Нина Опалько
Я.Жизнь
Семь секунд.
Из стаи исчезает сознание Генри из команды Марса. Начинается паника. Лайк гаркает на оставшихся, чтобы продолжали работу.
Восемь секунд.
Выбывают Чен, Бокс и Делл.
– Осталось две секунды! Держимся! – прикрикивает Лайк. Своим новоявленным альфа-чутьем он ощущает, что стая на грани того, чтобы разбежаться. Нет ничего хуже, чем не видеть нападающих. В глубоком дайве, сосредоточенные на коде, они не могут отвлечься и запросить данные камер. Им приходится держаться вслепую, не понимая, что происходит там, в реальном мире. Держаться, наступая на горло инстинктам, которые вопят о том, что надо сию секунду бежать, спасать свои шкуры. Но у них контракт на десять секунд. Две, осталось всего две до награды.
Девять секунд.
Рекордное выбывание сознаний. На участке Венеры остаются только Лайк и Стрелка, на Марсе – Плут и Генри. Титан удерживает один Гагарин. Лайк пытается переключиться и помочь ему, но тогда не удержит Стрелка. Гагарин оценивает ситуацию и запускает неоговоренный эксплойт. Генератор Титана выдает критическую ошибку. «Твою мать!».
Десять секунд.
Счетчик показывает вожделенную цифру. Им пора выходить из дайва и разбираться с реальностью, но Лайк не может уйти: генераторы Венеры и Марса успешно запустились, а Титан молчит. И все бы ничего, но это же Титан. Там Кристина, там Тея, там – его будущий дом. Неработающий генератор – катастрофа. Он не уйдет, пока его не поднимет.
– Сваливайте, – кричит он оставшимся в стае, – я сам закончу!
Плута и Генри не надо просить дважды. Они сразу отключаются.
Лайк уже шаманит на серверах Титана. Но, увидев, что не все вышли, обращается к ним:
– Вы чего ждете? Валите.
Гагарин упрямо заявляет:
– Это моя ошибка, я не могу уйти, пока не исправлю.
Стрелка тоже мгновенно отзывается:
– А мне совесть не позволит загубить колонию.
Нет времени спорить. Лайк опять переходит в стайный режим. И бросает все силы троицы на то, чтобы поднять генератор Титана, пока их не выкинуло вслед за остальными.
8.
21 декабря 2112 года
Центральный жилой модуль станции «Кассини», Титан
20 минут до запуска Солнета
– Тея, – раздается полузнакомый мужской голос из динамиков, – к тебе посетитель.
Посетитель? От неожиданности и радости девушка подскакивает на кровати. Она провела в карантине месяц, и за это время не видела никого, кроме врачей и медико-исследовательских ботов. Разве что один раз к переборке пустили Кристину, да и ту – под надзором и всего на две минуты.
– Напомню правила, – продолжает голос, и Тея закатывает глаза: будто она их знает, – к переборке не подходить ближе, чем на метр. Не провоцировать посетителя на сближение. Все переговоры записываются.
Голос замолкает, а Тею окутывает облако раздражения. С ней обращаются не как с заболевшим членом команды, а как с опасной заразой, которая по злому намерению и с коварным умыслом пробралась в колонию, чтобы уничтожить тут все живое. Как отвратительно, как непохоже на семейный дух «Кассини», что пленил ее с первой же недели жизни в колонии. Каждый здесь, как и она сама, был увлечен наукой, захвачен духом исследований. Они делали общее дело. И не просто дело, а знаковую работу, которая однажды войдет в историю. И вот на тебе. Стоило один раз вляпаться – и от нее бегут, как от чумы.
А за последнюю неделю даже Ларионов заглядывал к ней всего однажды, и еще один раз – его помощник. Ей начало казаться, что в шумихе перед запуском все о ней позабыли. Эх, запуск. Как она раньше ждала этого момента. Большое празднование, неформальная атмосфера, и, как вишенка на торте – доступ к Сети. Единое пространство с Землей. Даже с Марсом и с Венерой. Свободный обмен данными с другими археологами, доступ ко всем аналогичным исследованиям, да и ко всей информации человечества. Какой простор для исследований! Только вот что теперь исследовать? Ее предполагаемый триумф обернулся полным крахом. И – вот оно, вот что бесит больше всего – ей даже не говорят, что там с «ящиком». Как будто это не она его нашла, будто не ее настойчивость открыла этот артефакт. Банальное любопытство смешивается с зудом исследователя, проблема только в том, что она теперь сама – объект исследования. И, что гаже первого, про этот объект ей тоже ничего не известно. Ей становится лучше, это факт. Но чем она болела? Что за дрянь была там в ящике? И что с Мишкой?
