и шестьдесят пять – под маской из косметики не разобрать. Длинные гладкие до лакового блеска иссиня-черные волосы чуть колыхались, словно подхваченные вращением такой же черной ауры. Ведьма. Понятно теперь, кто подсадил ректору ларву.
Рина возвышалась над секретарем на полторы головы – и «сложилась», чтоб пристроить лоб на плечо женщины. Ведьма говорила ей что-то монотонное и успокаивающее, поглаживая девушку по плечу. Аура секретаря, свернутая опасным обратным вихрем, в темпе ее слов касалась ауры Рины, разрушая очаги напряжения.
– …она же стояла совсем рядом, а потом – всё, и кровь, господи, столько крови… – Бормотала Рина.
Истерика у нее началась еще в автомобиле – зеленом компакте с “экологическим” электродвигателем. За руль пришлось сесть мне, Рину начало трясти, но при мне она не плакала. Только смотрела на мир расширенным взглядом и повторяла, что "я даже не поняла", "я думала это розыгрыш", "это же полиция, тут должно быть безопасно…".
Ректор умудрился наставить жирных точек на моем контракте – и вписать в него своей рукой пункт о втором курсе. К счастью, обязательств участвовать ни в каком комитете, прописано не было. К несчастью, он приложил, и подписал, еще один лист.
"Условия досрочного прерывания" гласили, что если мой основной курс будет посещать менее шести студентов – университет оставляет за собой право прервать его в любой день семестра. Иными словами: если я не буду популярен – меня уволят.
– Да, да. – Секретарь, удерживая одной рукой Рину, вторую вытянула в мою сторону и требовательно шевельнула пальцами – мол, давай бумаги сюда.
Быстро просмотрев:
– В кадровый. В бухгалтерию. Копии сделать этажом ниже. Вам что, кто-то разрешал окно открывать?
Мягко отталкивая от себя Рину:
– …милая, ну хватит. Смерть она такая – неожиданная.
К первому, а точнее, нулевому уроку я опоздал. Университет оказался лабиринтом с планами эвакуации на стенах, пригодными только для того, чтобы завести в глухой тупик. Из одной администрации меня отправляли в другую, из одной бухгалтерии – в третью, пока я не понял, что времени на эти игры нет – студенты ждут уже семь минут.
В списке, который я получил, значилось, что на мой курс записано сорок человек. Но коридор химического крыла становился всё уже, а кабинеты, в которые я по пути заглянул, всё меньше. В преподавательской, размером со шкаф, закинув ноги на спинку соседнего кресла, курил усатый старик.
– Вам дальше. – Махнул он сигаретой. – Дверь через одну. Но лекция уже началась.
– Пока нет.
Не начнется, пока я не начну.
За дверью с магическим номером «2.71» шумели.
Не обычный студенческий галдеж, а ссора. Я остановился, прислушиваясь, но слов было не различить.
Потянулся к ручке двери – и замер. Мне стало слегка… не по себе. Нездоровая дрожь внутри – одновременно подгоняющая говорить-делать-появляться, и искушающая развернуться и сбежать.
Я не публичный человек. Сорок студентов, которые будут на меня смотреть – восьмьюдесятью глазами, ждать, пока я собьюсь, задавать хитрые вопросы – или наоборот, молчать и таращиться так, словно я беседую с ними на старой латыни о юридических полномочиях консула Рима. Я чувствую себя немного… больным на публике. Публика – голодный зверь, который чует слабость, и растерзает того, кто слаб. Того, кто знает, что он здесь – самозванец. Не заслуживающий место, не заслуживающий право говорить – а тем более учить.
Но я – заслужил.
Я снял пальто, медленно выдохнул, повернул ручку, и шагнул в кабинет.
Крохотный душный кабинетик с закрытыми окнами и старой зеленой доской на стене. С расшатанными стульями и белым пятном на линолеуме – в том месте, где прежде находился стол преподавателя.
Я прошел вдоль стены к пятну, положил на подоконник пальто, и повернулся к классу.
Ссора не превратилась в драку – только резкие голоса и противостояние взглядов. Ее затеяли двое «моих»: Историк – тот, которого со мной задержала полиция, и Химик, которого я потерял сразу после бегства из домуса Принца. Они стояли друг напротив друга – разделенные, как барьером, девушкой с длинной косой.
Химик обернулся ко мне. Вздрогнул, узнав. Глянул на Историка – ожидая встречного взгляда. Тот сжал губы и опустил голову.
Сначала один, затем другой, мальчишки сели на места, присоединяясь к ожидающему классу. Шуршащему тетрадями – и глядящему на меня.
Я пересчитал их. Двенадцать. Только двенадцать. Все шесть парт – неудобно маленьких для взрослых юношей и девушек – заняты. Мне оставалось стоять, не обращая внимания на головокружение. На всякий случая я положил руку на подоконник.