Ее размышление прерывает изменение комнаты. Тея понимает, что сейчас будут гости, потому что переборка медицинского блока для «психически нестабильных пациентов» – оборудованный блок карантина на «Кассини» так и не стали строить, чего тратиться, когда в колонии должны быть одни бионики – становится прозрачной, как стекло. А вот и посетитель. Надо же, легок на помине!
– Привет, мелкая! – улыбается он во весь рот, и эта улыбка сейчас сияет для нее ярче тысячи солнц. – Я принес тебе булок, но их забрали на экспертизу. Надеюсь, когда их проверят, они не успеют зачерстветь до состояния марсианских камней. А еще надеюсь на совесть и силу воли лаборанток – не так просто расстаться с этим сокровищем.
– Хорошие булки? – с усмешкой спрашивает Тея, хотя на самом деле хочет спросить совсем о другом.
– Отличные, с последней поставки. Вчера была. Еле урвал. Они с корицей и сахаром, на них очередь стояла.
Губы девушки расплываются в теплой улыбке. Он помнит ее любимые булочки. И отстоял очередь, чтобы их взять. И это в мире, где все можно получить по одному клик-усилию мысли. А еще он сейчас должен быть в главном зале, праздновать и вместе со всеми ждать запуска Солнета, но стоит здесь, уткнувшись в переборку. Она так много хочет сказать, о столь многом спросить. А выходит только корявое:
– Ты как здесь?
– Подкуп. Шантаж. Угрозы. Булочки, – последнее он добавляет уже со смехом.
– Ты разве не должен праздновать вместе с другими?
– Правда думаешь, что я смогу веселиться, когда ты сидишь тут, как хомячок в трехлитровой банке?
– В трехлитровой банке?
– А, не обращай внимания, это из классической литературы, – вдруг краснеет Мишка и резко возвращает разговор в прежнее русло, – В общем, я был уверен, что ты обо мне лучшего мнения.
– Будто это сделало бы тебя плохим человеком! Вон, Кристинка празднует – и ничего, я на нее не злюсь.
– У твоей сестры есть уважительная причина.
Тея столь красноречиво превращается в вопросительный знак, что Мишка сразу поясняет:
– За ней внимательно присматривают, чтобы не дурила.
– Миш, я понимаю все меньше.
– Давай начистоту, мелкая. Земля не знает о нашей находке. И о карантине – тоже.
Тея с опаской косится на место, где в коридоре должна быть камера.
– Не парься, – замечает ее взгляд напарник, – здесь камеры уже месяц как не работают.
– Но голос перед твоим прибытием сказал…
Миша ее перебивает:
– Селиверстов тебе еще и не того скажет. Любит разыгрывать начальника. Он при мне это говорил, весь такой важный, аж напыжился: поставили на дежурство в день запуска, а он еще радуется, дурилка.
Тея слегка сомневается, но уверенный тон Мишки ее убеждает – за годы работы она привыкла доверять ему безоговорочно.
– Так с чего ты взял, что на Земле ничего не знают?
– Тут поспрашивал, там повыяснял… – в глазах напарника появляется озорной блеск, – Я же смиренный дурачок: ничего не видел, ничего не знаю, ничем не интересуюсь. В Центральном боялись, что после перезагрузки в нового бионика я начну бить себя кулаком в грудь, добиваться справедливости, играть в героя. А я сделал вид, что перепугался по самое «больше не надо» и так рад выбраться живьем, что никуда не полезу. Через две недели меня сняли с крючка – и я стал копать.
Тея старается скрыть восхищение, но выходит плохо, в ее голосе, как она сама слышит, звучит восторженное придыхание:
– Да ты дьявол во плоти! Как много тебе удалось узнать?
– Достаточно. С нашим ящиком темная история. Никаких биологических следов не обнаружили. Сейчас отрабатывают версию о том, что это была иллюзия или механическая взвесь. По тебе тоже все глухо: Ларионов менял диагнозы чаще, чем Краснов – барышень. С замалчиванием я не до конца понял. Вроде как затронуты личные интересы Алисы, но каким образом – неясно. Если я верно размышляю, то Коростылев боится, что из-за этой оплошности могут перекрыть финансирование.
– Оплошности? – с сарказмом переспрашивает Тея.
– По официальной версии. Не могу сказать, что я сильно жалуюсь, иначе меня бы уже депортировали на Землю отбывать одиночное.
– Нас отправили бы.
– Нет, мелкая, вина там целиком и полностью на мне. Это же я уговорил тебя нести ящик в модуль.
– Но я же согласилась!
Неожиданно он бьет кулаками по стеклу и гаркает:
– Не спорь со мной, женщина!
Тея инстинктивно отшатывается от переборки, потом, осознав свое действие, смеется и возвращается на место:
– Кажется, в тебе водится куда больше демонов, чем я привыкла считать.
Его глаза на миг темнеют:
– Ты даже не представляешь.
Глупая, глупая девчонка! Либо хорошо играет, либо и правда ни черта не понимает. Ну как можно дожить до двадцати пяти лет и оставаться такой наивной? Она что, думает, что он притащился сюда из дружеской солидарности? Это же надо быть совсем слепой.
Ладно, чего теперь гневаться, сам хорош: столько времени у них было на берегу Лигеи, и все профукал. Не решался, не мог сделать один-единственный шаг. А теперь она сидит в карантине, и он даже не может узнать, когда ее выпустят. Вернее, он знает, что в этом человеческом теле ее уже и не выпустят, только в бионическом. Легкая тоска накрывает его. Он ведь так хорошо знает каждую ее черточку, ее запах, ее мимику и движения. Даже если бионика сделают по ее параметрам, он все равно будет отличаться в той или степени. Исчезнет что-то неуловимое, то, что он сам так и не успел поймать.
Оценивающий взгляд маленькой бестии впивается в него, лезет под кожу. И он настолько не вяжется с размышлениями о наивности Теи, что в мысли вкрадывается привычное уже сомнение: а что, если она все понимает, что, если просто играет с ним? Ну не может девочка с такими шустрыми мозгами быть такой несообразительной в амурных вопросах. Или может? А что, если она все знает, но намеренно держит дружескую дистанцию? Или не знает только потому, что даже близко не воспринимает его как мужчину, видит перед собой лишь друга, коллегу, напарника? Вопросы теснятся в голове, выводят из равновесия. Может, рискнуть? Даже переборка – уже не препятствие. Через несколько минут запустят Солнет – и можно будет сманить ее в Сеть, устроить необычное свидание. Лишь бы только набраться решимости и сделать шаг.
А Тея сейчас как никогда чувствует себя уместной в «психушке». Ее мысли лихорадочно мечутся в голове, она пытается сфокусироваться хоть на одной, но все тщетно. Она отчаянно вглядывается в лицо Мишки, пытается понять то невысказанное, что есть между ними, что витает в воздухе и просачивается сквозь глухую переборку. Это она слишком мнительная или в речи напарника правда появилось второе дно? Ее никак не оставляет ощущение, что мысли Мишки и его слова – это два совершенно разных потока, которые не пересекаются, лишь чиркают друг по другу.
Она пытается взглянуть на него по-новому, отстраненно, так, будто видит его впервые, увидеть не того человека, с которым бок о бок проработала два года, а постороннего, чужака, незнакомца. И вот он перед ней: высокий, статный мужчина, с теми же голубыми глазами и темными волосами, которые ему так идут. «Нет, Тея, стой, ты видишь его впервые». Хорошо, просто высокий и объективно красивый, хотя и не до приторности, мужчина. Что еще? Профессионал. Стоит открыть его личное дело – как из него хлынут заслуги по разработке каждой обитаемой колонии. Он даже на строительстве Лунных производств засветился. Хотя хвастаться не любит. Уверен в себе, спокоен, знает себе цену. И другим – тоже. Точный возраст никогда не называет, но Тея уверена, что ему не меньше восьмидесяти, а то и девяноста.
А теперь, как когда-то говорили в телешоу, «внимание, вопрос». С какой радости он отправился с новичком на разработку невыгодного участка? «Давай, напрягись, думай отстраненно». Какие варианты? Устал от серьезных исследований? Хотел отдохнуть? Поверил в участок? Или – даже думать об этом страшно – пошел за ней?
Сколько ни крутит она это в голове, а все сходится к последнему. Но что, если она просто так хочет думать? Что, если им двигали совсем другие желания, а она, как дурочка, принимает это на свой счет?
Они стоят друг напротив друга, разделенные перегородкой и собственными сомнениями. Нерешительностью, мнительностью, страхом быть отвергнутыми, боязнью обнажить искренние чувства и встретить в ответ лишь недоуменное молчание. Будь они чуть смелее, чуть безрассуднее, чуть крепче…
– Как ты здесь? – нарушает тишину Мишка.