Дождавшись, когда шуршание уменьшилось до минимума:
– Мое имя Конрад. – Я обвел взглядом класс. На первой парте лежало сразу две «Эволюции». – Это будет практический, а не теоретический курс, потому что нет смысла запоминать слова, значений которых вы не чувствуете.
Я кивнул на шкаф с инструментами в конце кабинета:
– Мы повторим те немногие технологические процессы, рецепты которых сохранились с древности, и получим с их помощью понимание – которое вам не даст учебник.
Еще одна пауза: пока студенты оглядывались на шкаф с неаккуратно сложенными колбами и горелками. Кто-то с предвкушением (их я запомнил), кто-то с растерянностью.
– Такая система накладывает ограничения. Первое из них – практическое. Мы не сможем сконструировать на колене транзистор. Не здесь, по крайней мере.
Девушка на последней парте хихикнула. В желудок словно упал холодный камень – прежде, чем я понял, что она смеется не надо мной, а вычитав что-то в карманном устройстве.
– Последнее, что мы рассмотрим в данном курсе – это изобретения Фарадея.
– А первое? Что, кремень?
Логично, конечно, но – нет.
– История, которую вы учили прежде, линейна. Мысль – нет. Мы изучаем движение мысли, так что хронологической последовательности не будет. Мы рассмотрим самые важные технологические процессы и попробуем их повторить. Проследим, как они изменили современность и используем воображение, чтобы понять, есть ли у них будущее – прямое или аналогичное. Каким мог быть мир, если бы именно это изобретение легло в основу экономики. Ваша цель – пропускать каждый процесс через себя, отмечая, как вы сами меняетесь: до того, как умели окрашивать шелк, печатать слова, смешивать порох – и после того, как научились. Как трансформируется ваш образ мысли, сам характер предметного мышления.
– Рука, – я показал ладонь, с россыпью рыжих точек-ожогов, похожих на веснушки, – Напрямую связана с мозгом. Всё, чему вы учитесь руками – меняет структуру нейронных связей. Трансформирует ваш мир начиная с самых основ восприятия.
Девушка в конце класса опять хихикнула.
– Книга о другом. – Парень с первой парты, положив ладонь на обложку.
– Нет, она о том же. Но иными словами. Согласитесь, в тексте практические эксперименты не поставишь. И даже публиковать многие схемы сегодня… чревато. Государство проводит политику невежества и безопасности – а не стимулирования любопытства.
– …И здесь нет никакого Конрада. – Продолжил парень.
– Второй автор. Первый, если мелким шрифтом. Моя фамилия Анатолиса.
– Тут написано Керри.
– У моего научного руководителя были проблемы с длинными словами. Особенно именами.
Парень и еще несколько студентов рассмеялись. Вежливый, но все же хороший смех.
Я тоже усмехнулся:
– Вот первый урок: имена существенны. Всегда используйте верные, и всегда настаивайте, чтобы к вам обращались правильно, а не причудливыми сокращениями.
После короткой паузы:
– Ладно. Мы начнем с первого, и самого, на мой взгляд, важного для человеческой технологии элемента.
Я прошелся по узкому пространству перед доской. Достал из кармана умерший камень и подбросил в ладони:
– Какого?
Кто-то сказал «камень». Другой голос поправил – «силикаты». Я положил камень на первую парту – чтобы студенты рассмотрели и передали по ряду.
Камень был черным, размером с кулак младенца и формой, как яйцо, от которого отбили широкую часть. Оплавленным с узкой стороны, на другой, сколотой, просматривалась крупная, загрязненная кристаллическая структура.
Впервые я увидел этот камень, когда он еще был жив. Аннаут показал нам его с Блаем, но не позволил коснуться. Камень, как и Тень, должны были достаться Блаю.
Он попал мне под руку, когда я готовил похороны учителя. С тех пор я носил его с собой. Сегодня я использую его – и уничтожу.
– Это руда, что ли? – Девушка на второй парте.
– В некотором смысле.
Я развернулся и, взяв из подставки под доской, единственный, размером с ноготь, кусочек мела, написал формулу оксида железа.
Парень, назвавший силикаты, проворчал, что это еще поспорить, что главнее – и передал камень Химику. Бессонная ночь добавила ему круги под глазами и общую нездоровую нервозность. Историк выглядел хуже: больным, и он кутался в шарф и куртку, которые в теплом помещении не снял.
– Да, кстати, если кто-то решит посвятить дипломную работу нашему предмету, я буду рад, и помогу чем смогу. – Вспомнил я. – Где бы я ни находился.
Если буду жив, пусть даже в другом городе – я буду рад помочь. Это интересная тема – это МОЯ тема. В отличие от выхолощенного нарративного подхода Аннаута. Учитель никогда не любил химию.
– Я говорю о железе, конечно. Вы видите его… в несовершенной форме. Грязь, примеси. И все же даже в подобном облике оно прочнее камня и чище железной руды. Поэтому сейчас контрольная.
Двенадцать пар испуганных взглядов сошлись на мне. Очень неприятно – и очень смешно. Так серьезно принимают игру доминирования только подростки. От нее тоже зависит строение их мозга.
– Таблица элементов на стене. – Кивнул я на серый плакат рядом с доской. – Ваша задача: вспомнить или придумать столько реакций восстановления железа, сколько получится.
– Да я вообще гуманитарий! – С задней парты. – История – это гуманитарный предмет!
Возмущение, нервозность, откровенный страх – почти паника, самодовольное восхищение – волна эмоций, поднялась от класса из двенадцати человек. Как красно-синий дым, сквозь который я не рассмотрел того, кто возмутился. И того, кто паниковал. Чужие эмоции, которые я мог бы легко предвидеть, но почему-то не сделал этого. Чтобы переждать волну головокружения, пришлось опереться ладонями о первую парту – возле двух «Эволюций», на которых моё старое имя напечатано рядом с именами мертвецов.
– Это нулевой урок. Ваше посещение пробное.
Иными словами: не нравиться – уходите. Уйти они могут до конца первой трети семестра. Подыскивая дисциплину интереснее. Где преподаватель будет прыгать в шутовском наряде, потрясая бубном и сыпля анекдотами. Мне нужны только те, у кого есть хотя бы начальные знания и интерес. И немного времени на подготовку, пока они будут писать.
Парень понял меня правильно. Подхватил сумку и пошел к выходу. За ним, после маятниковых движений корпус вперед и назад – словно тело и голова тянули ее в разные стороны, поднялась девушка с телефоном.
– Подпишите, пожалуйста. – Еще одна девушка, с первой парты, раскрывая мне книгу для автографа – и тоже собирая вещи.
Парень в конце класса дернулся было – соседка поймала его за плечо, силой усаживая, и что-то шепча. Настала моя очередь неприятно удивляться: за дальней партой сидели ученики мага Принца. Его глаза, уши, сосуды. Шпионят за мной.
Искушение: ухватиться за повод – и выставить их из кабинета. Вот только студентов почти не осталось.
Девушка была красивой. Я не обратил внимания тогда, в зале Принца. Когда она пыталась сдержать силу, над которой потерял контроль Эракан, запирая ее в себя – как вырвавшийся из котла пар. С тем же результатом, конечно. Она должна была обжечься. Но вот она, здесь. Держит парня за рукав, резко ему нашептывая в ухо и бросая на меня тревожные взгляды.
Золотые волосы, подстриженные ровным каре, фарфоровое тонкое лицо, свободная блуза под джинсовым комплектом, расшитым бисером и украшенным бахромой. Принцесса, одетая как хиппи.
Парень, наоборот, был невзрачен. Магам с внешностью не везет. Естественный отбор постарался. Волосы темно-русые, давно не стриженые и жирные. Костлявый крючковатый нос. Ярко-розовые прыщи на щеках и на лбу. Коричневый плотный свитер, из-под которого выглядывает воротник лимонной рубашки.
– Вы уходите? – Спросил я у учеников Эракана, когда за последним, кто хотел уйти, закрылась дверь. – Или будете еще советоваться?
Парень начал отвечать. Девушка его толкнула.
– Нет. Извините, нет. Продолжайте. – Фальшивая улыбка. И – небрежный жест, отпуская в пространство легкое сонное колдовство, которое подействует только на того, кто давно на ногах. Как я.
Итак, у меня осталось девять студентов. Минус этих двое – семь. Что ж, семь еще не шесть…
– Отлично. – Я оттолкнулся от парты, на которую опирался. Прошелся перед доской, стряхивая паутинки сна, спутывающие мысли и вливающие вялость в мышцы. Наглая какая девица.
Ученики Эракана замерли, когда я подошел к ним.
– Ты – туда, ты – туда. – Показал я на образовавшиеся пустые места за партами. – Пересядьте и уходите.
Обернулся к остальным:
– Восстановительные реакции для железа. Время пошло.
Пока студенты напрягали память и фантазию, я открыл шкаф и изучил имеющееся оборудование. Посуда в основном: сифон, прорванный в двух местах, десяток горелок, и из них всего одна рабочая.
Парня, который развернувшись, смотрел, что я делаю, вместо того, чтобы придумывать реакции, я отправил за песком.
– Мы сегодня изготовим простейшую вещь. – Когда всё было собрано: миска с песком, пустая широкая колба, горелка под ней, размятый в пальцах кусок пластилина.