Задает тот же неловкий вопрос, что и она вначале, только с другой интонацией, с другим смыслом.
– Привыкла, – зябко поводит плечами Тея, – главное, что мне стало лучше. Первые недели так кошмарило – ты не представляешь.
– Страшно, наверное?
– Страшно, – не лукавит, говорит, как есть, – особенно оттого, что никто ничего не понимает. Мне даже не говорят, сколько еще здесь сидеть.
– Это я тебе могу сказать.
– Серьезно?
В ее глазах теплится надежда.
– Да, серьезно. Я знаю, что Кристина связывалась с Лайком. Тот обещал найти недостающую сумму на твоего бионика.
– Откуда ты узнал?
Лукавая улыбка вновь искривляет краешки его губ:
– У меня много сговорчивых ушей.
– Сговорчивые уши? – смеется Тея, – Смотри, не ходи в логово филологов, они тебя растерзают.
Тут повисает пауза, за которую до нее доходит смысл его слов:
– Так они меня не выпустят, пока не привезут бионика?
– Увы, да.
В ее взгляде мелькает что-то странное: острое, раздраженное, холодное. Но лишь на мгновение. Необычное выражение тут же сменяется привычной оптимистичной мордашкой:
– Ну что ж. Не так я себе представляла апгрейд до бионического тела, но уж лучше так, чем никак. А по срокам ты что-нибудь знаешь?
– Насколько я понял, зависит от Лайка.
Та фраза, которую Тее меньше всего хочется слышать. Вот уж кому бы она не доверила свою судьбу.
Мишка будто читает ее мысли:
– Кристина ему верит. Она мне сама сказала, что он любит ее до умопомрачения, и сделает все, чтобы поскорее достать нужную сумму.
– Этого «все» я и боюсь, – качает она головой и вдруг спохватывается, – Погоди, Кристина тебе сказала? Так вот кто твои сговорчивые уши!
Мишка едва справляется с импульсом стукнуть себя по лбу. Надо же было так проколоться! Он не хотел, чтобы она знала, что он разговаривал о ней с ее сестрой, выспрашивал, переживал.
Но теперь она знает. Он читает это в ее глазах, в которых теперь плещется осознание и понимание. Осуждает? Смеется? Но нет, теплая улыбка озаряет ее лицо.
– Я по тебе скучала.
Столь простое, столь искреннее признание. Но, черт его дери, которое опять можно трактовать двояко. Дружбу между мужчинами и женщинами надо запретить на законодательном уровне. Или ввести уже в русский и международный языки специальные слова для дружеского аналога чувств вроде «скучаю» или «люблю». Неужели за тысячелетия путаницы так никто и не додумался до этого? Эй, разве во френдзоне не сидел ни один лингвист? Мог бы хоть заняться чем-нибудь полезным, составить словарик.
Все эти мысли проносятся в его разуме за пару секунд, вся его растерянность и злость остаются невысказанными. А вслух он говорит:
– Я тоже по тебе скучал.
И от этих слов тепло разливается по его душе, успокаивает, убаюкивает. Он и правда страшно скучал по ней. Стоило им закрыть Тею в изоляторе, как он сразу осознал, что потерял. Два года работал с ней бок о бок, вынашивал какие-то неосознанные, несформулированные чувства, воспринимал ее, как должное. Это как с пресловутым голубым небом: пока оно у тебя над головой, скользишь по нему безразличным взглядом. А переезжаешь на Титан в эту оранжевую муть – и с тоской вспоминаешь каждый оттенок невероятной лазури, которая, оказывается, так радовала глаз на Земле.
Вот и эта занудная, упертая до невообразимости мелкая зараза. Бухтела, докапывалась, вгрызалась в свои булки, не хотела слушать никаких аргументов против Лигеи, бесила его иногда до дрожи в каждом мускуле. И ты посмотри, жизни без нее никакой. Сидит пичужка в клетке, а у него сердце кровью обливается.
В их взглядах сейчас столько невысказанного смысла, столько притяжения. Еще чуть-чуть – и от напряжения треснет переборка, взорвется и осыплется на пол осколками. Вместо этого она внезапно темнеет. По всем отсекам отключается свет. «Запуск Солнета» – отрешенно думает Мишка, он и проморгал со всеми этими амурными переживаниями. «Сейчас включится» – успокаивает он себя.
Вместо этого запускается аварийное освещение. Работает запасной генератор.
– Миша? – зовет испуганный голос из-за переборки, – Что происходит?
– Перезапуск генератора.