– Наконечники для стрел. Конечно, они будут ужасными – по прочности и иным параметрам, а изготовление древка – задача еще более сложная. Но вы узнаете… “вкус”. Сохраните их, они понадобятся для следующих занятий.
Я дам поучаствовать в процессе каждому. И по результату – такое железо чутко к тончайшим строениям ауры, пойму кто из студентов пригоден для Работы, а кто – не очень. Кристаллическая структура ферромагнетиков не врет.
– У кого камень? – Огляделся я.
Химик, с собранными листками контрольной, подошел ко мне. Записи отдал, а метеорит, который сжимал в другой руке – нет. Поманил меня в сторону:
– Вы же не собираетесь…? – Взгляд на оборудование. Взгляд на камень: – Вы ведь понимаете что это за вещь? Сколько… стоит?
У парня были широкие развернутые плечи, и он наклонял голову, обращаясь ко мне – вниз и в сторону. Лицо открытое, голубоглазое и по-детски пухлое, как будто голова и тело – от двух разных людей, собранных в лаборатории Франкенштейна. Лицо ребенка, который еще не научился расчесывать светлые вихры, и тело мужчины, регулярно поднимающего тяжести. На темно-зеленом свитере парня вскидывал ноги белый большерогий олень.
– Собираюсь.
Я глянул на «контрольные». Он положил свой лист сверху – в центре первой строки широким щедрым почерком выведено: Минли Савар, химический факультет.
– Использовать ядерный синтез – еще дороже, – сказал я, просмотрев сочиненные им реакции. Минли покраснел, – а в обыкновенной руде железа для наших целей недостаточное содержание. Нужно было бы чистить. Как-нибудь мы этим тоже займемся.
Я потянул камень из его пальцев.
– Вы знаете – что это? – С нажимом.
– Железистый хондрит. Да, я знаю, сколько он стоит. – Я улыбнулся, – И сейчас мы его расплавим.
Я продолжил лекцию, рассказав историю трех священных вещей, выкованных из метеоритной руды: чаши, постамента и меча. Промыл и прогрел сосуды. Передал ученикам кусок пластилина – слепить наконечник стрелы, как они его понимают. Каждый пытался придать макету какую-то свою, то менее, то более треугольную форму – поправил, когда первая заготовка пришла мне, и втолкнул в утрамбованный влажный песок, создавая форму для отливки.
Камень, помещенный на дно колбы, нагревался. От него поднимались испарения – ничего опасного, но лучше не дышать.
Когда над поверхностью метеорита перестал клубиться пар, оплавились края, потея сначала красным, затем серебристым. Железистый хондрит растекался, как разбитое яйцо.
– Разве температура не должна быть выше? – Химик, заворожено глядящий на то, как истаивает цена трех хороших лабораторий.
Умный какой.
– Этой сейчас достаточно.
Он хмурился, подозревая меня в подделке. Жар в моем сердце рос. Сухой, обжигающий ветер – питающий тонкое синее пламя горелки, придающий ему иные, жестокие свойства. Плавящий железный камень, но не нагревающий приборного стекла. Колба, на которой, в серебристой луже, таял метеорит, оставалась холодной.
Серебро потемнело, порченое черными и красными разводами. Примеси.
Разделить их.
Я облизал губы, приступая. Дети смотрели на мои руки и на расплав – не на меня.
Это было тяжело. Это всегда тяжело.
Завернув руку на всякий случай тряпкой, я снял колбу с огня и наклонил – сливая темную муть в приготовленную чашку. Две жидкости разделились, не смешиваясь, ядро камня ударилось трижды о стенки посуды.
Слив загрязнения, я вновь поставил металл на огонь, поднимая его температуру еще выше. На шее выступил пот. В костях поселилась мелкая нервная – обжигающая – дрожь.
– Чей был макет наконечника?
Историк поднял руку и тут же опустил.
– Прижми миску с песком. – Велел я ему. – Может сдвинуться.
Нужно, чтобы расплав, застывая, попадал в пространство между его рук. Руки – это важно.
Я передал завернутую в тряпку колбу Химику:
– Налей немного в форму.
Это должен делать я. Но от напряжения сильно дрожали руки.
Я отступил и сел на ближайший свободный стул.
Студенты вовлечены и сосредоточены – даже ученики Эракана.
Беззащитны сейчас. Сосредоточены на волшебстве, которое творится перед их носом. Которое, как им кажется, они творят. Мягкие вкусные жирные улиточки, любопытно выглянувшие из раковин, чтобы поглядеть на большой мир. Сияющие энтузиазмом, нетерпением – или просто голубовато-синим интересом. Тень призывала попробовать их. Облизать. Надкусить.
Глотнуть. Ведь для этого всё: создать себе учеников, пить учеников. Над студентами клубился коктейль из восхищения, жадности, желания выйти в туалет, ледяного научного любопытство и горячего энтузиазма.