– Он же всего на секунду?
– Кажется, что-то пошло не так. Ты погоди, я схожу, узнаю.
– Нет! – резкий выкрик, в голосе – неприкрытая истерика.
Мишка молчит, ошарашенный.
– Прости, – произносит Тея уже спокойнее, – понимаю, сейчас не лучшее время это говорить, но я…
«Что «я»? Не томи, бестия!»
– … я боюсь темноты.
– У тебя там нет света?
– Нет, хоть глаз коли.
– Ладно, успокойся, я тут, в одном шаге.
– Поговоришь со мной?
– А чем я, по-твоему, занимаюсь? – усмехается Мишка.
Тея краснеет в темноте. Да, сморозила глупость.
Ее напарник опускается на пол возле переборки, пытается связаться с кем-нибудь с базы, но в эфире полная тишина – внутренняя сеть обвалилась вместе с генератором. Вот на кой ляд они хранят в Центральном набор древних раций.
– Ты только не молчи, – слышится приглушенный испуганный голос.
– Не молчу. Пытался с нашими связаться.
– У тебя тоже модуль связи не работает?
– Нет. Ничего, наверное, просто сбой. Скоро включат.
– Знаешь, что? Лучше сбегай до пропускного, спроси, что происходит.
– А ты?
– Потерплю. Я же взрослая девочка, обойдусь без плюшевого мишки.
Он смеется в ответ, а потом серьезно добавляет:
– Ладно, я мигом. Одна нога там…
– Иди уже, пока я не передумала!
Он подчиняется и отправляется к пропускному. Сначала – быстрым шагом, потом переходит на бег. Уж кто-кто, а он знает, какого это – жить с фобией. Не стоит оставлять ее одну надолго.
На пропускном пусто.
– Да твою ж мать! – громко сообщает Мишка в пространство, и ругательство эхом расходится по коридорам.
Он мечется по ближайшим блокам, но рядом никого нет. Прикидывает время бегом до жилых отсеков – минут семь туда, еще столько же обратно. И неизвестно, сколько там. Нет, на такой срок Тею оставлять нельзя.
Мишка возвращается назад, зовет ее. Тишина. Сердце сбивается с ритма.
– Тея? Тея, ты там? – спрашивает он еще раз и прижимается к переборке ухом.
Ему кажется, что он слышит отдаленные всхлипы. Или поскуливания?
– Тея, я вернулся!
Тишина.
– Ну же, отзовись! Что там с тобой?
Он опять припадает к переборке, напрягает слух до максимума. Опять тот же отдаленный поскуливающий набор.
Что делать? А если у нее истерика? Вдруг она задыхается? Может, шок? Обморок? Да что угодно может случиться, если бросить человека наедине с его страхом. И надо было ее послушаться и уйти! Идиот!
Его взгляд падает на электронный замок, который слабо подсвечивается в неверном свете аварийных ламп. Может?
Нет, это безответственно. Он уже рискнул ее безопасностью и предложил принести чертов ящик в жилой модуль. И теперь из-за него Тея месяц сидит в «психушке». С другой стороны, может, Коростылев прав, и это была визуальная иллюзия? А Тея разболелась от стресса?
И тут из-за переборки отчетливо слышится хрипящее дыхание. Так и знал, она задыхается!
Дальше руки действуют сами. Он прикладывает ладонь к замку. Тот срабатывает. Внешний доступ в блок для психически нестабильных никогда не перекрывался – лишь бы изнутри никто не сбежал.
Переборка уходит в сторону, слабый свет из коридора нерешительно тянется в блок, выхватывает койку и съежившийся комочек на ней. Не думая, Мишка в два шага оказывается рядом, сгребает Тею в охапку, усаживает на колени, прижимает к груди.
Медленно, кажется, целую вечность, ее дыхание успокаивается. Он качает ее, как маленькую, шепчет какой-то невразумительный бред, но этот бред работает. Наконец она поднимает на него свои огромные заплаканные глаза. И в ее взгляде столько благодарности и тепла, что он решается. Отбрасывает сомнения, наклоняется к ней и целует.
Она отвечает. Мир стремительно сжимается до пределов ее губ. У него кружится голова. Накатывает внезапная слабость, будто он отдал слишком много душевных сил на этот порыв.
Когда он отрывается от Теи, чтобы вдохнуть воздуха и убедиться, что это не сон, то чувствует, что слабость стала сильнее. Последнее, что он видит – как по белкам ее глаз разливаются завихрения черной мути.
Мир погружается во тьму.
